Критические замечания Черчилля в адрес Гитлера были, как можно было ожидать от такого мастера парламентских насмешек, значительно менее непристойными и демонстрировали понимание характера Гитлера, чего не скажешь о выпадах его оппонента. Занимаясь журналистикой во времена, когда нацизм представлялся силой, способной противостоять распространению коммунизма в Германии, он несколько раз положительно отозвался о Гитлере, в 1935 г. даже заявив, что: «Те, кто встречался с герром Гитлером лицом к лицу по делам или на светских мероприятиях, видели перед собой компетентного, хладнокровного, хорошо информированного чиновника с приятными манерами, обезоруживающей улыбкой, и мало кто не испытал на себе действие его скрытого магнетизма». (Черчиллю хватило силы духа сохранить это высказывание в новой редакции «Моих великих современников» 1941 г.) В этом издании он также написал о Гитлере: «Именно он изгнал дух отчаяния из сознания немецкого народа, заменив его на такой же мрачный, но куда менее нездоровый дух мщения». Четырьмя десятками лет раньше, в романе «Саврола», Черчилль описывал отвратительного, похожего на Яго, личного секретаря Мигуэля: «Он был невысоким, смуглым и очень уродливым. На лице его бороздились морщины, вызванные пожилым возрастом и сидячим образом жизни. Бледность лица этого человека усиливалась из-за контраста с его волосами и короткими усами, которые отличались особенной чернотой с фиолетовым отливом, редко встречающейся в природе».

Еще в период с начала до середины 1930-х гг. Черчилль почувствовал – раньше большинства британских политиков, что Гитлер имеет все шансы стать даже еще большей угрозой, чем коммунисты. В июне 1939 г. он спрашивал:

Прямо перед началом войны, 20 августа 1939 г., Черчилль занимался живописью со своим наставником Полем Мейзом, и, работая за мольбертом, он снова и снова возвращался к обсуждению размера и мощи немецкой и французской армий. «Они сильны, говорю вам, они сильны, – произнес он и сжал челюсти, продемонстрировав Мейзу свою железную решимость. – И все-таки мы его одолеем».

Черчилль имел большой опыт в том, что касается попытки поставить себя на место врага, чтобы угадать его намерения, в частности во время военных игр в адмиралтействе. Он даже был представлен в качестве гостя кайзера Вильгельма II на маневрах немецкой армии перед Первой мировой войной. Поэтому во время встречи в Чекерсе с генералом Эндрю Торном 30 июня 1940 г., целью которой было обсуждение возможного вторжения немцев в Англию, Черчилль попытался поставить себя на место фюрера, сказав, что он был «склонен думать, что планы Гитлера изменятся: Гитлер не может предвидеть падения Франции и должен планировать стратегию вторжения, исходя из того предположения, что французская армия удержится на Сомме, или, по крайней мере, на Сене, и что Британские экспедиционные войска либо будут помогать французам, либо будут уничтожены». Поэтому Черчилль не поддерживал теорию о том, что Гитлер был выдающимся стратегом, который приступил к разработке планов по вторжению в Британию после того, как нанес поражение Франции в результате кампании, продлившейся всего шесть недель.

Он оказался прав: Гитлер не задумывался всерьез о вторжении на Британские острова и только приказал отделу военного планирования верховного командования вермахта разработать детальный план операции «Морской лев» в сентябре, когда уже было поздно приступать к ее осуществлению. Генерал Торн уезжал после встречи в Чекерсе; придя к неожиданному заключению, он сказал Колвиллу: «Уинстон больше нужен этой стране, чем Гитлер – Германии, потому что первый уникален и незаменим, а последний создал школу лидерства». На что Колвилл не удержался от «очевидного замечания» о том, что: «Возможно, Гитлер – капрал-самоучка, а Черчилль – признанный тактик-теоретик, но главным является то, что Германия действует как военная машина, а Англия только-только осознала, что значит современная война».

Черчилль любил при каждом удобном случае персонифицировать врага (источник трудностей), называя Гитлера «этот человек», и в какой-то момент так отозвавшись об очередном предложении Гитлера о мире: «Я не собираюсь ни отвечать на речь герра Гитлера, ни разговаривать с ним». Основным элементом его тактики была абсолютная демонизация Адольфа Гитлера, который – в отличие от Роммеля – был лишен всех положительных качеств. «Он пойдет на любые уловки, ухищрения и самые варварские преступления для того, чтобы бурный фонтан самобытной и яркой французской культуры и творческого вдохновения иссяк и больше никогда не радовал мир, – сказал Черчилль о Гитлере в своем радиообращении к народу Франции 21 октября 1940 г. – Я отказываюсь верить в то, что душа Франции умерла».

Говоря о Гитлере, Черчилль любил использовать яркие образы, как, например, в речи в Палате общин 9 апреля 1941 г., произнесенной после переворота в Югославии, в результате которого было свергнуто правительство, поддерживавшее политику стран «оси»: «Удав, который уже облил жертву с головы до ног своей омерзительной слюной и внезапно упустил ее, показался бы дружелюбным добряком по сравнению с Гитлером». Когда Черчилль хотел визуализировать образ врага для себя и других, он сосредотачивался на личности Гитлера; этот образ всегда служил для Черчилля источником неиссякаемой ярости и красноречия.

2 мая 1941 г., в Чекерсе, когда с фронтов поступали ужасные новости и Колвилл писал в своем дневнике, что премьер-министр пребывает «в таком глубоком унынии, в каком я его еще не видел», Черчилль нарисовал перед Авереллом Гарриманом, генералом Гастингсом «Паг» Исмеем и личным секретарем Колвиллом мир, «в котором Гитлер властвует над Европой, Азией и Африкой». В таком настроении, будучи полностью погруженным в мысли о неприятеле, он продолжил, предложив собравшимся Ближний Восток, где Суэц был потерян и действовал «новый порядок Гитлера». «Если Гитлер получит доступ к иракской нефти и украинскому зерну, суровому испытанию подвергнется не только стойкость [британского народа]». Каждый раз, когда выпадал повод произнести вслух слова «нацисты», «рейх» или «немцы», Черчилль в своем мрачном бахвальстве сосредотачивался на личности Гитлера. (Конечно, он вполне мог преувеличивать, рисуя кошмарные картины будущего, чтобы произвести впечатление на представителя Рузвельта, Гарримана, и таким образом добиться от него немедленной и щедрой помощи.)

На следующий день, в радиообращении к польскому народу, Черчилль снова заговорил о Гитлере и о том, что «каждую неделю его расстрельные команды работают в дюжине мест. В понедельник он расстреливает голландцев; во вторник – норвежцев; в среду к стенке ставят французов или бельгийцев; в четверг страдают чехи; а теперь его ужасный список приговоренных к казни пополнят сербы и греки. Но всегда, каждый день, в нем есть поляки».

Вечером, накануне вторжения Гитлера в Россию, прогуливаясь после ужина в саду, в Чекерсе, Колвилл поддразнивал Черчилля, который знал о том, что должно произойти, и предупреждал об этом русских, но не был услышан. Колвилл упрямо утверждал, что поддержка, предложенная Черчиллем СССР, была уж слишком крутым поворотом для такого отъявленного врага коммунизма. На это Черчилль отвечал, что «он преследовал только одну цель – разгром Гитлера, и потому его жизнь стала намного проще». Так оно, несомненно, и было; в то время как Гитлер боролся за Европу, свободную от евреев, с «жизненным пространством» на Востоке и вечным господством Германии над славянскими народами, Черчилль мог – по крайней мере, до конца войны – думать только о том, как уничтожить его.

Конечно, это влекло за собой опасную склонность к чрезмерному упрощению ситуации, как это произошло во время выступления в Палате общин 2 августа 1944 г.: «Русские солдаты стоят у ворот Варшавы. Они принесли освобождение народу Польши. Они предлагают полякам свободу, суверенитет и независимость». Красная Армия действительно стояла у ворот Варшавы, но цинично ждала, когда войска вермахта подавят вспыхнувшее в городе восстание; войдя в город, русские не предложили Польше свободу или суверенитет, не говоря уже о независимости. Стремление Черчилля разгромить Гитлера позволяло ему идти на компромисс даже в том вопросе, из-за которого Британия вступила в войну.

Если Черчилль презирал Гитлера лично и на словах, это не значило, что он недооценивает его с политической точки зрения. 5 января 1944 г., за ужином на вилле отеля «Мамуния», он провел голосование по вопросу о том, будет ли Гитлер находиться у власти в Германии 3 сентября того же года, в пятую годовщину начала войны. Семь человек из сидевших за столом, включая врача Черчилля, лорда Морана, и президента Чехии Эдварда Бенеша, проголосовали «против». Четверо проголосовали «за», в том числе лорд Бивербрук, Колвилл и сам премьер-министр.

Когда пришло сообщение о смерти Гитлера, Черчилль педантично заметил, что этого следовало ожидать от человека, ставившего личную смелость превыше всего. За ужином, во вторник, 1 мая 1945 г., Колвилл показал присутствующим копию объявления немецкого радио, в котором утверждалось, что «Гитлер был убит сегодня на своем рабочем месте в рейхсканцелярии в Берлине… до последнего вздоха сражаясь против большевизма». Черчилль так прокомментировал услышанное: «Что ж, должен сказать, это было очень правильно с его стороны, умереть таким образом», на что Бивербрук ответил, что это всего-навсего нацистская пропаганда и, разумеется, все было не так. Хотя Бивербрук был прав, замечание, сделанное Черчиллем, свидетельствовало о его невероятном великодушии по отношению к врагу в таком деле и в такой час. Оказалось, что нацисты намеренно пустили объявление в эфир с опозданием, чтобы сообщение о смерти фюрера прозвучало именно в праздник Первомая, в важный день в немецком календаре.

Через семь лет, в мае 1952 г., все в том же Чекерсе и снова в должности премьер-министра, Черчилль прогуливался вдоль холма над домом, минуя группки собравшихся на пикник, в компании подшучивавшего над ним Монтгомери. Как премьер-министр определяет великого человека, спрашивал фельдмаршал (явно напрашиваясь на комплимент): «Был Гитлер великим?». «Нет, – отвечал Черчилль, – он совершил слишком много ошибок». Они продолжили дискуссию о том, кого можно было бы назвать великим, и Черчилль полностью одобрил кандидатуру Иисуса Христа, поскольку, помимо всего прочего, «Нагорная проповедь была последним словом в учении о морали». По мнению Черчилля, таким образом, именно ошибки Гитлера, нежели жившее в нем зло, не позволяли ему удостоиться чести называться великим. Он, конечно, включил Гитлера в число своих «Великих современников» в 1937 г., но это было до того, как тот начал совершать ошибки, за которые Черчилль начал его презирать. Черчилль тоже совершал ошибки, но, как всякий великий лидер – но не как Гитлер – учился на них.