I’ll See You In My Dreams

Как же мне было плохо, а ведь предстояло еще одно тяжелое расставание – с семьей. Но едва я начинала колебаться, Бетти обнимала меня, говорила, что я ее ангел-хранитель и без меня она не нашла бы в себе сил жить дальше.

Да и что еще мне оставалось? У меня не было другого будущего, другой работы, другого человека, который нуждался бы во мне так сильно, как Бетти. И потом, это ведь не навсегда, повторяла я себе. Моя монетка лежит на дне фонтана, и, значит, когда-нибудь я вернусь домой.

Я всем накупила подарков: Розалине – плетенный из бисера кошелек, Кармеле – шелковый шарф, маме – украшенный искусственными бриллиантами гребень в виде морской звезды.

– Вроде до Рождества еще далеко, – заметила mamma, увидев у меня в руках яркие свертки, перевязанные красными ленточками.

Я ждала родных перед базиликой Санта-Мария, зная, что они до сих пор ходят по воскресеньям к утренней мессе. При виде меня они удивились и обрадовались. Вместе мы пошли в мое любимое кафе, и я накупила рассыпчатых пирожных с рикоттой и плотных кексов в ромовом сиропе. Под столом Розалина раскачивала ногами от восторга, и даже Кармела облизывала сладкие пальцы, как ребенок.

Когда я объявила им о своем отъезде, мама украдкой вытерла слезы и постаралась сделать вид, что рада.

– Америка! Подумать только! Конечно, поезжай – такую возможность упускать нельзя.

Розалина забросала меня самыми разными вопросами, на которые у меня не было ответов. Я знала только, что мы едем в Лос-Анджелес, но никто не рассказывал мне, где мы остановимся и как будем жить.

– А ты сможешь приходить домой на обед? – спросила Розалина.

Я усадила ее к себе на колени и постаралась объяснить, как далеко до Америки. Когда она наконец поняла, то крепко обхватила меня руками и, обдавая мне лицо сладким дыханием, стала упрашивать меня остаться.

Кармела приняла известие спокойнее – откинулась на спинку стула и даже не сделала ни одного ехидного замечания.

– Возможно, ты приедешь ко мне в гости, – сказала я, зная, что она всегда мечтала посмотреть Америку.

Кармела подцепила пальцем шоколадную завитушку, украшавшую пирожное, и положила ее себе на язык.

– Даже не знаю, где взять на это время. Я три раза в неделю выступаю в ночном клубе рядом с Пьяцца-Барберини. Перед отъездом обязательно зайди на меня посмотреть.

– Постараюсь, – пообещала я, хотя и понимала, что уже не успею.

– Ты знаешь, что Луиза ди Мео до сих пор выступает на улице? – спросила Кармела. – А ведь мнила себя звездой, твердила всем направо и налево, будто Марио Ланца возьмет ее с собой в Америку!.. И вот она там же, где и была.

– Бедная Луиза! Думаю, она очень расстроена.

– Да уж наверняка, – равнодушно отозвалась Кармела. – Зато у меня все сложилось как нельзя лучше. Я выступаю в очень хорошем ночном клубе – красивая обстановка, большая люстра, мраморные столы… Нет, правда, обязательно заходи посмотреть.

Я вставила гребень маме в волосы, показала Розалине потайной кармашек в бисерном кошельке и сделала комплимент Кармеле, которая уже успела повязать себе на шею шелковый шарф. Мне хотелось, чтобы каждое мгновение с ними стало особенным – кто знает, когда мы снова увидимся.

Прежде чем попрощаться, мама взяла меня за руку и потерла большим пальцем то место, где раньше было кольцо.

– Ты больше не носишь кольцо, – заметила она.

– Я вернула его Пепе. Между нами все кончено.

Мама кивнула.

– Понимаю. Зачем связывать себя с мужчиной здесь, когда там тебя ждет совершенно новая жизнь?

– Я уезжаю не навсегда. Когда-нибудь я обязательно вернусь, – сказала я, твердо веря в то, что говорю.

Мама сжала мне руку:

– Надеюсь, так и будет, cara. Я стану очень по тебе скучать.

Я увиделась с Пепе еще раз. Он пришел на виллу Бадольо утром в день моего отъезда. Должно быть, он допоздна работал в ресторане, потому что не успел побриться, а под глазами у него пролегли тени. Мне было и радостно от встречи с ним, и грустно от сознания, что больше мы не увидимся.

– Это твое, – сказал он, протягивая мне кольцо, завернутое в чистый носовой платок. – Пусть останется у тебя. Другой девушке я все равно его не подарю, а что еще с ним делать?

– Если я его возьму, ты согласишься ждать меня? – с надеждой спросила я.

– Сколько?

– Не знаю точно… – замялась я.

– Значит, как я и говорил, ты сделала свой выбор. А кольцо возьми – оно по-прежнему твое.

– Мне даже нечего подарить тебе взамен.

– Знаю. – Пепе поцеловал меня, но так быстро, что я едва успела ощутить вкус его губ, а наши тела почти не соприкоснулись. – Я по-прежнему зол на тебя за то, что ты уезжаешь. Но я не хочу ссориться. Расстанемся друзьями.

– Можно, я буду тебе писать? – спросила я.

Он печально покачал головой:

– Лучше не надо. Но я ничего не забуду и ни о чем не жалею.

Выходя за ворота, Пепе оглянулся. Хотя я стояла на крыльце, он, казалось, смотрел не на меня, а на виллу, словно прощался с той жизнью, которую здесь вел. На мгновение он застыл на месте, а потом ушел.

В Америке мы жили без музыки. Никто не крутил пластинки Марио и не включал радио, боясь случайно наткнуться на его песню. Мы были обособленны в этой огромной стране и лишь мельком видели то, что творилось за стенами домов. Машины в Штатах казались больше, чем в Италии, шоссе – шире, свет – ярче. Ели здесь много, однако еда была совершенно безвкусной. Дни тянулись невыносимо медленно – долгие и тоже безвкусные.

Зато люди всегда были к нам добры. Поначалу мы не знали, где поселиться, и нас приютила подруга Бетти – кинозвезда Кэтрин Грэйсон. Я знала ее по многим фильмам и стеснялась, но она радушно приняла нас в своем доме с высокими деревянными потолками и великолепными лужайками. Мисс Грэйсон была ласкова со всеми, особенно с детьми. Когда Дэймон представил меня и назвал своей zia Serafina, она тепло пожала мне руку и сказала, что очень рада со мной познакомиться.

Долгое время дети не понимали, что происходит: то и дело переходили на итальянский и просились навестить свои любимые места в Риме – кафе-мороженое, сады виллы Боргезе, отель «Эксельсиор». Дэймон дольше всех отказывался понять, как сильно изменилась теперь жизнь.

– А если мы не вернемся домой на Рождество, Санта-Клаус узнает, где нас искать? – спросил он как-то раз, пока мисс Грэйсон поила его сладким чаем с молоком и овсяным печеньем. – Найдет он нас в Санта-Монике?

– Дорогой, я не уверена, что в Рождество вы все еще будете жить со мной, – ответила она. – Но я не сомневаюсь: Санта найдет вас, где бы вы ни были.

– А папа тоже нас найдет? – спросил Дэймон. – Он знает, где мы?

Тогда мисс Грэйсон попыталась объяснить ему то, что все мы до сих пор не могли осознать: Марио больше нет. Он покинул нас навсегда.

– Я тоже очень скучаю по твоему папе, – сказала она. – Дня не проходит, чтобы я о нем не вспоминала. Мы были с ним большими друзьями.

Тоска по тем, кого нет рядом, похожа на ушиб, который начинает ныть от малейшего прикосновения. Аромат жарящегося в масле лука напоминал мне о Пепе, резкий химический запах лака для ногтей или легкое благоухание духов «Л’эрдютан» от «Нины Риччи» – о маме. Даже вид выстроившихся на буфете пустых графинов вызывал воспоминания. И еще я постоянно видела сны. По ночам мне являлись Кармела и поющий Марио, и расставаться с ними утром было невероятно больно.

Траур, казалось, длился бесконечно – по Марио отслужили еще целых две заупокойные мессы. Говорят, что в Филадельфии – родном городе Марио – его оплакивали так же сильно, как в Риме. Тысячи людей пришли проститься с любимым певцом, и когда в полночь двери бюро похоронных услуг «Лионетти» попытались закрыть, пришлось вызвать полицию, чтобы утихомирить недовольную толпу. К счастью, мы остались в Лос-Анджелесе и ждали, когда тело привезут для последнего прощания. Солнечным осенним днем, в церкви Святых даров на бульваре Сансет, Бетти, неподвижно и ни на кого не глядя, сидела рядом с гробом Марио. Среди присутствующих я заметила блондинку Жа Жа Габор и еще несколько знакомых актеров. Были там, конечно, и печальный Коста, и мистер Тайтельбаум. Бетти, похоже, их не узнавала; опустошенная горем, она сидела с сухими глазами, замкнувшись в себе.

Зато другие предавались скорби открыто. Отец Марио был безутешен. С криком: «Возьмите меня! Меня, а не моего бедного мальчика!» – он бросился на пол подле гроба. Мария Кокоцца тихо повторяла: «Мой малыш… мой малыш…» Должно быть, их боль ножом вонзилась в сердце Бетти: она протянула руку в черной перчатке и нежно дотронулась до плеча Марии Кокоцца. «Мама, папа, не надо… все будет хорошо…» – беспомощно прошептала она.

Я была рада, когда флаг наконец сняли с гроба, свернули и поднесли Бетти. Довольно любопытных глазело на то, что осталось от его тела, довольно произнесено над ним молитв и пролито слез. Пришло время похоронить Марио Ланца и учиться жить без него.

В доме, который мы снимали в Беверли-Хиллз, повсюду были его фотографии. Они висели в рамках по стенам, стояли на каминных полках и буфетах. Семейные фотографии, кадры из фильмов, снимки с концертов… Когда я проходила по комнатам и коридорам, вся его жизнь проплывала у меня перед глазами.

Бетти пыталась смягчить горе секоналом и водкой, жила как в тумане и почти не выходила из комнаты. Ее навещали друзья; из них мне больше всего нравился господин, которого дети называли дядей Терри. Было видно, что мистер Терри убит горем ничуть не меньше самой Бетти, и все же он приходил каждый день – проведать ее и детей.

– Как она сегодня? – всякий раз спрашивал он.

– По-прежнему, – неизменно отвечала я.

– Оделась? Встала с постели?

– Я уговаривала ее подняться, но она отказалась.

Крепко сложенный человек, спортивный и сильный, в ясные дни он брал Бетти на руки и нес на застекленную террасу, усаживал в кресло и укутывал ей ноги одеялом. Обычно мистер Терри приносил с собой какой-нибудь маленький подарок – модный журнал или книгу головоломок, надеясь пробудить в ней интерес. Иногда он терял терпение, особенно когда от лекарств у Бетти заплетался язык или прямо во время разговора она роняла голову на грудь и засыпала.

– Если бы Марио увидел тебя в таком состоянии, это разбило бы ему сердце, – сказал он ей однажды. – Нужно взять себя в руки, показаться врачу… Обещай, что хотя бы попытаешься.

Мистер Терри был единственным, кто еще мог вывести Бетти из апатии.

– Да иди ты к черту! – со злостью бросила она. – Тебе надо было стать священником – вечно учишь.

– Я серьезно, Бетти. Больше так жить нельзя.

– А если я вообще не хочу жить? Что тогда?

– Ты нужна детям, – заметил он. – Кроме тебя, у них никого не осталось, а ты как будто совсем о них позабыла.

– С детьми все хорошо. О них заботятся гувернантки, волноваться тебе не о чем.

Дети обожали мистера Терри. Он водил их в аптеку за содовой и часами бегал с ними в саду и играл в мяч. Глядя на них, я часто вспоминала, как возился с детьми Марио. Правда, мистер Терри был строже – не разрешал пропускать воскресные службы в церкви и не терпел глупостей и капризов.

Мистер Терри служил нам опорой, и я всегда была ему рада. С его приходом день становился немного веселее. Он любил поговорить и часто рассказывал мне, как занимался с Марио спортом, чтобы он похудел перед очередными съемками, служил ему шофером и даже помогал искать жилье. Мистер Терри был Марио скорее братом, чем другом, и я часто гадала, как бы все сложилось, если бы он жил с нами в Италии.

Что бы ни случилось, мы сразу звонили мистеру Терри, и он всегда приходил на помощь – разбирал счета, отвечал на бесконечные открытки и письма с соболезнованиями, улаживал дела с банком, когда кончались деньги на хозяйство.

Именно ему я позвонила в тот день, когда не смогла заставить Бетти открыть дверь. Всю неделю она была сильно простужена, и ее мучил громкий грудной кашель. Однако в то утро, когда я принесла ей завтрак, в комнате было совершенно тихо. Я постучала в запертую дверь, затем подергала ручку, но ответа не последовало.

– Синьора! – позвала я. – Это я, Серафина. Ваш кофе остывает. Впустите меня… Бетти! Вы слышите? Вы там?

Не знаю, сколько времени я стояла под дверью и звала. Десять минут? Полчаса? Я стучала, пока костяшки пальцев не покраснели, кофе с молоком не подернулся пленкой, а яйца всмятку не застыли, пока на мои крики не прибежали экономка и горничная.

Сначала я разозлилась, потом испугалась, потом снова разозлилась. Прижавшись ухом к двери, я изо всех сил напрягала слух, чтобы услышать, не ходит ли она по комнате.

– Бетти, с вами все в порядке? Ответьте, пожалуйста!

– Нехорошо это, – покачала головой экономка. – Лучше позвонить мистеру Терри.

Я не хотела беспокоить его в такой ранний час, но что еще оставалось? Должно быть, он уловил отчаяние в моем голосе, потому что, несмотря на недовольный тон, сразу же приехал. Я была уверена, что Бетти откроет, когда узнает голос мистера Терри и услышит удары кулаком в дверь. Пусть даже велит ему убираться к чертям – лишь бы открыла. Однако в комнате по-прежнему не раздавалось ни звука.

– Что-то случилось, – сказала я. – Ей плохо или она без сознания. Что нам делать?

– Придется выломать эту чертову дверь, – нетерпеливо ответил мистер Терри. – Не знаю, что еще тут можно придумать.

Он велел нам отойти, и через мгновение замок был уже сломан, а дверь распахнута настежь. В окно с поднятыми шторами лился яркий солнечный свет. Бетти лежала лицом вниз. Халат на ней задрался, обнажая ноги.

Мистер Терри дотронулся до ее плеча:

– Бетти, проснись!

Она даже не шелохнулась. Он потрепал ее по руке:

– Бетти! Бетти!

Тогда он встряхнул ее – сначала осторожно, потом сильнее.

– Ради бога, Бетти!.. О господи, нет… нет…

Я поняла, что слишком поздно, как только ее увидела. Лицо у Бетти было мертвенно-бледное, грудь не вздымалась.

Мистер Терри тяжело опустился на пол и закрыл лицо руками.

– Вызовите «Скорую» и полицию. Быстрее, Серафина, – хрипло произнес он.

С воем приехала «Скорая». Врачи попытались вернуть Бетти к жизни, но все было бесполезно: дыхание больше не колыхало ее грудь, сердце остановилось – она ушла навсегда.

Когда все уехали, а тело Бетти увезли, в доме сразу стало пусто и неожиданно спокойно.

– Где дети? – спросил мистер Терри, усталый и подавленный.

– Еще в школе.

– Сходите за ними и отведите к Марии Кокоцца. Она придумает, что делать.

Позже я винила в ее смерти себя. Надо было раньше вызвать «Скорую» или попытаться самой сломать дверь, спрятать куда-нибудь секонал и вылить водку в раковину. Чувство вины не отпускало долго: я обещала заботиться о Бетти – и подвела ее. Но в то утро все казалось нереальным.

– По крайней мере, она обрела покой, – сказала я, пытаясь найти хоть какое-то утешение. – Для нее страдания кончились.

Мистер Терри пристально на меня посмотрел.

– Думаете, она сделала это нарочно?

– Нет, конечно же нет!

На прикроватном столике валялся секонал – склянка упала набок, и таблетки рассыпались. Рядом стояла наполовину пустая бутылка водки. Я машинально начала наводить порядок.

– Сначала будет следствие, потом заключение коронера… Опять все попадет в газеты… – Вид у мистера Терри был убитый. – Боже, Бетти, что же ты наделала? Как ты могла нас оставить?

День, когда умер Марио, был шумным и мучительным. С Бетти все было иначе. Никто не кричал и не плакал. Наше горе было тише – возможно, потому, что она уже давно угасала.

– Она никогда бы не бросила детей. Никогда! – с жаром сказала я.

– Как же тогда? По ошибке?

– Может, это мафия? Может, они подослали кого-нибудь, чтобы ее убить? – сказала я, стараясь найти хоть какое-то объяснение и цепляясь за версию самой Бетти.

– Нет, Серафина…

– Она была больна, – быстро добавила я. – Бронхитом. С трудом могла дышать. Может, она умерла от удушья?

– А как же таблетки? И водка?

– Не могла она сделать это нарочно! Знаю, что не могла!

– Как бы там ни было, ее больше нет.

– Что говорить людям? – спросила я. – Как отвечать на вопросы?

– Просто скажите, что она умерла от разбитого сердца. Это в каком-то смысле правда. Без Марио для нее не было жизни.