Глава 11

Нелегко было искать туфли с синими каблуками! За ланчем Шарлотта встала, извинилась перед всеми, кто сидел за столом, и ушла, сославшись на недомогание. Пусть все считают, что это расстройство желудка. Об этом никто никогда не расспрашивает подробно, и никто не почувствует себя обязанным ее сопровождать. В таких случаях человеку больше всего нужно одиночество.

Как только Шарлотта удалилась на достаточное расстояние от столовой, она побежала наверх. Лакей, которого она встретила, обеспокоенно взглянул на нее, но ничего не сказал. Ему не положено было интересоваться, почему некоторые гости ведут себя эксцентрично.

Грейси видела на лестничной площадке не Кезию – в этом Шарлотта была почти уверена. Мисс Мойнихэн слишком хорошо сложена. Нет, это одна из оставшихся женщин. Миссис Питт опасалась, что это Юдора. Ведь у нее, кроме всего прочего, был мотив для убийства, и любая женщина ее поняла бы.

Шарлотта уже знала, где чья комната. Надо было начать со спальни Юдоры, которую, слава богу, кто-то сегодня уговорил сойти вниз к ланчу. Было бы крайне неудачно, если бы обе овдовевшие женщины решили остаться у себя – для этого им не потребовалось бы изобретать какой-нибудь предлог. Хозяйка дома хорошо потрудилась, чтобы выманить их: это был тяжкий труд. Но Эмили – хороший дипломат, и ее не пришлось убеждать, что необходимо было как можно скорее разрешить загадку преступления, что это было крайне важно. Она все еще с трудом контролировала себя и старалась не показывать, как боится за Джека. И тут ей как раз представилась возможность сделать что-то реальное, нашелся выход для физической и нервной энергии, способ чем-то помочь.

Шарлотта постучалась в дверь к Юдоре – так, на всякий случай, вдруг в комнате была Долл.

Ответа не последовало. Молодая женщина открыла дверь, вошла и сразу же направилась в гардеробную. Времени было в обрез, и требовалось быстро сообразить, в каком из шкафов находится обувь. Миссис Питт заглянула в первый шкаф и увидела целый ряд вечерних платьев. Как же это ужасно – рыться в вещах другой женщины без ее ведома! И какие же это прекрасные платья… Все из дорогого, тяжелого шелка или тафты… А какие тонкие кружева, гладкая шерсть и габардин! Капюшон дорожного плаща был оторочен очень ценным мехом. А какие цвета! Они бесподобно подошли бы самой Шарлотте. И это все свои платья, не заемные. Жена полицейского ощутила укол зависти.

Но это же абсурд – так думать! Кому нужны красивые платья ценой замужества с таким человеком, как Эйнсли Гревилл?

Ботинки и туфли стояли на подставке под платьями и на одной из боковых полок. Шарлотта сразу же увидела, что все они темных теплых тонов, а синих или имеющих синие каблуки среди них нет и в помине.

Она не поняла, легче ей от этого стало или нет. Значит, это Айона или Джастина. Лучше бы Айона!

Да, очень некрасиво и даже подло рыскать вот так в спальнях других людей. Там все так лично, интимно… Это место, где можно быть самой собой, где раскрываются все секреты и отбрасываются уловки, где не нужно быть настороже и можно чувствовать себя защищенной от чужих взглядов, обнаженной во всех смыслах слова, и спокойно, безмятежно отдыхать или спать. В спальне Юдоры слегка пахло лилиями, и стоял еще какой-то запах, более тяжелый и пряный. Наверное, это пахнет ее любимыми духами.

Шарлотта подошла к двери, открыла ее и осторожно выглянула наружу. Это было совершенно бесполезно, и она сразу это поняла. Ведь если кто-то увидит, как открывается дверь, он обязательно посмотрит в эту сторону и увидит ее. И она ничем не сможет оправдать свое незаконное вторжение, никак не сумеет объяснить, зачем вошла в комнату Юдоры.

Но в коридоре было пусто.

Миссис Питт выскользнула из чужой спальни как раз вовремя. Из-за угла вышла Долл. Она показалась Шарлотте еще красивее, чем раньше, и впервые за все время миссис Питт увидела, как та улыбнулась. Горничная шла, высоко подняв голову, и двигалась легко и свободно. Шарлотта не знала, почему в ней произошла перемена, но при виде начавшейся улыбаться Долл она тоже почувствовала себя счастливой. Если кто-нибудь в этом доме и заслужил немного радости, то это, конечно, служанка Эйнсли.

– Добрый день, миссис Питт, – весело приветствовала ее горничная, – вам что-нибудь нужно? Могу я помочь?

Шарлотта была довольно далеко от своей собственной комнаты, но вряд ли могла сказать, что заблудилась. Она тщетно поискала в уме какую-нибудь вероятную отговорку, но ничего не придумала.

– Нет, спасибо, – просто ответила миссис Питт и поспешила мимо Долл в другой конец коридора к лестничной площадке.

Да, неприятность… Она хотела обыскать комнату Джастины, но ведь Эванс будет поблизости… И, возможно, ланч уже кончился, а Эмили не удастся удерживать всех за столом до бесконечности. Обыск комнаты Юдоры занял довольно много времени – наверное, достаточно, чтобы покончить с одной переменой блюд. Но для колебаний времени тоже нет. Надо все-таки попытаться осмотреть комнату Айоны.

Шарлотта оглянулась, нет ли поблизости еще кого-нибудь из слуг, открыла дверь этой комнаты и вошла. Занавеси в цветочном узоре были широко раздвинуты, и вся спальня наполнилась солнечным светом. Со столика исчезли бритвенные кисти Лоркана, запонки и косточки для воротничков, но в гардеробе все еще висели его вещи, а под ними стояла его обувь. Это вызывало неприятное чувство, которое немилосердно напоминало о том, как близки жизнь и смерть. Мгновение, и одна переходит в другую. Вчера утром Макгинли был жив. Он оказался гораздо смелее и самоотверженнее, чем предполагала миссис Питт. А сейчас слишком поздно, чтобы узнать, каким он был на самом деле, что стояло за его довольно колючей наружностью, его страстной ненавистью и неуемными амбициями, за которыми он, оказывается, скрывал свои достоинства. Он производил впечатление очень холодного человека, но не был таким на самом деле.

Как чувствует себя теперь Айона? Возможно, это начало конца ее романа с Фергалом Мойнихэном? По-видимому, у них наступило внезапное охлаждение чувств и они начали понимать, что очарование любви бессильно перед разницей их верований и убеждений.

Шарлотта открыла второй гардероб. В нем висели вечерние платья, но их было не так много, как она ожидала. Все они были темно-синими, темно-зелеными или насыщенного, чувственного красного оттенка, который вызвал у миссис Питт зависть. Все эти цвета были драматическими и в высшей степени подходили к темным волосам Айоны и ее синим глазам. Миссис Макгинли знает, как лучше себя подать. А еще знает, как с помощью шалей и блуз создать впечатление более обширного гардероба, чем он был в действительности.

Под платьями стояли три пары ботинок – коричневые, черные и желто-коричневые, как шкура оленя. Рядом с ними нашлась еще одна пара туфель зеленого цвета.

Шарлотта закрыла дверцы и оглянулась вокруг. Ничего интересного. Она задержалась взглядом на мусорной корзине. Хорошенькая плетеная вещица, на одной стороне цветочный узор… И в ней были клочки бумаги. Да, это было ужасно, однако женщина подошла к корзине, достала из нее два-три обрывка и посмотрела, что там написано. Как выяснилось, это был совершенно непростительный поступок, так как это были клочки разорванного любовного письма от Фергала. Миссис Питт прочитала всего несколько слов, но ошибиться было невозможно.

Она снова бросила обрывки в корзину. Лицо у нее пылало стыдом. Да, Кезии надо обладать большим запасом всепрощения, если только это возможно. Но, может быть, и Фергал, когда пришел его собственный черед испытать одиночество и поражение, понял хоть отчасти природу своего любовного умопомрачения? Может, он вообще понял что-то о любви и утрате, осознал, как легко подчиниться собственным желаниям, а значит, что необходимо жалеть тех, чьими чувствами ты пренебрег.

На лестничной площадке было пусто. Надо было обследовать комнату Джастины. Если это не Кезия, то она.

Шарлотта еще раз внимательно огляделась, проверяя, не видно ли где Долл, но ее, слава богу, нигде поблизости не было.

Она быстро пробежала по коридору, коротко постучала в дверь мисс Беринг, скользнула в комнату и как можно скорее прикрыла за собой дверь.

Эта спальня была меньше других, и ее явно подготовили наспех для нежданной гостьи. Гардеробная была слишком мала для поставленных туда шкафов. Еще там были туалетный столик и небольшой стол на середине комнаты, покрытый кружевной скатертью, и низкое кресло рядом с уютным камином. Шарлотта заглянула в первый шкаф. Там висели несколько платьев, все очень хорошего качества и, очевидно, купленные в последние год-два. Цвета их были разные, но все подходили для молодой, незамужней женщины. У Джастины не было родных, но у нее, без сомнения, были значительные средства. Очевидно, родители или другие родственники очень хорошо обеспечили ее на будущее.

Миссис Питт взглянула на ботинки и туфли девушки. Они тоже отличались большим изяществом и стилем. Но синих среди них не было. И с синими каблуками – тоже.

Задерживаться дольше Шарлотта здесь не могла. Любой мог встать из-за стола раньше по многим причинам и застать ее врасплох. В лучшем случае ее сочтут мелкой воровкой или неприлично любопытной женщиной, которая любит рыться в чужих вещах. Поразмыслив немного, Шарлотта решила, что, пожалуй, в данном случае лучше сойти за воровку.

Она вышла в коридор и едва успела дойти до лестничной площадки, как увидела Джастину, уже поднявшуюся наверх.

– Вам уже лучше? – участливо осведомилась девушка.

Шарлотта испугалась, что сейчас покраснеет как рак.

– Да… да, спасибо, – пробормотала она. – Намного лучше… Я… не так уж сильно занемогла, как мне показалось сначала. Может быть, в столовой чересчур натоплено и надо было просто выпить воды…

Это прозвучало глупо. В столовой было много воды для питья. Именно там, скорее всего, и можно было ее найти. И там совсем не было жарко. Виноватый вид и растерянность миссис Питт бросались в глаза, как вино, пролитое на скатерть.

Джастина улыбнулась:

– Я очень рада. Думаю, на вас повлияли несчастья последних дней; уверена, что, так или иначе, это отразится на всех нас.

Она пошла дальше, двигаясь удивительно грациозно, держа спину очень прямо, высоко подняв голову и едва заметно покачивая юбками. Но внезапно ее подол зацепился за стул, стоявший на площадке. Замерев как вкопанная, Шарлотта увидела, как под краем юбки девушки мелькнул каблук. Синий каблук. Платье на мисс Беринг было дымчато-синего цвета, украшенное более темной вышивкой, и к этому платью очень подходили ее туфли. А в первый вечер своего пребывания в доме, в тот вечер, когда Гревилл был убит, она была в другом, но тоже синем платье!

Шарлотта не могла двинуться с места. Ей казалось, что она сейчас упадет в обморок. Молодая женщина даже ухватилась за перила, чтобы удержаться на ногах. Может быть, Грейси ошиблась? Ведь она видела каблуки всего лишь какое-то мгновение. Может, туфли были серыми или зелеными? Свет газовых ламп иногда искажает цвета. Он может изменить их, это известно всем – и, уж конечно, каждой женщине. Бывает, что какой-нибудь оттенок идеально подходит к наряду днем, а при газовом освещении дама выглядит в нем столетней старухой, умирающей от желтухи…

Миссис Питт все еще стояла на площадке, когда увидела, что к ней поднимается Эмили.

– Что случилось? – взволнованно спросила она. – Ты выглядишь просто страшно! Ты не заболела ли, в самом деле?

– Нет, но я видела туфли…

На лице миссис Рэдли изобразилась бурная игра чувств – это были и восторг, и страх, и тревога.

– Хорошо! – воскликнула она. – Ну, так чьи же они?

– Джастины. Она и сейчас в них.

Эмили ошеломленно уставилась на сестру:

– Ты уверена?

– Нет… да. Нет, не уверена. Мне не хочется верить, но они принадлежат именно ей.

Миссис Рэдли ничего не ответила, но ее взгляд тоже стал печальным. Новость ранила не только Шарлотту, но и ее.

– Надо пойти и рассказать Томасу, – спустя минуту-две заметила миссис Питт. – Хотела бы я, чтобы это была не Джастина!

– Почему? – покачала головой Эмили.

– Потому что она мне нравится, – с застенчивым видом ответила ее сестра.

– Нет, я имела в виду, почему она захотела убить Гревилла? – пояснила миссис Рэдли. – Это же совершенно бессмысленно!

– Да, знаю. – Шарлотта наконец сдвинулась с места. – Но у нее синие туфли. Вот это, и только это, я и собираюсь сказать Томасу.

Как только она вошла в гостиную, Питт встал, извинился перед собеседниками, подошел к жене и заботливо, почти шепотом, спросил:

– С тобой все в порядке? Ты довольно бледна. Нашла туфли?

– Да…

– Да? И чьи же они?

Теперь побледнел он сам. Супруга заметила, как у него запали глаза. От недостатка сна под ними залегли тени.

– Это туфли Юдоры? – спросил суперинтендант.

Миссис Питт слегка улыбнулась. Да, лично она предпочла бы, чтобы это были туфли миссис Гревилл.

– Нет… Джастины, – ответила она. – И сейчас она обута в них.

Питт ошеломленно уставился на жену.

– Джастины? А ты уверена? – повторил он вопрос Эмили. – Но это же бессмысленно! Зачем, во имя чего Джастине понадобилось убивать Эйнсли Гревилла?! Ведь она только что с ним познакомилась…

Внезапно полицейский осекся. К ним направлялся Падрэг Дойл, покинувший теплое место у камина.

– Как вы себя чувствуете, миссис Питт? – спросил он довольно участливо.

– Надеюсь, что все будет в порядке, – быстро ответил Томас, обнимая Шарлотту, – но думаю, что ей лучше сейчас подняться наверх и лечь в постель. Вчерашняя долгая поездка в Лондон оказалась ей не по силам. Вы извините нас?

Обаятельно улыбаясь, он вывел супругу из гостиной и закрыл дверь в тот момент, когда Кезия вежливо пожелала ей скорейшего восстановления сил.

– Ты говоришь обо мне, как о трепетной увядающей лилии! – возмущенно зашипела на мужа Шарлотта, едва они отошли достаточно, чтобы их не услышали. – Одна поездка в Лондон на поезде – и я уже падаю без чувств! Они подумают, что мне даже слово вымолвить не под силу.

– Мы не можем позволить себе беспокойства по поводу того, что они думают, – нетерпеливо ответил суперинтендант. – Пойдем наверх. Надо все как следует обмозговать и понять, что к чему.

Женщина послушалась. У нее не было ни малейшего желания сидеть в гостиной и поддерживать вежливую беседу, а если бы Джастина вернулась туда, ей было бы трудно скрыть от нее смущение и огорчение. Миссис Питт думала, что является очень хорошей актрисой и довольно удачно умеет скрывать свои истинные чувства, но Эмили сказала, что актриса из нее никудышная, и если серьезно поразмыслить, то, проявив известную честность, надо признать, что сестра, пожалуй, права.

Однако на лестничной площадке Питт повернул жену не к их комнате, а в противоположном направлении, к ванной Гревилла. Он открыл дверь ванной и вошел туда. Шарлотта последовала за ним и вздрогнула – не от холода, нет, но от неприятных мыслей.

– А почему сюда? – нервно спросила она. – Я могу думать не хуже и в нашей спальне.

– Хочу воссоздать точную картину происшествия, – ответил Томас, закрывая и запирая дверь.

– А это поможет?

– Не знаю. Может быть, и нет. – Взглянув на Шарлотту, суперинтендант в замешательстве поднял брови. – А у тебя есть лучшее предложение?

Внутри у Шарлотты нарастало отчаянное стремление во всем разобраться. Она постаралась сосредоточиться. Всему случившемуся должна быть причина, эмоциональная. Ведь никто из живущих в доме не был сумасшедшим, действующим по иррациональным мотивам! Просто есть что-то важное, какое-то объяснение, которого они еще не знают.

– У Джастины должен быть повод, – сбивчиво заговорила Шарлотта, – и не думаю, что это как-то связано с Ирландией. Это, должно быть, что-то личное. И, может быть, мы ошиблись, считая, что они с Гревиллом не знали друг друга до встречи здесь?

– Но оба они не выказали ни малейшего узнавания, когда она появилась перед ним в первый раз, – заметил суперинтендант, присев на край ванны.

– Это означает только одно: они не хотели, чтобы об их знакомстве узнали другие, – рассудительно ответила миссис Питт. – А значит, это знакомство, в свою очередь, было не таким, которое они сами хотели признать.

Томас нахмурился:

– Но женщины, которыми он пользовался, были служанками или же довольно распущенными в моральном отношении женами его знакомых. Джастина явно не относится ни к тому, ни к другому разряду.

– Ну, если она знала его с этой стороны, – ответила, вздрогнув, Шарлотта, – то очень хотела бы его смерти, прежде чем он успеет о чем-то сообщить Пирсу и разрушить перспективу ее замужества. Кстати, мне кажется, она действительно любит Пирса, и я уверена, что он любит ее.

Питт вздохнул:

– Да, я мало сомневаюсь, что Гревилл все рассказал бы ему при первой же возможности. Он бы не захотел, чтобы его единственный сын женился на его собственной любовнице, если это слово применимо для его отношений с женщинами.

– Да, во всяком случае, не для бедняжки Долл Эванс, – печально ответила его супруга. – И если учесть то, о чем ты рассказывал, он не называл любовницами и тех, других женщин, которых бросил.

Питт наклонился и стал расстегивать ботинки.

– Что ты делаешь? – удивилась Шарлотта.

– Хочу воспроизвести то, что случилось. И не хочу при этом оцарапать ванну. Я буду в роли Гревилла, ты – Джастины.

Он снял один ботинок и принялся за другой.

– Тогда я начну от двери, – сказала молодая женщина. – Значит, я вхожу, при этом ты знаешь, что у меня полотенца.

Томас взглянул на жену с мрачной улыбкой, снял второй ботинок, встал и влез в ванну, после чего улегся, стараясь копировать движения Гревилла, как он их помнил.

Шарлотта наблюдала за ним от двери.

– Хорошо, – сказал он, – теперь входи, словно у тебя в руках стопка полотенец.

Женщина вытянула вперед руки и вошла. Полицейский посмотрел на нее.

– Нет, так не пойдет, – ответил он, – ты лучше войди как подобает, держа стопку прямо перед собой. Ведь ширмы не было; все было как сейчас, и он лежал, наверное, немного повернув голову набок.

– Может, мне позвать Телмана? – предложила Шарлотта. – Пусть он ляжет вместо тебя, а ты понаблюдаешь со стороны?

– Он недостаточно высок для этого… Но, пожалуй, действительно разыщи его! И принеси полотенца. Если мы правы насчет их знакомства друг с другом, Гревилл, конечно, что-нибудь сказал бы, если бы она вошла в ванную? Не мог ли он сразу ее в чем-то заподозрить?

– Сомневаюсь, – чуть-чуть усмехнулась Шарлотта. – Этот человек был высокого мнения о себе. Гревилл использовал и бросал многих женщин. Возможно, он полагал, что она будет умолять пощадить ее и вести себя уважительно.

– Значит, она в еще большей степени дура, чем я ее считаю, – угрюмо ответил полицейский.

Шарлотта ушла, оставив его лежащим в пустой ванне с мрачным видом, и стала искать Телмана. На это ушло немного времени: не прошло и десяти минут, и она вернулась в сопровождении инспектора и с полудюжиной полотенец в руках.

– Не понимаю, к чему это все, – заметил помощник Питта, передернув плечами и с видом превосходства метнув взгляд на начальника, который выглядел несколько комично. Шарлотта успела рассказать ему о Джастине и синих туфлях. Он удивился и даже как будто бы огорчился, но промолчал.

Томас ничего не ответил, но опять принял то положение, в котором представлял себе Гревилла, и взглянул на жену, ожидая начала сцены. Держа полотенца в одной руке, Шарлотта закрыла за собой дверь, словно только что вошла.

– Вы неправильно лежите, – покритиковал Телман шефа. – Он всегда держал голову немного набок.

– Не имеет значения, – возразила Шарлотта, – он все равно мог видеть, кто я. Разве только я держала бы полотенца перед лицом. – Она показала, как, по ее мнению, все должно было происходить, и добавила: – И не смотрела бы в его сторону.

– Но вам бы пришлось, – возразил инспектор. – Чтобы зайти ему за спину, надо было обогнуть ванну.

Он, безусловно, был прав. Чуть подумав, Телман опять посмотрел на суперинтенданта:

– А вы по-прежнему не так лежите. Слишком прямо.

Питт послушно несколько изогнулся.

Коллега стал придирчиво его разглядывать.

– Вы переместили плечи, а голову он больше все-таки набок держал.

– Да какое это имеет значение? – перебила его Шарлотта. – Это не помешало бы ему увидеть то, что нужно.

– А может, он заснул? – спросил Телман не слишком убежденно. – Тогда можно понять, почему он никак и ничем себя не проявил и никого не позвал на помощь.

– Но она не могла быть уверена в его молчании, – заметил Питт, – а Джастина не стала бы бездумно полагаться на случайность. Она хотела действовать наверняка.

– А если это было непредумышленное преступление? – Инспектор все еще был настроен не соглашаться.

– Нет, вы ошибаетесь, – возразила Шарлотта. – Она переоделась в платье горничной – значит, готовилась, думала об убийстве и спланировала его. Наверное, она взяла кружевной чепец в прачечной, даже если позаимствовала платье где-нибудь поблизости. А чепчик взяла такого покроя, чтобы под него можно было спрятать свои густые волосы.

– Нет, вы все же лежите не так, как надо, – неумолимо повторил Телман. Он подошел к Питту и положил руку на его голову сбоку. – Еще на три дюйма поверните, – потребовал он и слегка толкнул ее.

– Еще три дюйма, и я сломаю себе шею, – резко возразил суперинтендант.

Инспектор застыл на месте, а затем очень медленно выпрямился.

Томас протяжно вздохнул, сел в ванне и посмотрел на Шарлотту.

– Вы уверены? – прошептала она. – Совершенно уверены?

– Да! – отрывисто сказал Телман, хотя упрямое выражение его лица как раз свидетельствовало о неуверенности.

– Да, был только один способ. – Суперинтендант вылез из ванны, как всегда не обращая внимания, в порядке ли у него одежда. – Надо идти на ледник и взглянуть на тело.

Он направился к выходу.

– Ботинки, – торопливо напомнила ему жена.

– Что?

– Ботинки, – повторила Шарлотта, указывая на его обувь, забытую у ванны.

Томас вернулся и рассеянно надел обувь, одновременно улыбнувшись ей, а затем последовал за Телманом.

Он успел дойти только до лестничной площадки, когда встретил Грейси. Лицо ее было взволнованным, чепчик куда-то исчез, а фартук был весь измят.

– Пожалуйста, сэр, я должна с вами поговорить! – с отчаянием воскликнула она, неотрывно глядя хозяину в глаза и совершенно не обращая внимания ни на Телмана, ни на Шарлотту, еще стоявшую в дверях ванной. – Это личное…

Питт видел, что для нее это очень важно, и независимо от того, действительно ли это было так или только казалось девушке, он, не колеблясь, ответил:

– Ну, конечно, пойдем в ванную.

Томас прошел мимо Телмана, так и оставшегося стоять на площадке, и взглянул на Шарлотту, надеясь, что она поймет его без слов. Пропустив Грейси вперед, полицейский закрыл дверь.

– В чем дело? – спросил он.

Вид у горничной был глубоко несчастный, маленькие руки вцепились в фартук, измятый, как тряпка.

– Каков из себя динамит, сэр? – пролепетала она.

Суперинтендант с трудом удержался от восклицания, одновременно почувствовав и надежду, и страх.

– Он большой, твердый, немного напоминает свечу, только на ощупь немного другой, – объяснил он девушке.

– Как бы… потный? – спросила та прерывисто.

– Да… верно. Иногда его заворачивают в синюю бумагу.

– Я его видела! Простите, сэр, что я туда пошла, но я могу все объяснить. Ничего плохого я не хотела…

Вид у маленькой служанки был крайне испуганный.

– Я бы и не подумал ничего такого, Грейси, – ответил Томас, более или менее искренно. Подобные дела, по идее, находились в ведении Шарлотты, и он решительно не хотел вторгаться на ее территорию. – Где это было?

– В комнате Финна Хеннесси, сэр… – Грейси покраснела, как свекла. – Я пошла туда сказать, что жалею, зачем рассказала ему правду о Ниссе Дойл, и Дристане О’Дэе, и о мистере Чиннери. Понимаете, я его заставила посмотреть газетные вырезки…

– Какие еще вырезки?

– Да те, что миссис Питт привезла из Лондона. Там все черным по белому, что мистер Чиннери не мог того учинить, потому что уже мертвый был.

– Но это все дела тридцатилетней давности, и в сегодняшних газетах этого быть не могло, – рассудительно сказал полицейский. – Ты уверена, что все было именно так, Грейси?

– Да, сэр. То были старые газеты, и только кусочки из них.

– Вырезки из старых газет? – недоверчиво переспросил ее хозяин.

– Ага. Она привезла их из Лондона.

Лицо у служанки было совершенно простодушным и в то же время полным страха.

– Неужели привезла?.. Ладно, я поговорю об этом с миссис Питт позднее. Итак, ты видела в комнате Финна Хеннесси что-то, напоминающее динамит?

– Да, сэр.

– Он знает, что ты это видела?

– Я… – Она опустила глаза, совсем растерявшись. – Ну дык да… Он потом пошел за мной, хотел объяснить, ясно дело. Но я… я не слушала… я просто убежала.

– Когда ты видела этот динамит, Грейси?

Фиппс отвела глаза.

– Часа два вроде как, – прошептала она.

Томасу не надо было упрекать ее и говорить, что она должна была немедленно ему обо всем рассказать. Горничная и так это знала.

– Ладно. Сейчас я пойду и поговорю с ним об этом. А ты оставайся с миссис Питт, – велел суперинтендант. – И это приказ, Грейси.

– Да, сэр. – Она все еще не поднимала глаз.

– Грейси…

– Ага?..

– Он, возможно, уже спрятал взрывчатку, так как понял, что ты ее видела, но вынести ее из дома он бы не смог.

Девушка медленно подняла взгляд.

Питт улыбнулся.

Глаза у нее наполнились слезами, и они покатились по щекам.

Томас очень ласково положил руку ей на плечо:

– Да, я знаю, это тяжело, но только так ты и могла поступить.

Служанка кивнула и шмыгнула носом.

Хозяин похлопал ее по плечу, желая выразить нежность, и пошел искать Телмана.

Шарлотта вопросительно поглядела на него, когда он вышел из ванной.

– Наверное, нам придется арестовать Финна Хеннесси, – сказал Томас едва слышно. – Не хотелось бы мне этого делать.

Лицо его жены горестно исказилось, и она отвернулась, чтобы немедленно войти в ванную, к Грейси.

– Пойдем. – Питт зашагал по коридору, предоставив Телману возможность следовать за ним. Он разрывался между желанием идти и остаться, ненавидя каждый свой шаг.

На верхней площадке главной лестницы они встретили Уилера. Как ни странно, у него был очень радостный вид. Для человека, у которого только что убили хозяина, лишив его тем самым места, его внешний вид был удивителен. Бывший камердинер весь светился изнутри какой-то тайной радостью, переполнявшей все его существо.

– Вы не знаете, где сейчас Хеннесси? – спросил его Питт.

– Да, сэр, – моментально ответил Уилер, – он на конюшенном дворе, разговаривает с одним из грумов. Вроде бы подружился с ним. Теперь бедняге нечем заняться, раз мистер Макгинли умер.

– Да и вам вроде тоже.

Вид у камердинера стал слегка удивленный:

– А, ну да, наверное, так оно и есть.

Но он все равно не казался сильно огорченным этим обстоятельством и, удостоверившись, что в его услугах больше не нуждаются, продолжил свой путь.

– Что это с ним? – сердито спросил Телман, догоняя начальника и идя с ним рядом, нога в ногу, по коридору к боковой двери. – У него такой вид, словно он наелся пирожных, а вовсе не потерял работу.

– Не знаю, но догадываюсь, что это имеет какое-то отношение к Долл Эванс. Во всяком случае, надеюсь, – отозвался Томас.

Одарив инспектора ослепительной улыбкой, он вышел из дома и, широко шагая, направился к конюшням, предоставив Телману возможность снова догонять его.

Финн Хеннесси стоял во дворе и разговаривал с грумом, прислонившимся к двери конюшни. Здесь они были защищены от ветра, к тому же сейчас, во второй половине дня, погода казалась совсем мягкой. Питт сбавил шаг до прогулочного. Он не хотел, чтобы Финн пустился бежать, а ему пришлось бы догонять его – и вышла бы непривлекательная сцена, еще и довольно болезненная для всех участников. Он заметил, как Телман прошел мимо в дальний конец двора, словно собирался выйти за ворота на подъездную аллею.

– Мистер Хеннесси, – позвал суперинтендант, останавливаясь перед ирландцем.

Тот оглянулся, выпрямился и отбросил соломинку, которую жевал. Грум взирал на происходящее без малейшего подозрения.

– Да? – откликнулся Финн, но затем заметил что-то в лице Питта, в его взгляде и в том, как полицейский напрягся. В течение секунды звенящего молчанья молодой человек был на грани бегства, и лицо его исказил панический страх. А затем он понял, что бежать некуда, и отбросил эту мысль. Им овладела странная скованность. Тело ирландца съежилось, словно в ожидании удара, а его открытый взгляд затуманился.

– Да? – повторил он.

Питт видел такой взгляд прежде. Он вовсе не надеялся, что Хеннесси сразу все ему выложит, но теперь понял, что тот не скажет ничего.

– Финн Хеннесси, я желал бы задать вам несколько вопросов, касающихся динамита, подложенного в кабинет мистера Рэдли и взорванного мистером Макгинли, в попытке, как мы предполагаем, обезвредить взрывное устройство, – начал Томас. – Вы знаете, как туда попала взрывчатка и откуда она вообще взялась?

– Нет, – ответил юноша, слегка улыбнувшись.

– Я имею основание думать, что какая-то часть динамита по-прежнему находится у вас в комнате, – мрачно продолжал Питт. – И я намерен пойти и осмотреть ее. Если же вы, что весьма вероятно, убрали его и положили куда-то еще, вам лучше сказать мне куда, прежде чем произойдет взрыв и кто-нибудь пострадает… Кто-нибудь, почти наверняка не имеющий отношения к вашим распрям.

– Я не скажу ничего, – ответил Финн, стоя неподвижно и глядя прямо перед собой.

Сзади к нему подошел Телман и надел на ирландца наручники. Грум остолбенел. Он открыл рот, желая что-то сказать, но так и не произнес ни слова.

Питт отвернулся и пошел обыскивать комнату Хеннесси. С собой он взял дворецкого Дилкса, на случай, если что-нибудь найдет и позднее это должен будет засвидетельствовать кто-нибудь еще.

Солидный Дилкс возвышался на пороге, чувствуя себя глубоко несчастным от всего происходящего. Суперинтендант же стал методично осматривать шкафы и ящики. Он нашел свечи и кусок динамита в высоком сапоге у стенки шкафа. Взрывчатки не было видно, однако ее вряд ли можно было считать по-настоящему спрятанной. Или Финн был уверен в молчании Грейси, или решил, что не стоит трудиться и прятать динамит где-нибудь вне комнаты. Возможно, так он понимал верность своим соотечественникам, не желая подвергать кого-нибудь из них опасности быть заподозренным. Молодой слуга страстно верил в правоту своего дела. Он не был наемным убийцей и убивал не для собственного удовлетворения.

В вазе Питт нашел пепел от сожженной бумаги. Это могло быть что угодно, в том числе и письмо, которое Грейси видела на столе. Во всяком случае, Хеннесси из предосторожности уничтожил все улики, связывавшие его с другими людьми. Этот поступок заслуживал своеобразного уважения.

Томас показал динамит Дилксу, а затем положил его на прежнее место и попросил дворецкого запереть комнату и отдать ему ключ, а также поискать и отдать второй ключ, если тот существовал. В доме была кладовая с зарешеченным окном и прочной дверью: там Хеннесси мог бы подождать, пока его не увезет местная полиция – это, возможно, произойдет завтра или послезавтра.

После этого Питт снова, вместе с Телманом, направился к Финну и сказал ему, что нашел динамит.

– Я ничего не стану говорить, – ответил арестованный, глядя прямо в глаза Томасу. – Я знаю, что мое дело правое. Я жил во имя ирландской свободы. И я умру за нее, если придется. Я люблю свою страну и ее народ. И стану лишь еще одним мучеником в борьбе за наше дело.

– Быть повешенным за совершенное вами убийство – не значит принять мученический венец, – раздраженно ответил Питт. – Большинство людей отнесется к тому, что вы убили своего хозяина, человека, вам доверявшего и тоже ирландца, подобно вам сражающегося за то же самое дело, как к весьма заурядному и трусливому предательству. А также – бессмысленному. Чего вы достигли, убив Макгинли? Он же хотел того же, что и вы!

– Я не убивал Макгинли, – упрямо стоял на своем Финн. – Я не подкладывал в кабинет динамит.

– И вы думаете, что мы вам поверим? – презрительно спросил суперинтендант.

– Мне чертовски все равно, верите вы мне или нет! – огрызнулся Хеннесси. – Вы всего лишь еще один английский угнетатель, навязывающий свою волю беззащитному народу.

– У вас найдена взрывчатка, – возразил Питт. – Это вы – тот, кто взорвал Макгинли, вы это сделали, а не я.

– Но я не подкладывал туда динамит! И, как бы то ни было, вы – дурак, если думаете, что он был предназначен для Макгинли, – с не меньшим презрением воскликнул молодой человек. – Его приспособили для Рэдли! А я-то думал, что вы сами уже это поняли, – добавил он, но оборвал себя на полуслове.

Томас улыбнулся:

– Но если не вы его подложили, откуда вам было знать, для кого он предназначен?

– Я вам ничего не скажу, – сердито повторил Финн. – Я не предаю своих друзей. Да я лучше умру!

– Возможно, – ответил Питт. Он понимал, что больше ничего от Хеннесси не добьется, и невольно почувствовал уважение к его мужеству, раз уж ничто другое в нем уважения не вызывало. – Вас использовали в своих целях, – добавил он, подходя к двери.

Молодой ирландец улыбнулся. Он был очень бледен, и на верхней губе у него от страха выступил пот.

– Может, и так, но я знаю, кто меня использовал и для чего, и это делалось по моему собственному желанию.

– Надеюсь. Но уверены ли вы, что использовавшие вас разделяют вашу уверенность?

Челюсть Финна стала тверже.

– Они используют тех, кто подвернется под руку. И дело того стоит.

– Нет, оно этого не стоит, – ответил Томас, теперь уже с совершенной убежденностью. – Если ваше дело разрушает все лучшее, что в вас есть, значит, это дело скверное или же вы неправильно понимаете его цели. Ведь все ваши поступки становятся не только частью этого дела, но и частью вас самого. Вы не можете снять с души причиненное вами зло, как вы снимаете надоевшую старую одежду. Это не одежда, Финн, это ваша собственная плоть.

– Нет, не так! – крикнул арестованный ему вслед, но Питт уже закрыл дверь и медленно пошел в сторону кухни, а потом в главную часть дома.

Он был несчастен, а глубоко внутри него, в сердце, назревал гнев. Хеннесси был увертлив, как тысячи других до него. И худшие черты этого юноши были вскормлены, взлелеяны и потом использованы более циничными людьми. Совершенно очевидно, он предпочитал насильственные средства к исправлению того, что считал несправедливым. Ему было все равно, кто от этого пострадает. Но он имел мужество отстаивать свои убеждения, и, по крайней мере, сам при этом рисковал. За ним стояли другие люди, они прятались за его спиной и понуждали его к действиям. Эти люди гальванизировали старые легенды и такие же застарелые ложные предания, чтобы насилие все продолжалось и продолжалось…

Как бы суперинтенданту хотелось знать, кто автор письма, сожженного Финном! Именно этот человек и был ему нужен. Возможно, он один из тех, кто живет в доме. Томас опасался, что это Падрэг Дойл.

Питт отправился в библиотеку, где продолжалось совещание, если происходящее там еще можно было так называть, постучался и вошел. Мойнихэн и О’Дэй сидели по одну сторону стола, Джек и Дойл – по другую. Все четверо взглянули на вошедшего полицейского.

– Сожалею, джентльмены, – извинился он, – но я должен поговорить с мистером Рэдли. Простите, но это не терпит отлагательства.

Мойнихэн взглянул на О’Дэя, который продолжал внимательно смотреть на Питта.

– Разумеется, – поспешно согласился Дойл. – Надеюсь, больше ничего неприятного не произошло? Никто не пострадал?

– А вы чего-нибудь такого ожидали? – осведомился Карсон.

Падрэг лишь улыбнулся и отрицательно махнул рукой.

Выйдя в холл, Томас рассказал свояку о том, что динамит найден, а Финн Хеннесси арестован.

Джек крайне расстроился.

– А что это доказывает? – спросил он, нахмурившись. – И кто стоит за этим парнем?

– Не знаю, – признался Питт.

Рэдли был весьма озадачен.

– Но ведь у нас же есть показания О’Дэя, что ни Макгинли, ни Хеннесси не могли убить Гревилла!

– Знаю. Это была Джастина.

Джек разинул рот:

– Что?! Ну ладно, Томас!.. Здесь ты дал маху. Ты, несомненно, ошибаешься. Ты же не считаешь, что всеми этими действиями руководит мисс Беринг? Она разве ирландка?

– Нет, нет, это не имеет никакого отношения к политике, – вздохнул Питт. – И я еще не знаю, почему она это совершила. Но у меня есть доказательства. Ее видела Грейси…

Он заметил растерянное выражение лица Рэдли и попытался все объяснить:

– Дело в ее туфлях. Она переоделась горничной. Грейси видела ее только со спины, но сегодня она вспомнила, что разглядела еще и туфли…

Томас опять замолчал. Можно было не продолжать, Джек и так все понял.

– Я должен сказать Айоне и миссис Гревилл, что арестовал Хеннесси, – тихо добавил суперинтендант. – И если ты немного затянешь переговоры и удержишь их подольше за столом, то очень мне этим поможешь.

– Дойл? – хрипло спросил опечаленный политик.

– Возможно, – подтвердил Питт.

Он не добавил, что ему очень этого не хотелось бы. По лицу свояка он видел, что его этот вариант тоже не радует. Увы, умение нравиться, чувство юмора и богатое воображение никогда не мешали совершению убийств. Эти качества просто были неким сопутствующим фактором, что только еще больше ранило и усугубляло бессмысленность и уродство совершенного преступления.

Суперинтендант отыскал Айону в длинной галерее. Она стояла и смотрела, как разгулялся ветер и как постепенно темнеет небо, и не заметила подошедшего Томаса. Несколько минут он наблюдал за ней. Лицо у миссис Макгинли было совершенно неподвижным, а выражение его не поддавалось прочтению. «Интересно, – подумал Питт, – чем же так всецело заняты ее мысли, что она даже, очевидно, не слышала, как кто-то вошел и теперь смотрит на нее?»

Вначале он решил, что это спокойствие. Вид у женщины был почти раскованный, и с лица исчезло выражение напряженности. Казалось, что она не страдает, не мучается, не испытывает натиска эмоций и, уж конечно, не ощущает злобы, что столь часто сопутствует чувству утраты. На ее лице не было заметно ни борьбы, ни гнева против сложившихся обстоятельств, ни желания вернуться в прошлое и воскресить то, что было до потери.

Неужели ей действительно все равно и она не испытывает ни боли, ни горести при мысли о героической смерти мужа? Неужели, несмотря на все свои романтические песнопения, стихи и музыку, она холодна сердцем? Любит красоту искусства, но бездушна по отношению к реальности? Мысль эта была очень неприятной, отталкивающей, и Томас даже вздрогнул, словно ему стало холодно.

– Миссис Макгинли, – внезапно нарушил он тишину.

Женщина обернулась к нему, но не испугалась, а удивилась:

– Да, мистер Питт?

В ее взгляде он увидел печаль и растерянность. Непонятно было, что она чувствует, но полицейский знал одно: ей было больно. Томас не усмотрел в ней ни возбуждения, ни радости от мысли, что теперь она свободна и может уйти к Мойнихэну. Не чувствовалось даже, что она желает этого. А может быть, ее чувство к Фергалу – это не любовь, а страх одиночества?

– Извините, миссис Макгинли, но мне пришлось арестовать вашего слугу, Финна Хеннесси. У него нашли динамит, – объявил суперинтендант.

Глаза у Айоны расширились:

– Динамит? У Финна?

– Да. Он найден у него в комнате. Финн не отрицал, что у него хранится взрывчатка, но отказался объяснить, откуда он ее получил. В то же время он отрицает, что изготовил бомбу и подложил ее в кабинет.

– Но тогда кто же это сделал?

– Не знаю, еще не знаю, но теперь узнать это – дело времени.

Питт солгал. Он вовсе не был так уверен, что ему легко удастся раскрыть дело, но ему надо было убедить в этом свою собеседницу. Возможно, именно она стоит за Финном, хотя, конечно, вряд ли. Томас знал, что бомбу подложила не миссис Макгинли, потому что именно в то время она была с Мойнихэном, и это засвидетельствовал Дойл.

– Я говорю вам об этом только затем, чтобы вы не удивлялись его отсутствию. Извините, – добавил полицейский.

Айона отвернулась и опять устремила взгляд в сумерки за стеклом, покрытым каплями дождя.

– Он так страстно относился к делу Ирландии и нашей свободы, – сказала она. – Наверное, тут ничему не стоит удивляться. Но я никогда не предполагала, что он может причинить вред Лоркану. Ведь тот тоже любил Ирландию…

Она замолчала на некоторое время, а когда заговорила вновь, в ее голосе уже звучало другое чувство, тоже причинявшее ей боль:

– Сколько я знала Лоркана, он всегда больше всего любил нашу страну, больше, чем когда-либо любил меня. Свобода Ирландии – он только об этом и говорил, он строил планы, работал для нее всю свою жизнь. Никакая жертва – было ли это время или деньги – никогда не казалась ему слишком большой. Я знаю, бомба предназначалась для мистера Рэдли. Но если бы Финн знал о ней, то вы, наверное, решили бы, что он попытается отговорить Лоркана не…

Она оборвала себя и покачала головой:

– Нет, вряд ли. Может быть, они поссорились. Может, он все-таки пытался остановить его, а Лоркан сам решил, как бы то ни было, но взорвать ее. Не знаю. Я даже не знаю, зачем бы ему это делать… – Она заморгала. – Сейчас столь многое приводит меня в растерянность… я во многом теперь не уверена, как было раньше.

Питт не знал, что ей на это ответить. Хотел бы он найти слова утешения, заверить эту женщину, что все пройдет, – и не находил их. Все равно это вряд ли что-то решит для нее.

Он почувствовал, что краснеет, а потом вдруг испытал огромное облегчение от того, что не сказал ничего ненужного. С минуту Томас смотрел на Айону молча, а затем повернулся и ушел.

Вечером, после обеда, возникла настоятельная необходимость более тщательно осмотреть тело Эйнсли Гревилла. Если Телман прав и тот лежал в ванне под тем углом, который он описал, значит, у него сломана шея. Возможно, это было последствие удара по черепу, но верилось в это с трудом. В любом случае потребуется более внимательное исследование травмы. Удар, насколько мог судить Томас, вполне мог привести к сотрясению мозга, но вряд ли причинить смерть – разве только он был гораздо сильнее, чем предполагалось вначале. Наклон головы у убитого был странным. Но если при ударе у него была сломана шея, значит, умер он не от утопления. И вот эту задачу теперь предстояло решить. Возможно, это никак не повлияет на обвинение и не умалит вину Джастины, но все же во всем этом было нечто непонятное, и суперинтендант должен был разобраться в этих странностях.

Однако тут необходимо заручиться помощью Пирса. Возможно, придется делать вскрытие, и об этом надо будет просить его. Но прежде нужно получить согласие Юдоры. Томас очень боялся обратиться к ней с такой просьбой, однако выхода у него не было.

Шарлотта увидела мужа, когда тот начал подниматься по лестнице.

– Куда ты идешь? – спросила она, догнав его и с беспокойством вглядываясь ему в лицо.

– Попросить Пирса, чтобы тот помог мне снова при осмотре тела Эйнсли. Он наверху с матерью. Мне в любом случае необходимо получить на это ее согласие. Тем более что я не хотел бы тратить время на получение официального письменного разрешения.

Лицо у миссис Питт потемнело.

– Вскрытие? – спросила она, внезапно охрипнув. – Томас, ты не можешь просить Пирса делать вскрытие тела его собственного отца! И… и когда ты собираешься сказать ему, что это была Джастина? И что ты предпримешь в отношении ее?

– Пока ничего, – ответил суперинтендант, встретив ее взгляд. Его супруга казалась испуганной, обеспокоенной, хотя вполне владела собой. Если она и нуждается в утешении, то этого не заметно.

– Хочешь, я пойду с тобой? – предложила она мужу. – На случай, если Юдора очень разволнуется… Некоторых факт вскрытия неимоверно отпугивает… ну, словно любимый человек подвергается какому-то насилию.

Но интуиция подсказала Питту, что от этого предложения надо отказаться.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Думаю, что чем меньше при этом будет людей, тем лучше. Я даже Телмана не хочу брать.

Затем он сменил тему разговора:

– Как Грейси? Она очень тяжело восприняла все случившееся с Хеннесси.

– Знаю, – тихо ответила Шарлотта, и лицо ее омрачилось от печали и сдерживаемого гнева. – И ей еще долго будет тяжело. Думаю, самое лучшее – как можно меньше об этом говорить. Нужно время.

– Между прочим, дорогая, – Томас очень пристально вгляделся ей в лицо, – где ты взяла газетные вырезки, которые Грейси показала Хеннесси?

– О, – молодая женщина смущенно покраснела. – Думаю… принимая во внимание все, что произошло… ты, может быть, и не захотел бы об этом знать. Пожалуйста, не спрашивай меня, тогда мне не надо будет все тебе рассказывать.

– Шарлотта…

Но миссис Питт ослепительно улыбнулась и, прежде чем ее супруг успел возразить, коснулась его руки и сбежала по лестнице.

Внизу она обернулась – как раз в тот момент, когда суперинтендант исчез за поворотом, и мгновенное ощущение радости от его присутствия исчезло. Женщина вдруг почувствовала себя такой одинокой, что едва не заплакала, хотя это было бы просто нелепо. Она устала. У нее было такое ощущение, что уже несколько недель она изо всех сил старается сглаживать острые углы, предотвращать ссоры, не давать им перерасти в разрыв и вести легкий разговор, когда всем хочется вопить друг на друга или плакать от горя и страха. А теперь все еще и страдают от растерянности, тревоги и всепоглощающей боли разочарования от того, что надежды на компромисс пошли прахом.

Эмили по-прежнему очень боялась за Джека и имела для этого основания. С каждым днем она выглядела все утомленнее, все бледнее. И ведь главное – все бессмысленно! Никто не в состоянии решить ирландскую проблему. Католики и протестанты и через пятьдесят лет будут ненавидеть друг друга. Неужели для этого нужно рисковать еще одной жизнью или исковерканной судьбой?

И что будет с Юдорой? Сумеет ли она найти в себе силы, чтобы утешить Пирса, когда он узнает правду о Джастине?.. Какой бы эта правда ни была? Сумеет ли он сам преодолеть душевный разлад, узнав, что женщина, которую он так любит, была любовницей его отца – и потом убила его? Ведь мир молодого человека после этого рухнет навсегда!

А миссис Гревилл никогда не была к нему достаточно близка, чтобы проявить истинную материнскую нежность и молчаливое понимание, в котором он так будет нуждаться. Она не слишком много значила в его прошлой жизни, чтобы пережить эту трагедию вместе с ним. Сын не пустит ее в свою душу. Шарлотта в этом уже убедилась по некоторым мелким черточкам из разговора с Юдорой, а главное, по тому, как та смотрела на Пирса с Джастиной, не зная, каким будет его отношение к тому или иному ее замечанию, посмеется он или расстроится. Миссис Питт остро ощущала чувство отчужденности, которую испытывала Юдора, ее отверженность – ведь сейчас она и сама испытывала что-то подобное.

Шарлотта смотрела, как Томас поднимается по лестнице, и гадала, обернется он или нет, чтобы взглянуть на нее. Он же знает, что она все еще стоит и смотрит ему вслед.

Но муж не обернулся. Его мысли были сейчас всецело заняты Юдорой и Пирсом, тем, что он им скажет. Пусть так. Шарлотта тоже сейчас больше всего думала об Эмили.

Совет тети Веспасии, видно, ни к чему. Конечно, есть своеобразное достоинство в том, чтобы не показывать свою ранимость, но ее это не утешало. Шарлотта повернулась и пошла в гостиную. Там, в одиночестве, пребывала Кезия. Надо с ней поговорить, не стоит предоставлять ее самой себе.

– Но зачем вам опять осматривать его? – вздрогнув, спросил Пирс. Он был бледен и, наверное, утомлен – как, впрочем, и все остальные, хотя явно не испытывал никаких подозрений. Последний вечер неведения…

– Мне нужно убедиться, что я прав, прежде чем высказать свои предположения, – ответил Питт и виновато взглянул на Юдору, которая встала и замерла у камина в будуаре. Она смотрела на полицейского не отрываясь с самого момента его прихода. Слава богу, здесь не было Джастины! Очевидно, она предпочитает рано укладываться спать.

– Да, наверное, можно, – ответила Юдора, – если вам это необходимо.

– Это важно, миссис Гревилл, иначе я вас об этом не просил бы, – заверил ее Томас. – Я очень об этом сожалею, правда.

Он извинялся сейчас не только за настоящее, но также и за будущее.

– Знаю. – И она улыбнулась ему.

Ее улыбка и голос были мягкими, в них чувствовалось несомненное тепло. Но если за Финном и его бомбой действительно стоит Дойл, то эта рана Юдоры никогда не заживет. Будет ранено ее нравственное чувство. Суперинтенданту хотелось остаться и утешить ее чем-то, проявить понимание и сочувствие, – и в то же время бежать, прежде чем он что-то скажет или сделает. Томас боялся, что выдаст себя выражением лица, страхом за нее. С минуту он колебался. А миссис Гревилл смотрела на него со все возрастающим беспокойством, словно понимая причину его нерешительности.

Питт повернулся к Пирсу:

– Нам незачем откладывать то, что необходимо сделать. Лучше начнем.

Молодой человек глубоко вздохнул:

– Да, разумеется.

Он взглянул на мать, хотел что-то сказать ей, но оставил эту мысль, а потом, опередив Питта и открыв дверь, придержал ее для него.

Они молча спустились по лестнице, пересекли холл, а потом прошли в зеленую байковую дверь по коридору мимо кухни и столовой для слуг. Томас взял фонарь и повел своего спутника мимо кладовой для дичи, чулана с углем и других подсобных помещений к леднику. Там он поставил на пол фонарь и вынул ключи.

– Так что же? – спросил начавший что-то подозревать Пирс.

Но суперинтендант все никак не мог решиться рассказать ему обо всем.

– Что не так? – повторил свой вопрос юноша.

– Ничего.

В конце концов, какая разница, когда младший Гревилл все узнает? Томас вставил в замок ключ, повернул его, поднял фонарь и вошел. Его сразу охватили холод и сырость, и он почувствовал слегка тошнотворный запах. Хотя, может быть, у него разыгралось воображение – ведь он знал, что здесь лежит…

– Здесь есть освещение? – спросил Пирс с дрожью в голосе.

– Нет, только наши фонари. Наверное, обычно мясо отсюда достают при свете дня, – ответил Питт. – И, думаю, дверь при этом оставляют открытой.

Гревилл-младший затворил за ними дверь и поднял фонарь повыше. Довольно просторное помещение было набито большими глыбами льда. В полу, выложенном плиткой, были устроены стоки для воды. На крюках с потолка свисали мясные туши. Говядина, баранина, свинина, ветчинные окорока… На подносах лежали потроха, а на нескольких крюках были развешаны колбасы.

Сюда же внесли большой стол на козлах, на котором лежали два тела. Их очертания явно проступали сквозь старую бархатную штору, которой они были накрыты.

Питт отдернул ткань и увидел белое, словно восковое, лицо Эйнсли Гревилла. Другое тело, Лоркана Макгинли, было так замотано остатками занавески из кабинета, чтобы скрыть кровь и раны, что в нем чудилось что-то нечеловеческое.

Пирс с трудом перевел дыхание.

– Что мне надо осмотреть? – спросил он.

– Шею, – ответил суперинтендант. – И наклон головы.

– Но тело уже двигали. И какое это имеет значение теперь? Его ударили сзади – это мы уже установили, – нахмурился молодой человек. – Что вы задумали, мистер Питт? И что вы знаете сейчас, чего не знали раньше?

– Пожалуйста, осмотрите шею.

– Но при ударе она не могла сломаться, – удивился Гревилл. – А даже если и так, разве это что-нибудь меняет?

Томас посмотрел на тело и еле заметно кивнул. Сын убитого подчинился. Был только один краткий миг нерешительности, когда он осознал, чье тело должен будет сейчас осмотреть с профессиональной точки зрения. Затем юноша коснулся пальцами головы убитого и осторожным, деликатным движением повернул ее, сначала немного, а потом сильнее, внимательно разглядывая, ощупывая и исследуя шею.

Полицейский ждал. Холод, казалось, пробирал его до костей. Не удивительно, что здесь хорошо хранить мясо! Температура стояла чуть выше нуля, но хуже всего была пронизывающая насквозь сырость. А еще запах мертвечины – он ощущался в носу, в глотке и даже во рту.

Фонари горели ровным пламенем, совсем не колеблясь. Здесь не было ни малейшего дуновения сквозняка, и казалось, что самого воздуха тоже нет.

– Вы правы! – Пирс поднял глаза, которые казались сейчас большими и темными. – Шея сломана. Не понимаю, каким образом это произошло. Ведь удар явно был не такой сильный. Для этого он должен быть нанесен в другом месте и под другим углом.

– Этот удар по затылку был смертельным? – спросил Питт.

У молодого человека был несчастный, растерянный вид.

– Не могу этого утверждать, – ответил он неуверенно. – Мне это кажется сомнительным. Не понимаю, как это могло бы произойти.

Он сглотнул слюну, и суперинтендант увидел, как у него поднялся и опустился кадык.

– И я не могу сказать, был ли он уже мертв, когда соскользнул под воду, – добавил Гревилл-младший.

Питт промолчал, выжидая, что он скажет еще.

– Для этого надо бы узнать, есть ли вода в легких. Если нет, тогда, значит, он умер от перелома шеи, – закончил юноша.

– А удар по затылку?

– Это можно было бы установить по вытекшей крови и ране. Но вода смыла кровь, рана чистая…

Пирс сгорбился. Лицо его даже в свете фонарей казалось почти черным.

– Но если… если бы… если бы я сделал вскрытие… но… не знаю… достаточно ли я компетентен, чтобы дать окончательное суждение, – забормотал он. – В суде, конечно, я не мог бы… Они бы не приняли во внимание мое мнение.

– Тогда, значит, вам нужно с крайней осторожностью оценивать имеющиеся данные, – мрачно улыбнулся Питт. – Это очень важно. Многое зависит от вашего заключения.

– Неужели? – В голосе Гревилла звучало недоверие.

Томас подумал о Джастине, Долл и Лоркане Макгинли.

– О да, будьте уверены, – сказал он тихо.

– Но я не могу делать вскрытие здесь, – угрюмо ответил Пирс. – Начать с того, что я ничего не вижу. И так замерз, что у меня дрожат руки.

– Надо использовать какую-нибудь прачечную, – решил полицейский, – там есть проточная вода и хороший большой стол. Но у вас, наверное, нет с собой необходимых инструментов?

– Я ведь только студент, – немного раздраженно ответил юноша, – хотя уже вот-вот должен получить диплом врача. В этом году у меня будут выпускные экзамены.

– Так вы сможете с этим справиться? Мне не хотелось бы посылать за деревенским врачом. Да и все равно он не умеет делать подобные манипуляции. А вызвать специалиста из Лондона можно лишь с уведомления помощника комиссара полиции – на все это уйдет слишком много времени.

– Понимаю. – Пирс, не мигая, в упор, взглянул на Питта. – Вы считаете, что это сделал мой дядя Падрэг, и хотите получить доказательства до его отъезда?

Отрицать это не стоило.

– А сможете вы произвести вскрытие с помощью лучших кухонных ножей, если их наточить? – спросил суперинтендант вместо ответа на вопрос.

Младший Гревилл отшатнулся в ужасе, но кивнул:

– Да.

Перенос тела из ледника в прачечную оказался делом неприятным и исключительно неудобным. Надо было соблюдать большую аккуратность, чтобы не нанести ущерба тем самым признакам доказательств, которых они доискивались. Эйнсли Гревилл был крупным мужчиной, высоким и плотно сложенным. Его не удалось перенести даже втроем – к переноске подключился Телман, – все равно было слишком тяжело.

– Однако мы не можем позвать еще кого-нибудь, – раздраженно заявил инспектор. – Надо придумать что-нибудь другое. Но я насмотрелся на всех этих слуг, чтобы не звать на помощь лакеев. Иначе они завтра же будут болтать о призраках или оживших трупах!

– Боюсь, он прав, – согласился Пирс. – Надо попробовать отнести его на досках – их, наверное, можно найти в сарае.

– Нет, на досках мы не сможем удержать тело в равновесии, – возразил Питт. – Смешно и думать о том, чтобы в темноте пронести труп по узкому коридору на досках и не уронить его!

Оставалась только снятая с петель дверь.

– Но она очень тяжелая, – упорствовал Телман.

– В корзине для белья, из прачечной! – вдруг предложил Пирс. – Если очень осторожно положить тело в корзину, то мы донесем его в сохранности.

Оба полицейских одобрительно взглянули на молодого человека.

– Прекрасно, – отозвался Томас, – сейчас принесу корзину! А вы подготовьте тело к переноске.

Было уже больше одиннадцати вечера. Телман стоял настороже около двери прачечной, которая, естественно, не запиралась, а Питт смотрел, как Пирс Гревилл, держа самый острый кухонный нож миссис Уильямс в правой руке, начал медленно вскрывать тело отца. Газовые лампы горели в полную силу, а кроме того, дополнительный свет давали еще три фонаря, поставленные так, чтобы отбрасывать как можно меньше тени.

Казалось, прошло несколько долгих часов. Пирс работал медленно и чрезвычайно осторожно, открывая слой за слоем и ни на минуту не останавливаясь, вглядываясь в сделанное и опять возобновляя работу. Юноше претило то, что он делал, но, по мере того как будущий врач продвигался в своей ужасной работе все дальше, он все больше утверждался в своем профессионализме. Пирс был человеком, почитающим свое собственное призвание, и получал своеобразное удовлетворение от ловкости, с которой действовали его руки. Он ни разу не пожаловался на необходимость заниматься этим и не упрекнул Питта за то, что тот обратился к нему с подобной просьбой. Если у него и были страхи насчет того, что могут прояснить искомые симптомы, он держал эти страхи при себе.

В прачечной было тепло и сыро от пара, идущего из медных котлов, в которых днем кипятили постельное белье и полотенца. Пахло мылом, карболкой и мокрой тканью.

Телман стоял спиной к двери. Никто во всем доме не знал, чем они занимаются. Они сами принесли тело, удостоверившись, что никто из слуг не может их увидеть. По счастью, большинство из них уже легли спать. Если бы до горничных и лакеев дошел хоть крошечный слушок, что в прачечной вскрывают мертвое тело, среди них распространились бы всякие чудовищные байки и Эшворд-холл остался бы совсем без слуг.

Было уже половина двенадцатого.

– Вы не поддержите это? – спросил Пирс, указывая на грудину, которую он разрезал кухонным ножом миссис Уильямс.

Питт подчинился. Ему казалось кощунственным вот так грубо касаться человеческого тела, и он успокаивал себя только тем, что этот человек уже ничего не чувствует. Однако процесс вскрытия все равно казался ему непозволительным вторжением в нечто сугубо личное.

Прошло еще десять минут. Все молчали. Слышно было только шипенье газа в лампах. Во всем доме стояла непробудная тишина, словно в десятках комнат не было ни души.

– В легких воды нет, – сказал наконец студент-медик, взглянув вверх. – Он не утонул.

– Его убил удар по голове?

Пирс ничего не ответил. Он вновь закрыл грудину, насколько это было в его возможностях, вытер кровь с рук, а затем с помощью Питта перевернул тело и занялся раной на шее.

Прошло еще двадцать минут.

– Нет, – сказал Гревилл-младший удивленно. – Кровотечения не было. Не было даже большого синяка, но вот здесь… перелом позвонков, – показал он на место ушиба. – И вот здесь.

Вид у него был ничего не понимающий.

– Он был убит… дважды… если вы понимаете, что я хочу сказать… – пробормотал он. – Сначала ему сломали шею, и это был очень мастерский удар, очень точный. Для этого нужно известное умение, даже искусство, и сила тоже, чтобы с одного удара сломать шею мужчине. И удар был единственный. Больше нигде нет следов ушиба и кровоподтеков.

Телман, вошедший в прачечную несколькими минутами раньше и остававшийся у двери, молча приблизился к скамье с телом. Вытаращив глаза, он сначала поглядел на Пирса, а потом – на своего начальника.

– Значит, кто-то ударил его по голове и столкнул под воду, – закончил будущий врач. – И у меня нет ни малейшего понятия зачем. Ведь это… безумие какое-то…

Вид у него был потрясенный.

– Вы уверены? – спросил Питт, внезапно воодушевляясь, хотя обстоятельства к этому никак не располагали. – Вы в этом абсолютно уверены?

Пирс заморгал.

– Да. Вы можете вызвать сюда настоящего дипломированного хирурга, чтобы он проверил мои действия, но я уверен. Однако почему все так случилось? Что это означает? Вы знаете, кто его убил?

– Нет, – у суперинтенданта перехватило горло, – нет… но я наверняка знаю, кто его не убивал.

– Сдается мне, это сделали двое, – вмешался Телман, пристально смотревший на распростертое безжизненное тело, лежащее на скамье. – Или, во всяком случае, двое собирались…

Томас стоял неподвижно и размышлял, можно ли возбудить дело против кого-то, кто ударил труп по голове и спустил его под воду. Какой это вид преступления? Осквернение мертвого тела? Будет ли суд связываться с таким делом? И хочет ли он, чтобы суд этим делом занялся?

– Сэр? – нарушил его раздумья Телман.

Суперинтендант встрепенулся:

– Да… Да, уберите здесь, пожалуйста, инспектор. У меня есть еще одно дело наверху… Полагаю, что есть. Спасибо.

Затем он взглянул на Пирса:

– Благодарю вас, мистер Гревилл. Я ценю и ваше мужество, и ваше искусство… очень высоко ценю. Пожалуйста, помогите отнести тело опять на ледник; и, ради бога, заприте дверь и проследите, чтобы нигде не осталось следов нашей деятельности. Спокойной ночи.

Питт направился к двери, открыл ее и снова пошел к центральной части дома, а потом поднялся по лестнице.