Глава 12

Когда он вошел в спальню, Шарлотта уже спала, но точно так же, как и она, вернувшись из Лондона, не смогла ждать до утра, чтобы рассказать мужу новости, так ему теперь необходимо было поделиться с ней новыми сведениями.

Томас будил ее не так осторожно и постепенно – ему было не до дипломатических любезностей. Войдя, он сразу зажег большую лампу и направил свет прямо на супругу.

– Шарлотта, – позвал Питт, не повышая голос.

Она что-то пробормотала насчет яркости света и медленно повернулась на другой бок, закрыв лицо одеялом.

– Шарлотта, – повторил Питт, подойдя и садясь на постель. Он почувствовал, что, пожалуй, слишком нетерпелив, но времени для более мягкого подхода у него не было. – Проснись. Мне надо поговорить с тобой.

Еще не проснувшись как следует, Шарлотта услышала, что его голос необычно настойчив. Она села, мигая и заслоняя от света глаза. Заплетенные в косы волосы расплелись и рассыпались у нее по плечам.

– Что такое? Что случилось? – Она уставилась на мужа, еще не ощущая тревоги, потому что его лицо не выражало ни малейшего страха. – Ты узнал, кто его убил?

– Нет, не узнал… но это не Джастина.

– Да нет же, это точно она. – Шарлотта хотя и мигала от яркого света, но уже проснулась и была полна любопытства. – Так по всему выходит. Почему она тогда была на лестничной площадке, переодетая в платье горничной? Ведь иначе во всем этом нет никакого смысла!

– Да, она вошла и ударила его по голове, а потом опустила тело под воду, – согласился Томас. – Но она его не убивала – к тому времени он был уже мертв.

Шарлотта непонимающе уставилась на него, решив, что ослышалась:

– Уже мертв? Ты уверен? Как ты об этом узнал?

– Да, я уверен, так сказал Пирс… – начал объяснять суперинтендант.

– Пирс? – Его жена села совершенно прямо. – Но если он об этом знал, то почему же не сказал раньше? – Лицо у нее омрачилось. – Томас, может быть, он знал, что это Джастина, и поэтому…

– Нет. – Питт был совершенно категоричен. – Нет, он не знал ничего заранее. Он просто предоставил мне доказательство…

– Какое доказательство? Что такое он узнал сейчас, чего не знал прежде?

Шарлотта задрожала от холода, потому что уже давно сбросила одеяло.

– Мы перенесли тело в прачечную и постарались провести кое-какое вскрытие… – сказал Томас. – Шарлотта, Джастина намеревалась убить Эйнсли Гревилла, но кто-то пробрался в ванную раньше ее и сломал ему шею – одним-единственным, очень искусным ударом… Это был кто-то знающий, как убивать, и, очевидно, занимавшийся этим и прежде.

Миссис Питт охватила еще более сильная дрожь, но она как будто забыла о том, что можно просто протянуть руку и накинуть на себя теплое одеяло.

– Ты говоришь об убийце, – прошептала она, – одном из здешних ирландцев?

– Да; другого мнения, по-моему, быть не может.

– Это Падрэг Дойл?

– Не знаю. Возможно.

– Юдора этого не переживет. – Шарлотта пристально посмотрела на супруга: – Томас…

– Что?

Суперинтендант думал, сейчас она скажет о жалости, о том, что он ни в чем не виноват и что не надо так сильно печалиться из-за миссис Гревилл. Но он ошибся.

– Ты должен быть готов к тому, что она уже знает об этом, – заявила миссис Питт.

Все в нем восставало против этой отвратительной – и страшной – мысли. Он не мог вообразить, что мягкость черт и грустный, словно раненый взгляд Юдоры – лишь маскировка для злобной, пусть и молчаливой, сообщницы по холодному, безнравственному политическому убийству.

Шарлотта глядела на него тоже с уязвленным и печальным видом. Только она страдала из-за мужа, а не из-за Юдоры.

– Миссис Гревилл очень близка с братом, – тихо продолжила она. – И она, как и все остальные гости, – ирландка, даже если и не похожа на них и уже двадцать лет живет в Англии. Тем не менее она может сохранять старую ненависть и иррациональное восприятие всей этой проблемы, которое заразило их всех.

Немного помолчав, Шарлотта ласково коснулась руки супруга:

– Томас, ты же их видел, ты слышал, как и о чем они спорят. Ты сам мог убедиться, что с ними происходит, едва они начинают говорить об Ирландии. Свобода одного воспринимается ими как угнетение и несчастье другого, как стремление украсть все, что его предки наработали в течение нескольких поколений и, что гораздо хуже, как утрата свободы вероисповедания. Националистическая независимая Ирландия будет римско-католическим государством. Законы будут установлены в пользу католиков, и верования отдельного человека в рассуждение приниматься не будут. Все книги будут цензурироваться согласно папскому индексу запрещенных книг. Очень многие действия будут преследоваться по закону. – Шарлотта потянула к себе одеяло и завернулась в него. – Мне это не нравится с тех самых пор, когда мой отец говорил, что мне можно читать, а что – нет. И я бы восстала против запретов папы римского: ко мне они не должны и не могут иметь отношения. Но в католической Ирландии некоторые книги будут вне закона. Если бы я росла там, то даже не знала бы об их существовании… Я знала бы только то, что считает необходимым знать церковь. Может быть, я даже не любила бы и не хотела бы читать… И я могла бы согласиться со всем этим… не по собственному выбору и желанию.

Суперинтендант слушал ее не перебивая, а она все говорила:

– Но я хочу, чтобы все происходило только с согласия народа, чтобы он имел право голосовать… – Тут миссис Питт криво улыбнулась. – И я даже сама хотела бы иметь право голосовать. Но я не терпела бы, чтобы римские кардиналы указывали мне, что делать.

– Ты преувеличиваешь, – возразил ее муж.

– Нет, не преувеличиваю. В католической стране последнее слово всегда остается за церковью.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я говорила с Кезией Мойнихэн. И прежде чем ты скажешь, что она тоже преувеличивает, я приведу тебе доказательства. Многое из того, что они твердят, – чепуха. Они винят католиков во всем, в чем только можно, но там, где речь идет о цензуре, они во многом правы. Когда римская церковь добивается власти, эта власть становится абсолютной. Нельзя навязывать свою религию другим, Томас. Я часто думаю, что американцы сделали правильно: надо отделить церковь от государства…

– Что ты знаешь об американцах? – удивился Питт. Он и не подозревал, что его супруга питает хоть малейший интерес к подобным проблемам, не говоря уже о том, что она в них разбирается.

– Эмили мне рассказывала, – объяснила женщина. – Ты знаешь, сколько миллионов ирландцев эмигрировали в Америку после «картофельного голода»?

– Нет, а ты?

– Знаю… около трех миллионов, – ответила Шарлотта уверенно. – А это значит, что уехал каждый третий, и преимущественно молодые и здоровые. Почти все уехали в Америку, где они могли найти работу – и пищу.

– Но какое это имеет отношение к Юдоре?

Суперинтендант был потрясен тем, что узнал, и тем фактом, что его жена действительно знала, о чем говорит, но совсем перестать думать о миссис Гревилл он не мог.

– Однако положение в самой Ирландии отчаянное, – продолжала миссис Питт, участливо глядя на него. – Существует множество людей, которые считают, что в таком случае цель оправдывает все средства для ее достижения и позволительно даже убивать тех, кто стоит на пути того, что они считают справедливостью.

Томас молчал.

Шарлотта заколебалась и едва не обняла его, но передумала. Вместо этого она вылезла из постели и облачилась в халат.

– Куда ты? – удивленно спросил Питт. – Не собираешься ли ты пойти к Юдоре?

– Нет… я иду к Джастине.

– Зачем?

Миссис Питт завязала длинный пояс. Она уже совершенно проснулась, но не потрудилась сполоснуть лицо холодной водой из кувшина или провести гребнем по спутанным волосам.

– Затем, что это не она убила Эйнсли Гревилла, и я хочу ей об этом сказать. Джастина-то думает, что это она!

Томас тоже встал.

– Шарлотта, я не решил, надо ли, чтобы Джастина об этом знала…

– Нет, ты решил, – ответила его жена твердо. – Если тебе придется завтра арестовать Падрэга Дойла, то лучше поговорить с Джастиной сегодня. Не ходи со мной. Мне лучше самой с ней побеседовать. Мы должны знать правду.

Суперинтендант замер и опустился на постель. Его супруга была права – в том, что всем им была нужна правда, но что он одновременно этой правды опасался.

Шарлотта тихо прошла по коридору, мимо лестничной площадки, в другое крыло особняка. В доме стояла тишина. Все, за исключением Питта и Телмана и, может быть, Пирса, уже давно улеглись спать. Но даже если молодой Гревилл не спит, в такой час ночи он не может быть у Джастины, тем более сразу после дела, которым только что занимался. Он не может принести к ней тот запах и сумятицу чувств, в которой пребывал.

В коридоре горел тусклый свет, язычки пламени в фонарях были очень низкими – только чтобы кто-нибудь, вставший по какой-либо причине, видел дорогу. Миссис Питт постучала в дверь мисс Беринг и, не ожидая ответа, вошла.

Было темно и совершенно тихо.

– Джастина, – тихо, почти шепотом позвала незваная гостья.

В темноте послышалось слабое движение и шелест простыней.

– Кто здесь? – сдавленно и испуганно спросила девушка.

– Это Шарлотта. Пожалуйста, зажгите лампу, я не вижу вас.

– Шарлотта? – Наступило минутное молчание, а потом опять раздался шелест, и комната осветилась.

Миссис Питт увидела еще не совсем проснувшуюся Джастину, сидящую на постели. Ее черные, как ночь, волосы были распущены и падали на плечи, а лицо выражало тревогу и удивление.

– Что-нибудь случилось? – спросила она. – Опять такое же?..

Шарлотта подошла к ней и села на край постели. Она должна была узнать правду, не причиняя мисс Беринг ненужной боли. Да ей и не хотелось ничего придумывать и обманывать девушку.

– Нет, не совсем, – сказала она, устраиваясь поудобнее. – Но мы сейчас знаем гораздо больше, чем знали за обедом. Хотя и тогда уже знали достаточно.

На лице Джастины выразилось только облегчение от того, что больше ничего ужасного не произошло.

– Узнали? – переспросила она. – Вы уже знаете, кто убил мистера Макгинли?

– Нет, – печально и несколько иронично усмехнувшись, ответила Шарлотта, – но теперь мы знаем, кто не убивал мистера Гревилла…

– Но мы знали это и прежде, – ответила мисс Беринг, все еще хорошо, учитывая обстоятельства, владея собой. – Не убивали мистер О’Дэй и мистер Макгинли, а также камердинер Хеннесси, если вы и его имеете в виду. Я надеюсь, что это не миссис Гревилл или Пирс, но догадываюсь, что вы не считаете это само собой разумеющимся. Вы поэтому пришли? Сказать, что это не миссис Гревилл?

Она положила руку на одеяло, словно хотела откинуть его. Миссис Питт наклонилась вперед и помешала ей это сделать.

– Не знаю, была ли это миссис Гревилл или нет, – сказала она, взглянув прямо в темные глаза Джастины. – Мне, однако, это не кажется вероятным, хотя она может очень хорошо знать, кто убийца. Но это был кто-то очень искусный, умеющий убивать профессионально.

Шарлотта внимательно наблюдала за девушкой, следя за ее взглядом и движениями. Ей надо было увидеть, что та сделает.

– Это было сделано одним, очень точно рассчитанным ударом, – закончила она.

Джастина сидела совершенно неподвижно, но в глазах у нее непроизвольно выразился ужас. Через мгновение там промелькнул и другой страх: она явно задавала себе вопрос, как много знает ее ночная гостья и что та могла прочесть по выражению ее лица.

Но затем страх исчез.

– Неужели? – спросила мисс Беринг почти равнодушно. Некоторая хрипота в ее голосе легко могла быть отнесена на счет неприятности самой темы и того факта, что ее внезапно разбудили во время первого глубокого сна.

– Да, у него была сломана шея, – сказала миссис Питт.

На этот раз, вопреки своей железной воле и умению сдерживаться, девушка не сумела скрыть удивление и испуг. Однако как только ей стало ясно, что Шарлотта их заметила, она постаралась скрыть эти чувства. Правда, безуспешно. Юная леди вздрогнула, словно увидев что-то отвратительное:

– Какой ужас!

– Ужасное, хладнокровное убийство, – согласилась ее собеседница и сжала кулаки, лежавшие на коленях, но так, чтобы Джастина этого не заметила. – Но зато мы лучше знаем, что последовало дальше. Вошел некто в чепчике и платье горничной, зашел убитому за спину, ударил банкой с солями по голове и, думая, что он без сознания, столкнул его под воду и держал его там.

Мисс Беринг побелела и схватилась за одеяло, словно утопающая за соломинку.

– Неужели… кто-то так и сделал?

– Да, – решительно, без тени сомнения ответила Шарлотта.

– А как… – Джастина проглотила комок в горле, несмотря на все свои старания не показать волнения. – Как вы об этом… узнали?

– Ее видели. Горничную. Во всяком случае, ее туфли. – Миссис Питт еле заметно улыбнулась, однако не торжествуя и не осуждая. – Это были матерчатые синие туфли, простроченные по бокам, на синих каблуках. Горничные такие туфли не носят. Вы сегодня были в этих туфлях за обедом. Они отлично подходят к вашему платью из муслина.

Больше девушка не притворялась. Она слишком уважала себя, чтобы махать кулаками после драки.

– Почему? – спросила Шарлотта. – У вас должно было быть очень веское основание для такого поступка.

Вид у Джастины был совсем опустошенный, словно жизнь в ней замерла навсегда. Всего несколько слов супруги полицейского – но с ними кончились все надежды мисс Беринг, все, о чем она мечтала, чего старалась добиться и уже почти добилась. Ей нечего было сказать в ответ, что могло бы изменить ее положение или что-то вернуть, сохранить, исправить. Она не чувствовала ни гнева, ни злобы и сидела с видом полнейшего смирения и отреченности перед лицом такого абсолютного, всепоглощающего, сокрушительного несчастья.

Шарлотта выжидала.

И Джастина начала рассказывать – тихо, едва слышно, не глядя на собеседницу, теребя в руках вышитый край льняной простыни:

– Моя мать была горничной. Она вышла замуж за испанского матроса. Он умер, когда я была совсем крошечной. Погиб в море. Она осталась без средств к существованию с маленьким ребенком на руках. А так как она вышла замуж за иностранца, против воли семьи, родные отказались от нее. Она брала стирку, чинила одежду, но мы едва сводили концы с концами. Больше она замуж не вышла.

Мисс Беринг улыбнулась странной, иронической улыбкой:

– Я в детстве была некрасивой и слишком смуглой. Меня дразнили цыганкой, «итальяшкой» и еще кое-как похуже. Издевались над формой моего носа. Однако когда я повзрослела, во мне появилось изящество. Я была не похожа на других, и это интересовало… особенно мужчин. Я научилась быть привлекательной, узнала, как вызвать любопытство и сохранить его. Я… – Она старательно отводила взгляд в сторону. – Я научилась льстить мужчинам, доставлять им радость.

Джастина не уточнила, что она под этим подразумевает, но Шарлотта ее поняла.

– И Эйнсли Гревилл был среди этих мужчин? – уточнила миссис Питт.

Девушка резко подняла голову, и глаза ее сердито сверкнули.

– Он был единственным! Но когда положение отчаянное и иначе выжить нельзя, становишься не особенно разборчивой. Берешь того, у кого есть деньги, кто не бьет и не заразит дурной болезнью, по крайней мере. Вы думаете, мне это все нравилось?

Она ощетинилась, словно Шарлотта уже начала ее осуждать.

– Ах вы, бедняжка! – заметила миссис Питт с легким сарказмом.

На мгновение в глазах мисс Беринг вспыхнул яростный огонек, но ее гостья была далека от мысли, что ей может угрожать опасность. Она совершенно позабыла о том, что всего несколько дней назад эта девушка покушалась на жизнь человека и ей не удалось его убить только потому, что он был уже мертв. И что еще десять минут назад она думала, что покушение ей удалось.

Шарлотта взглянула на великолепные кружева, которыми была обшита ночная рубашка Джастины. Эта рубашка была неизмеримо красивее, чем ее собственная, и гораздо дороже.

– Мне нравится ваша сорочка, – заметила она сухо.

Мисс Беринг покраснела.

И снова несколько минут они сидели молча. Наконец Джастина снова подняла взгляд:

– Вы все правильно говорите… но начать надо с того, что иначе я бы не выжила. А затем я полюбила роскошь, которую теперь уже могла себе позволить. Если вы были когда-то бедной, жили в голоде и холоде, вы всегда будете ощущать страх и бояться завтрашнего дня. Я всегда думала оставить такую жизнь, найти респектабельное занятие. Но… только вот никак не наступал подходящий для этого момент.

– Так почему же вы убили Эйнсли Гревилла? Вы так сильно его ненавидели? Зачем?

– Нет, я не очень сильно ненавидела его, – раздраженно ответила девушка, и в ее черных глазах промелькнуло презрение. – Хотя да, я ненавидела Эйнсли, потому что он презирал меня… как, впрочем, вообще всех женщин, – добавила она со злой усмешкой. – За исключением тех моментов, когда ему было не до нас. В каком-то отношении он был типичным мужчиной, который нуждается в женщинах и в то же время питает к ним отвращение. Но я убила его потому, что он рассказал бы обо мне Пирсу. О том, что я собой представляю, чем я была…

– А это для вас имело значение? – Шарлотта задала такой вопрос без всякого вызова, а просто из любопытства.

Джастина закрыла глаза.

– Да… это было для меня важнее всего в мире. Я люблю Пирса… и хотела быть с ним не потому, что решила покончить с занятием… шлюхи. – Она заставила себя выговорить это слово, и по лицу ее было видно, что оно причинило ей боль, как удар ножа. – Я люблю его, потому что он добрый, с ним интересно и он великодушен. У него есть надежды и опасения, которые мне понятны, мечты, которые я могу разделить, и мужество, чтобы стремиться к их осуществлению. И он любит меня. Главное, что он меня любит.

Она говорила с таким напряжением, что ее голос надорвался от усилия не потерять над собой контроль.

– Вы представляете, что с ним было бы, услышь он подобную новость? Вы можете вообразить такую сцену… Эйнсли потешается над ним и сообщает, что его драгоценная обожаемая невеста была шлюхой его отца? И ведь ему бы такая сцена доставила удовольствие! Он мог быть очень жестоким.

Она вцепилась пальцами в край простыни:

– Ему было не по нраву чужое счастье, особенно близких ему людей, потому что они обладали тем, чего у него не было. Эйнсли не мог быть счастлив ни с одной женщиной, потому что не умел любить. Он не позволял себе нежности и не видел ее в других. Этот человек во всех видел только свое отражение, у каждого пытался найти слабое место, чтобы его использовать, и всегда старался уязвить первым, прежде чем на него нападут и причинят ему боль.

– Да, вы действительно его ненавидели, правда? – спросила Шарлотта, чувствуя, что слова Джастины продиктованы не только ненавистью, но еще и знанием, что собой представлял Гревилл, и трезвым размышлением.

Мисс Беринг встретила ее взгляд:

– Да, ненавидела, и не только за то, как он поступил со мной, но и за такие же отношения со всеми остальными. И, наверное, для меня он стал олицетворением мужчины. Итак, что вы теперь предпримете?

Миссис Питт ответила не сразу, но в конце концов высказала только что сложившееся у нее мнение:

– Вы его не убили, но это вышло случайно. Вам просто, если угодно, повезло. Вы хотели убить!

– Да, знаю. Что же вы теперь намерены делать? – повторила Джастина.

– Я не знаю, как определить преступление, когда нападают на мертвеца. Но, наверное, состав преступления тут есть.

– Если… если мистер Питт собирается меня арестовать… – Мисс Беринг прерывисто вздохнула.

Она не заплакала. Может быть, слезы придут позже, когда она останется одна, все окончится и впереди будут только угрызения совести. Но пока девушка опять взяла себя в руки и продолжала:

– Если мистер Питт намерен меня арестовать, то, пожалуйста, могу ли я сама пойти и рассказать Пирсу, за что? Думаю, я бы… по крайней мере…

Она снова замолчала. В светильнике мягко шипел газ. Больше во всем доме не раздавалось ни звука.

– Но я не уверена, что смогу, – закончила Джастина.

Это был крик отчаяния. Девушка съежилась. Да, она действительно была очень хрупкой, очень тоненькой, а теперь вся напряглась, и каждый ее мускул, наверное, свело судорогой. Можно было подумать, что ее пронзила сильная физическая боль.

– Нет, сможете, – заверила ее Шарлотта. – Да, это, наверное, будет ужасно, но если вы не расскажете ему все сами, то будете потом всю жизнь жалеть. Даже если все рухнет, соберитесь с духом.

Джастина внезапно рассмеялась. Это был горький смех, скорее истерический.

– Вы так легко обо всем говорите! – фыркнула она. – Но это не вам придется стоять лицом к лицу с единственным мужчиной, которого вы любите. Возможно, он вообще единственный человек на свете, которого я люблю, кроме матери, а она уже умерла… И теперь мне надо сказать ему, что я шлюха и способна на убийство и не убила его отца только потому, что какой-то сумасшедший ирландец добрался до него первым…

– Вы предпочитаете альтернативу? – мягко возразила миссис Питт. – Чтобы кто-то рассказал ему все вместо вас? Давайте это сделаю я, если хотите, но только вы должны меня убедить, что сами этого не сможете.

Мисс Беринг сидела молча, не сводя с нее взгляда.

– Чего вы хотите? – повторила Шарлотта. – Отсрочку? Но ведь время ничего не изменит. Однако, если хотите, я подожду.

– И ничего не изменится, нет? – заговорила девушка спустя минуту-две. – Я не могу проснуться и узнать, что весь наш разговор – кошмарный сон?

Ее собеседница улыбнулась:

– Может, это мне надо проснуться – и тогда окажется, что его ударила по голове Кезия или одна из горничных… – Она пожала плечами. – Или, возможно, проснется Красный король, и все мы исчезнем.

– Что? – не поняла мисс Беринг.

– Это из «Алисы в Зазеркалье», – объяснила Шарлотта. – Предполагалось, что там всех действующих лиц видит во сне Красный король.

– И его нельзя разбудить?

– Нет.

– Ну, тогда я пойду к Пирсу и все ему расскажу.

Миссис Питт еле заметно улыбнулась, но ничего не ответила. Джастина встала с постели, на минуту заколебалась, словно решаясь, одеться ли ей как следует, в платье, или не стоит, а потом надела халат. Затем подошла к туалетному столику, взяла щетку и замерла со щеткой в руке, глядя на свое отражение в зеркале. Она была бледна от страха и потрясения и казалась очень усталой. Волосы выбились из ее заплетенной на ночь косы.

– Я бы не стала, – сказала Шарлотта, прежде чем осознала, что не должна именно сейчас оказывать влияние на какое-либо решение девушки.

Джастина положила щетку и посмотрела на нее:

– Вы правы. Сейчас не время для тщеславия и вообще для заранее продуманных действий.

Она прикусила губу. Руки у нее чуть заметно дрожали.

– Вы пойдете со мной? – спросила она внезапно.

Миссис Питт удивилась:

– А вы уверены, что этого хотите? Это ведь самый личный разговор в жизни из всех, что вам доводилось или доведется вести.

– Нет, я в этом не уверена. Если бы я могла придумать что-нибудь еще, я бы это сделала. Но присутствие другого человека позволит сохранить разумный тон… и честность. Сейчас не время пускать в ход эмоции. Это не даст нам сказать того, о чем мы потом пожалели бы или сказали иначе.

– Вы действительно так считаете?

– Да. И, пожалуйста, идемте, а не то я утрачу мужество!

Шарлотта больше не возражала. Она поднялась, вышла вслед за Джастиной в коридор и зашагала к расположенной рядом комнате Пирса. Мисс Беринг остановилась, глубоко вздохнула и постучала.

Дверь отворилась, и в коридор выглянул Гревилл-младший. Вероятно, он только что лег и не успел еще заснуть, что, учитывая события вечера, было неудивительно.

Сначала молодой человек увидел свою невесту.

– Что-нибудь случилось? – спросил он, сразу встревожившись. – Ты заболела?

Его лицо даже в тусклом коридорном свете было полно заботы и участливости.

– Да, – с иронией ответила девушка, – мне необходимо с тобой поговорить. Сожалею, что так поздно. Но завтра утром у меня точно будут другие заботы.

– Я сейчас оденусь. – Юноша хотел уже вернуться в спальню, как вдруг увидел Шарлотту. – Миссис Питт!

– Мне кажется, будет лучше, если мы войдем, – решительно сказала та. – Мы можем посидеть в гардеробной.

– Но она очень маленькая, и у меня нет… трех стульев, – заколебался Пирс.

– В данных обстоятельствах это едва ли имеет значение, – пробормотала Шарлотта, направляясь в комнату и подавая пример молодой паре. – Мы же не хотим разбудить еще кого-нибудь, разговаривая в коридоре? Или говорить экивоками?

– А в чем дело? – Гревилл старался скрыть свою тревогу. Он был очень бледен и, казалось, падал с ног от усталости. Под глазами у него залегли тени, похожие на синяки, пряди волос в беспорядке падали на лоб и торчали на макушке. – Что случилось, миссис Питт? Еще кто-нибудь… мертв?.. Да?

– Нет, – быстро разуверила его Шарлотта, хотя сам он, наверное, предпочел бы последнее, если б мог заранее знать, что сейчас услышит от Джастины. – Пожалуйста, сядьте. Я могу и постоять.

Уже несколько напуганный, юноша послушно сел и повернулся к мисс Беринг. Та села на второй стул, а миссис Питт отошла к плохо освещенной стене. Горела только одна лампа. Пирс, очевидно, зажег ее перед тем, как открыть дверь.

Джастина посмотрела на Шарлотту и начала:

– Пирс, мы не знаем, кто убил твоего отца, сломав ему шею. Думаю, это кто-то из ирландцев, но не знаю, кто именно. – Голос ее почти не дрожал. У нее явно была очень сильная воля. – Но это я ударила его по голове банкой с солями и столкнула под воду.

И она замолчала, ожидая ответа.

Но ответом ей была тишина. Слышно было только слабое шипение газа.

Дважды Гревилл-младший открывал рот, словно желая заговорить, и понимал, что ничего не может сказать. Поэтому Джастине не оставалось ничего другого, как продолжать. Говорить ей было тяжело, и голос у нее стал хриплым. По тому, как напряглись у нее спина и плечи, Шарлотта поняла, что если поначалу девушка и надеялась на благополучный исход разговора, то сейчас распростилась с этой надеждой. Она говорила, понуждаемая отчаянием.

– Я хотела его убить, – рассказывала мисс Беринг без всякого выражения. – Мне это не удалось, но только потому, что он был уже мертв. Я была его любовницей… Из-за денег… и он собирался тебе об этом рассказать.

Она улыбнулась с горькой насмешкой над самой собой.

– Я думала, что не смогу этого пережить. Я все еще люблю тебя, и я хотела, чтобы ты меня любил, хотела этого больше всего на свете. А ведь если б он тебе рассказал, я бы легче это перенесла, чем вот сейчас, когда я сама тебе обо всем рассказываю, и не только о том, чем я занималась, но и о попытке убийства. Я сожалею, очень сожалею, что так поступила с тобой. И ты никогда не поймешь, до чего я сейчас расстроена…

Молодой человек посмотрел на нее так, словно никогда прежде не видел.

Она ответила ему прямым взглядом – молчаливым и немигающим.

Шарлотта замерла на месте. Она бы почувствовала себя чрезвычайно навязчивой, если бы кто-нибудь из этих двоих обратил на нее сейчас внимание.

– Зачем? – спросил Пирс с болезненно искаженным лицом, неспособный понять то, что он сейчас услышал. – Почему ты вела… такой образ жизни?

На этот раз Джастина не стала употреблять слово «шлюха», но если и хотела как-то оправдаться, то преодолела искушение. Миссис Питт так и не узнала, помогло ли девушке в этом ее присутствие или что-то другое.

– Сначала для того, чтобы выжить, – ответила мисс Беринг тихо и монотонно, словно боялась выразить обуревавшие ее сильные чувства. – Мой отец погиб в море, и у нас с матерью не было никаких средств к существованию. Мамина семья отреклась от нее за то, что она вышла замуж за иностранца. Они не желали нам помогать – хоть чем-то. А позже я привыкла к хорошим вещам, теплу, уюту, а потом и к роскоши, и к свободе от беспокойства, что буду есть и где жить на следующей неделе.

Она сделала паузу, глубоко вздохнула и продолжила:

– Я знала, что долго это продолжаться не может. Женщины стареют и становятся ненужными. После тридцати много не заработаешь, и уж тем более после тридцати пяти. Поэтому я хотела накопить денег и купить себе какое-нибудь дело. Я все время хотела расстаться со своим образом жизни, но продолжать было так легко и просто… И так тянулось до нашей встречи в театре. Я полюбила тебя и поняла, какую цену заплатила за свое благополучие. Со дня нашей встречи у меня все изменилось.

Она не стала распинаться, убеждая своего любимого, что говорит правду. А он все сидел молча, слегка вздрагивая, словно от физического потрясения.

Проходили минуты – пять, десять, четверть часа… Никто не двинулся и не произнес ни звука.

Шарлотта, несмотря на халат, окоченела от холода. Но она не смела, не должна была нарушать молчание. Джастина не смотрела на нее, не пыталась дать ей знать взглядом, что ждет от нее вмешательства.

Наконец Пирс перевел дыхание.

– Я… – начал он и покачал головой. – Я не могу…

Вид у него был глубоко несчастный, потерянный. Молодой человек был слишком сильно ранен, чтобы выразить свою мысль связно.

– Я… очень сожалею, – выговорил он наконец. – Но мне нужно время… подумать…

– Конечно, – быстро, странно ровным тоном ответила мисс Беринг. Это было признание, что она проиграла и что внутри нее что-то отмерло навсегда.

Она встала и наконец взглянула на Шарлотту.

– Спокойной ночи, – сказала девушка, и это соблюдение формальной вежливости было одновременно и нелепым, и очень понятным. А что еще можно было сказать? Она пошла к двери, а Пирс беспомощно глядел, как она уходит.

Миссис Питт последовала за ней и плотно закрыла за собой дверь. Они вернулись в комнату Джастины. Шарлотта не знала, хочет ли та остаться в одиночестве или, наоборот, боится этого, и в итоге не решилась ее оставить. Девушка, должно быть, была в отчаянии, поэтому ее спутница без разрешения вошла в комнату следом за ней.

Мисс Беринг шла, как в кошмарном сне, не понимая, кто она и где находится. Она ударилась об угол деревянной кровати, но только мысленно отметила про себя, что ей больно, после чего упала на постель. Она была слишком оглушена горем, чтобы плакать.

Шарлотта плотно закрыла дверь и подошла к Джастине. Она ничего не могла сказать ей в утешение. Было бы нелепо и жестоко говорить, что, может быть, еще не все потеряно, – и строить какие-то благие предположения. Все было сделано так, как надо, поскольку это касалось Пирса, человека, которого мисс Беринг любила, но теперь все уже отошло – в прошлое. Миссис Питт не знала, как Джастина расценит прикосновение, утешит ли оно ее или покажется ей бесцеремонным, но, повинуясь инстинкту, все-таки села около девушки на постель и обняла ее.

Минут пять они сидели неподвижно. Мисс Беринг вся оцепенела, замкнувшись в своей непреходящей боли. Затем она немного расслабилась и прижалась к плечу Шарлотты. Ее рана не стала от этого менее болезненной, но девушка, по крайней мере, согласилась разделить свою боль.

Миссис Питт понятия не имела, долго ли они так сидели. Она опять закоченела: тепло ей было только там, где к ней прижималась Джастина. Рука у нее затекла, и ее стало покалывать. В конце концов, когда это ощущение стало невыносимым и мышцы начали судорожно подергиваться, Шарлотта заговорила:

– Попытайтесь немного уснуть. Я побуду с вами, если вам так будет лучше, или, если хотите, уйду.

Джастина медленно повернулась к ней.

– Как это эгоистично с моей стороны… – сказала девушка. – Сижу здесь, словно в мире, кроме меня, никого больше нет. А вы, наверное, смертельно устали. Извините.

– Нет, я не устала, – солгала миссис Питт. – Так вы хотите, чтобы я осталась? Я ведь и здесь могу тоже поспать.

– Пожалуйста… – Мисс Беринг заколебалась. – Нет, это глупо. Не можете же вы оставаться со мной все время! Я сама во всем виновата.

– Да, мы все сами виноваты в большинстве своих несчастий, – честно признала Шарлотта, – но от этого нам не становится менее больно. Ложитесь, вам надо согреться. И, может быть, вам тогда удастся немного поспать.

– Может быть, вы тоже ляжете? Под одеяло? Ведь иначе вы совсем замерзнете!

– Да, конечно, лягу.

Миссис Питт устроилась рядом, и Джастина выключила лампу. Они лежали молча. Шарлотта не знала, сколько прошло времени, но в конце концов не выдержала и провалилась в сон.

Потом она вздрогнула и проснулась от стука в дверь. Молодая женщина не сразу сообразила, что рядом с ней лежит Джастина, а не ее муж Томас, и лишь спустя несколько мгновений припомнила, что произошло и почему она оказалась в чужой комнате.

Она выскользнула из-под одеяла. На ней все еще был халат – миссис Питт не озаботилась снять его, когда легла в постель. Шатаясь, она ощупью пробралась к двери, так как еще даже не начало светать и было совсем темно.

Это был Пирс. Он стоял в коридоре в желтом свете газового рожка. Вид у него был измученный, загнанный, словно он всю ночь шагал из угла в угол, но смотрел юноша прямо и твердо.

– Входите, – прошептала Шарлотта и пропустила его в комнату.

Джастина медленно села на кровати, протянула руку к свече и зажгла ее. Миссис Питт закрыла дверь. Пирс подошел к постели и сел, повернувшись к мисс Беринг, словно на время совсем позабыв, что они не одни в комнате.

– Знаете, сначала я думал, что это сделала мама, – сказал молодой человек с кривой, вымученной улыбкой. – Она имела для этого вполне обоснованные причины. Или что это Долл Эванс. У нее причины были даже более обоснованными. Бедняжка Долл…

Джастина пристально глядела на него, словно пытаясь что-то отыскать в его глазах. Отчаяние ночи внезапно сменилось вспыхнувшей внезапно надеждой, почти столь же болезненно отдающейся в сердце.

– Но разве ты не заметил? – спросила она тихо. – Ее любит Уилер, и, может, уже давно. Только она думала, что после ее истории с Гревиллом он не захочет иметь с ней никаких отношений.

– Почему же? – судорожно рассмеялся Пирс. – Это была не ее вина. Нельзя любить кого-то до умопомрачения – и вдруг изменить свои чувства в одночасье, если любимый человек недотягивает до идеального образа, созданного твоим воображением. – Он не отрываясь смотрел на девушку. – Если ты кого-то любишь, то хочешь, чтобы этот человек был из плоти и крови, как и ты сам, хочешь, чтобы он мог позволить себе глупости и злиться, быть жадным и даже совершать ужасные ошибки, но сохранять мужество и желание снова встать на ноги. Любить – это уметь понимать, а значит, и прощать. И я не считаю, что Уилеру стоит прощать Долл.

Джастина взглянула на Гревилла-младшего, и среди кромешной тьмы, в которой она находилась, для нее блеснул свет надежды.

– Достойные и смелые слова, – прошептала она. – Ты думаешь, мы тоже так сумеем?

– Не знаю, – ответил Пирс откровенно. – А у тебя хватит на это силы духа? Как ты думаешь, оно того стоит? Или ты предпочтешь не рисковать и оставить все как есть?

Девушка в первый раз за все это время опустила глаза.

– Я не думаю, что у меня появится такая возможность… хотя я была бы ей рада. Меня во многом можно упрекнуть, но я не трусиха. Я ничего другого на свете не хочу, только быть с тобой. Это было бы для меня самым лучшим – получить второй шанс.

– Ну тогда… – начал молодой человек, наклонившись вперед и взяв ее руки в свои.

Но она отняла их.

– Нам не позволит этого мистер Питт. Я повинна в преступлении… пусть и не в том, которое собиралась совершить, но все равно это преступление. Утром он меня арестует, наверное. А если не завтра, то позже, после того как найдет настоящего убийцу и установит обстоятельства смерти мистера Макгинли.

– Может быть, он и не станет вас арестовывать, – вмешалась Шарлотта. – Да, с точки зрения закона это преступление, конечно, но не такое уж значительное по своим последствиям… – Она взглянула на Пирса. – Если, конечно, вы, как ближайший родственник погибшего, не предъявите обвинения в осквернении тела… Не знаю, как поступит Томас. И о Телмане ничего не могу сказать заранее. Понятия не имею, на чем они порешат.

Гревилл впился в Шарлотту взглядом, широко раскрыв глаза:

– Что они могут с ней сделать? Осудить на несколько месяцев тюрьмы в худшем случае… – Затем он снова обернулся к Джастине: – Ну, столько-то времени мы сможем подождать!

Девушка склонила голову:

– Не будь смешным! На какую медицинскую практику ты сможешь рассчитывать при жене, которая побывала в тюремном заключении, не говоря уже о том, что она оскверняет мертвые тела?

Пирс замолчал, пытаясь найти весомое возражение.

– Да, у вас не будет ни одного пациента, – подтвердила миссис Питт, хотя ей ужасно претил такой реалистический взгляд на вещи. – Вам придется уехать из страны, возможно, эмигрировать в Америку… – Мысль эта показалась ей неожиданно привлекательной. – И тогда у вас не будет риска встретить кого-нибудь из прежних знакомых, – повернулась она к мисс Беринг.

Та улыбнулась:

– Как вы точно выражаете свои мысли. – Затем она опять обратилась к Пирсу: – Нет, мой дорогой, ты не можешь жениться на осквернительнице трупов, да к тому же еще и шлюхе. – Она намеренно унизила себя, прежде чем это сделал бы ее любимый. – Независимо от того, что эта шлюха очень необыкновенная и дорогостоящая особа.

А потом она вдруг засмеялась:

– Правда, я знаю многих уважаемых дам, титулованных и богатых, отличающихся в высшей степени разнузданной моралью! Они тоже шлюхи, только им платят подарками, а не деньгами, вот и вся разница. И я не понимаю, зачем они это делают. Ведь им не надо зарабатывать на пропитание. У них самих полно денег. Они занимаются этим от скуки. Наверное, это еще одно различие между любителями и профессионалами… – И она закончила издевательским тоном: – Купля-продажа – такое вульгарное занятие, право.

Теперь рассмеялись уже все трое, но в их смехе слышались почти истерические нотки.

– В Америку, – сказал Пирс, поглядев на свою невесту, а потом на Шарлотту.

– В Америку, – подтвердила Джастина.

– Но что будет с вашей матерью? – спросила миссис Питт. – Что, если она будет в вас нуждаться?

– Во мне? – удивился молодой человек. – Но я никогда не был ей нужен.

– А если это Падрэг Дойл убил вашего отца и Лоркана Макгинли?

Лицо Гревилла омрачилось, и он опустил глаза.

– Да, это вполне возможно, не так ли?

– Да, – кивнула Шарлотта. – Такое впечатление, что это или он, или Фергал Мойнихэн; но, честно говоря, не думаю, что у Фергала хватило бы на это смелости.

Пирса как будто немного позабавила ее откровенность, хотя юмор этот был, пожалуй, кладбищенским.

– Да, я тоже так считаю, – согласился он. – Но у дяди Падрэга смелости хватило бы. И для этого у него было много причин, во всяком случае, из-за его отношения к моему отцу. Но я в Англии не останусь, так что если мама не захочет вернуться к своей ирландской родне, к Дойлам, которые ее, наверное, с радостью примут, то ей лучше уехать с нами в Америку. Мне кажется, условия жизни на Диком Западе для нее не очень подходят, но нам всем придется напрячь силы. И, во всяком случае, там очень нужны врачи, а жителям границы будет безразлично, ирландцы мы, англичане или полукровки. И наши религиозные убеждения их тоже не взволнуют. А кроме того, там действительно нет большого риска повстречаться со старым знакомыми, особенно если мы обоснуемся на границе.

Сделав паузу, он продолжил немного тише и глуше:

– Но мы станем бедными. Того, что у меня есть, надолго не хватит. А там, на границе, докторам платят немного, и пройдет немало времени, прежде чем местные жители привыкнут ко мне и станут обращаться за помощью. Придется тяжко работать. Не будет никаких роскошеств, которые мы здесь воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. И уж точно – никаких слуг, кебов, умных пьес в театрах, музыки и книг. И климат будет потяжелее. И могут быть даже враждебно настроенные индейцы… Да много чего будет не так, как здесь. Джастина, ты все еще желаешь туда уехать?

Его любимая явно разрывалась между надеждой и ужасами неизвестности, трудностями тяжелой и опасной жизни; между старым миром – и новым, может быть, прекрасным, но совершенно незнакомым. Но третьего было не дано. И она кивнула – медленно, но с безграничной решимостью.

– Однако мы должны еще хоть что-то сказать твоей маме, – заметила девушка.

Ее жених кивнул:

– Да, конечно. Но не сейчас. Давай посмотрим, что мистер Питт предпримет насчет дяди Падрэга и что он… решит…

Шарлотта вышла на середину комнаты.

– Скоро рассвет, встанут горничные. – Она взглянула на Пирса. – Думаю, нам надо разойтись по своим комнатам и постараться собраться с силами для предстоящего дня. Нам потребуются все наши силы, и мужество, и ум.

– Разумеется. – Пирс подошел к двери и предупредительно открыл ее для миссис Питт. Потом он повернулся и взглянул на Джастину. Они обменялись взглядом, в котором сквозило облегчение.

– Спасибо вам, – сказала мисс Беринг обоим своим ночным гостям, а затем посмотрела на Пирса. – Я знаю, нам предстоит еще очень-очень долгий путь, даже если я не буду привлечена к суду. Я должна доказать тебе, что могу быть такой, какой хочу. Нет смысла еще и еще раз повторять, как глубоко я обо всем сожалею. Но я докажу, что раскаиваюсь, и не устану доказывать это каждый час, каждую неделю, пока ты не поверишь мне.

Шарлотта и Гревилл-младший вышли, обменялись взглядами и отправились каждый своей дорогой.

Добравшись до своей комнаты, Шарлотта увидела слабый свет в гардеробной, однако в спальне было темно. Она уже хотела потихоньку снять халат и прокрасться в постель, когда раздался какой-то звук. Женщина резко обернулась и увидела Томаса. Лицо у него осунулось от напряженного ожидания.

– Где, черт возьми, ты была?! – воскликнул он, сильно обеспокоенный.

На миссис Питт нахлынуло ощущение глубокой вины. Она даже не поспешила сразу объяснить, где пропадала все это время.

– Прости, – сказала она, ужаснувшись своей беспечности. – Я была всю ночь у Джастины. Она была так… сокрушена всем случившимся. И обо всем рассказала Пирсу. Он не спал после этого всю ночь. Это, конечно, учитывая все обстоятельства, совсем ничтожный отрезок времени, но, мне кажется, что все у них наладится. – Она шагнула к мужу. – Прости, Томас, я не подумала…

– Да, – подтвердил он, – ты действительно не подумала. Она ведь пыталась убить Гревилла. И от этого обвинения ты ее защитить не сможешь.

– И что же ты намерен делать? Арестовать ее за попытку убить мертвого? Да, это, конечно, преступление, но разве оно имеет существенное значение? Я хочу сказать… – Женщина покачала головой. – Я знаю, что это все равно имеет значение, но разве это кому-то поможет, если возбудить против нее судебное преследование?

Суперинтендант молчал.

– Томас… она понесет наказание. Она не сможет остаться в Англии и знает это. Она хочет бросить прежнюю жизнь, и они с Пирсом уедут в Америку, на Запад, где ее никто не знает.

– Шарлотта… – Вид у полицейского был измученный и очень грустный.

– Ты не сможешь помешать ему жениться на ней… он так хочет. И она все ему рассказала…

– Ты уверена?

– Да, я ходила вместе с ней. Не знаю, как все сложится, плохо или хорошо… Может быть, им будет трудно многие годы. Но он хочет попытаться… начать с нею новую жизнь. Ты не можешь… сделать вид, что ничего про нее не знаешь? Ну, пожалуйста?

Шарлотте пришло на ум добавить кое-что насчет Юдоры и о том, как много может значить для нее, если все будет в порядке, но она отбросила эту мысль как недостойную. Это ее отношения с Томасом, и Юдора Гревилл тут ни при чем.

– Для них и так все будет очень и очень тяжело, – сказала она вместо этого. – Ведь они должны будут оставить все, что у них есть, забыть свой привычный образ жизни. С собой они смогут увезти только свою любовь, свое мужество и чувство вины.

Томас наклонился и поцеловал жену долгим и очень нежным поцелуем, за которым последовал еще один, а потом и еще.

– Иногда я и понятия не имею, что творится у тебя в голове, – заметил он удивленно.

Шарлотта улыбнулась:

– А это кое-что да значит, правда?

Проснувшись, Грейси не сразу вспомнила о том, что случилось накануне, – об этой странной, словно вспотевшей свече в комнате Финна и о том, как он посмотрел, когда она дотронулась до нее… И о виноватом выражении на его лице, подсказавшем ей, что это такое, и о последовавшей за этим его злости, когда она убежала, и о его аресте. Ей трудно было сразу перемениться в своих эмоциях. Слишком жива была память о сладости их первых встреч. Невозможно выключить чувство, словно лампу, особенно если это чувство так глубоко закралось в душу.

Горничная встала, умылась и оделась. Ей было все равно, как она выглядит. Достаточно быть чистой и опрятной – вот и всё, для работы сойдет. Быть хорошенькой ей больше не для кого. А ведь только вчера это значило так много…

Она сошла вниз и увидела Долл Эванс. На губах этой девушки блуждала какая-то загадочная улыбка, и Грейси нашла в себе силы порадоваться за Долл.

В столовой для слуг она встретила Гвен. Та хотела успеть выпить чаю, перед тем как отнести Эмили горячую воду для мытья.

– Жалко, что так получилось с Финном, – сказала хозяйская горничная, слегка покачав головой, – он казался таким приятным парнем! Но очень хорошо, что все кончилось для тебя сейчас, а не потом. Когда-нибудь ты еще найдешь порядочного человека и забудешь обо всем этом.

Грейси понимала, что девушка желает ей добра, но это ее не утешало. Боль одиночества была все так же сильна и ощущалась даже глубже и острее, потому что теперь о ней знали другие. Лучше, конечно, когда тебе сочувствуют, а не злорадствуют. Но удивительно, как ранит доброта! Так сильно, что даже хочется сесть и заплакать…

– Ага, так оно, должно быть, и станется, – ответила Грейси – не потому, что была согласна, а просто чтобы не продолжать разговор. Она налила себе чаю. Горячая жидкость поможет ей согреться изнутри; к тому же это хоть какое, но занятие – все лучше, чем без толку стоять и разговоры разговаривать… Может, Гвен пойдет относить воду своей госпоже – тогда и она себе наберет, для Шарлотты.

– Все будет в порядке, – продолжала Гвен, – ты девушка разумная, и место у тебя хорошее.

Сердце у разумных девушек болит не меньше, чем у глупых, подумала Грейси, однако вслух ничего не сказала.

– Ага, – ответила она рассеянно, потихоньку отхлебывая чай – слишком уж он был горячим. – Спасибо, – добавила девушка, чтобы собеседница не подумала, будто ей слишком досадно.

Гвен поставила чашку на место и ушла, быстро похлопав расстроенную служанку по руке.

Грейси опять прихлебнула чай, не ощущая вкуса. Пора было нести воду Шарлотте. И, наверное, надо взять побольше, чтобы и для мистера Питта хватило. Вряд ли можно ожидать, что ему принесет воды Телман.

Но чай был все-таки чересчур горячим, и она допила чашку только до половины, когда отворилась дверь и вошел Телман. Вид у инспектора был хуже некуда, словно он полночи не спал, а когда спал, то видел кошмарные сны. В другое время Грейси ему бы посочувствовала, но сейчас ее слишком донимала собственная боль.

– Не хотите чаю? – предложила она, показывая на чайник. – Только что заварили. А вид у вас как у кошки драной.

– А я себя так и чувствую, – ответил Телман и пошел за чайником. – Не спал бог знает до какого часу!

Казалось, он хотел еще что-то сказать, но потом вдруг передумал.

– Из-за чего? – Грейси передала ему молоко. – Заболели?

– Нет, – ответил полицейский и отвел взгляд в сторону.

Несмотря на поглощенность своими безрадостными раздумьями, девушка почувствовала неладное. Наверное, что-то еще случилось с Финном! Она боялась, как бы еще чего не вышло, и сердце у нее при этом больно сжалось, но в то же время горничная отчаянно хотела, чтобы мистер Питт наконец разгадал загадку обоих убийств. Он должен ее разгадать! Ее преданность суперинтенданту была для Грейси самым главным в жизни. Именно поэтому она все-таки рассказала ему о динамите, хотя предпочла бы совсем не говорить на эту тему. Да что там – она предпочла бы вообще не приходить к Финну! Но у нее не было другого выбора. Да и все бы так поступили, любая девушка на ее месте рассказала бы все о любимом человеке – если, правда, не сбежала бы вместе с ним куда глаза глядят…

– Надо теперь воду оттащить, – сказала горничная, заканчивая пить. Чай уже почти остыл. – Миссис Питт, ясное дело, встает.

– Сомневаюсь, – ответил инспектор. – Она, наверное, просыпалась, когда мистер Питт ложился. Думаю, что ей захочется еще поспать.

– Может, оно и так, но лучше я пойду к ней наведаюсь.

Девушке совсем не хотелось оставаться здесь, тем более в обществе Телмана. Она встала и направилась к двери.

– Грейси… – позвал ее полицейский.

Притвориться, что не слышит, служанка не могла.

– Аиньки? – спросила она, не поворачиваясь.

– Тот, кто убил мистера Гревилла, – это человек, привыкший убивать людей. Он сделал это не по злобе, не защищаясь, не из мести и тому подобное. Я хочу сказать… хочу сказать, что если бы это была Долл Эванс, или миссис Гревилл, или еще кто-нибудь из таких же, обиженных им, то понять убийцу было бы можно. Это все равно нехорошо, но у таких преступников есть хоть какие-то смягчающие обстоятельства.

Девушка медленно повернулась к Телману:

– Но это не Долл, я точно знаю, потому что я видела, кто это сделал. Она была пониже Долл. Понятное дело, это миссис Гревилл или миссис Макгинли.

– Нет, не так, – ответил инспектор, и лицо его отвердело. Он не сводил с горничной глаз. – Женщина, которую вы видели, пыталась его убить, но он в это время был уже мертв. Она этого не знала, но у него была сломана шея. Это мы и обнаружили прошлой ночью.

– Сломана? Откуда вы знаете?

– Ну, это не для ваших ушей! И не вздумайте кому-нибудь об этом рассказать, поняли? Это тайное полицейское расследование. Секрет. Не надо мне было об этом рассказывать.

– Так чего же рассказали?

– Я… – Полицейский заколебался, и вид у него стал несчастный. – Грейси, я видеть не могу, как тебе сейчас тяжело!

Телман явно чувствовал себя очень неловко. Его ввалившиеся щеки вспыхнули, как пламя, но он уже не мог остановиться:

– Но я подумал, может быть, тебе нужно знать, что тот, кто убил мистера Гревилла, был профессиональным убийцей. Нельзя убить человека просто так, одним случайным ударом, без долгой практики. – Он был страшно расстроен. – Они думают, что поступают правильно, но это не так, это противоречит всему, во что мы все верим. Нельзя завоевать свободу для одних людей, убивая других только потому, что они, как вам кажется, вам мешают. Каким нужно быть человеком, чтобы так поступать?!

Он был прав. Грейси уже чувствовала это сердцем. Впервые с той минуты, когда она увидела динамит, перед нею блеснул слабый свет, словно впереди отворилась дверь. И эта дверь отворялась все шире.

Да, Грейси не теряла никаких реальных вещей. Она потеряла только мечту. Но мечты иногда значат очень много, и девушка не могла чувствовать что-нибудь еще, кроме своей боли.

– Ага, я знаю, – согласилась она, не глядя на собеседника. – Но все-таки мне надо воду отнести.

– Грейси!

– Что?

– Я хочу… хотел бы, чтобы вам стало лучше.

Горничная пристально поглядела на Телмана: вот он стоит у стола, неуклюжий и такой усталый, что у него даже запали глаза. Подбородок у него торчит, как кулак. Никто не мог бы назвать этого человека красивым, да и просто приятным, но в нем, оказывается, была доброта; это удивило Грейси и даже испугало. Если бы в его словах так явно не сквозила нежность, она бы никогда не поверила, что не безразлична ему. Однако сейчас это так ясно выражалось на его лице!..

– Ага, – сказала девушка тихо, – да, ясно дело, хотите, и это очень любезно. Но я… я пойду отнесу воду. Она уже всенепременно проснулась.

– Я отнесу, – предложил полицейский, – а то ведь тяжело.

– Спасибо.

В конце концов, это его же обязанность – носить мистеру Питту воду для умывания. Но напоминать инспектору об этом на этот раз не захотелось.

Телман подошел к двери и придержал ее, пока Грейси не прошла, а потом наполнил кувшины и понес их наверх, шагая рядом с ней, но больше не пытаясь заговорить. Полицейский не знал, что еще сказать, и его спутница прекрасно это понимала. Впрочем, все это не имело значения.

Грейси вошла в комнату Шарлотты, но та не только не ждала ее, а вообще все еще крепко спала, как и предполагал Телман. Она казалась такой усталой, что служанка, увидев ее, не проронила ни звука и даже не отдернула занавески. Она оставила воду в комнате и тихонько выскользнула в коридор. Мистеру Питту, правда, уже пришлось встать, но это дело другое. Телман оставил для него воду в гардеробной, и он прекрасно может помыться, не беспокоя жену. А та когда проснется, то позвонит.

Грейси спустилась вниз. Проходя мимо двери в зимний сад, она взглянула в ту сторону и увидела мистера Мойнихэна и миссис Макгинли, которые стояли очень близко друг к другу и о чем-то откровенно говорили. Это ее не касалось, но девушка все-таки остановилась и прислушалась.

– …но, Айона, не можем же мы так просто разойтись, словно ничего не произошло! – сказал Фергал очень несчастным голосом.

– А как надо? – спросила его собеседница. Лицо у нее было спокойным и печальным и составляло разительный контраст с лицом Мойнихэна, в чем Грейси могла убедиться, приблизившись еще на полшага ко входу в сад. Ирландец был подавлен и растерян, но при этом и раздражен, словно чувствовал себя не только несчастным, но и обиженным.

– Тебе все безразлично? – спросил он запальчиво. – Неужели это значит для тебя так мало? И ты можешь с легкостью сказать «прощай», не пытаясь бороться за то, чего хочешь, и не пролив ни единой слезинки о том, что можешь потерять навсегда? Может быть, мне наши отношения гораздо дороже, чем тебе?

Этот человек явно не хотел услышать подтверждение своим словам, но если бы миссис Макгинли промолчала, он мог бы укорить ее за холодность, измену мечтам и неумение любить.

– Чего ты от меня хочешь, Фергал? – спросила Айона. – Ты знаешь это наверняка? Тебе нужна я или для тебя это все некая романтическая драма, дело, требующее безоглядной борьбы и страданий? А может быть, это предлог больше не сражаться за протестантскую Ирландию, в которую ты уже не веришь?

– О, пожалуйста, не впадай в заблуждение! – ответил Мойнихэн, покачав головой. Он сощурился, и глаза у него потемнели. – Не обманывай себя понапрасну. Я знаю, за какую Ирландию сражаюсь. И никогда своему делу не изменю. Я не преклоню колен перед Римом, кого бы я ни любил и какая бы утрата мне ни грозила. Я не продам своей души за суеверие, за четки и заклинания, не принесу им в жертву заповеди Божьи и чистоту помыслов, им благословенных.

– Так я и думала, – ответила женщина пренебрежительно. – Но считала, что ты понимаешь: я тоже никогда не предам смех, и любовь, и простосердечную веру своего народа за мрачные, устрашающие проповеди Севера с их злобой, поношениями и посулами вечного адского пламени за грехи, о которых постоянно твердят ваши пасторы с кислыми физиономиями. И так как я тебя люблю, то лучше нам расстаться именно сейчас, когда у нас еще живы в памяти хорошие минуты, проведенные вместе, и мы еще не начали причинять боль друг другу и радоваться этому. Я хочу вспоминать тебя улыбаясь.

Фергал стоял неподвижно, все еще не в силах преодолеть смятение и растерянность. А еще ему не нравилось, что миссис Макгинли сама все решила, вырвав у него из рук инициативу.

Айона смотрела на него еще мгновение, а потом отвернулась и пошла к двери, ведущей в холл.

Грейси пришлось отскочить, чтобы потом продолжить свой путь с чувством собственного достоинства, как будто она ничего не видела и не слышала. Однако весь остаток утра, занимаясь обычными делами, она думала об этом разговоре. Так легко иногда влюбиться – и так мучительно трудно забыть очарование, восторг и те краски, которые любовь придает всему окружающему. Не всегда подобное чувство выдерживает испытания на честность и какие-либо невзгоды, если они не совсем мимолетные. Бывает иногда верность ради верности, идущая не от души. А бывает любовь ради любви, и это обычно проще понять… Это, наверное, и чувствовал мистер Мойнихэн, потому он и сердился. И ощущал себя обиженным – из-за того, что мимолетная страсть не перешла во что-то более длительное и постоянное. А миссис Макгинли это все понимала. Она была достаточно умна, чтобы прекратить отношения, когда о них еще можно будет вспоминать без разочарования и желчи.

И, может быть, хорошо, что она, Грейси, порвала с Финном Хеннесси, когда еще можно без злости думать об оранжерее с хризантемами и вспоминать прикосновение его губ. Лучше не знать чересчур много обо всем остальном и не думать о пропасти, которая их теперь разделяет. Не все на свете можно объяснить. Чем больше знаешь, тем хуже оно становится. То, что было в них лучшего, слилось у них в воображении, и на этом все закончилось.

Шарлотта проснулась внезапно, как от толчка. Занавеси на окнах оставались еще задернуты, но, наверное, было уже позднее утро. Питт ушел, и шагов горничных на лестничных площадках не было слышно. Молодая женщина быстро села. В висках у нее стучало, во рту пересохло… Она слишком долго спала, и сон этот был тяжелым, не освежающим. Почему никто ее не разбудил? И где Грейси?

А потом миссис Питт вспомнила о событиях этой ночи – как ее разбудил Томас и они долго все обсуждали, а потом были Джастина и Пирс, и ее собственное участие в их судьбе, и то, как муж сначала сердился и волновался, и его нежное прикосновение после всего…

Не только у Пирса прежний мир лежал теперь вокруг него в развалинах. В каком-то, пусть и менее значительном, смысле Грейси переживала то же самое. Хотелось бы Шарлотте чем-нибудь ей помочь, но она знала, что ничего не может сделать. Такую боль нельзя унять никакими средствами – надо лишь молчать. Никогда не следует убеждать страдающего человека, что все это пустяки, что на самом деле он не страдает и что все к лучшему в этом лучшем из миров. А главное, никогда не надо говорить, что вам известно, что и как он чувствует. Даже если вы испытали то же самое, вы – другой человек. Каждая боль, каждое страдание по-своему уникально и не похоже ни на какое другое.

Шарлотта медленно выбралась из постели, чувствуя себя так, словно у нее прямо сейчас, сию минуту, отвалится голова, если она не будет очень осторожна. Нужно было как-то одеться. Остальные еще не знают, кто убил Эйнсли Гревилла и Лоркана Макгинли, – по крайней мере, официально об этом не сообщали. У женщины сжалось сердце при мысли, что убийцей, уже почти несомненно, является Падрэг Дойл и о горе, которое это известие принесет его близким.

Надо собрать все мужество, чтобы достойно справиться со сложностями, которые при этом возникнут. Юдора будет потрясена. Томас станет разрываться между сочувствием к этой даме, жаждой ей помочь и чувством вины из-за того, что именно ему придется разоблачить убийцу.

Шарлотте очень бы хотелось также сказать Юдоре, что это ее личное горе: пусть она сама справляется с ним как знает. Томас не виноват, что она не сумела создать близких отношений с сыном и что ее муж оказался жестокосердым манипулятором людьми, а брат – убийцей.

Но если быть совершенно честной, то миссис Питт переживала совсем из-за другого – из-за того, что миссис Гревилл умела страдать с изяществом, сохраняя обаяние, и что в своей потребности опереться на кого-нибудь она отбирает у нее, Шарлотты, часть души Томаса. Ту часть, на которую, по мнению жены суперинтенданта, могла претендовать только она сама. И стоило признаться, что мнение это было не очень похвальным.

Вода в кувшинах почти остыла. Может, позвонить, чтобы принесли горячую? Впрочем, можно удовольствоваться и этой, тем более что от холодной она скорее проснется.

Открылась дверь. На пороге возник Питт.

– Проснулась, – вздохнул он, увидев умывающуюся супругу, и тут же нахмурился. – Как ты себя чувствуешь? – Закрыв дверь, подошел к ней. – Выглядишь ужасно.

– Спасибо, – с раздражением ответила Шарлотта, откинув со лба волосы и стараясь нащупать полотенце, не открывая глаз.

Томас подал ей его.

– И не сердись, – осуждающе заметил он, – ты действительно очень плохо выглядишь. Мне и представить страшно, чего это тебе стоило – всех успокаивать и помогать каждому, удерживая его от помешательства. Особенно помогать Эмили.

– Эмили ужасно боится за Джека…

– Знаю. – Полицейский откинул ей волосы со лба. – У нее для этого есть очень серьезные основания.

В дверь постучали. Питт неохотно отозвался. Он думал, что это Грейси, но в комнату заглянул Джек.

– Корнуоллис на телефоне, хочет с тобой поговорить.

Суперинтендант вздохнул.

– В библиотеке, – добавил хозяин дома. Вид у него был сочувственный. Он взглянул на Шарлотту, грустно улыбнулся и последовал за Томасом.

Питт сошел вниз, чувствуя усталость и предвкушая неприятный разговор. Он не может сказать Корнуоллису ничего, что тот хотел бы услышать. И все же это было не так важно. Где-то в глубине души суперинтендант все равно чувствовал облегчение, словно неудобный, саднящий узел вдруг развязался. Нет, он никогда не понимал Шарлотту до конца. И не желал понимать. Иначе ему в конце концов стало бы с ней скучно. Да, он всегда будет желать, чтобы она была более уязвимой, более зависимой от его силы и мнения, более предсказуемой в своих поступках. Но ведь тогда она не была бы такой душевно щедрой, мужественной и честной по отношению к нему, а он не хотел платить такую высокую цену за незначительный эмоциональный комфорт. Его жена не могла быть всем, чем Томас хотел бы ее видеть, как и он сам не мог быть всем для нее. Но и того, что они способны дать друг другу, – предостаточно. Чаша их общего бытия полна искрометной, переливающейся через край живительной влагой. Все остальное – мелочи, не стоящие внимания. Можно о них забыть или научиться жить без них.

Суперинтендант вошел в библиотеку и взял трубку:

– Доброе утро, сэр.

На другом конце раздался внятный голос Джона Корнуоллиса, отчетливо выговаривающего каждое слово:

– Доброе утро, Питт. Как поживаете? Что у вас происходит?

Томас уже безотчетно принял решение, касающееся Джастины.

– Мы тщательно обследовали тело Гревилла, сэр, – ответил полицейский. – Он не утонул. Он был убит очень искусным ударом по шее. Это профессиональный убийца, или, по крайней мере, человек, очень хорошо знающий, как управляться с подобными делами.

– Вряд ли стоит этому удивляться, – разочарованно ответил его начальник. – Это лишь подтверждает то, что мы и так предполагали. Мы не можем задерживать всех этих людей в Эшворд-холле слишком долго. А это значит, что они смогут оставаться там до завтра или, самое позднее, до послезавтра, причем даже это может оказаться мне не по силам. А еще мы не можем больше хранить в тайне то, что произошло. Завтра должно быть опубликовано сообщение о конференции. Я не могу задержать его больше чем на сутки.

– Да, знаю, – ответил Томас тихо. – Я знаю о том, что произошло, больше, чем раньше, но у меня еще нет явных свидетельств того, кто это совершил.

И Питт рассказал Джону о Финне Хеннесси и динамите.

– И вы не сможете еще что-нибудь вытянуть из него, – сказал помощник комиссара полиции, но не с вопросительной, а с утверждающей интонацией, словно и так не сомневался, что именно таким будет ответ Томаса.

– Пока не вытянул, – ответил суперинтендант, но в его сознании затеплился огонек надежды, еще очень слабый, едва различимый.

– А что вы теперь намерены делать? – настаивал Корнуоллис. – Из вашего сообщения непреложно следует, что убийца – или Дойл, или Мойнихэн. Их взгляды и цели могут быть совершенно противоположными. Будь это не так, у нас не было бы на руках ирландской проблемы.

– Да, я все это знаю, – подтвердил Питт, – только я не могу этого доказать – даже себе самому, не говоря уж о суде присяжных. Однако мы можем снова вернуться к бомбе, заложенной в кабинете Джека, и посмотреть, нельзя ли проследить детально все действия Макгинли и узнать, каким образом ему стало известно о динамите. Мы могли бы путем дедукции решить, что именно он узнал, и этого могло бы оказаться достаточно.

– Пожалуйста, сообщите мне об этом сегодня же вечером. Позвоните, даже если ничего нового не узнаете, – проинструктировал его Джон.

– А вы узнали что-нибудь новое о бедняге Денби? – спросил суперинтендант. Он не забыл, с чего все началось, и о том гневе и потрясении, которые тогда испытал.

– Немногое, хотя не думаю, что это как-то поможет, – на этот раз голос Корнуоллиса прозвучал словно бы очень издалека. – Мы работаем над этим, отрядив всех, кого можем. Теперь мы гораздо больше знаем о действиях фениев в Лондоне, чем две недели назад. Но тот человек, который следил за Денби и, как мы думаем, убил его, среди фениев не значился.

– Вы хотите сказать, что он опять уехал в Ирландию?

– Нет… в том-то и дело. Этот человек тоже проник в среду фениев, но он не из их числа. Он узнал кое-что об их планах и о членстве в организации, а потом исчез. Мне кажется, что они так же сильно хотят его поймать, как и мы.

Томас растерялся:

– Тогда кто же он и почему убил Денби?

– Вот в этом суть дела, – ответил помощник комиссара. – Может быть, Денби узнал, кто этот человек, и тот его убил по этой причине, а вовсе не для того, чтобы защитить фениев. Но вам-то это никак не поможет, потому что убийцы Денби в Эшворд-холле нет и вы не могли его видеть. Его внешность невозможно забыть. А ваш преступник – или Дойл, или, с той же долей вероятности, Мойнихэн.

– Да, – подтвердил Питт, – я знаю. Спасибо, сэр.

Он повесил трубку и пошел искать Телмана, которого нашел – очень мрачного – в столовой для слуг.

– Чай есть? – спросил суперинтендант.

– Несвежий, – кисло ответил его подчиненный. Затем, поколебавшись немного, он встал из-за стола. – Пойду принесу.

Через десять минут инспектор вернулся с подносом, на котором стояли чайник, молочник и чашки, а на тарелке лежали саффолкские пышки. Телман поставил поднос на стол, удовлетворенно крякнув. Питт налил себе чаю и остался стоять, зажав в руках дымящуюся чашку и проигнорировав блюдце.

– Надо вернуться опять ко всему, что мы знаем о Макгинли и о том, что тот делал в то утро, когда погиб, – задумчиво сказал он. – Каким образом он узнал, что подложен динамит? Хеннесси ему не рассказывал… а это означает, что камердинер и его хозяин были на разных сторонах… Так мне кажется.

– Это Дойл, – сказал Телман. – Хеннесси работал на Дойла.

– Кстати, Денби был убит не фениями, – тихо заметил Томас. – Мне только что сказал об этом Корнуоллис.

Лицо его помощника сразу же просветлело:

– Они узнали, кто убийца?

– Нет… увы, боюсь, что нет. Они знают только одно – что он не из числа фениев. Он проник в организацию извне, как и сам Денби. И фении жаждут поймать его не меньше нашего.

– А почему он убил Денби?

– Возможно, узнал, кто он такой на самом деле.

– А с какой стороны это может нам оказаться полезным? – спросил Телман и отхлебнул чаю. Напиток был еще слишком горячим, и инспектор принялся покамест за пышку. – Этого человека здесь нет, иначе мы бы его обнаружили. В дом никто не проникал. В этом я уверен. Гревилла убили Дойл или Мойнихэн. И каким-то образом они же подсунули в кабинет динамит. Или же кто-нибудь врет и динамит подложил Хеннесси.

Питт промолчал. В голове у него возникла совсем другая мысль, очень туманная, совсем не ясная.

Телман снова стал пить чай, осторожно прихлебывая и время от времени дуя на жидкость.

Его начальник взял пышку, а потом еще одну. Они были чудесными, хрустящими и только что испеченными в небольшом количестве масла. Затем он осушил чашку.

– Я хочу еще раз допросить Хеннесси, – сказал суперинтендант, окончив чаепитие, – и хочу, чтобы вы при этом присутствовали. И, может быть, нам понадобится еще парочка лакеев. Могут возникнуть неприятности. Я попрошу присутствовать и мистера Рэдли, а также Дойла, Мойнихэна и О’Дэя.

Телман взглянул на него. Глаза его расширились. Он едва не спросил, что затеял Питт, но затем передумал, поставил чашку и пошел исполнять пожелание шефа.

Допрос проходил в библиотеке. Все уселись полукругом. Телман, введя в комнату Финна Хеннесси, снял с него наручники. Тот стоял, высоко, с вызовом подняв голову, и не отрываясь глядел на Питта. Всех остальных он старательно игнорировал.

– Мы знаем, что это вы привезли динамит в Эшворд-холл, – начал Томас. – Вам нет смысла это отрицать, и, надо отдать вам должное, вы и не пытались этого делать. Вы сказали также, что не подкладывали динамит в кабинет мистера Рэдли. И я вам верю. Основываясь на показаниях других, можно сделать вывод, что у вас не было такой возможности. Тогда кто же его подложил?

Юноша улыбнулся:

– Я вам никогда этого не скажу.

– Придется самим это вычислить. – И суперинтендант оглядел присутствующих.

Сначала он взглянул на Фергала Мойнихэна, сидевшего, положив ногу на ногу, и барабанившего пальцами по ручке кожаного кресла. Он был бледен какой-то мучнистой бледностью; ему явно было скучно, и все его раздражало. Около него с нетерпеливым видом сидел Карсон О’Дэй. Его беспокойный взгляд все время перемещался от Питта к Дойлу, потом к Хеннесси и обратно. Он с явным нетерпением воспринимал манеру, в которой Томас вел расследование, и досадовал, потому что не верил в ее эффективность. Падрэг Дойл откинулся на спинку стула, но выражение лица у него было настороженным. У Джека же был просто очень взволнованный вид.

– Это напрасная трата времени! – взорвался О’Дэй. – Вы уже всех опрашивали, уточняя, кто где находился и что делал и кто кого за каким занятием видел. Это, кажется, так элементарно!

– Да, конечно, мы уже всех опросили, – согласился суперинтендант. – И, судя по ответам, для всех присутствующих было невозможно подложить динамит в кабинет. Следовательно, кто-то солгал.

– Мне кажется, одна возможность ускользнула от вашего внимания, – снисходительно сказал О’Дэй. – Динамит мог подложить сам Макгинли. Он вовсе не был героем, старавшимся обезвредить его и спасти всех нас, как уверяет Хеннесси. Он был преступником, подложившим динамит, чтобы уничтожить Рэдли. Только он оказался неловким убийцей и ухитрился взорвать сам себя. Вот решение вопроса, которое все объясняет и подтверждает собранные вами показания. Не правда ли?

– Показания, касающиеся взрыва, – да, – ответил Питт с беспечным видом, внутри, однако, ощущая, как начинает разгораться тлевшая в нем до сих пор искра возбуждения. Надо было быть очень, очень осторожным. Один неверный шаг – и все пропало. – Но это не доказывает, что Макгинли убил и мистера Гревилла. Он не мог этого сделать, потому что вы сами слышали, как он разговаривал с Хеннесси в то самое время.

О’Дэй пристально взглянул на Томаса, все шире раскрывая глаза и замирая на месте.

Никто из присутствующих не двигался.

– Ведь вы же это слышали? Разве не так? – спокойно спросил Питт.

У Карсона был такой вид, словно он сделал удивительное открытие.

– Нет… – сказал он едва слышно, – нет, все так. Я слышал, как Хеннесси разговаривал с Макгинли. – Затем он круто обернулся к Финну: – Я слышал вас. Но я не слышал ни разу, чтобы Макгинли вам отвечал. Я слышал только ваш голос. И даже, в сущности, не знал, что он там был… я это лишь предполагал. Но вы сами солгали, чтобы выгородить его, точно так же, как в случае с динамитом. Он…

О’Дэй осекся. Продолжать не было необходимости. Волна крови, хлынувшая в лицо Хеннесси, делала это лишним.

Карсон быстро повернулся к Питту:

– Вот вам ваш убийца, суперинтендант! Это Лоркан Макгинли, агент фениев, саботажников чести и достоинства Ирландии, ее процветания и конечной гражданской свободы – свободы выбирать самим, без помощи динамита и пули, но пользуясь избирательным правом… вот истинный глас…

– Обманщик! – вырвалось у Финна. – Ты – вороватый убийца и обманщик! Какая свобода, какая честь в том, чтобы равнодушно смотреть, как женщины и дети голодают?! В том, чтобы сгонять целые семьи с их земли и прибирать ее к своим рукам? Да вы ненавидите ирландский народ! Вы любите только себя, свои деньги, свою землю… Ненавижу ваши грязные, лицемерные, ханжеские уловки, противные истинной Церкви Господней! Фении – борцы за свободу Ирландии!

– Являются ли они борцами или нет – сейчас не важно, Хеннесси, – громко и отчетливо сказал Томас. – Потому что не фении стоят за убийствами в Эшворд-холле.

О’Дэй похолодел.

Дойл дернулся на стуле и воззрился на Питта.

Финн Хеннесси тоже смотрел на суперинтенданта, не веря ни единому его слову.

– Это был кто-то, желавший саботировать работу конференции, – продолжал Томас, – так как опасался, что под председательством ирландского католика-либерала она пройдет успешно и представит свои рекомендации в Парламент. Ведь не только фении имели причины беспокоиться о результатах совещания.

– Нет, это были фении! – запальчиво воскликнул Хеннесси.

– Нет, не они, – возразил с той же убедительностью суперинтендант. – Расспросите-ка об этом своих друзей-фениев в Лондоне. В их среду проник человек со светлыми, немигающими глазами, который несколько раньше пытался раздавить Гревилла, наехав на его экипаж на всем скаку, а потом в Лондоне убил нашего человека, засланного к фениям…

– Вашего человека? – резко переспросил Дойл.

– Полицейского по имени Денби. Он был убит как раз перед началом совещания. Мы думали, что это случилось из-за того, что он узнал о плане устранения Гревилла, но только теперь стало известно, что его убил не фений. – Питт снова посмотрел на Хеннесси: – Вами манипулировали, Финн, и вам это хорошо известно; вот только это были не ваши сторонники. Вы стали орудием в руках протестантов. Они использовали вас в собственных интересах – и подвели под обвинение вас, а заодно и всех католиков-националистов. Они хотели, чтобы это совещание провалилось, потому что для них совершенно неприемлем компромисс – ведь иначе они потеряют поддержку своих собственных экстремистов.

– Чепуха! – вспыхнул Мойнихэн. – Все, что вы говорите, – абсолютная бессмыслица, крайне злобная и безответственная! Разумеется, это все фении. Они именно так и действуют. Мы были близки к соглашению, но они не могли этого допустить. Это Дойл виноват!

– Да, мы были близки к соглашению, – уверенно вставил Джек звенящим голосом. – Это был компромисс… настоящий, действенный компромисс, когда обе стороны идут на какие-то уступки. Но, может быть, одна из сторон вовсе не рассчитывала на продолжение совещания? Какое имело значение, на какие уступки она шла, если эти люди знали, что совещание никогда не завершится положительным результатом, и все, о чем мы договорились, не будет обнародовано за пределами этих стен?

– Человек со светлыми глазами… – пробормотал Финн, неотрывно глядя на Томаса. – Он не был фением?

– Нет, – ответил полицейский.

Арестованный повернулся к Дойлу.

– Нет. – Тот тоже покачал головой и слабо улыбнулся. – Мы хотели поймать его не меньше, чем полиция. – Он посмотрел на Питта. – Но если вы повторите эти мои слова за стенами Эшворд-холла, я назову вас лжецом.

Затем Падрэг снова взглянул на Хеннесси:

– Да, вас использовали, Финн, и это были не ваши сторонники.

Фергал резко обернулся и в ужасе посмотрел на О’Дея.

А Финн, вырвавшись из рук Телмана, с криком бросился на Карсона. Он опрокинул стул, и они оба покатились по полу.

Инспектор сунулся было вперед, однако Дойл протянул руку и удержал его.

– Пусть их, – сказал он мрачно. – Если кто из людей заслуживает, чтобы его избили, то это Карсон О’Дэй. – Затем посмотрел на Питта, и на его лице выразилось отвращение. – А вы не сможете привлечь его к суду даже за подстрекательство к убийству Гревилла. И если бы он не заставил Макгинли попытаться убить Джека, то Лоркан не взорвал бы самого себя… Господи, до чего же это все противно!

– Вы ошибаетесь, – удовлетворенно поправил Дойла Томас. – Мы так выстроим цепь доказательств, что сможем повесить его за участие в заговоре с целью убийства Денби. Этого нам вполне хватит.

Затем суперинтендант взглянул на О’Дэя, отчаянно сопротивляющегося разъяренному Финну – человеку, которого использовали, предали и обрекли на расплату.

– Думаю, что мистер Хеннесси очень нам в этом поможет.

– О, еще как, – согласился Падрэг. – Да спасет Господь Ирландию!