The Fall of the House of Usher
(Падение дома Ашеров)
Son cœur est un luth suspendu (его сердце – подвешенная лютня);
Sitot qu’on le touche il resonne (как его тронут, оно отзывается /фр./).
De Beranger (Беранже).
During the whole of a dull, dark, and soundless day in the autumn of the year (в течение целого унылого, темного и беззвучного дня осенней порой года), when the clouds hung oppressively low in the heavens (когда тучи висели угнетающе низко в небесах), I had been passing alone, on horseback (я проезжал один, верхом: «на лошадиной спине»; horse – лошадь; back – спина; задняя часть чего-либо), through a singularly dreary tract of country (по исключительно безотрадной деревенской дороге; country – страна, край, «загород», деревня); and at length found myself, as the shades of the evening drew on (и наконец оказался: «нашел себя», когда тени вечера приблизились = пала вечерняя тень; to draw on – наступать, близиться от to draw – тянуть), within view of the melancholy House of Usher (в виду меланхоличного = унылого Дома Ашеров).
During the whole of a dull, dark, and soundless day in the autumn of the year, when the clouds hung oppressively low in the heavens, I had been passing alone, on horseback, through a singularly dreary tract of country; and at length found myself, as the shades of the evening drew on, within view of the melancholy House of Usher.
I know not how it was (я не знаю, как это было = в чем дело) – but, with the first glimpse of the building, a sense of insufferable gloom pervaded my spirit (но с первым взглядом на это здание чувство невыносимого уныния охватило мою душу). I say insufferable (я говорю – невыносимой); for the feeling was unrelieved by any of that half-pleasurable, because poetic, sentiment (ибо это ощущение было необлегчено = не было облегчено никаким таким полуприятным, потому что поэтическим, чувством; to relieve – облегчать; un– отрицательная приставка), with which the mind usually receives even the sternest natural images of the desolate or terrible (с которым разум обычно воспринимает даже суровейшие природные картины запустелого или ужасного; to receive – получать).
I know not how it was – but, with the first glimpse of the building, a sense of insufferable gloom pervaded my spirit. I say insufferable; for the feeling was unrelieved by any of that half-pleasurable, because poetic, sentiment, with which the mind usually receives even the sternest natural images of the desolate or terrible.
I looked upon the scene before me (я смотрел на сцену = картину, /открывавшуюся/ передо мной) – upon the mere house (на один лишь дом; mere – простой; один лишь), and the simple landscape features of the domain (и на простые пейзажные черты имения = на черты пейзажа, на пейзаж) – upon the bleak walls (на бесцветные стены; bleak – открытый, не защищенный от ветра; унылый, гнетущий, безрадостный) – upon the vacant eye-like windows (на похожие на отсутствующий взгляд: «глаз» окна; – like – похожий на что-либо) – upon a few rank sedges (на разросшуюся осоку; a few – несколько) – and upon a few white trunks of decayed trees (и на несколько белых стволов сгнивших деревьев; to decay – прийти в упадок) – with an utter depression of soul (с крайней подавленностью души) which I can compare to no earthly sensation more properly (которую я не могу сравнить ни с каким земным ощущением более верно) than to the after-dream of the reveller upon opium (нежели с состоянием проснувшегося опиомана: «после-сон забулдыги на опиуме») – the bitter lapse into everyday life (горькое падение в каждодневную = обычную жизнь) – the hideous dropping off of the reveller upon opium (с отвратительным похмельем опиомана; to drop off – уходить; оставлять что-либо) – the bitter lapse into everyday life (с горьким падением в повседневную жизнь) – the hideous dropping off of the veil (с отвратительным ниспаданием занавеса).
I looked upon the scene before me – upon the mere house, and the simple landscape features of the domain – upon the bleak walls – upon the vacant eye-like windows – upon a few rank sedges – and upon a few white trunks of decayed trees – with an utter depression of soul which I can compare to no earthly sensation more properly than to the after-dream of the reveller upon opium – the bitter lapse into everyday life – the hideous dropping off of the reveller upon opium – the bitter lapse into everyday life – the hideous dropping off of the veil.
There was an iciness, a sinking, a sickening of the heart (была некая холодность, внезапная слабость, тошнота сердца) – an unredeemed dreariness of thought (неискупленное = ничем не преодоленное уныние мысли) which no goading of the imagination could torture into aught of the sublime (которую никакое понукание воображения не могло превратить: «вымучить» во что-либо возвышенное; can – мочь). What was it – I paused to think (что же это было – приостановился я, чтобы подумать) – what was it that so unnerved me in the contemplation of the House of Usher (что же это было, что так выбило меня из колеи при созерцании Дома Ашеров; to unnerve – выбить из колеи: «разнервировать»)? It was a mystery all insoluble (это была загадка совершенно неразрешимая); nor could I grapple with the shadowy fancies that crowded upon me as I pondered (и я не мог бороться с призрачными фантазиями, которые охватили меня, пока я размышлял; crowd – толпа; to crowd – столпиться; to crowd upon – нахлынуть, охватить).
There was an iciness, a sinking, a sickening of the heart – an unredeemed dreariness of thought which no goading of the imagination could torture into aught of the sublime. What was it – I paused to think – what was it that so unnerved me in the contemplation of the House of Usher? It was a mystery all insoluble; nor could I grapple with the shadowy fancies that crowded upon me as I pondered.
I was forced to fall back upon the unsatisfactory conclusion (я был вынужден вернуться к неудовлетворительному заключению), that while, beyond doubt, there are combinations of very simple natural objects which have the power of thus affecting us (что хотя, вне /всякого/ сомнения, имеются комбинации очень простых естественных объектов, которые имеют власть таким образом действовать на нас; while – в то время как; пока; хотя), still the analysis of this power lies among considerations beyond our depth (все же анализ этой власти находится вне нашего понимания: «лежит среди соображений за пределами нашей глубины»).
I was forced to fall back upon the unsatisfactory conclusion, that while, beyond doubt, there are combinations of very simple natural objects which have the power of thus affecting us, still the analysis of this power lies among considerations beyond our depth.
It was possible, I reflected (было возможно, размышлял я), that a mere different arrangement of the particulars of the scene, of the details of the picture (что всего лишь иное расположение элементов пейзажа, деталей картины; mere – простой; всего лишь), would be sufficient to modify, or perhaps to annihilate its capacity for sorrowful impression (было бы достаточным, чтобы изменить или, возможно, уничтожить ее способность /к тому, чтобы производить/ печальное впечатление); and, acting upon this idea, I reined my horse to the precipitous brink of a black and lurid tarn (и, действуя согласно этой идее, я натянул поводья /и направил/ свою лошадь к крутому краю = берегу черного и зловещего пруда) that lay in unruffled lustre by the dwelling (который лежал в непотревоженном блеске у жилища), and gazed down – but with a shudder even more thrilling than before (и поглядел вниз – но с содроганием даже более будоражащим, чем прежде) – upon the remodelled and inverted images of the gray sedge, and the ghastly tree-stems, and the vacant and eye-like windows (на переделанные и перевернутые образы серой осоки, призрачных древесных стволов и пустых и похожих на глаза окон).
It was possible, I reflected, that a mere different arrangement of the particulars of the scene, of the details of the picture, would be sufficient to modify, or perhaps to annihilate its capacity for sorrowful impression; and, acting upon this idea, I reined my horse to the precipitous brink of a black and lurid tarn that lay in unruffled lustre by the dwelling, and gazed down – but with a shudder even more thrilling than before – upon the remodelled and inverted images of the gray sedge, and the ghastly tree-stems, and the vacant and eye-like windows.
Nevertheless, in this mansion of gloom I now proposed to myself a sojourn of some weeks (тем не менее в этом доме уныния я теперь предложил = устроил себе пребывание на несколько недель; to propose – предлагать; намереваться, собираться, предполагать). Its proprietor, Roderick Usher, had been one of my boon companions in boyhood (его владелец, Родерик Ашер, был одним из моих закадычных товарищей в детстве: «мальчишестве»); but many years had elapsed since our last meeting (но многие годы прошли с нашей последней встречи). A letter, however, had lately reached me in a distant part of the country (одно письмо, однако, недавно достигло меня в отдаленной части страны) – a letter from him (письмо от него) – which, in its wildly importunate nature, had admitted of no other than a personal reply (которое, по своей чрезвычайно настоятельной природе, не допускало никакого, кроме личного, ответа = требовало моего личного присутствия; wildly – дико; неконтролируемо; чрезвычайно).
Nevertheless, in this mansion of gloom I now proposed to myself a sojourn of some weeks. Its proprietor, Roderick Usher, had been one of my boon companions in boyhood; but many years had elapsed since our last meeting. A letter, however, had lately reached me in a distant part of the country – a letter from him – which, in its wildly importunate nature, had admitted of no other than a personal reply.
The MS. gave evidence of nervous agitation (эта рукопись = письмо свидетельствовало о нервном возбуждении: «давало свидетельство»; MS. = manuscript – рукопись). The writer spoke of acute bodily illness (писатель = автор /письма/ говорил об остром телесном недуге) – of a mental disorder which oppressed him (об умственном помрачении: «беспорядке», которое подавляло его) – and of an earnest desire to see me, as his best, and indeed his only personal friend (и о серьезном желании видеть меня как своего лучшего и, по правде говоря, единственного личного друга; indeed – действительно), with a view of attempting, by the cheerfulness of my society, some alleviation of his malady (с видом = намерением попробовать, посредством радости от моего общества, некоторое облегчение его болезни).
The MS. gave evidence of nervous agitation. The writer spoke of acute bodily illness – of a mental disorder which oppressed him – and of an earnest desire to see me, as his best, and indeed his only personal friend, with a view of attempting, by the cheerfulness of my society, some alleviation of his malady.
It was the manner in which all this, and much more, was said (это была манера = именно манера, в которой все это, и много более, было сказано) – it was the apparent heart that went with his request (это было очевидное сердце = именно очевидная страстность, которая сопровождала его просьбу: «шла с») – which allowed me no room for hesitation (не оставила мне места = возможности для колебаний; to allow – позволять, оставлять, давать); and I accordingly obeyed forthwith (и я, соответственно, подчинился тотчас) what I still considered a very singular summons (тому, что я все еще считал очень необычным призывом; to consider – рассматривать; взвешивать, обдумывать; думать, полагать, считать).
It was the manner in which all this, and much more, was said – it was the apparent heart that went with his request – which allowed me no room for hesitation; and I accordingly obeyed forthwith what I still considered a very singular summons.
Although, as boys, we had been even intimate associates (хотя мальчиками мы были близкими товарищами; as – как, в качестве), yet I really knew little of my friend (все же я на самом деле знал немногое о своем друге). His reserve had been always excessive and habitual (его скрытность всегда была неумеренной и неизменной). I was aware, however, that his very ancient family had been noted, time out of mind, for a peculiar sensibility of temperament (я знал, однако, что его весьма древняя семья была отмечена = известна испокон веков особенной чувствительностью характера; aware – знающий; time out of mind – время из ума = испокон веков), displaying itself, through long ages, in many works of exalted art (проявляющей себя на протяжении долгих лет во многих произведениях возвышенного искусства; through – сквозь, через, в течение, на протяжении), and manifested, of late, in repeated deeds of munificent yet unobtrusive charity (и выраженной в последнее время в неоднократных деяниях щедрой, но ненавязчивой благотворительности), as well as in a passionate devotion to the intricacies, perhaps even more than to the orthodox and easily recognisable beauties, of musical science (а также в страстной преданности тонкостям – возможно, даже более, чем традиционным и легко узнаваемым красотам – музыкальной науки).
Although, as boys, we had been even intimate associates, yet I really knew little of my friend. His reserve had been always excessive and habitual. I was aware, however, that his very ancient family had been noted, time out of mind, for a peculiar sensibility of temperament, displaying itself, through long ages, in many works of exalted art, and manifested, of late, in repeated deeds of munificent yet unobtrusive charity, as well as in a passionate devotion to the intricacies, perhaps even more than to the orthodox and easily recognisable beauties, of musical science.
I had learned, too, the very remarkable fact (я узнал также тот весьма примечательный факт), that the stem of the Usher race (что ствол = древо рода Ашеров), all time-honoured as it was (каким бы почтенным временем оно ни было), had put forth, at no period, any enduring branch (ни в какое время: «период» не пустило никакой сильной ветви; to put forth – пустить, проявить, выпустить; to endure – вынести; вынести испытание временем); in other words, that the entire family lay in the direct line of descent (иными словами, что вся семья лежала по прямой линии наследования; to lie – лежать), and had always, with very trifling and very temporary variation, so lain (и всегда, с очень незначительными и очень недолговечными исключениями: «вариацией» так лежала = так было всегда).
I had learned, too, the very remarkable fact, that the stem of the Usher race, all time-honoured as it was, had put forth, at no period, any enduring branch; in other words, that the entire family lay in the direct line of descent, and had always, with very trifling and very temporary variation, so lain.
It was this deficiency (именно этот недостаток: «это был этот недостаток»), I considered, while running over in thought the perfect keeping of the character of the premises with the accredited character of the people (думал я, пробегая в мыслях = обдумывая совершенное соответствие характера усадьбы общепризнанному характеру людей, /ею владевших/), and while speculating upon the possible influence (и размышляя о возможном влиянии) which the one, in the long lapse of centuries, might have exercised upon the other (которое одно, в долгом течении веков, могло оказывать на другое) – it was this deficiency, perhaps, of collateral issue (возможно, именно этот недостаток побочного потомства), and the consequent undeviating transmission, from sire to son, of the patrimony with the name (и следующая /из этого/ прямая передача от сира = отца к сыну наследства с именем; to deviate – отклоняться; deviating – отклоняющийся; undeviating – неотклоняющийся, прямой), which had, at length, so identified the two (/именно это/ в конце концов настолько отождествило их) as to merge the original title of the estate in the quaint and equivocal appellation of the “House of Usher” (что сплавило изначальное название поместья в причудливом и двусмысленном наименовании «Дом Ашеров») – an appellation which seemed to include, in the minds of the peasantry who used it, both the family and the family mansion (наименовании, которое, казалось, включало в себя – в умах крестьянства, которое использовало его, – как семью, так и семейное гнездо; to seem – казаться; both – оба; both… and – и…, и; mansion – дом, особняк).
It was this deficiency, I considered, while running over in thought the perfect keeping of the character of the premises with the accredited character of the people, and while speculating upon the possible influence which the one, in the long lapse of centuries, might have exercised upon the other – it was this deficiency, perhaps, of collateral issue, and the consequent undeviating transmission, from sire to son, of the patrimony with the name, which had, at length, so identified the two as to merge the original title of the estate in the quaint and equivocal appellation of the “House of Usher” – an appellation which seemed to include, in the minds of the peasantry who used it, both the family and the family mansion.
I have said that the sole effect of my somewhat childish experiment (я говорил, что единственный результат моего несколько детского эксперимента) – that of looking down within the tarn (с заглядыванием вниз в пруд; tarn – каровое озеро, маленькое горное озеро) – had been to deepen the first singular impression (был – углубить первое странное впечатление). There can be no doubt that the consciousness of the rapid increase of my superstition (не может быть сомнения, что осознание быстрого роста моего суеверного чувства) – for why should I not so term it (ибо почему бы мне не назвать его так)? – served mainly to accelerate the increase itself (послужило главным образом /тому, чтобы/ ускорить сам этот рост). Such, I have long known, is the paradoxical law of all sentiments having terror as a basis (таков, я давно знаю, парадоксальный закон всех чувств, имеющих страх в качестве основы).
I have said that the sole effect of my somewhat childish experiment – that of looking down within the tarn – had been to deepen the first singular impression. There can be no doubt that the consciousness of the rapid increase of my superstition – for why should I not so term it? – served mainly to accelerate the increase itself. Such, I have long known, is the paradoxical law of all sentiments having terror as a basis.
And it might have been for this reason only (и могло быть по этой лишь причине), that, when I again uplifted my eyes to the house itself, from its image in the pool (что когда я снова поднял глаза на сам дом от его образа = отражения в пруду), there grew in my mind a strange fancy (в моем уме выросла = зародилась странная фантазия) – a fancy so ridiculous, indeed (фантазия, поистине, столь нелепая), that I but mention it to show the vivid force of the sensations which oppressed me (что я упоминаю ее лишь для того, чтобы показать живую силу ощущений, которые охватили меня; but – но; только, лишь; to oppress – подавлять, охватывать).
And it might have been for this reason only, that, when I again uplifted my eyes to the house itself, from its image in the pool, there grew in my mind a strange fancy – a fancy so ridiculous, indeed, that I but mention it to show the vivid force of the sensations which oppressed me.
I had so worked upon my imagination as really to believe (я так /усердно/ поработал над своим воображением, чтобы впрямь поверить) that about the whole mansion and domain there hung an atmosphere peculiar to themselves and their immediate vicinity (что вокруг всего дома и поместья повисла атмосфера, особая = принадлежащая им и их непосредственному окружению; to hang – висеть) – an atmosphere which had no affinity with the air of heaven (атмосфера, которая не имела родства с воздухом небес), but which had reeked up from the decayed trees, and the gray wall, and the silent tarn (но которая исходила от гниющих деревьев, и серой стены, и тихого пруда; to reek – дымить, куриться; вонять; up – вверх) – a pestilent and mystic vapour (пагубный и таинственный пар), dull, sluggish, faintly discernible, and leaden-hued (смутный, застойный, едва различимый и свинцово окрашенный; hue – краска, оттенок, тон, цвет).
I had so worked upon my imagination as really to believe that about the whole mansion and domain there hung an atmosphere peculiar to themselves and their immediate vicinity – an atmosphere which had no affinity with the air of heaven, but which had reeked up from the decayed trees, and the gray wall, and the silent tarn – a pestilent and mystic vapour, dull, sluggish, faintly discernible, and leaden-hued.
Shaking off from my spirit what must have been a dream (стряхнув с души то, что, должно быть, было грезой), I scanned more narrowly the real aspect of the building (я осмотрел более тщательно реальную наружность здания). Its principal feature seemed to be that of an excessive antiquity (его главная черта, казалось, была /черта/ глубокой древности; excessive – превышающий, сильный). The discoloration of ages had been great (обесцвечивание годов = временем было большим). Minute fungi overspread the whole exterior (мельчайшие грибки покрывали весь экстерьер; to overspread – простираться, распространяться; накрывать, покрывать), hanging in a fine tangled web-work from the eaves (свисая тончайшей переплетенной паутиной с карнизов). Yet all this was apart from any extraordinary dilapidation (и все же это все было далеко от какой-либо необычайной ветхости; apart – врозь, отдельно).
Shaking off from my spirit what must have been a dream, I scanned more narrowly the real aspect of the building. Its principal feature seemed to be that of an excessive antiquity. The discoloration of ages had been great. Minute fungi overspread the whole exterior, hanging in a fine tangled web-work from the eaves. Yet all this was apart from any extraordinary dilapidation.
No portion of the masonry had fallen (никакая часть каменной кладки не обвалилась; to fall – падать); and there appeared to be a wild inconsistency between its still perfect adaptation of parts (и, казалось, было дикое = сильное несоответствие между ее все еще совершенной прилаженностью частей), and the crumbling condition of the individual stones (и крошащимся состоянием отдельных камней). In this there was much that reminded me of the specious totality of old wood-work (в этом было многое, что напомнило мне об обманчивой целости: «совокупности» старых деревянных изделий) which has rotted for long years in some neglected vault (которые гнили долгие годы в каком-нибудь заброшенном подвале), with no disturbance from the breath of the external air (без беспокойства = воздействия дыхания внешнего воздуха).
No portion of the masonry had fallen; and there appeared to be a wild inconsistency between its still perfect adaptation of parts, and the crumbling condition of the individual stones. In this there was much that reminded me of the specious totality of old wood-work which has rotted for long years in some neglected vault, with no disturbance from the breath of the external air.
Beyond this indication of extensive decay, however (помимо этого признака сильного разрушения, однако), the fabric gave little token of instability (здание давало = показывало мало признаков шаткости). Perhaps the eye of a scrutinising observer might have discovered a barely perceptible fissure (возможно, глаз внимательного наблюдателя мог бы обнаружить едва заметную трещину), which, extending from the roof of the building in front (которая, протягиваясь от крыши здания на фасаде), made its way down the wall in a zigzag direction (шла: «делала свой путь» вниз по стене зигзагом; direction – направление), until it became lost in the sullen waters of the tarn (пока не терялась в мрачных водах пруда: «пока не становилась потерянной»; to become – становиться; to lose – терять; lost – потерянный).
Beyond this indication of extensive decay, however, the fabric gave little token of instability. Perhaps the eye of a scrutinising observer might have discovered a barely perceptible fissure, which, extending from the roof of the building in front, made its way down the wall in a zigzag direction, until it became lost in the sullen waters of the tarn.
Noticing these things, I rode over a short causeway to the house (заметив = осмотрев все эти вещи, я подъехал по короткой дорожке к дому; to ride). A servant in waiting took my horse (слуга в ожидании взял = слуга дома принял мою лошадь), and I entered the Gothic archway of the hall (и я вошел через готический арочный вход в зал). A valet, of stealthy step, thence conducted me, in silence, through many dark and intricate passages (лакей, с крадущейся походкой, оттуда вел меня, в молчании, по многим темным и запутанным коридорам) in my progress to the studio of his master (в моем пути в кабинет его хозяина).
Noticing these things, I rode over a short causeway to the house. A servant in waiting took my horse, and I entered the Gothic archway of the hall. A valet, of stealthy step, thence conducted me, in silence, through many dark and intricate passages in my progress to the studio of his master.
Much that I encountered on the way (многое из того, что я встретил по пути) contributed, I know not how, to heighten the vague sentiments (внесло свою лепту – не знаю, как – в то чтобы повысить = усилить смутные чувства; to contribute – привнести; способствовать) of which I have already spoken (о которых я уже говорил). While the objects around me (в то время как предметы вокруг меня) – while the carvings of the ceilings, the sombre tapestries of the walls, the ebon blackness of the floors (в то время как резьба на потолке, темные гобелены на стенах, эбеновая чернота полов), and the phantasmagoric armorial trophies which rattled as I strode (и фантасмагоричные геральдические трофеи, которые гремели от моих шагов: «пока я шагал»; to stride), were but matters to which, or to such as which, I had been accustomed from my infancy (были лишь предметами, к которым или к подобным которым я был привычен с детства) – while I hesitated not to acknowledge how familiar was all this (в то время как я не колебался признать, как знакомо /мне/ все это) – I still wondered to find (я все же удивлялся обнаружить = обнаружив) how unfamiliar were the fancies which ordinary images were stirring up (как непривычны были фантазии, которые будили: «расшевеливали» обычные образы).
Much that I encountered on the way contributed, I know not how, to heighten the vague sentiments of which I have already spoken. While the objects around me – while the carvings of the ceilings, the sombre tapestries of the walls, the ebon blackness of the floors, and the phantasmagoric armorial trophies which rattled as I strode, were but matters to which, or to such as which, I had been accustomed from my infancy – while I hesitated not to acknowledge how familiar was all this – I still wondered to find how unfamiliar were the fancies which ordinary images were stirring up.
On one of the staircases, I met the physician of the family (на одной из лестниц я встретил семейного врача; to meet). His countenance, I thought, wore a mingled expression of low cunning and perplexity (его лицо, подумал я, носило = имело смешанное выражение изворотливости: «низкой хитрости» и замешательства; to think – думать; to wear – носить /например, об одежде/). He accosted me with trepidation and passed on (он приветствовал меня с беспокойством и прошел дальше; to accost smb. – подходить и обращаться к кому-либо). The valet now threw open a door (вот лакей распахнул дверь; now – теперь; to throw open – распахнуть: «кинуть открытым») and ushered me into the presence of his master (и проводил меня к своему хозяину; presence – присутствие, чье-либо общество; to usher – провожать, сопровождать; вводить).
On one of the staircases, I met the physician of the family. His countenance, I thought, wore a mingled expression of low cunning and perplexity. He accosted me with trepidation and passed on. The valet now threw open a door and ushered me into the presence of his master.
The room in which I found myself was very large and lofty (комната, в которой я оказался: «нашел себя», была очень большой и высокой; to find – найти). The windows were long, narrow, and pointed (окна были длинными, узкими и заостренными = стрельчатыми), and at so vast a distance from the black oaken floor (и на таком большом расстоянии от черного дубового пола; vast – обширный) as to be altogether inaccessible from within (чтобы быть совершенно недосягаемыми изнутри). Feeble gleams of encrimsoned light made their way through the trellised panes (слабые отблески окрашенного в малиновый света пробивались: «делали свой путь» сквозь зарешеченные стекла; crimson – малиновый, пурпурный; to encrimson – делать малиновым, окрашивать в малиновый), and served to render sufficiently distinct the more prominent objects around (и служили тому, чтобы сделать достаточно различимыми более заметные предметы вокруг); the eye, however, struggled in vain to reach the remoter angles of the chamber (глаз, однако, напрасно силился достичь более отдаленные углы комнаты; to struggle – бороться; in vain – напрасно, тщетно; remote – отдаленный), or the recesses of the vaulted and fretted ceiling (или укромные уголки сводчатого и украшенного резьбой потолка; to fret – украшать резьбой или лепкой).
The room in which I found myself was very large and lofty. The windows were long, narrow, and pointed, and at so vast a distance from the black oaken floor as to be altogether inaccessible from within. Feeble gleams of encrimsoned light made their way through the trellised panes, and served to render sufficiently distinct the more prominent objects around; the eye, however, struggled in vain to reach the remoter angles of the chamber, or the recesses of the vaulted and fretted ceiling.
Dark draperies hung upon the walls (темные ткани висели на стенах; to hang). The general furniture was profuse, comfortless, antique, and tattered (общая = основная мебель была массивной, неудобной, древней и обшарпанной). Many books and musical instruments lay scattered about (многочисленные книги и музыкальные инструменты лежали разбросанные вокруг; to lie – лежать), but failed to give any vitality to the scene (но не могли придать какой бы то ни было живости этой сцене; to fail – не смочь, не суметь, потерпеть поражение). I felt that I breathed an atmosphere of sorrow (я чувствовал, что дышу: «дышал» атмосферой печали; to feel – чувствовать). An air of stern, deep, and irredeemable gloom hung over and pervaded all (атмосфера суровой, глубокой и неодолимой мрачности нависала надо /всем/ и пронизывала все; to redeem – выкупать /заложенные вещи и т. п./; выплачивать /долг по закладной/; возвращать, восстанавливать; обретать вновь, получать обратно; искупать /вину, грехи).
Dark draperies hung upon the walls. The general furniture was profuse, comfortless, antique, and tattered. Many books and musical instruments lay scattered about, but failed to give any vitality to the scene. I felt that I breathed an atmosphere of sorrow. An air of stern, deep, and irredeemable gloom hung over and pervaded all.
Upon my entrance, Usher arose from a sofa on which he had been lying at full length (при моем появлении Ашер встал с дивана, на котором он лежал в полный рост: «длину»; entrance – вход; to arise – вставать), and greeted me with a vivacious warmth which had much in it, I at first thought, of an overdone cordiality (и приветствовал меня с живой теплотой, в которой было много, как я сперва подумал, преувеличенной сердечности) – of the constrained effort of the ennuyé man of the world (принужденного усилия скучающего светского человека: «человека мира»). A glance, however, at his countenance, convinced me of his perfect sincerity (впрочем, один взгляд на его лицо убедил меня в его совершенной искренности; however – однако, впрочем).
Upon my entrance, Usher arose from a sofa on which he had been lying at full length, and greeted me with a vivacious warmth which had much in it, I at first thought, of an overdone cordiality – of the constrained effort of the ennuyé man of the world. A glance, however, at his countenance, convinced me of his perfect sincerity.
We sat down (мы сели; to sit down – садиться: «сесть вниз»); and for some moments, while he spoke not (и несколько секунд, пока он не говорил), I gazed upon him with a feeling half of pity, half of awe (я пристально глядел на него с чувством наполовину жалости, наполовину ужаса). Surely, man had never before so terribly altered, in so brief a period, as had Roderick Usher (точно, человек никогда прежде не менялся так ужасно за такое короткое время, как /изменился/ Родерик Ашер)! It was with difficulty that I could bring myself to admit the identity of the wan being before me (лишь с трудом я смог заставить себя признать идентичность истощенного существа передо мной; to bring – привести) with the companion of my early boyhood (с товарищем моего раннего детства). Yet the character of his face had been at all times remarkable (но характер его лица был во все времена примечательным).
We sat down; and for some moments, while he spoke not, I gazed upon him with a feeling half of pity, half of awe. Surely, man had never before so terribly altered, in so brief a period, as had Roderick Usher! It was with difficulty that I could bring myself to admit the identity of the wan being before me with the companion of my early boyhood. Yet the character of his face had been at all times remarkable.
A cadaverousness of complexion (мертвенная бледность лица; cadaver – труп; cadaverousness – «трупность»; complexion – цвет лица); an eye large, liquid, and luminous beyond comparison (глаз = глаза большие, влажные и ясные несравненно: «вне сравнения»); lips somewhat thin and very pallid, but of a surpassingly beautiful curve (губы несколько тонкие и очень бесцветные, но исключительно красивого изгиба; surpassingly – крайне, очень, исключительно, чрезвычайно; to surpass – превосходить, превышать); a nose of a delicate Hebrew model, but with a breadth of nostril unusual in similar formations (нос тонкого еврейского образца, но с широтой ноздри, необычной в подобных формациях); a finely moulded chin, speaking, in its want of prominence, of a want of moral energy (тонко вылепленный подбородок, говорящий, в своем недостатке выступа, о недостатке силы духа: «моральной энергии»); hair of a more than web-like softness and tenuity (волосы большей, чем у паутины, мягкости и тонкости; web – паутина; web-like – похожий на паутину); these features, with an inordinate expansion above the regions of the temple (эти черты, вместе с необычной широтой над зоной виска), made up altogether a countenance not easily to be forgotten (составляли вместе лицо, которое было нелегко забыть: «лицо, не /предназначенное/ быть легко забытым»; to make up – составлять).
A cadaverousness of complexion; an eye large, liquid, and luminous beyond comparison; lips somewhat thin and very pallid, but of a surpassingly beautiful curve; a nose of a delicate Hebrew model, but with a breadth of nostril unusual in similar formations; a finely moulded chin, speaking, in its want of prominence, of a want of moral energy; hair of a more than web-like softness and tenuity; these features, with an inordinate expansion above the regions of the temple, made up altogether a countenance not easily to be forgotten.
And now in the mere exaggeration of the prevailing character of these features (а теперь, в простом преувеличении преобладающего характера этих черт), and of the expression they were wont to convey (и выражения, которое они привыкли выражать), lay so much of change that I doubted to whom I spoke (лежало = заключалось так много перемены, что я сомневался, с кем я говорю). The now ghastly pallor of the skin (теперь = нынешняя призрачная бледность кожи), and the now miraculous lustre of the eye, above all things startled and even awed me (и нынешний таинственный блеск глаза = глаз, более всего: «надо всеми вещами» пугал /меня/ и даже наводил на меня ужас). The silken hair, too, had been suffered to grow all unheeded (шелковистым волосам также было позволено расти совершенно без препятствий: «оставленными без внимания»; to heed – учитывать, обращать внимание), and as, in its wild gossamer texture, it floated rather than fell about the face (и так как со своей естественной газовой текстурой они скорее текли, чем ниспадали вокруг лица; wild – дикий), I could not, even with effort, connect its Arabesque expression with any idea of simple humanity (я не мог даже с усилием = даже усилием воли связать их /схожую с/ арабесками выразительность с каким-либо представлением о простой человечности).
And now in the mere exaggeration of the prevailing character of these features, and of the expression they were wont to convey, lay so much of change that I doubted to whom I spoke. The now ghastly pallor of the skin, and the now miraculous lustre of the eye, above all things startled and even awed me. The silken hair, too, had been suffered to grow all unheeded, and as, in its wild gossamer texture, it floated rather than fell about the face, I could not, even with effort, connect its Arabesque expression with any idea of simple humanity.
In the manner of my friend I was at once struck with an incoherence – an inconsistency (в манере моего друга я был сразу поражен непоследовательностью, неустойчивостью; to strike – ударять; поражать); and I soon found this to arise (и я вскоре обнаружил, что это происходит: «обнаружил это происходить»; to find – находить, обнаруживать; to arise – вставать, подниматься, происходить) from a series of feeble and futile struggles to overcome an habitual trepidancy (от серии слабых и тщетных попыток справиться с привычным тиком: «дрожанием»; struggle – борьба) – an excessive nervous agitation (повышенным нервным возбуждением). For something of this nature I had indeed been prepared (к чему-то в этом роде я был на самом деле приготовлен), no less by his letter, than by reminiscences of certain boyish traits (не меньше = не в меньшей степени его письмом, чем воспоминаниями о некоторых мальчишеских чертах), and by conclusions deduced from his peculiar physical conformation and temperament (и заключениями, выведенными из его особой физической конституции и темперамента).
In the manner of my friend I was at once struck with an incoherence – an inconsistency; and I soon found this to arise from a series of feeble and futile struggles to overcome an habitual trepidancy – an excessive nervous agitation. For something of this nature I had indeed been prepared, no less by his letter, than by reminiscences of certain boyish traits, and by conclusions deduced from his peculiar physical conformation and temperament.
His action was alternately vivacious and sullen (его действия были поочередно оживленными и угрюмыми). His voice varied rapidly from a tremulous indecision (его голос быстро переходил от дрожащей нерешительности; to vary – варьироваться) (when the animal spirits seemed utterly in abeyance) (когда животный дух казался совершенно свободным: «в состоянии без хозяина») to that species of energetic concision (к той разновидности энергической краткости) – that abrupt, weighty, unhurried, and hollow-sounding enunciation (тому резкому, вескому, неспешному и глухо звучащему произношению) – that leaden, self-balanced and perfectly modulated guttural utterance (той свинцовой = медлительной, уравновешенной и в совершенстве модулированной гортанной речи), which may be observed in the lost drunkard (которое может наблюдаться: «быть наблюдаемым» в пропащем пьянчуге), or the irreclaimable eater of opium (или неисправимом опиомане; eater – едок), during the periods of his most intense excitement (в периоды его наиболее интенсивного возбуждения).
His action was alternately vivacious and sullen. His voice varied rapidly from a tremulous indecision (when the animal spirits seemed utterly in abeyance) to that species of energetic concision – that abrupt, weighty, unhurried, and hollow-sounding enunciation – that leaden, self-balanced and perfectly modulated guttural utterance, which may be observed in the lost drunkard, or the irreclaimable eater of opium, during the periods of his most intense excitement.
It was thus that he spoke of the object of my visit (это было так, что = именно так он говорил о цели моего приезда), of his earnest desire to see me (о своем серьезном желании увидеться со мной), and of the solace he expected me to afford him (и об утешении, которое, как он ожидал, я ему принесу: «утешение, /которое/ он ожидал меня предоставить ему»). He entered, at some length, into what he conceived to be the nature of his malady (он вошел, с некоторой длиной = углубился довольно многословно в /тему/ того, что он считал природой своего недуга). It was, he said, a constitutional and a family evil (он был, сказал он, органическим и семейным бичом: «злом»), and one for which he despaired to find a remedy (бичом, от которого он отчаялся найти лекарство) – a mere nervous affection, he immediately added (простое нервное расстройство, немедленно добавил он), which would undoubtedly soon pass off (которое несомненно скоро пройдет).
It was thus that he spoke of the object of my visit, of his earnest desire to see me, and of the solace he expected me to afford him. He entered, at some length, into what he conceived to be the nature of his malady. It was, he said, a constitutional and a family evil, and one for which he despaired to find a remedy – a mere nervous affection, he immediately added, which would undoubtedly soon pass off.
It displayed itself in a host of unnatural sensations (оно проявляло себя в целом множестве неестественных ощущений). Some of these, as he detailed them, interested and bewildered me (некоторые из них, когда он описал их в подробностях: «детализировал», заинтересовали и смутили меня); although, perhaps, the terms, and the general manner of the narration had their weight (хотя, возможно, /сами/ слова и общая манера изложения имели свой вес = воздействие).
It displayed itself in a host of unnatural sensations. Some of these, as he detailed them, interested and bewildered me; although, perhaps, the terms, and the general manner of the narration had their weight.
He suffered much from a morbid acuteness of the senses (он много = сильно страдал от болезненной остроты чувств); the most insipid food was alone endurable (одна только самая пресная еда была переносима; alone – один, одинокий); he could wear only garments of certain texture (он мог носить лишь одежду определенной текстуры); the odours of all flowers were oppressive (запахи всех цветов были угнетающими); his eyes were tortured by even a faint light (его глаза испытывали муку даже от слабого света: «были мучимы»); and there were but peculiar sounds, and these from stringed instruments (и были лишь /некоторые/ особенные звуки, а именно звуки струнных инструментов; but – но; лишь, только; these – эти), which did not inspire him with horror (которые не внушали ему ужас; to inspire – вдохновлять).
He suffered much from a morbid acuteness of the senses; the most insipid food was alone endurable; he could wear only garments of certain texture; the odours of all flowers were oppressive; his eyes were tortured by even a faint light; and there were but peculiar sounds, and these from stringed instruments, which did not inspire him with horror.
To an anomalous species of terror I found him a bounden slave (я нашел его закованным рабом ненормальной разновидности ужаса; slave – раб; to find – найти). “I shall perish,” said he, “I must perish in this deplorable folly (я погибну, сказал он, я должен погибнуть в этом прискорбном безумии). Thus, thus, and not otherwise, shall I be lost (так, так и не иначе погибну я; lost – потерянный; погибший от to lose – терять). I dread the events of the future (я страшусь событий будущего), not in themselves, but in their results (не самих по себе, но их следствий). I shudder at the thought of any, even the most trivial, incident (я содрогаюсь при мысли о любом, даже самом тривиальном случае), which may operate upon this intolerable agitation of soul (который может подействовать на это невыносимое возбуждение души).
To an anomalous species of terror I found him a bounden slave. “I shall perish,” said he, “I must perish in this deplorable folly. Thus, thus, and not otherwise, shall I be lost. I dread the events of the future, not in themselves, but in their results. I shudder at the thought of any, even the most trivial, incident, which may operate upon this intolerable agitation of soul.
I have, indeed, no abhorrence of danger (поистине, у меня нет страха перед опасностью), except in its absolute effect – in terror (кроме как в его крайнем проявлении – ужаса). In this unnerved – in this pitiable condition (в этом издерганном, в этом жалком состоянии) – I feel that the period will sooner or later arrive (я чувствую, что рано или поздно придет время: «раньше или позже») when I must abandon life and reason together (когда я должен буду покинуть = лишиться жизни и рассудка вместе /с ней/), in some struggle with the grim phantasm, fear (в борьбе с мрачной фантазией, страхом).”
I have, indeed, no abhorrence of danger, except in its absolute effect – in terror. In this unnerved – in this pitiable condition – I feel that the period will sooner or later arrive when I must abandon life and reason together, in some struggle with the grim phantasm,
fear.”
I learned, moreover, at intervals (я узнал к тому же, с перерывами = из отрывочных фраз), and through broken and equivocal hints (и из ломаных = косвенных и двусмысленных намеков), another singular feature of his mental condition (еще одну уникальную черту его душевной болезни). He was enchained by certain superstitious impressions in regard to the dwelling which he tenanted (он был окован = охвачен суеверными представлениями в отношении жилища, в котором он обитал; impression – впечатление), and whence, for many years, he had never ventured forth (и из которого многие годы он ни разу не отваживался /выехать/) – in regard to an influence whose supposititious force was conveyed in terms too shadowy here to be re-stated (в отношении влияния, чья предполагаемая сила была передана в словах, слишком неясных, чтобы быть здесь пересказанными; shadowy от shadow – тень) – an influence which some peculiarities in the mere form and substance of his family mansion, had, by dint of long sufferance, he said, obtained over his spirit (влияния, которое обрели некоторые особенности формы и материи его семейного дома, как он сказал, по причине долгого воздействия; dint – вмятина, след от удара; to obtain – получить) – an effect which the physique of the gray walls and turrets (эффекта, который вид серых стен и башенок), and of the dim tarn into which they all looked down (и мутного пруда, в который они все смотрели = в котором они все отражались), had, at length, brought about upon the morale of his existence (наконец оказали на дух его существования).
I learned, moreover, at intervals, and through broken and equivocal hints, another singular feature of his mental condition. He was enchained by certain superstitious impressions in regard to the dwelling which he tenanted, and whence, for many years, he had never ventured forth – in regard to an influence whose supposititious force was conveyed in terms too shadowy here to be re-stated – an influence which some peculiarities in the mere form and substance of his family mansion, had, by dint of long sufferance, he said, obtained over his spirit – an effect which the physique of the gray walls and turrets, and of the dim tarn into which they all looked down, had, at length, brought about upon the morale of his existence.
He admitted, however, although with hesitation (он признал, впрочем, хотя и с колебанием), that much of the peculiar gloom which thus afflicted him could be traced to a more natural and far more palpable origin (что многое из = что во многом /корни/ той особенной мрачности, которая так охватила его, могли быть прослежены до более естественного и гораздо более ощутимого источника; far – далеко; зд.: гораздо) – to the severe and long-continued illness (до суровой и долго продолжавшейся болезни) – indeed to the evidently approaching dissolution (по правде говоря, до очевидно приближающейся гибели) – of a tenderly beloved sister (нежно любимой сестры) – his sole companion for long years (его единственного товарища долгие годы) – his last and only relative on earth (его последнего и единственного родича на земле). “Her decease,” he said, with a bitterness which I can never forget (ее кончина, сказал он с горечью, которую я не могу забыть), “would leave him (him the hopeless and the frail) the last of the ancient race of the Ushers (оставит его, его, безнадежного и хрупкого, последним из древнего рода Ашеров).”
He admitted, however, although with hesitation, that much of the peculiar gloom which thus afflicted him could be traced to a more natural and far more palpable origin – to the severe and long-continued illness – indeed to the evidently approaching dissolution – of a tenderly beloved sister – his sole companion for long years – his last and only relative on earth. “Her decease,” he said, with a bitterness which I can never forget, “would leave him (him the hopeless and the frail) the last of the ancient race of the Ushers.”
While he spoke, the lady Madeline (for so was she called) (пока он говорил, леди Маделин, ибо так ее звали; to call – звать, называть) passed slowly through a remote portion of the apartment (медленно прошла через отдаленную часть комнаты), and, without having noticed my presence, disappeared (и, не заметив моего присутствия, исчезла; without – без). I regarded her with an utter astonishment not unmingled with dread (я смотрел на нее с крайней пораженностью, смешанной с ужасом: «не не-смешанной») – and yet I found it impossible to account for such feelings (и все же я нашел невозможным объяснить такие чувства; to find – найти). A sensation of stupor oppressed me (чувство оцепенения охватило меня), as my eyes followed her retreating steps (пока мои глаза следили за ее удаляющимися шагами).
While he spoke, the lady Madeline (for so was she called) passed slowly through a remote portion of the apartment, and, without having noticed my presence, disappeared. I regarded her with an utter astonishment not unmingled with dread – and yet I found it impossible to account for such feelings. A sensation of stupor oppressed me, as my eyes followed her retreating steps.
When a door, at length, closed upon her (когда дверь наконец закрылась за ней), my glance sought instinctively and eagerly the countenance of the brother (мой взгляд искал = обратился инстинктивно и жадно к лицу брата) – but he had buried his face in his hands (но он закрыл лицо руками: «похоронил/зарыл»), and I could only perceive that a far more than ordinary wanness had overspread the emaciated fingers (и я мог лишь заметить, что бледность более обычной покрыла истощенные = странно тонкие пальцы) through which trickled many passionate tears (между которыми струились обильные, вызванные большим чувством: «страстные» слезы; to trickle – течь тонкой струйкой, сочиться; капать).
When a door, at length, closed upon her, my glance sought instinctively and eagerly the countenance of the brother – but he had buried his face in his hands, and I could only perceive that a far more than ordinary wanness had overspread the emaciated fingers through which trickled many passionate tears.
The disease of the lady Madeline had long baffled the skill of her physicians (недуг леди Маделин долго ставил в тупик умение ее врачей). A settled apathy (устойчивая апатия), a gradual wasting away of the person (постепенное увядание личности; to waste away – чахнуть, увядать; to waste – тратить попусту; чахнуть, истощаться; away – прочь), and frequent although transient affections of a partially cataleptical character (и частые, хоть и кратковременные приступы отчасти каталептического характера; affection – зд.: повреждение, болезнь, поражение), were the unusual diagnosis (были /ее/ необычным диагнозом).
The disease of the lady Madeline had long baffled the skill of her physicians. A settled apathy, a gradual wasting away of the person, and frequent although transient affections of a partially cataleptical character, were the unusual diagnosis.
Hitherto she had steadily borne up against the pressure of her malady (до сих пор она стойко держалась против гнета своей болезни; to bear up – держаться; to bear – нести; выдерживать, переносить /давление/), and had not betaken herself finally to bed (и не приковывала себя окончательно к постели; to betake – прибегать, обращаться; удаляться, отправляться); but, on the closing in of the evening of my arrival at the house (но, по наступлении вечера моего приезда в дом; to close in – приближаться, наступать), she succumbed (as her brother told me at night with inexpressible agitation) to the prostrating power of the destroyer (она поддалась – как ее брат сказал мне ночью с невыразимым волнением – подавляющей власти разрушителя = болезни); and I learned that the glimpse I had obtained of her person (и я узнал, что короткий взгляд, который я кинул на ее облик; glimpse – проблеск, быстрый взгляд; to obtain – получить) would thus probably be the last I should obtain (будет, таким образом, последним, который я получу = кину) – that the lady, at least while living, would be seen by me no more (что эта дама, по крайней мере, пока живая, не будет увидена мною больше).
Hitherto she had steadily borne up against the pressure of her malady, and had not betaken herself finally to bed; but, on the closing in of the evening of my arrival at the house, she succumbed (as her brother told me at night with inexpressible agitation) to the prostrating power of the destroyer; and I learned that the glimpse I had obtained of her person would thus probably be the last I should obtain – that the lady, at least while living, would be seen by me no more.
For several days ensuing (в течение нескольких дней, последовавших /за этим/), her name was unmentioned by either Usher or myself (ее имя было неупомянуто = не упоминалось ни Ашером, ни мной самим): and during this period I was busied in earnest endeavours to alleviate the melancholy of my friend (и в течение этого времени я был занят серьезными усилиями облегчить тоску моего друга). We painted and read together (мы писали красками и читали вместе); or I listened, as if in a dream, to the wild improvisations of his speaking guitar (или я слушал, как будто во сне, неистовые импровизации его говорящей гитары).
For several days ensuing, her name was unmentioned by either Usher or myself: and during this period I was busied in earnest endeavours to alleviate the melancholy of my friend. We painted and read together; or I listened, as if in a dream, to the wild improvisations of his speaking guitar.
And thus, as a closer and still intimacy admitted me more unreservedly into the recesses of his spirit (и так, в то время как теснейшая и тихая дружба допускала меня более неограниченно в тайники его души; close – близкий; closer – более близкий), the more bitterly did I perceive the futility of all attempt at cheering a mind (тем более горько = с большей горечью я осознавал тщетность всякой попытки развеселить такой ум) from which darkness, as if an inherent positive quality, poured forth upon all objects of the moral and physical universe (из которого тьма, будто неотъемлемое положительное = реальное качество, изливалась на все предметы нравственной и физической вселенной), in one unceasing radiation of gloom (одним непрекращающимся излучением уныния).
And thus, as a closer and still intimacy admitted me more unreservedly into the recesses of his spirit, the more bitterly did I perceive the futility of all attempt at cheering a mind from which darkness, as if an inherent positive quality, poured forth upon all objects of the moral and physical universe, in one unceasing radiation of gloom.
I shall ever bear about me a memory of the many solemn hours (я всегда буду носить с собой память о многих мрачных часах) I thus spent alone with the master of the House of Usher (/которые/ я провел наедине с хозяином Дома Ашеров; to spend – тратить /деньги/; проводить /время/). Yet I should fail in any attempt to convey an idea of the exact character of the studies, or of the occupations (однако я бы потерпел неудачу при любой попытке передать представление о точном характере упражнений или занятий; to fail – не смочь, потерпеть неудачу, провалиться), in which he involved me, or led me the way (в которые он вовлекал меня или вел меня за собой; to lead the way – вести за собой, показывать дорогу, подавать пример: «вести путь»). An excited and highly distempered ideality threw a sulphureous lustre over all (возбужденное и крайне раздраженное воображение отбрасывало серный = дьявольский блеск на все; highly – весьма, крайне от high – высокий; to throw – бросать). His long improvised dirges will ring forever in my ears (его долгие импровизированные мелодии будут всегда звенеть в моих ушах; dirge – погребальная песнь; заунывная мелодия). Among other things, I hold painfully in mind (среди прочих вещей я мучительно держу в уме = помню) a certain singular perversion and amplification of the wild air of the last waltz of Von Weber (некую необыкновенную вариацию: «извращение» и развитие неистовой мелодии последнего вальса фон Вебера).
I shall ever bear about me a memory of the many solemn hours I thus spent alone with the master of the House of Usher. Yet I should fail in any attempt to convey an idea of the exact character of the studies, or of the occupations, in which he involved me, or led me the way. An excited and highly distempered ideality threw a sulphureous lustre over all. His long improvised dirges will ring forever in my ears. Among other things, I hold painfully in mind a certain singular perversion and amplification of the wild air of the last waltz of Von Weber.
From the paintings over which his elaborate fancy brooded (из картин, над которыми его замысловатое воображение размышляло = работало), and which grew, touch by touch, into vaguenesses (и которые росли = уходили, мазок за мазком, в расплывчатость; to grow – расти, становиться; vague – неопределенный, расплывчатый) at which I shuddered the more thrillingly, because I shuddered knowing not why (от которой я вздрагивал тем более трепетно, потому что я вздрагивал, не зная, почему); – from these paintings (vivid as their images now are before me) I would in vain endeavour to educe more than a small portion (из этих картин – как ни живы их образы теперь передо мной – я бы напрасно старался выделить больше, чем маленькую часть; to educe – выводить; /хим./ выделять) which should lie within the compass of merely written words (которая бы лежала в пределах досягаемости всего лишь написанных слов = которую можно было бы описать словами).
From the paintings over which his elaborate fancy brooded, and which grew, touch by touch, into vaguenesses at which I shuddered the more thrillingly, because I shuddered knowing not why; – from these paintings (vivid as their images now are before me) I would in vain endeavour to educe more than a small portion which should lie within the compass of merely written words.
By the utter simplicity, by the nakedness of his designs, he arrested and overawed attention (абсолютной простотой, обнаженностью своих рисунков он приковывал и устрашал внимание). If ever mortal painted an idea, that mortal was Roderick Usher (если когда-либо смертный изображал идею, этим смертным был Родерик Ашер). For me at least – in the circumstances then surrounding me (для меня, по крайней мере – в обстоятельствах, тогда окружавших меня) – there arose out of the pure abstractions which the hypochondriac contrived to throw upon his canvas, an intensity of intolerable awe (из чистых абстракций, которые ипохондрик сумел нанести на свой холст, возникала энергия, /внушавшая/ невыносимый благоговейный ужас; to arise – возникать, проистекать, создаваться), no shadow of which felt I ever yet in the contemplation of the certainly glowing yet too concrete reveries of Fuseli (ни тени которого я еще не испытывал при созерцании, конечно, ярких, но слишком конкретных грез Фюзели; to feel – чувствовать, испытывать).
By the utter simplicity, by the nakedness of his designs, he arrested and overawed attention. If ever mortal painted an idea, that mortal was Roderick Usher. For me at least – in the circumstances then surrounding me – there arose out of the pure abstractions which the hypochondriac contrived to throw upon his canvas, an intensity of intolerable awe, no shadow of which felt I ever yet in the contemplation of the certainly glowing yet too concrete reveries of Fuseli.
One of the phantasmagoric conceptions of my friend (один из фантасмагоричных замыслов моего друга), partaking not so rigidly of the spirit of abstraction (придерживающийся не столь строго духа абстракции; to partake of – отведать; иметь примесь чего-либо, отдавать /чем-либо/), may be shadowed forth, although feebly, in words (может быть изложен, хоть и приблизительно, словами; to shadow – затенять; туманно излагать от shadow – тень; forth – вперед). A small picture presented the interior of an immensely long and rectangular vault or tunnel (маленькая картина представляла внутренность огромно = очень длинного и прямоугольного подвала или туннеля), with low walls, smooth, white, and without interruption or device (с низкими стенами = сводами, гладкий, белый и без разрыва или узора; device – прибор; архитектурный термин: узор).
One of the phantasmagoric conceptions of my friend, partaking not so rigidly of the spirit of abstraction, may be shadowed forth, although feebly, in words. A small picture presented the interior of an immensely long and rectangular vault or tunnel, with low walls, smooth, white, and without interruption or device.
Certain accessory points of the design served well to convey the idea (некоторые второстепенные моменты: «точки» рисунка указывали на то, что: «служили хорошо, чтобы передать мысль») that this excavation lay at an exceeding depth below the surface of the earth (что это подземелье лежало на чрезвычайной глубине под поверхностью земли; excavation – копание, рытье; яма, котлован). No outlet was observed in any portion of its vast extent (никакого выхода не наблюдалось в какой-либо части его огромной протяженности; to observe – наблюдать), and no torch, or other artificial source of light was discernible (и никакой факел или же другой искусственный источник света не был различим); yet a flood of intense rays rolled throughout (но все же потоп сильных лучей прокатывался по всему /помещению/), and bathed the whole in a ghastly and inappropriate splendour (и омывал целое = все жутковатым и неуместным великолепием).
Certain accessory points of the design served well to convey the idea that this excavation lay at an exceeding depth below the surface of the earth. No outlet was observed in any portion of its vast extent, and no torch, or other artificial source of light was discernible; yet a flood of intense rays rolled throughout, and bathed the whole in a ghastly and inappropriate splendour.
I have just spoken of that morbid condition of the auditory nerve (я только что говорил о том болезненном состоянии слухового нерва) which rendered all music intolerable to the sufferer (которое делало всю музыку непереносимой для страдальца), with the exception of certain effects of stringed instruments (за исключением некоторых эффектов = звуков струнных инструментов). It was, perhaps, the narrow limits to which he thus confined himself upon the guitar (возможно, именно те узкие границы, в которые он себя заключал, /играя/ на гитаре; it was… that – это было… что = именно), which gave birth, in great measure, to the fantastic character of his performances (давали рождение, в большой мере, фантастическому характеру его игры; performance – исполнение).
I have just spoken of that morbid condition of the auditory nerve which rendered all music intolerable to the sufferer, with the exception of certain effects of stringed instruments. It was, perhaps, the narrow limits to which he thus confined himself upon the guitar, which gave birth, in great measure, to the fantastic character of his performances.
But the fervid facility of his impromptus could not be so accounted for (но пламенная легкость его экспромтов не могла быть так объяснена; to account for – объяснять). They must have been, and were (они должны были быть и были), in the notes, as well as in the words of his wild fantasias (в нотах, как и в словах его безудержных фантазий) (for he not unfrequently accompanied himself with rhymed verbal improvisations) (ибо он нередко: «не нечасто» аккомпанировал себе рифмованными словесными импровизациями), the result of that intense mental collectedness and concentration (результатом той интенсивной умственной собранности и концентрации) to which I have previously alluded as observable only in particular moments of the highest artificial excitement (о которых я ранее вскользь упоминал как о наблюдаемых только в некоторые моменты высочайшего искусственного = экзальтированного возбуждения).
But the fervid facility of his impromptus could not be so accounted for. They must have been, and were, in the notes, as well as in the words of his wild fantasias (for he not unfrequently accompanied himself with rhymed verbal improvisations), the result of that intense mental collectedness and concentration to which I have previously alluded as observable only in particular moments of the highest artificial excitement.
The words of one of these rhapsodies I have easily remembered (слова одной из этих рапсодий я легко запомнил). I was, perhaps, the more forcibly impressed with it, as he gave it (я был, возможно, тем более сильно впечатлен ею, когда он исполнил ее: «дал»), because, in the under or mystic current of its meaning (потому что в скрытом: «нижнем» или мистическом течении его значения), I fancied that I perceived, and for the first time (мне почудилось, что я увидел, к тому же в первый раз; to fancy – воображать; to perceive – воспринимать), a full consciousness on the part of Usher, of the tottering of his lofty reason upon his throne (полное осознание Ашером: «со стороны Ашера» колебаний его высокого рассудка на своем троне; part – часть; зд.: сторона). The verses, which were entitled “The Haunted Palace,” ran very nearly, if not accurately, thus (стихи, которые были названы «Дворец с привидениями», бежали = звучали почти, если и не точно, так; to run – бежать; гласить, звучать; nearly – почти):
The words of one of these rhapsodies I have easily remembered. I was, perhaps, the more forcibly impressed with it, as he gave it, because, in the under or mystic current of its meaning, I fancied that I perceived, and for the first time, a full consciousness on the part of Usher, of the tottering of his lofty reason upon his throne. The verses, which were entitled “The Haunted Palace,” ran very nearly, if not accurately, thus:
In the greenest of our valleys (в наизеленейшей из наших долин),
By good angels tenanted (благими ангелами населенный),
Once fair and stately palace (когда-то светлый и величественный дворец) —
Radiant palace – reared its head (сияющий дворец – вздымал свою голову).
In the monarch Thought’s dominion (во владеньях монарха Мысли) —
It stood there (он стоял там)!
Never seraph spread a pinion (никогда серафим не простирал крыла; to spread)
Over fabric half so fair (над зданием и вполовину столь прекрасным).
In the greenest of our valleys,
By good angels tenanted,
Once fair and stately palace —
Radiant palace – reared its head.
In the monarch Thought’s dominion —
It stood there!
Never seraph spread a pinion
Over fabric half so fair.
Banners yellow, glorious, golden (знамена желтые, славные, золотые),
On its roof did float and flow (на его крыше плыли /на воздухе/ и текли = развевались);
(This – all this – was in the olden (это – все это – было в старое)
Time long ago) (время давным-давно: «долго назад»)
And every gentle air that dallied, (и каждое нежное дуновение, которое пролетало)
In that sweet day (в тот приятный день),
Along the ramparts plumed and pallid (вдоль крепостного вала, оперенный и бесцветный),
A winged odour went away (крылатый = летучий запах исходил; to go away – уходить).
Banners yellow, glorious, golden,
On its roof did float and flow;
(This – all this – was in the olden
Time long ago)
And every gentle air that dallied,
In that sweet day,
Along the ramparts plumed and pallid,
A winged odour went away.
Wanderers in that happy valley (гулявшие по той веселой долине)
Through two luminous windows saw (через два сияющих окна видели)
Spirits moving musically (ангелов, движущихся музыкально; spirit – дух; ангел; демон)
To a lute’s well-tuned law (под хорошо настроенный закон лютни; to tune – настраивать),
Round about a throne, where sitting (вокруг трона, где, сидящий)
(Porphyrogene!) (Порфирородный!)
In state his glory well befitting (в виде, его славе хорошо подходящем; state – состояние; положение, статус),
The ruler of the realm was seen (правитель этого царства был виден).
Wanderers in that happy valley
Through two luminous windows saw
Spirits moving musically
To a lute’s well-tuned law,
Round about a throne, where sitting
(Porphyrogene!)
In state his glory well befitting,
The ruler of the realm was seen.
And all with pearl and ruby glowing (и все жемчугом и рубинами сверкающие)
Was the fair palace door (были великолепные дворцовые врата),
Through which came flowing, flowing, flowing (чрез которые втекала, втекала, втекала: «приходили, протекая…»)
And sparkling evermore (и искрясь постоянно),
A troop of Echoes whose sweet duty (череда Эхо, чей приятный долг; troop – отряд; множество; echo – эхо)
Was but to sing (был лишь – воспевать),
In voices of surpassing beauty (голосами превосходной = великолепной красоты),
The wit and wisdom of their king (остроту ума и мудрость своего короля).
And all with pearl and ruby glowing
Was the fair palace door,
Through which came flowing, flowing, flowing
And sparkling evermore,
A troop of Echoes whose sweet duty
Was but to sing,
In voices of surpassing beauty,
The wit and wisdom of their king.
But evil things, in robes of sorrow (но злые создания в одеяниях печали; thing – вещь, существо),
Assailed the monarch’s high estate (напали на высокое = великое царство монарха);
(Ah, let us mourn, for never morrow (ах, восплачем же, ибо никогда утро)
Shall dawn upon him, desolate!) (никогда не взойдет над ним, опустошенным!)
And, round about his home, the glory (и в его доме слава)
That blushed and bloomed (что блистала и цвела; to blush – краснеть /о человеке; о небе или цветах/)
Is but a dim-remembered story (лишь смутно вспоминаемая история)
Of the old time entombed (старого времени, погребенного).
But evil things, in robes of sorrow,
Assailed the monarch’s high estate;
(Ah, let us mourn, for never morrow
Shall dawn upon him, desolate!)
And, round about his home, the glory
That blushed and bloomed
Is but a dim-remembered story
Of the old time entombed.
And travellers now within that valley (и путники теперь в той долине),
Through the red-litten windows, see (через красным освещенные окна видят)
Vast forms that move fantastically (огромные силуэты, которые двигаются фантастично)
To a discordant melody (под нестройную мелодию);
While, like a rapid ghastly river (в то время как, подобно быстрой, ужасной реке),
Through the pale door (через бледные врата),
A hideous throng rush out forever (отвратительная свора устремляется наружу навсегда),
And laugh – but smile no more (и смеются – но больше не улыбаются).
And travellers now within that valley,
Through the red-litten windows, see
Vast forms that move fantastically
To a discordant melody;
While, like a rapid ghastly river,
Through the pale door,
A hideous throng rush out forever,
And laugh – but smile no more.
I well remember that suggestions arising from this ballad (я хорошо помню, что ассоциации, возникшие из этой баллады; suggestion – предложение; предположение; ассоциация) led us into a train of thought (привели нас к ходу мысли; to lead – вести) wherein there became manifest an opinion of Usher’s (в котором проявилось: «стало проявленным» мнение Ашера) which I mention not so much on account of its novelty (которое я упоминаю не столько по причине его новизны), (for other men have thought thus,) (ибо /и/ другие люди думали так) as on account of the pertinacity with which he maintained it (сколько по причине упорства, с которым он придерживался его: «поддерживал»).
I well remember that suggestions arising from this ballad led us into a train of thought wherein there became manifest an opinion of Usher’s which I mention not so much on account of its novelty, (for other men have thought thus,) as on account of the pertinacity with which he maintained it.
This opinion, in its general form, was that of the sentience of all vegetable things (это мнение, в своем общем виде, было мнением о сознании всех растительных существ = растений). But, in his disordered fancy, the idea had assumed a more daring character (но в его беспорядочной фантазии эта идея приобрела более смелый характер), and trespassed, under certain conditions, upon the kingdom of inorganization (и вторгалась, в некоторых условиях, в царство неорганизованного). I lack words to express the full extent, or the earnest abandon of his persuasion (мне не хватает слов, чтобы выразить полный масштаб или серьезную увлеченность его убеждения; to lack – не иметь; иметь недостаточно; abandon – поглощенность). The belief, however, was connected (as I have previously hinted) with the gray stones of the home of his forefathers (эта вера, впрочем, была связана, как я намекал раньше, с серыми камнями дома его праотцов).
This opinion, in its general form, was that of the sentience of all vegetable things. But, in his disordered fancy, the idea had assumed a more daring character, and trespassed, under certain conditions, upon the kingdom of inorganization. I lack words to express the full extent, or the earnest abandon of his persuasion. The belief, however, was connected (as I have previously hinted) with the gray stones of the home of his forefathers.
The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones (условия чувствительности были здесь, /как/ он представлял себе, удовлетворены = признаки этой чувствительности были, как он представлял себе, в способе соединения этих камней) – in the order of their arrangement (в порядке их расположения), as well as in that of the many fungi which overspread them (так же как в /расположении/ многих грибков, которые покрывали их; fungus; to overspread), and of the decayed trees which stood around (и сгнивших деревьев, которые стояли вокруг) – above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement (сверх всего, в долгой, непотревоженной долговечности этого расположения), and in its reduplication in the still waters of the tarn (и в его повторении в тихих водах пруда).
The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones – in the order of their arrangement, as well as in that of the many fungi which overspread them, and of the decayed trees which stood around – above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement, and in its reduplication in the still waters of the tarn.
Its evidence – the evidence of the sentience – was to be seen, he said (ее свидетельство – свидетельство чувствительности – /должно/ было быть усмотрено, сказал он), (and I here started as he spoke,) (и я здесь вздрогнул, пока он говорил) in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls (в постепенном, но верном сгущении их собственной атмосферы вокруг вод и стен; own – собственный; …of one’s own – собственный). The result was discoverable, he added, in that silent, yet importunate and terrible influence (результат был различим, добавил он, в том тихом, но неотступном и ужасном влиянии) which for centuries had moulded the destinies of his family (которое веками формировало судьбы его семьи), and which made him what I now saw him (и которое сделало его таким, каким я его теперь видел) – what he was (чем он был). Such opinions need no comment, and I will make none (подобные мнения не нуждаются ни в каких комментариях, и я никаких и не сделаю; none – никакой; ни один).
Its evidence – the evidence of the sentience – was to be seen, he said, (and I here started as he spoke,) in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls. The result was discoverable, he added, in that silent, yet importunate and terrible influence which for centuries had moulded the destinies of his family, and which made him what I now saw him – what he was. Such opinions need no comment, and I will make none.
Our books – the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid (наши книги, книги, которые годами составляли немалую порцию умственного существования больного) – were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm (были, как может быть предположено = как можно предположить, в полном соответствии с этим характером фантазии; strict – строгий). We pored together over such works as the Ververt et Chartreuse of Gresset (мы штудировали вместе такие труды, как «Вер-вер» и «Монастырь» Грессе); the Belphegor of Machiavelli («Бельфегор» Макиавелли); the Heaven and Hell of Swedenborg («Рай и Ад» Сведенборга); the Subterranean Voyage of Nicholas Klimm by Holberg («Подземные странствия Николаса Климма» Хольберга); the Chiromancy of Robert Flud, of Jean D’Indagine, and of De la Chambre («Хиромантии» Роберта Флада, Жана Д’Эндажина и Де Ла Шамбра); the Journey into the Blue Distance of Tieck («Путешествие в голубую даль» Тика); and the City of the Sun of Campanella (и «Город Солнца» Кампанеллы).
Our books – the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid – were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm. We pored together over such works as the Ververt et Chartreuse of Gresset; the Belphegor of Machiavelli; the Heaven and Hell of Swedenborg; the Subterranean Voyage of Nicholas Klimm by Holberg; the Chiromancy of Robert Flud, of Jean D’Indagine, and of De la Chambre; the Journey into the Blue Distance of Tieck; and the City of the Sun of Campanella.
One favourite volume was a small octavo edition of the Directorium Inquisitorum, by the Dominican Eymeric de Gironne (одним /из наших/ любимых томов было маленькое издание in octavo /книги/ «Директориум инквизиторум» монаха-доминиканца Эймерика Жиронского); and there were passages in Pomponius Mela, about the old African Satyrs and AEgipans, over which Usher would sit dreaming for hours (и были пассажи у Помпония Мелы, про старых африканских сатиров и эгипанов, над которыми Ашер сидел, мечтая, часами). His chief delight, however, was found (его главная радость, однако, находилась = он находил главную радость; to find – найти) in the perusal of an exceedingly rare and curious book in quarto Gothic (в изучении чрезвычайно редкой и любопытной книги в формате ин-кварто) – the manual of a forgotten church (устав позабытой церкви) – the Vigilae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae (Бдения по усопшим согласно хору магунтинской церкви).
One favourite volume was a small octavo edition of the Directorium Inquisitorum, by the Dominican Eymeric de Gironne; and there were passages in Pomponius Mela, about the old African Satyrs and AEgipans, over which Usher would sit dreaming for hours. His chief delight, however, was found in the perusal of an exceedingly rare and curious book in quarto Gothic – the manual of a forgotten church – the Vigilae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae.
I could not help thinking of the wild ritual of this work (я не мог не думать о безумном ритуале этих трудов; to help – помогать; cannot help doing something – не мочь не делать чего-либо), and of its probable influence upon the hypochondriac (и о его возможном влиянии на ипохондрика), when, one evening, having informed me abruptly that the lady Madeline was no more (когда одним = однажды вечером, сообщив мне коротко, что леди Маделин больше не: «что она не была больше»), he stated his intention of preserving her corpse for a fortnight, (previously to its final interment,) in one of the numerous vaults within the main walls of the building (он заявил о своем намерении хранить ее труп в течение двух недель, перед его окончательным погребением, в одной из многочисленных подземелий в главных стенах здания; fortnight – две недели). The worldly reason, however, assigned for this singular proceeding (практическая причина, однако, приведенная для этой необычной процедуры), was one which I did not feel at liberty to dispute (была такая, которую я не чувствовал себя вольным оспаривать; liberty – свобода; at liberty – свободный).
I could not help thinking of the wild ritual of this work, and of its probable influence upon the hypochondriac, when, one evening, having informed me abruptly that the lady Madeline was no more, he stated his intention of preserving her corpse for a fortnight, (previously to its final interment,) in one of the numerous vaults within the main walls of the building. The worldly reason, however, assigned for this singular proceeding, was one which I did not feel at liberty to dispute.
The brother had been led to his resolution (so he told me) by consideration of the unusual character of the malady of the deceased (брат был подведен к своему решению, так он сказал мне, соображением о необычном характере болезни покойной; to lead – вести), of certain obtrusive and eager inquiries on the part of her medical men (о некоторых назойливых и энергичных расспросах со стороны ее врачей: «медицинских людей»), and of the remote and exposed situation of the burial-ground of the family (и о далеком и открытом всем ветрам положении семейного кладбища; to expose – выставлять; burial – погребение; ground – земля; burial-ground – кладбище).
The brother had been led to his resolution (so he told me) by consideration of the unusual character of the malady of the deceased, of certain obtrusive and eager inquiries on the part of her medical men, and of the remote and exposed situation of the burial-ground of the family.
I will not deny that when I called to mind the sinister countenance of the person whom I met upon the staircase (я не стану отрицать, что когда я припомнил: «призвал на ум» зловещий вид особы, которую я встретил на лестнице), on the day of my arrival at the house (в день моего прибытия в дом), I had no desire to oppose what I regarded as at best but a harmless, and by no means an unnatural, precaution (я не имел никакого желания возражать против того, что я рассматривал как, в лучшем случае, лишь безвредную и никоим образом не неестественную предосторожность; to regard – рассматривать, расценивать; at best – в лучшем /случае/; means – средство, метод; by no means – никоим образом).
I will not deny that when I called to mind the sinister countenance of the person whom I met upon the staircase, on the day of my arrival at the house, I had no desire to oppose what I regarded as at best but a harmless, and by no means an unnatural, precaution.
At the request of Usher, I personally aided him in the arrangements for the temporary entombment (по просьбе Ашера я лично помог ему в устройстве временного захоронения). The body having been encoffined (тело, будучи положено во гроб = /когда/ тело было положено во гроб; to encoffin – класть в гроб), we two alone bore it to its rest (мы двое одни отнесли его к его упокоению; to bear – нести). The vault in which we placed it (склеп, в котором мы поместили его) (and which had been so long unopened that our torches, half smothered in its oppressive atmosphere, gave us little opportunity for investigation) (и который был так долго неоткрываем, что наши факелы, наполовину задушенные в его давящей атмосфере, давали нам мало возможности для обследования) was small, damp, and entirely without means of admission for light (был маленьким, сырым и совершенно без доступа для света; means – средство; admission – допуск); lying, at great depth, immediately beneath that portion of the building in which was my own sleeping apartment (лежащий на большой глубине непосредственно под той частью здания, в которой был мой собственный ночной: «сонный» покой).
At the request of Usher, I personally aided him in the arrangements for the temporary entombment. The body having been encoffined, we two alone bore it to its rest. The vault in which we placed it (and which had been so long unopened that our torches, half smothered in its oppressive atmosphere, gave us little opportunity for investigation) was small, damp, and entirely without means of admission for light; lying, at great depth, immediately beneath that portion of the building in which was my own sleeping apartment.
It had been used, apparently, in remote feudal times, for the worst purposes of a donjon-keep (он /склеп/ использовался, по-видимому, в отдаленные феодальные времена в худших целях крепостного заточения), and, in later days, as a place of deposit for powder, or some other highly combustible substance (а в позднейшие дни – как место для хранения пороха или какой-либо другой легко воспламеняющейся субстанции), as a portion of its floor, and the whole interior of a long archway through which we reached it (так как часть пола и вся внутренность долгого сводчатого коридора, по которому мы добрались до него), were carefully sheathed with copper (были тщательно обшиты медью). The door, of massive iron, had been, also, similarly protected (дверь, массивного железа, была тоже подобным же образом укреплена). Its immense weight caused an unusually sharp grating sound, as it moved upon its hinges (ее гигантский вес вызывал необыкновенно резкий скребущий звук, когда она двигалась на своих петлях).
It had been used, apparently, in remote feudal times, for the worst purposes of a donjon-keep, and, in later days, as a place of deposit for powder, or some other highly combustible substance, as a portion of its floor, and the whole interior of a long archway through which we reached it, were carefully sheathed with copper. The door, of massive iron, had been, also, similarly protected. Its immense weight caused an unusually sharp grating sound, as it moved upon its hinges.
Having deposited our mournful burden upon trestles within this region of horror (поставив нашу печальную ношу на козлы в этом месте ужаса), we partially turned aside the yet unscrewed lid of the coffin (мы частично отодвинули еще не привернутую шурупами крышку гроба), and looked upon the face of the tenant (и посмотрели на лицо /его/ обитательницы). A striking similitude between the brother and sister now first arrested my attention (поразительное сходство между братом и сестрой теперь впервые остановило /на себе/ мое внимание; to strike – ударять; поражать); and Usher, divining, perhaps, my thoughts, murmured out some few words from which I learned (и Ашер, угадав, вероятно, мои мысли, пробормотал несколько слов, из которых я узнал; to murmur – бормотать; to murmur out – «выбормотать»; some – несколько; few – мало) that the deceased and himself had been twins (что покойница и он сам были двойняшками), and that sympathies of a scarcely intelligible nature had always existed between them (и что со-чувствие едва доступной пониманию природы всегда существовало между ними; sympathy – сочувствие, симпатия; intelligible – разборчивый, доступный пониманию).
Having deposited our mournful burden upon trestles within this region of horror, we partially turned aside the yet unscrewed lid of the coffin, and looked upon the face of the tenant. A striking similitude between the brother and sister now first arrested my attention; and Usher, divining, perhaps, my thoughts, murmured out some few words from which I learned that the deceased and himself had been twins, and that sympathies of a scarcely intelligible nature had always existed between them.
Our glances, however, rested not long upon the dead (наши взгляды, однако, недолго задержались на мертвой) – for we could not regard her unawed (ибо мы не могли смотреть на нее без ужаса: «неужаснувшимися»). The disease which had thus entombed the lady in the maturity of youth (болезнь, которая так похоронила даму в расцвете юности; maturity – зрелость, расцвет), had left, as usual in all maladies of a strictly cataleptical character (оставила, как обычно при всех болезнях строго каталептического характера; to leave – оставлять), the mockery of a faint blush upon the bosom and the face (пародию на легкий румянец на груди и лице; to mock – насмехаться), and that suspiciously lingering smile upon the lip which is so terrible in death (и ту подозрительно задержавшуюся улыбку на губах: «на губе», которая так ужасна в смерти; to linger – медлить, оставаться, задерживаться). We replaced and screwed down the lid (мы вернули на место и привернули крышку), and, having secured the door of iron, made our way, with toll (и, заперев дверь из железа, направились: «сделали свой путь» с колокольным звоном; to toll – звонить в колокол; издавать похоронный звон, звонить по покойнику), into the scarcely less gloomy apartments of the upper portion of the house (в едва менее мрачные покои верхней части дома).
Our glances, however, rested not long upon the dead – for we could not regard her unawed. The disease which had thus entombed the lady in the maturity of youth, had left, as usual in all maladies of a strictly cataleptical character, the mockery of a faint blush upon the bosom and the face, and that suspiciously lingering smile upon the lip which is so terrible in death. We replaced and screwed down the lid, and, having secured the door of iron, made our way, with toll, into the scarcely less gloomy apartments of the upper portion of the house.
And now, some days of bitter grief having elapsed (и теперь, /когда/ несколько дней горькой скорби прошли), an observable change came over the features of the mental disorder of my friend (заметная перемена произошла в чертах умственного = душевного расстройства моего друга; to come over – охватить: «найти на»). His ordinary manner had vanished (его обычная манера пропала). His ordinary occupations were neglected or forgotten (его обычные занятия были пренебрегаемы или забыты). He roamed from chamber to chamber with hurried, unequal, and objectless step (он бродил из комнаты в комнату поспешным, неровным и бесцельным шагом). The pallor of his countenance had assumed, if possible, a more ghastly hue (бледность его лица приобрела, если /это/ возможно, более жуткий оттенок) – but the luminousness of his eye had utterly gone out (но сияние его глаз: «глаза» совершенно погасло; luminous – светящийся; to go out – выйти; погаснуть).
And now, some days of bitter grief having elapsed, an observable change came over the features of the mental disorder of my friend. His ordinary manner had vanished. His ordinary occupations were neglected or forgotten. He roamed from chamber to chamber with hurried, unequal, and objectless step. The pallor of his countenance had assumed, if possible, a more ghastly hue – but the luminousness of his eye had utterly gone out.
The once occasional huskiness of his tone was heard no more (когда-то случавшаяся хрипотца его голоса не была слышна больше; occasional – нерегулярный; к случаю); and a tremulous quaver, as if of extreme terror, habitually characterized his utterance (и неверная дрожь, словно бы от крайнего ужаса, привычно характеризовала его речь; tremulous – дрожащий; quaver – дрожь; to utter – произносить). There were times, indeed, when I thought his unceasingly agitated mind was labouring with some oppressive secret (были моменты, в самом деле, когда я думал, что его беспрестанно возбужденный ум трудился над какой-то гнетущей тайной), to divulge which he struggled for the necessary courage (чтобы раскрыть которую, он боролся за необходимую смелость = набирался смелости).
The once occasional huskiness of his tone was heard no more; and a tremulous quaver, as if of extreme terror, habitually characterized his utterance. There were times, indeed, when I thought his unceasingly agitated mind was labouring with some oppressive secret, to divulge which he struggled for the necessary courage.
At times, again, I was obliged to resolve all into the mere inexplicable vagaries of madness (по временам, опять-таки, я был вынужден сводить все /это/ к всего лишь необъяснимым причудам безумия = принимать все за всего лишь причуды безумия; to resolve – решить, решиться; «проанализировать», «деконструировать»), for I beheld him gazing upon vacancy for long hours, in an attitude of the profoundest attention (ибо я наблюдал его глазеющим на пустоту в течение долгих часов с видом глубочайшего внимания; to behold – узреть, видеть; attitude – отношение; поза, вид), as if listening to some imaginary sound (словно прислушиваясь к какому-то воображаемому звуку). It was no wonder that his condition terrified – that it infected me (не было никаким чудом = неудивительно, что его состояние ужасало – что оно заражало меня). I felt creeping upon me, by slow yet certain degrees, the wild influences of his own fantastic yet impressive superstitions (я чувствовал заползающими на меня, медленными, но верными шагами: «степенями», дикие влияния его собственных фантастических, но впечатляющих иллюзий: «суеверий» = я чувствовал, как на меня медленно, но верно, понемногу, залезают его иллюзии).
At times, again, I was obliged to resolve all into the mere inexplicable vagaries of madness, for I beheld him gazing upon vacancy for long hours, in an attitude of the profoundest attention, as if listening to some imaginary sound. It was no wonder that his condition terrified – that it infected me. I felt creeping upon me, by slow yet certain degrees, the wild influences of his own fantastic yet impressive superstitions.
It was, especially, upon retiring to bed late in the night of the seventh or eighth day after the placing of the lady Madeline within the donjon (особенно когда я отправился в постель: «при укрытии в постель» поздно ночью седьмого или восьмого дня после помещения леди Маделин в подземелье; donjon – главная башня /средневекового замка/), that I experienced the full power of such feelings (испытал я полную мощь таких чувств). Sleep came not near my couch – while the hours waned and waned away (сон не подходил близко к моей кровати, в то время как часы проходили и проходили прочь; to wane – слабеть, исчезать, уходить). I struggled to reason off the nervousness which had dominion over me (я боролся = пытался победить рассудком нервозность, которая имела власть надо мной; reason – рассудок; off – прочь; to reason off – победить рассудком: «отрассудить = прогнать доводами рассудка»).
It was, especially, upon retiring to bed late in the night of the seventh or eighth day after the placing of the lady Madeline within the donjon, that I experienced the full power of such feelings. Sleep came not near my couch – while the hours waned and waned away. I struggled to reason off the nervousness which had dominion over me.
I endeavoured to believe that much, if not all of what I felt (я стремился поверить, что многое, если не все, что я чувствовал; to feel), was due to the bewildering influence of the gloomy furniture of the room (было вызвано морочащим влиянием мрачной мебели комнаты) – of the dark and tattered draperies (темных и потрепанных драпировок), which, tortured into motion by the breath of a rising tempest, swayed fitfully to and fro upon the walls (которые, приведенные в движение дыханием поднимающейся бури, раскачивались припадочно = нерегулярно туда-сюда на стенах; to torture – мучить, пытать; искажать, приводить в неестественное положение, вид), and rustled uneasily about the decorations of the bed (и беспокойно шелестели об убранство постели). But my efforts were fruitless (но мои усилия были бесплодны). An irrepressible tremour gradually pervaded my frame (неодолимая дрожь постепенно охватила мое тело; frame – рама; тело, оболочка); and, at length, there sat upon my very heart an incubus of utterly causeless alarm (и, наконец, уселся на самом моем сердце инкуб совершенно беспричинной тревоги).
I endeavoured to believe that much, if not all of what I felt, was due to the bewildering influence of the gloomy furniture of the room – of the dark and tattered draperies, which, tortured into motion by the breath of a rising tempest, swayed fitfully to and fro upon the walls, and rustled uneasily about the decorations of the bed. But my efforts were fruitless. An irrepressible tremour gradually pervaded my frame; and, at length, there sat upon my very heart an incubus of utterly causeless alarm.
Shaking this off with a gasp and a struggle, I uplifted myself upon the pillows (стряхнув это с судорожным вдохом и усилием, я поднялся на подушках), and, peering earnestly within the intense darkness of the chamber, hearkened (и, серьезно = напряженно всматриваясь в глухую тьму комнаты, прислушался; intense – сильный, интенсивный) – I know not why, except that an instinctive spirit prompted me (не знаю, почему, разве что инстинктивный дух побудил меня) – to certain low and indefinite sounds which came, through the pauses of the storm, at long intervals, I knew not whence (к каким-то тихим и неопределенным звукам, которые приходили = доносились в перерывах бури, через долгие промежутки, я не знал, откуда).
Shaking this off with a gasp and a struggle, I uplifted myself upon the pillows, and, peering earnestly within the intense darkness of the chamber, hearkened – I know not why, except that an instinctive spirit prompted me – to certain low and indefinite sounds which came, through the pauses of the storm, at long intervals, I knew not whence.
Overpowered by an intense sentiment of horror, unaccountable yet unendurable (охваченный сильным чувством страха, необъяснимого, но непереносимого; to endure – выносить, переносить), I threw on my clothes with haste (for I felt that I should sleep no more during the night) (я накинул свою одежду с поспешностью, ибо я чувствовал, что мне более не придется спать в течение этой ночи; to throw – кидать; to throw on – накинуть), and endeavoured to arouse myself from the pitiable condition into which I had fallen (и попробовал вызволить себя из жалкого состояния, в которое я впал; to arouse – разбудить; возбудить; to fall – падать), by pacing rapidly to and fro through the apartment (шагая быстро туда и сюда по комнате; through – через, сквозь; зд.: по).
Overpowered by an intense sentiment of horror, unaccountable yet unendurable, I threw on my clothes with haste (for I felt that I should sleep no more during the night), and endeavoured to arouse myself from the pitiable condition into which I had fallen, by pacing rapidly to and fro through the apartment.
I had taken but few turns in this manner (я взял = проделал лишь немного поворотов в такой манере), when a light step on an adjoining staircase arrested my attention (когда легкие шаги: «шаг» на прилегающей лестнице привлек мое внимание). I presently recognised it as that of Usher (я вскоре опознал их как шаги Ашера). In an instant afterward he rapped, with a gentle touch, at my door (в следующее мгновение он постучал тихим прикосновением в мою дверь; afterward – потом, впоследствии), and entered, bearing a lamp (и вошел, неся фонарь).
I had taken but few turns in this manner, when a light step on an adjoining staircase arrested my attention. I presently recognised it as that of Usher. In an instant afterward he rapped, with a gentle touch, at my door, and entered, bearing a lamp.
His countenance was, as usual, cadaverously wan (его лицо было, как обычно, мертвенно бледно) – but, moreover, there was a species of mad hilarity in his eyes (но более того, было некое безумное веселье в его глазах; species – вид, разновидность) – an evidently restrained hysteria in his whole demeanour (очевидно сдерживаемая истерия во всем его поведении). His air appalled me – but anything was preferable to the solitude which I had so long endured (его вид ужаснул меня – но что угодно было предпочтительно тому одиночеству, которое я так долго переносил), and I even welcomed his presence as a relief (и я даже порадовался его присутствию как облегчению; to welcome – радушно, радостно принять).
His countenance was, as usual, cadaverously wan – but, moreover, there was a species of mad hilarity in his eyes – an evidently restrained hysteria in his whole demeanour. His air appalled me – but anything was preferable to the solitude which I had so long endured, and I even welcomed his presence as a relief.
“And you have not seen it?” he said abruptly, after having stared about him for some moments in silence (и вы не видели этого? – сказал он резко, после того как пристально осматривался несколько секунд в молчании; to stare – пристально смотреть; to stare about – смотреть вокруг = оглядываться) – “you have not then seen it? – but, stay! you shall (вы, значит, этого не видели? Но постойте! Вы увидите).” Thus speaking, and having carefully shaded his lamp, he hurried to one of the casements (говоря так и тщательно загородив свой фонарь, он поспешил к одной из оконных створок), and threw it freely open to the storm (и распахнул его широко в бурю; to throw open – распахнуть: «кинуть открытым»; freely – свободно).
“And you have not seen it?” he said abruptly, after having stared about him for some moments in silence – “you have not then seen it? – but, stay! you shall.” Thus speaking, and having carefully shaded his lamp, he hurried to one of the casements, and threw it freely open to the storm.
The impetuous fury of the entering gust nearly lifted us from our feet (стремительная ярость ворвавшегося шквала почти подняла = сбила нас с ног). It was, indeed, a tempestuous yet sternly beautiful night (это была, действительно, бурная, но сурово прекрасная ночь), and one wildly singular in its terror and its beauty (ночь, дико = абсолютно исключительная в своем ужасе и своей красоте). A whirlwind had apparently collected its force in our vicinity (ураган, очевидно, набрал силу в нашей окрестности); for there were frequent and violent alterations in the direction of the wind (ибо были частые и неистовые изменения в направлении ветра); and the exceeding density of the clouds (which hung so low as to press upon the turrets of the house) (и превосходящая = сильная плотность туч, которые висели так низко, словно чтобы надавить на башенки дома) did not prevent our perceiving the life-like velocity (не мешала нашему восприятию словно бы живой скорости; life-like – «жизнеподобный» = правдоподобный, словно живой) with which they flew careering from all points against each other (с которой они летели, мчась = быстро со всех направлений друг против друга; point – точка), without passing away into the distance (без того чтобы улетать вдаль; to pass – проходить; away – прочь).
The impetuous fury of the entering gust nearly lifted us from our feet. It was, indeed, a tempestuous yet sternly beautiful night, and one wildly singular in its terror and its beauty. A whirlwind had apparently collected its force in our vicinity; for there were frequent and violent alterations in the direction of the wind; and the exceeding density of the clouds (which hung so low as to press upon the turrets of the house) did not prevent our perceiving the life-like velocity with which they flew careering from all points against each other, without passing away into the distance.
I say that even their exceeding density did not prevent our perceiving this (я говорю, что даже их невероятная плотность не мешала нашему восприятию этого) – yet we had no glimpse of the moon or stars (но нам не было видно ни луны, ни звезд: «мы не имели проблеска»; glimpse – быстрый взгляд; проблеск, мимолетное впечатление) – nor was there any flashing forth of the lightning (и не было сверкания молнии; nor – и не; to flash – сверкать, вспыхивать; forth – вперед, наружу). But the under surfaces of the huge masses of agitated vapour (но нижние поверхности гигантских масс приведенного в движение пара), as well as all terrestrial objects immediately around us (так же как и все земные объекты непосредственно вокруг нас), were glowing in the unnatural light of a faintly luminous and distinctly visible gaseous exhalation (сияли в неестественном свете слегка светящихся и ясно различимых газовых испарений) which hung about and enshrouded the mansion (которые висели вокруг и обволакивали дом).
I say that even their exceeding density did not prevent our perceiving this – yet we had no glimpse of the moon or stars – nor was there any flashing forth of the lightning. But the under surfaces of the huge masses of agitated vapour, as well as all terrestrial objects immediately around us, were glowing in the unnatural light of a faintly luminous and distinctly visible gaseous exhalation which hung about and enshrouded the mansion.
“You must not – you shall not behold this!” said I, shudderingly, to Usher (вы не должны – вы не станете видеть это! – сказал я, дрожа, Ашеру; to shudder – вздрагивать), as I led him, with a gentle violence, from the window to a seat (пока я вел его, с нежным принуждением, от окна к стулу: «сиденью»). “These appearances, which bewilder you, are merely electrical phenomena not uncommon (эти явления, которые смущают вас, – просто электрические феномены, не необыкновенные) – or it may be that they have their ghastly origin in the rank miasma of the tarn (или может быть так, что они имеют свой ужасный источник в зловонных миазмах пруда). Let us close this casement (давайте закроем эту створку); – the air is chilling and dangerous to your frame (воздух – ледянящий = ледяной и опасный для вашего организма; frame – рама; тело, организм). Here is one of your favourite romances (вот один из ваших любимых романов; romance – рыцарский роман, романтическая история). I will read, and you shall listen (я буду читать, а вы станете слушать); – and so we will pass away this terrible night together (и так мы проведем эту ужасную ночь вместе).”
“You must not – you shall not behold this!” said I, shudderingly, to Usher, as I led him, with a gentle violence, from the window to a seat. “These appearances, which bewilder you, are merely electrical phenomena not uncommon – or it may be that they have their ghastly origin in the rank miasma of the tarn. Let us close this casement; – the air is chilling and dangerous to your frame. Here is one of your favourite romances. I will read, and you shall listen; – and so we will pass away this terrible night together.”
The antique volume which I had taken up was the “Mad Trist” of Sir Launcelot Canning (древний том, который я подобрал, был «Mad Trist» сэра Ланселота Кэннинга; mad – безумный, сумасшедший; trist – место встречи; свидание); but I had called it a favourite of Usher’s more in sad jest than in earnest (но я назвал его любимой /книгой/ Ашера больше в /качестве/ грустной шутки, чем всерьез); for, in truth, there is little in its uncouth and unimaginative prolixity (ибо, по правде /говоря/, мало есть в его неуклюжем и незамысловатом многословии) which could have had interest for the lofty and spiritual ideality of my friend (того, что могло бы иметь = представлять интерес для возвышенной и духовной идеальности = идеалистической натуры моего друга).
The antique volume which I had taken up was the “Mad Trist” of Sir Launcelot Canning; but I had called it a favourite of Usher’s more in sad jest than in earnest; for, in truth, there is little in its uncouth and unimaginative prolixity which could have had interest for the lofty and spiritual ideality of my friend.
It was, however, the only book immediately at hand (он был, однако, единственной книгой непосредственно под рукой); and I indulged a vague hope that the excitement which now agitated the hypochondriac, might find relief (и я поддался туманной надежде, что возбуждение, которое теперь волновало ипохондрика, могло бы найти облегчение) (for the history of mental disorder is full of similar anomalies) (ибо история умственного нездоровья полна подобных аномалий) even in the extremeness of the folly which I should read (даже в крайности той ерунды, которую бы я читал). Could I have judged, indeed, by the wild over-strained air of vivacity with which he hearkened, or apparently hearkened, to the words of the tale (если бы я мог судить, действительно, по буйному, перенапряженному виду оживленности, с которым он слушал, или по-видимому, слушал, слова истории), I might well have congratulated myself upon the success of my design (я мог бы поздравить себя с успехом моего замысла).
It was, however, the only book immediately at hand; and I indulged a vague hope that the excitement which now agitated the hypochondriac, might find relief (for the history of mental disorder is full of similar anomalies) even in the extremeness of the folly which I should read. Could I have judged, indeed, by the wild over-strained air of vivacity with which he hearkened, or apparently hearkened, to the words of the tale, I might well have congratulated myself upon the success of my design.
I had arrived at that well-known portion of the story (я /как раз/ подобрался к той хорошо известной части истории; to arrive – прибывать) where Ethelred, the hero of the Trist, having sought in vain for peaceable admission into the dwelling of the hermit (где Этельред, герой Trist, искав напрасно мирного допуска в жилище отшельника), proceeds to make good an entrance by force (принимается обеспечивать /себе/ вход силой; to proceed – продолжать; проходить; действовать; to make good – сделать, заставить работать, устроить: «сделать хорошим»). Here, it will be remembered, the words of the narrative run thus (здесь, будет вспомнено = как вы помните, слова рассказа бегут = следуют так):
I had arrived at that well-known portion of the story where Ethelred, the hero of the Trist, having sought in vain for peaceable admission into the dwelling of the hermit, proceeds to make good an entrance by force. Here, it will be remembered, the words of the narrative run thus:
“And Ethelred, who was by nature of a doughty heart (и Этельред, который был по природе /человеком/ отважного сердца), and who was now mighty withal, on account of the powerfulness of the wine which he had drunken (и который был теперь сильным вдобавок, по причине мощности того вина, которое он выпил), waited no longer to hold parley with the hermit (более не ждал держать речь с отшельником), who, in sooth, was of an obstinate and maliceful turn (который, по правде, был упрямого и злобного нрава: «поворота»), but, feeling the rain upon his shoulders, and fearing the rising of the tempest, uplifted his mace outright (но, чувствуя дождь на своих плечах и страшась разгара: «подъема» бури, поднял свою булаву тотчас), and, with blows, made quickly room in the plankings of the door for his gauntleted hand (и ударами быстро сделал место = щель в обшивке двери для своей затянутой в перчатку руки); and now pulling there-with sturdily, he so cracked, and ripped, and tore all asunder (и вот, потянув посредством этого усердно, он так ломал, и вспарывал, и рвал все на части; to tear – рвать), that the noise of the dry and hollow-sounding wood alarumed and reverberated throughout the forest (что шум сухого и поло-звучащего дерева разносил тревогу и раздавался по всему лесу).
“And Ethelred, who was by nature of a doughty heart, and who was now mighty withal, on account of the powerfulness of the wine which he had drunken, waited no longer to hold parley with the hermit, who, in sooth, was of an obstinate and maliceful turn, but, feeling the rain upon his shoulders, and fearing the rising of the tempest, uplifted his mace outright, and, with blows, made quickly room in the plankings of the door for his gauntleted hand; and now pulling there-with sturdily, he so cracked, and ripped, and tore all asunder, that the noise of the dry and hollow-sounding wood alarumed and reverberated throughout the forest.
At the termination of this sentence I started, and for a moment, paused (по окончании этого предложения я вздрогнул и на секунду приостановился); for it appeared to me (although I at once concluded that my excited fancy had deceived me) (ибо мне показалось – хотя я тут же заключил, что мое взбудораженное воображение обмануло меня) – it appeared to me that, from some very remote portion of the mansion (мне показалось, что из какого-то очень отдаленного уголка дома), there came, indistinctly, to my ears, what might have been, in its exact similarity of character, the echo (донеслось, неразборчиво, до моих ушей то, что могло быть, в своем точном сходстве характера, отзвуком) (but a stifled and dull one certainly) (но приглушенным и неясным отзвуком, конечно) of the very cracking and ripping sound which Sir Launcelot had so particularly described (того самого трещащего и разрывающего звука, который сэр Ланселот так подробно описал).
At the termination of this sentence I started, and for a moment, paused; for it appeared to me (although I at once concluded that my excited fancy had deceived me) – it appeared to me that, from some very remote portion of the mansion, there came, indistinctly, to my ears, what might have been, in its exact similarity of character, the echo (but a stifled and dull one certainly) of the very cracking and ripping sound which Sir Launcelot had so particularly described.
It was, beyond doubt, the coincidence alone which had arrested my attention (вне сомнения, это одно лишь совпадение привлекло мое внимаине); for, amid the rattling of the sashes of the casements, and the ordinary commingled noises of the still increasing storm (ибо среди скрежета рам оконных створок и обычных перемешивающихся шумов все еще усиливающегося шторма), the sound, in itself, had nothing, surely, which should have interested or disturbed me (сам звук не имел ничего, точно, что бы меня заинтересовало или обеспокоило). I continued the story (я продолжил историю):
It was, beyond doubt, the coincidence alone which had arrested my attention; for, amid the rattling of the sashes of the casements, and the ordinary commingled noises of the still increasing storm, the sound, in itself, had nothing, surely, which should have interested or disturbed me. I continued the story:
“But the good champion Ethelred, now entering within the door, was sore enraged and amazed to perceive no signal of the maliceful hermit (но добрый воин Этельред, войдя теперь в дверь, был ужасно: «болезненно» разъярен и поражен не обнаружить никакого признака злобного отшельника); but, in the stead thereof, a dragon of a scaly and prodigious demeanour, and of a fiery tongue (но, на месте оного, дракона чешуйчатого и внушительного вида и с огненным языком), which sat in guard before a palace of gold, with a floor of silver (который восседал на страже перед дворцом из золота с полом из серебра); and upon the wall there hung a shield of shining brass with this legend enwritten (а на стене висел щит из сияющей меди со следующим девизом, начертанным /на нем/; to enwrite) —
Who entereth herein, a conqueror hath bin (кто же войдет сюда, победителем оказался);
Who slayeth the dragon, the shield he shall win (кто убиет дракона, щит тот выиграет = получит; зд. употребляются старые формы: entereth вместо enters, slayeth вместо slays, hath bin вместо has been);
“But the good champion Ethelred, now entering within the door, was sore enraged and amazed to perceive no signal of the maliceful hermit; but, in the stead thereof, a dragon of a scaly and prodigious demeanour, and of a fiery tongue, which sat in guard before a palace of gold, with a floor of silver; and upon the wall there hung a shield of shining brass with this legend enwritten —
Who entereth herein, a conqueror hath bin;
Who slayeth the dragon, the shield he shall win;
And Ethelred uplifted his mace (и Этельред поднял свою булаву), and struck upon the head of the dragon (и ударил по голове дракона; to strike), which fell before him, and gave up his pesty breath (который рухнул перед ним и выпустил свое губительное дыхание; pest – /уст./ мор, чума), with a shriek so horrid and harsh, and withal so piercing (с воплем столь ужасающим и резким, и вдобавок столь пронзительным), that Ethelred had fain to close his ears with his hands against the dreadful noise of it (что Этельреду пришлось с готовностью закрыть уши руками против ужасного шума от этого), the like whereof was never before heard (подобный которому никогда дотоле не был слышан).”
And Ethelred uplifted his mace, and struck upon the head of the dragon, which fell before him, and gave up his pesty breath, with a shriek so horrid and harsh, and withal so piercing, that Ethelred had fain to close his ears with his hands against the dreadful noise of it, the like whereof was never before heard.”
Here again I paused abruptly, and now with a feeling of wild amazement (здесь снова я резко остановился, теперь – с чувством дикого = сильного изумления) – for there could be no doubt whatever that, in this instance, I did actually hear (although from what direction it proceeded I found it impossible to say) (ибо не могло быть никакого сомнения, что на этот раз я действительно слышал – хотя с какой стороны: «направления» он донесся, я нашел невозможным сказать) a low and apparently distant, but harsh, protracted, and most unusual screaming or grating sound (тихий и, по-видимому, отдаленный, но резкий, протяжный и крайне необычный кричащий или скребущий звук) – the exact counterpart of what my fancy had already conjured up for the dragon’s unnatural shriek (точная копия того, что моя фантазия уже сотворила в качестве неестественного вопля дракона) as described by the romancer (как /он был/ описан автором романа).
Here again I paused abruptly, and now with a feeling of wild amazement – for there could be no doubt whatever that, in this instance, I did actually hear (although from what direction it proceeded I found it impossible to say) a low and apparently distant, but harsh, protracted, and most unusual screaming or grating sound – the exact counterpart of what my fancy had already conjured up for the dragon’s unnatural shriek as described by the romancer.
Oppressed, as I certainly was, upon the occurrence of the second and most extraordinary coincidence, by a thousand conflicting sensations (подавленный, каким я точно был = как я ни был подавлен при случае второго и крайне необычного совпадения, тысячью противоречащих друг другу чувств), in which wonder and extreme terror were predominant (в которой = среди которых удивление и крайний ужас были главенствующими), I still retained sufficient presence of mind to avoid exciting, by any observation, the sensitive nervousness of my companion (я все же удержал = сохранил достаточное присутствие духа, чтобы избежать /того, чтобы/ взбудоражить каким-либо замечанием чувствительную нервозность моего товарища).
Oppressed, as I certainly was, upon the occurrence of the second and most extraordinary coincidence, by a thousand conflicting sensations, in which wonder and extreme terror were predominant, I still retained sufficient presence of mind to avoid exciting, by any observation, the sensitive nervousness of my companion.
I was by no means certain that he had noticed the sounds in question (я никоим образом не был уверен, что он заметил те самые звуки: «звуки в вопросе» = обсуждаемые звуки); although, assuredly, a strange alteration had, during the last few minutes, taken place in his demeanour (хотя, несомненно, странная перемена в течение последних нескольких минут произошла в его поведении; to take place – происходить, иметь место). From a position fronting my own (из положения напротив меня: «смотрящего лицом на меня»), he had gradually brought round his chair, so as to sit with his face to the door of the chamber (он постепенно развернул свой стул, чтобы сидеть лицом к двери комнаты; to bring – приносить, приводить; round – вокруг); and thus I could but partially perceive his features, although I saw that his lips trembled as if he were murmuring inaudibly (и таким образом я мог лишь частично наблюдать его черты, хотя я видел, что его губы дрожали, как если бы он бормотал неслышно).
I was by no means certain that he had noticed the sounds in question; although, assuredly, a strange alteration had, during the last few minutes, taken place in his demeanour. From a position fronting my own, he had gradually brought round his chair, so as to sit with his face to the door of the chamber; and thus I could but partially perceive his features, although I saw that his lips trembled as if he were murmuring inaudibly.
His head had dropped upon his breast (его голова упала ему на грудь) – yet I knew that he was not asleep, from the wide and rigid opening of the eye (но я знал, что он не был спящим, из широкого и неподвижного открытия глаза = так как его глаза были широко открыты и неподвижны) as I caught a glance of it in profile (как я увидел их в профиль; glance – короткий взгляд; to catch – ловить). The motion of his body, too, was at variance with this idea (движение его тела также было в разногласии с этой идеей = предположением) – for he rocked from side to side with a gentle yet constant and uniform sway (ибо он раскачивался из стороны в сторону слабым, но постоянным и однообразным колебанием). Having rapidly taken notice of all this (быстро заметив все это: «взяв заметку»), I resumed the narrative of Sir Launcelot, which thus proceeded (я возобновил рассказ о сэре Ланселоте, который так продолжался):
His head had dropped upon his breast – yet I knew that he was not asleep, from the wide and rigid opening of the eye as I caught a glance of it in profile. The motion of his body, too, was at variance with this idea – for he rocked from side to side with a gentle yet constant and uniform sway. Having rapidly taken notice of all this, I resumed the narrative of Sir Launcelot, which thus proceeded:
“And now, the champion, having escaped from the terrible fury of the dragon (и вот герой, избежав ужасной ярости дракона), bethinking himself of the brazen shield, and of the breaking up of the enchantment which was upon it (напомнив себе = вспомнив о медном щите и о снятии заклятия, которое было на нем), removed the carcass from out of the way before him (убрал труп с дороги перед собой), and approached valorously over the silver pavement of the castle to where the shield was upon the wall (и приблизился доблестно по серебряной мостовой замка /туда/, где щит был на стене); which in sooth tarried not for his full coming (который поистине не замедлил появиться: «со своим полным появлением»), but fell down at his feet upon the silver floor, with a mighty great and terrible ringing sound (но упал к его ногам на серебряный пол с очень сильным и ужасным звенящим звуком; mighty – могущественный).”
“And now, the champion, having escaped from the terrible fury of the dragon, bethinking himself of the brazen shield, and of the breaking up of the enchantment which was upon it, removed the carcass from out of the way before him, and approached valorously over the silver pavement of the castle to where the shield was upon the wall; which in sooth tarried not for his full coming, but fell down at his feet upon the silver floor, with a mighty great and terrible ringing sound.”
No sooner had these syllables passed my lips, than (не раньше эти слоги сошли с моих губ, чем = как только я произнес эти слова) – as if a shield of brass had indeed, at the moment, fallen heavily upon a floor of silver (как если бы щит из бронзы действительно в этот момент тяжело упал на пол из серебра) I became aware of a distinct, hollow, metallic, and clangorous, yet apparently muffled reverberation (я услышал: «осознал» явно слышный, глухой, металлический и шумный, но, очевидно, заглушенный отзвук; aware – знающий, сознающий). Completely unnerved, I leaped to my feet (с совершенно расстроенными нервами я вскочил на ноги; to unnerve – нервировать, расстраивать, лишать мужества); but the measured rocking movement of Usher was undisturbed (но размеренное качающееся движение Ашера было /ничем/ не потревожено). I rushed to the chair in which he sat (я кинулся к стулу, на котором он сидел).
No sooner had these syllables passed my lips, than – as if a shield of brass had indeed, at the moment, fallen heavily upon a floor of silver I became aware of a distinct, hollow, metallic, and clangorous, yet apparently muffled reverberation. Completely unnerved, I leaped to my feet; but the measured rocking movement of Usher was undisturbed. I rushed to the chair in which he sat.
His eyes were bent fixedly before him (его глаза были опущены: «склонены» неподвижно перед собой: «ним»; to bend – сгибать/ся/, наклонять/ся/), and throughout his whole countenance there reigned a stony rigidity (и во всем его лице царила каменная жесткость; throughout – на протяжении всего, по всему…). But, as I placed my hand upon his shoulder, there came a strong shudder over his whole person (но когда я положил руку на его плечо, сильная дрожь охватила всю его личность = тело; to come over – охватить: «найти на»); a sickly smile quivered about his lips (болезненная улыбка дрожала на его губах); and I saw that he spoke in a low, hurried, and gibbering murmur, as if unconscious of my presence (и я увидел, что он говорит тихим, поспешным и заговаривающимся бормотанием, как если бы не сознавал моего присутствия; unconscious – несознающий). Bending closely over him, I at length drank in the hideous import of his words (склонившись близко над ним, я наконец впил = вобрал в себя кошмарную суть его слов; to drink – пить; in – внутрь; to drink in – впивать).
His eyes were bent fixedly before him, and throughout his whole countenance there reigned a stony rigidity. But, as I placed my hand upon his shoulder, there came a strong shudder over his whole person; a sickly smile quivered about his lips; and I saw that he spoke in a low, hurried, and gibbering murmur, as if unconscious of my presence. Bending closely over him, I at length drank in the hideous import of his words.
“Not hear it? – yes, I hear it, and have heard it (не слышать этого? – да, я слышу это и слыхал /прежде/). Long – long – long – many minutes, many hours, many days, have I heard it (долго, долго, долго, много минут, много часов, много дней я слышал это) – yet I dared not – oh, pity me, miserable wretch that I am (но я не смел – о, пожалейте меня, такого несчастного: «несчастного бедняжку, каким я являюсь»)! – I dared not – I dared not speak (я не смел, не смел говорить)! We have put her living in the tomb (мы положили ее живую в могилу; to put)! Said I not that my senses were acute (не говорил ли я, что мои чувства остры)? I now tell you that I heard her first feeble movements in the hollow coffin (я теперь говорю вам, что я слышал ее первые слабые движения в пустом гробу). I heard them – many, many days ago – yet I dared not – I dared not speak (я слышал их, много-много дней назад, но я не смел, я не смел говорить)! And now – tonight – Ethelred – ha! ha! (а теперь, сегодня ночью, Этельред, ха-ха)! – the breaking of the hermit’s door, and the death-cry of the dragon, and the clangour of the shield (разбивание двери отшельника, и предсмертный крик дракона, и звон щита)! – say, rather, the rending of her coffin, and the grating of the iron hinges of her prison, and her struggles within the coppered archway of the vault (скажите уж скорее, раздирание ее гроба, и скрежет железных петель ее темницы, и ее схватки = попытки выбраться внутри выложенного медью сводчатого хода в склеп; struggle – борьба)!
“Not hear it? – yes, I hear it, and have heard it. Long – long – long – many minutes, many hours, many days, have I heard it – yet I dared not – oh, pity me, miserable wretch that I am! – I dared not – I dared not speak! We have put her living in the tomb! Said I not that my senses were acute? I now tell you that I heard her first feeble movements in the hollow coffin. I heard them – many, many days ago – yet I dared not – I dared not speak! And now – tonight – Ethelred – ha! ha! – the breaking of the hermit’s door, and the death-cry of the dragon, and the clangour of the shield! – say, rather, the rending of her coffin, and the grating of the iron hinges of her prison, and her struggles within the coppered archway of the vault!
Oh whither shall I fly (о, куда мне лететь)? Will she not be here anon (разве она не будет здесь скоро)? Is she not hurrying to upbraid me for my haste (не поспешает ли она, чтобы выбранить меня за мою спешку)? Have I not heard her footstep on the stair (не слышал ли я ее шага на ступеньке)? Do I not distinguish that heavy and horrible beating of her heart (не различаю ли я это тяжелое и ужасное биение ее сердца)? MADMAN!” here he sprang furiously to his feet, and shrieked out his syllables, as if in the effort he were giving up his soul (безумец! – здесь он вскочил яростно на ноги и выкрикнул свои слоги = слова, словно этим усилием он выплескивал свою душу; to spring – прыгать; to give up – отдавать) – “MADMAN! I TELL YOU THAT SHE NOW STANDS WITHOUT THE DOOR (безумец! я говорю вам, что она теперь стоит за дверью; without – без; снаружи)!”
Oh whither shall I fly? Will she not be here anon? Is she not hurrying to upbraid me for my haste? Have I not heard her footstep on the stair? Do I not distinguish that heavy and horrible beating of her heart? MADMAN!” here he sprang furiously to his feet, and shrieked out his syllables, as if in the effort he were giving up his soul – “MADMAN! I TELL YOU THAT SHE NOW STANDS WITHOUT THE DOOR!”
As if in the superhuman energy of his utterance there had been found the potency of a spell (словно в сверхчеловеческой энергии его речи нашлась сила заклинания: «была найдена») – the huge antique panels to which the speaker pointed, threw slowly back, upon the instant, ponderous and ebony jaws (огромные древние панели, на которые указывал говоривший, откинули медленно назад = распахнули в это самое мгновение тяжелые и эбеновые = черные челюсти; to throw – кидать). It was the work of the rushing gust (это была работа ворвавшегося шквала) – but then without those doors there did stand the lofty and enshrouded figure of the lady Madeline of Usher (но при этом за этими дверями действительно стояла: «делала стоять» высокая и закутанная в саван фигура леди Маделин Ашер). There was blood upon her white robes (на ее белых одеждах была кровь), and the evidence of some bitter struggle upon every portion of her emaciated frame (и следы какой-то горькой = отчаянной борьбы на каждом дюйме ее изнуренного тела; evidence – очевидность, свидетельство, следы, признаки; portion – порция, часть; frame – рама; тело, оболочка).
As if in the superhuman energy of his utterance there had been found the potency of a spell – the huge antique panels to which the speaker pointed, threw slowly back, upon the instant, ponderous and ebony jaws. It was the work of the rushing gust – but then without those doors there
did stand the lofty and enshrouded figure of the lady Madeline of Usher. There was blood upon her white robes, and the evidence of some bitter struggle upon every portion of her emaciated frame.
For a moment she remained trembling and reeling to and fro upon the threshold (секунду она оставалась дрожащей и раскачивающейся взад-вперед на пороге), then, with a low moaning cry, fell heavily inward upon the person of her brother (затем, с тихим стенающим криком, тяжело упала внутрь прямо на своего брата: «на персону своего брата»), and in her violent and now final death-agonies, bore him to the floor a corpse (и в своих жестоких и теперь окончательных предсмертных агониях повалила его на пол трупом; to bear – нести), and a victim to the terrors he had anticipated (и жертвой ужасов, которые он предвидел).
For a moment she remained trembling and reeling to and fro upon the threshold, then, with a low moaning cry, fell heavily inward upon the person of her brother, and in her violent and now final death-agonies, bore him to the floor a corpse, and a victim to the terrors he had anticipated.
From that chamber, and from that mansion, I fled aghast (из этой комнаты и из этого дома я бежал, объятый ужасом; to flee – спасаться бегством). The storm was still abroad in all its wrath as I found myself crossing the old causeway (буря все еще бушевала во всей своей ярости, когда я оказался: «нашел себя» пересекающим старую насыпную дорогу; abroad – зд.: повсеместно; to find – найти). Suddenly there shot along the path a wild light, and I turned to see whence a gleam so unusual could have issued (внезапно выпалил = ударил вдоль тропинки дикий = яркий, странный свет, и я повернулся, чтобы увидеть, откуда сияние столь необычное могло изойти); for the vast house and its shadows were alone behind me (ибо один только громадный дом и его тени были за мной; alone – один, только один). The radiance was that of the full, setting, and blood-red moon which now shone vividly through that once barely-discernible fissure (это свечение было свечением полной, садящейся, кроваво-красной луны, которая теперь живо сияла сквозь ту когда-то еле различимую трещину; to shine – светить, сиять) of which I have before spoken as extending from the roof of the building, in a zigzag direction, to the base (о которой я говорил раньше как о продолжающейся от крыши здания, зигзагом, до фундамента; direction – направление).
From that chamber, and from that mansion, I fled aghast. The storm was still abroad in all its wrath as I found myself crossing the old causeway. Suddenly there shot along the path a wild light, and I turned to see whence a gleam so unusual could have issued; for the vast house and its shadows were alone behind me. The radiance was that of the full, setting, and blood-red moon which now shone vividly through that once barely-discernible fissure of which I have before spoken as extending from the roof of the building, in a zigzag direction, to the base.
While I gazed, this fissure rapidly widened (пока я смотрел, эта трещина стремительно расширялась) – there came a fierce breath of the whirlwind (налетело яростное дыхание урагана: «пришло») – the entire orb of the satellite burst at once upon my sight (весь шар спутника = луна целиком своим шаром обрушилась на мое зрение; to burst – взрываться, прорываться) – my brain reeled as I saw the mighty walls rushing asunder (мой мозг пошатнулся = я почувствовал головокружение, когда я увидел, как могучие стены разваливаются на куски; to rush – стремительно бежать, нестись; asunder – на куски, на части, порознь) – there was a long tumultuous shouting sound like the voice of a thousand waters (был = раздался долгий буйный звук крика, как голос тысячи вод; to shout – кричать) – and the deep and dank tarn at my feet closed sullenly and silently over the fragments of the “HOUSE OF USHER (и глубокий и илистый пруд у моих ног сомкнулся зловеще и тихо над обломками Дома Ашеров).”
While I gazed, this fissure rapidly widened – there came a fierce breath of the whirlwind – the entire orb of the satellite burst at once upon my sight – my brain reeled as I saw the mighty walls rushing asunder – there was a long tumultuous shouting sound like the voice of a thousand waters – and the deep and dank tarn at my feet closed sullenly and silently over the fragments of the “HOUSE OF USHER.”
notes