One Alone

Каждое платье вызывало воспоминания. Нитка жемчуга переносила меня в магазин на Виа Кондотти, атласная туфля – на одну из вечеринок. В последний раз упаковывая каждую вещь, я говорила Бетти «до свидания». Вечернее платье, в котором она была на концерте Марио в «Альберт-Холле», дубленка, согревавшая ее в Санкт-Морице, темные очки – они скрывали ее глаза на похоронах… Я разбирала наряды Бетти, кое-что оставляла на память детям, остальное укладывала в мешки, чтобы сдать в магазин поношенной одежды.

Многие вещи хранили аромат ее духов, и я представляла, будто она здесь, в комнате, – лежит в постели или сидит за туалетным столиком. Я разговаривала с ней, иногда вслух, чаще про себя: рассказывала, как тяжело мне было, когда я пришла в дом на Тойопа-драйв с четырьмя напуганными детьми, как Мария Кокоцца приютила нас и мы вместе молили Бога даровать нам мужество. Часто я шептала, что скучаю по ее лицу, голосу, смеху, и обещала навсегда сохранить память о ней в наших сердцах.

«Она теперь вместе с Марио», – твердили все вокруг. Возможно, это приносило им какое-то утешение. Но я знала: Бетти никогда бы не оставила детей по собственной воле, даже ради него.

Я осталась в доме на Тойопа-драйв – больше идти мне было некуда. Мария Кокоцца отнеслась ко мне с добротой. Она сказала, что после смерти Марио чувствовала себя потерянной, но теперь знает, чего хочет от нее Бог. «Я должна заботиться о том, что осталось после Фредди – о его детях и музыке. Вот что теперь важно».

Я тоже чувствовала себя потерянной, однако Божья воля оставалась от меня скрыта. Я была одна, далеко от всего, что знала, и находила немного радости только на кухне. Там я вдыхала знакомое благоухание лука и чеснока, острый аромат сушеного орегано и смолистый – розмарина, запах горячего жира, исходящий от жарящейся панчетты. Кухня напоминала о прежней жизни, в которой обитала радость.

У меня не было рецептов – я только помнила вкус, но все равно пыталась повторять блюда, которые готовил Пепе. Сначала я решила сделать что-нибудь попроще – нежное мясо моллюсков в гнездышках из спагетти, потом – запеченные в духовке макароны с расплавленной моцареллой и хрустящими хлебными крошками. Я варила супы из белой рыбы, томатов и орегано, замешивала соусы из толченых анчоусов и лимонного сока. Я старалась воссоздать все, что готовил Пепе, и, пробуя каждое блюдо, думала о нем.

Даже кухонная утварь, которую я доставала из шкафов, напоминала мне о Пепе: каменная ступка и пестик, которые мать Марии привезла с собой из Италии, чтобы толочь травы и чеснок, старые деревянные ложки и металлические поварешки, форма для равиоли – точно такая же, как на вилле Бадольо. Но Пепе готовил энергично и шумно: звенела посуда, шипели и плевались кастрюли, а у повара то и дело случались вспышки гнева. Я вела себя на кухне гораздо тише: аккуратно раскладывала утварь и ингредиенты, работала спокойно и находила в работе утешение.

Я оставляла горе за дверью кухни и сосредотачивалась на том, что готовила: любовалась разноцветными продуктами на тарелке, смешивала вместе вкусы – сладкие, кислые, соленые.

Я готовила только итальянскую еду: я ее понимала, и она напоминала мне о доме. Детям, должно быть, каждый кусочек тоже приносил воспоминания. Когда животики у них были набиты жирным ризотто или настоящими спагетти, они вели себя спокойнее, лучше спали и не мучились кошмарами. А я была рада сделать их жизнь хоть немного счастливее.

Я продолжала по привычке подслушивать под дверями, хотя то, что я слышала, занимало меня теперь гораздо меньше. Я даже не слишком интересовалась ожесточенной борьбой за право опекунства, которая завязалась между Марией и матерью Бетти. Я была не в силах как-то повлиять на исход. Единственное, что я могла, – это хорошо кормить детей.

– Серафина, вы, наверное, сильно скучаете по родине, – сказала однажды Мария, глядя, как я посыпаю тертым пармезаном тарелку, в которой покоилось липкое рагу на широких паппарделле. – У ваших блюд вкус Италии. Каждая ложка напоминает мне о ней.

– Я и правда скучаю по Трастевере и по своей семье, – призналась я.

– Может, вам лучше поехать домой? Вернуться к прежней жизни? Нам будет вас не хватать, но мы поймем.

Однако уехать я не могла. Я до сих пор была не в состоянии поверить, что Марио с Бетти больше нет и все кончено. И потом, во мне нуждались дети.

– Я не могу их бросить, пока суд не решит дело об опекунстве, – сказала я Марии. – Пока мы не будем точно знать, что они останутся с вами.

Тяжба закончилась только через год. Марии постоянно приходилось встречаться с юристами, и она рада была переложить домашние хлопоты на меня. По вечерам мы часто сидели вместе за бутылкой красного вина, и Мария говорила о тех временах, когда Марио был еще просто Фредди Кокоцца и слава только ждала его впереди. Она любила рассказывать и делиться со мной воспоминаниями.

– В нашем домике на Мерси-стрит мы часто слушали, как он поет под пластинки Карузо. Мы так гордились его талантом! Ничто не могло бы удержать моего Фредди. Я всегда знала, что голос уведет его далеко от дома. В конце концов, думаю, именно голос забрал его у нас.

– В Голливуд? – спросила я.

– Да, в Голливуд. А потом в Италию, а в конце концов и в могилу. Его убила не мафия, как думала бедняжка Бетти. Его убил собственный голос.

– Но врачи говорят, что он умер от инфаркта. При чем же тут голос? – в замешательстве спросила я.

Мария отпила вина и посмотрела на портрет, который стоял у нее на туалетном столике. Марио, совсем молодой, очень загорелый и мускулистый, смеялся и позировал перед фотоаппаратом, стоя на пляже в компании друзей в купальниках и плавках.

– Если бы вы знали его тогда, вы бы поняли, – сказала Мария. – Он был хорошим мальчиком с большим сердцем – простым парнишкой из южной Филадельфии, который не любил скучать. А из-за голоса его втянули в совершенно другую жизнь. Все произошло так быстро… Внезапно появились все эти люди, жаждущие оторвать от него кусок, – агенты, менеджеры, директора киностудий, а он не умел говорить «нет». Ему приходилось трудно: он не знал, кому доверять, становился раздражителен. Жизнь для него перестала быть простой. Мой Фредди – обычный мальчик, который попал в сумасшедший водоворот бизнеса. Я часто думаю, если бы успех пришел немного позже… или не пришел вообще… возможно, он все еще был бы жив.

– Наверное, лучше бы этот голос принадлежал только вам – тогда бы он не убил синьора Ланца.

Мария со вздохом покачала головой:

– Его голос принадлежал Богу, который сначала дал его миру, а потом забрал обратно. Фредди ходит теперь пред ним.

Эти разговоры напоминали мне наши долгие беседы с Бетти, и, слушая рассказы Марии, я понемногу к ней привязалась. Тяжба за опекунство наконец-то кончилась, и было решено, что детей будет воспитывать Мария в доме на Тойопа-драйв. К тому времени наши жизни тесно переплелись, и я бы легко могла поселиться вместе с ними. Обе гувернантки решили остаться в Америке, ничто не мешало мне последовать их примеру. Но я не забыла, что на свете есть другое место, где пахнет раскаленными на солнце старыми камнями и журчит в фонтанах вода. Мне хотелось снова ощутить под ногами мостовые Рима, прогуляться по его улицам, где звучит итальянская речь. Пара торопливых строк на открытке не могла заменить мне маму. Я мечтала увидеть подросшую Розалину и послушать пение Кармелы. Я скучала по дому. И еще я постоянно думала о Пепе – где он? Для кого теперь готовит?

Прошло больше года с тех пор, как я приехала в Америку, когда я наконец согласилась, чтобы Мария купила мне билет на самолет. Обнимая детей, я прощалась со всем, что осталось от семьи Ланца. До последнего момента я прижимала к себе Дэймона, ведь именно с него все и началось.

– Не забывай свою тетю Серафину, – прошептала я.

Но он был еще совсем малыш, и я понимала, что скоро изглажусь из его памяти.