Глава 10

Эмили понимала, что после взрыва вела себя несправедливо по отношению к Шарлотте и Томасу. Она осознала это уже тогда, когда кричала и колотила Питта кулаками, но в тот момент Эмили была в таком ужасе и так зла, а чуть позже – так потрясена, когда бремя ужаса внезапно упало с ее души, что ей не удалось совладать со своими эмоциями. Теперь же, на следующий день после взрыва, она чувствовала, что должна извиниться.

Сначала миссис Рэдли отправилась на поиски суперинтенданта. С ним в некотором отношении поладить будет проще, поэтому в первую очередь Эмили настроилась мириться с ним. С Шарлоттой будет хуже – она не склонна так легко прощать, особенно из-за своего мужа, ведь он сейчас особенно раним, потому что пока ему не удается решить загадку убийства! Хозяйка Эшворд-холла шла по коридору по направлению к кладовой и прачечной, где, по словам Дилкса, Питт пребывал в настоящее время, когда ее отозвала в сторону кухонная девушка с пустой корзиной:

– Я туда не пойду, миледи. Хоть мы все голодом будем мориться всю неделю. Не пойду, и всё, хоть мы все помрем, и это факт!

Она стояла, расставив ноги, подбоченившись и сжав кулаки, словно кто-то собирался куда-то тащить ее насильно.

– Куда ты не пойдешь, Мэй? – спокойно спросила Эмили.

Она уже привыкла к тому, что в голове у служанок гнездятся порой очень туманные и сумбурные мысли. Но если проявить немного логики и большую твердость, в их мыслительный оборот можно внести ясность.

– За мясом, в ледник, – решительно ответила Мэй, – я ни за что туда не пойду. – И она уставилась на миссис Рэдли твердым немигающим взглядом, что было дурным знаком.

Слуги так не возражают хозяевам, если дорожат своим местом.

– Но это твоя обязанность, – заметила Эмили, – если посылает кухарка. Это она тебя послала за мясом?

– Мне без разницы, пусть бы послал сам Господь Бог, я все равно туда ни ногой! – Мэй твердо стояла на своем и не отводила взгляд.

Для того чтобы увольнять кухонную девушку, время было совсем не подходящим, к тому же она всегда хорошо справлялась со своим делом. До сих пор. И что это ей втемяшилось в голову? Пожалуй, надо пустить в ход немного логики и здравый смысл, решила миссис Рэдли.

– Но почему ты не хочешь идти в ледник? – спросила она мягко. – Ведь ты всегда туда ходила.

– Но раньше на леднике мертвецы не лежали, – ответила Мэй хриплым голосом. – Если какого мужчину убьют, то ему спокойно не лежится. Те, кому не время было помирать, всегда хочут отомстить.

Эмили совсем забыла, что в ледник отнесли трупы.

– Нет, – ответила она как можно спокойнее. – Ничего такого, разумеется, не бывает. Но как бы то ни было, у тебя все равно нет ключей от ледника. Наверное, они остались у суперинтенданта Питта… Ладно, я сама пойду и принесу мясо.

– Да что вы, нельзя! – в ужасе воскликнула служанка.

– Ну, ведь кто-то же должен это сделать. Я никого из этих мужчин не убивала, так что мертвецов не боюсь. Я должна кормить своих гостей. Иди в кухню и скажи миссис Уильямс, что мясо принесу я.

Мэй стояла на месте, как пришитая.

– Иди, – уже строже приказала ее хозяйка.

Девушка побледнела, как полотно.

– Но вы не можете таскать мясо, миледи. – Она очень глубоко вздохнула. – Вам такое не годится. Я пойду и принесу, если вы поклянетесь, что пойдете со мной. Я выдюжу, но только если вы пойдете тоже.

– Спасибо, – серьезно ответила Эмили. – Ты очень храбрая девушка, Мэй. Мы сейчас возьмем ключи у мистера Питта и пойдем туда вдвоем.

– Да, миледи.

Через пять минут они разыскали суперинтенданта, который только что опросил слугу Падрэга и теперь направлялся к Кезии.

– Томас, у нас в кухне кончился запас мяса, и надо принести еще из ледника, – быстро заговорила Эмили. Она не могла извиняться за свое прежнее поведение в присутствии служанки, поэтому просто улыбнулась ему так кротко, как только могла, и заметила его удивленный взгляд. – Наверное, ключи у тебя, с тех пор как…

Она оборвала фразу, но потом заговорила снова:

– Ты не будешь так добр пойти с нами? Мэй боится идти одна, и я пообещала проводить ее.

Питт пристально поглядел на свояченицу, прежде чем ответить, а потом улыбнулся:

– Конечно. Я вас провожу.

– Спасибо, Томас, – тихо поблагодарила миссис Рэдли. Больше ей не надо было ничего говорить. Он понял, что она извиняется.

Найти сестру оказалось труднее. А когда Эмили ее нашла, то никак не могла подыскать необходимые слова. Шарлотта явно была все еще сердита и расстроена. Накануне она ездила в Лондон, никому не сказав зачем, и вернулась очень поздно, когда все уже легли спать. В другое, обычное время, если бы хозяева и их гости просто наслаждались выходными в загородной усадьбе, они бы, конечно, засиделись часов до двух-трех ночи, развлекаясь, но этот уикенд никак нельзя было назвать обычным. Никто не хотел задерживаться в общей компании дольше, чем это требовалось этикетом.

И вот сестры стояли в зимнем саду, между пальмами в кадках и орхидеями, ветку которой сломал Фергал, о чем они, впрочем, не знали. Эмили проходила по холлу, увидела в саду Шарлотту и вошла, а теперь не знала с чего начать.

– Доброе утро, – сказала миссис Питт несколько натянуто.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила ее младшая сестра. – Мы же виделись за завтраком…

– А что ты еще хотела бы от меня услышать? – фыркнула Шарлотта, удивленно вскидывая брови. – Сейчас как будто не время для легкой болтовни, и я не намерена обсуждать с тобой происходящее в доме. Мы лишь закончим тем, что опять поссоримся. И если ты не знаешь, что я думаю о твоем обращении с Томасом, то я тебе сейчас это расскажу.

Это была угроза. Она сквозила и в позе жены полицейского, и в каждой черточке ее лица.

Сердце Эмили упало. Неужели Шарлотта не понимает, как страшно она боялась за Джека, и не только за его жизнь – это должно быть ясно каждому, – но и за то, что он не сумеет успешно довести конференцию до конца и его карьера закончится еще прежде, чем началась? Неужели непонятно, что от него ждут слишком многого и слишком скоро, а она, его жена, переживает из-за этого? Ведь это ужасающая несправедливость! Питту тоже грозит провал в расследовании дела, но никто не покушается на его жизнь. Эмили нуждалась в обществе Шарлотты, ее помощи и поддержке, а вовсе не в гневе и раздражении. Но просить сестру о помощи бесполезно.

Внезапно миссис Рэдли почему-то почувствовала симпатию к Кезии Мойнихэн, чего никак от себя не ожидала.

– Да нет, спасибо, – сказала она, тоже надувшись. Не так уж ей и хотелось извиниться. – Твоя манера поведения и так весьма красноречива.

Да, все шло не так, как Эмили планировала!

Две сестры стояли рядом в напряженном, неприятном молчании, не зная, что теперь сказать. Темперамент и самолюбие диктовали им одно, более глубокие чувства – другое.

В пятнадцати шагах от них в дальнем конце сада, у решетки, густо увитой виноградом с желтыми трубчатыми цветами, открылась наружная дверь. Эмили мгновенно обернулась, но разглядеть вошедших было сквозь густую листву невозможно, хотя шаги их явственно слышались.

– Ты поступаешь неразумно, – послышался нервный голос Мойнихэна.

Дверь закрылась с резким стуком.

– Потому, что я с тобой не согласна? – ответила ему Айона, так же сердито и возбужденно.

– Потому, что не хочешь взглянуть на вещи реально, – ответил ее спутник, несколько снижая тон. – Мы оба должны сделать уступки.

– Какие же «уступки», как ты выражаешься, делаешь ты? – сердито спросила миссис Макгинли. – Ведь ты же не слушаешь, когда я говорю о самом главном для меня! Ты просто твердишь, что это все сказки и фольклор. Ты смеешься над самым священным.

– Я вовсе не смеюсь, – возразил Фергал.

– Нет, ты смеешься! Ты над ними потешаешься. Ты, конечно, внешне сохраняешь уважение, потому что не хочешь меня злить, но в сердце своем ты в них не веришь…

Эмили и Шарлотта, широко раскрыв глаза, взглянули друг на друга.

– А теперь ты обвиняешь меня за то, что я говорю или делаю, и даже за мои воображаемые тобой мысли и поступки! – продолжала возмущаться Айона.

Мойнихэн, судя по голосу, опять начал сердиться:

– На тебя невозможно угодить! Ты только и ищешь предлог, чтобы поссориться. Ну почему ты не хочешь быть честной…

– Я честна! Это ты лжешь. И не только мне, но и самому себе…

Голос ирландки оборвался.

– Я не лгу! – закричал на нее Мойнихэн. – Я говорю тебе правду! В этом все и дело. Ты не хочешь слышать правду, потому что она противоречит твоим мифам и волшебным сказкам и суевериям, во власть которым ты отдала всю свою жизнь…

– А ты не понимаешь, что такое вера! – крикнула она в ответ. – Ты знаешь только свои правила и принципы, умеешь только осуждать других. Да знала бы я прежде…

Послышались быстрые шаги, а затем – звук открываемой двери.

– Айона! – крикнул Фергал.

Тишина. А потом негромкий вопрос:

– Что?

Мойнихэн тоже, судя по шагам, подошел к двери.

– Я тебя люблю, – донесся до Шарлотты с Эмили его голос.

– Любишь? – тихо переспросила миссис Макгинли.

– Ты знаешь, что люблю. Я тебя обожаю.

Последовало долгое молчание, нарушаемое только вздохами и шуршаньем ткани, а потом, наконец, дружными шагами. Наружная дверь закрылась.

Миссис Рэдли взглянула на сестру.

– Дорога все равно не стала легче, – сказала та очень тихо. – Поцелуи не решают спор, если он касается важных проблем.

– Да, поцелуи совсем ничего не решают, – подтвердила Эмили. – Это просто действие, которое совершаешь, если на то есть желание, но оно не способно помочь в серьезном деле. Оно, если хочешь, только затуманивает происходящее. Очень приятно целовать кого-то, но это не мешает думать. И когда все кончено и наступает разлука, чего тогда стоят поцелуи?

– В их случае, полагаю, им это еще не ведомо, – покачала головой Шарлотта. – Будет очень грустно, если они заплатят слишком много за возможность быть вместе, а потом обнаружат, что они этого по-настоящему и не хотели, и у них ничего не выйдет. Они тогда останутся ни с чем.

– Не думаю, что они хотели бы это сейчас услышать, – заметила ее сестра.

Впервые за все это время миссис Питт улыбнулась:

– Да уж, уверена, что им бы этого никак не хотелось. Интересно, как чувствует себя Кезия? Надеюсь, что она найдет в себе силы не слишком радоваться происходящему.

Эмили взглянула на нее с удивлением:

– Что? Тебе нравится Мойнихэн? Мне казалось раньше, что не очень…

– Мне он не нравится. Он холоден и напыщен, но мне нравится Кезия. И что бы собой ни представлял ее брат, он ее единственный родственник, вся ее семья. Она же нанесет себе страшную рану, если не проявит к нему немного тепла, как бы он сам к этому ни относился.

– Шарлотта…

– Что?

Теперь произнести эти слова Эмили было уже не так трудно. И она знала, что лучшего момента ей не представится.

– Я очень сожалею, что вчера набросилась на Томаса. Я знаю, это было несправедливо, – сказала она. – Я ужасно боялась за Джека. – Она и сейчас за него боялась. – Не только потому, что его снова пытаются убить, но еще и оттого, что на него возложили непосильную задачу и его же будут осуждать, если случится провал.

Миссис Питт протянула ей руку:

– Я знаю, как ты боишься. Положение ужасное. Но не беспокойся из-за того, что Джек не решит этой ирландской проблемы. За триста лет этого еще никому не удалось. И его скорее возненавидят, если ему это удастся.

Эмили чуть было не рассмеялась, но ее смех мог слишком легко перейти в слезы, если бы она потеряла самообладание. Поэтому она просто взяла руку Шарлотты и крепко ее пожала, а потом обняла сестру.

После того как он помог Эмили достать мясо с ледника, Питт передумал и вместо Кезии пошел искать Телмана. Им надо было продолжать расследование.

– Опять начать с убийства Гревилла? – удивился инспектор. – Лично я вернулся бы к Денби, но, полагаю, нам этого не позволят. Ненавижу заговоры!

– А что вы любите? – сухо спросил суперинтендант. – Приятное убийство в домашней обстановке, когда люди знают друг друга целые годы, может, всю жизнь, живут под одной крышей, внешне в любви и согласии, но тайно ненавидят друг друга? Или когда кто-то, кого невыносимо мучили и оскорбляли, решил в конечном счете сквитаться тем единственным способом, который ему представлялся возможным?

Они вышли через конюшенный двор по усыпанной гравием дорожке на большую лужайку. Трава была влажной, но чистой и пахучей, ветер затих, и хотя погода стояла холодная, день нельзя было назвать неприятным.

– А как насчет обыкновенной жадности? – проворчал Телман. – Кто-то кого-то стукнул по голове, ограбил, а затем я сумел найти преступников и с удовольствием предоставил суду возможность их повесить… Ну, не с удовольствием, но с удовлетворением.

– Я был бы чрезвычайно удовлетворен, если б этого мерзавца взяли, – согласился Питт.

– И повесили? – Инспектор искоса посмотрел на начальника. – Это на вас не похоже.

Томас сунул руки в карманы.

– Я, наверное, сделал бы исключение для тех, кто замышляет политический переворот и время от времени прибегает к насилию. Конечно, все это не доставило бы мне радости, но, пожалуй, я покорился бы необходимости.

– Но сначала надо его поймать. – Слегка улыбнувшись, его подчиненный тоже сунул руки в карманы.

– Кто же убил Гревилла? – вздохнул Питт.

– Наверное, Дойл, – ответил Телман. – У него для этого были самые веские основания – и личные, и политические, если в политических основаниях вообще есть хоть какой-то смысл. Для меня-то в них одна только глупость.

Он нахмурился. Ботинки у него промокли от тяжелой осенней росы, но инспектор уже привык, что его ноги постоянно сырые.

– А кроме того, Дойл – человек влиятельный и страстно убежденный в том, во что верит, – добавил он.

– А Мойнихэн глуповат, – сказал Томас, как бы поддакивая тому, что его собеседник сказал о политике несколькими минутами раньше.

Но Телман только пожал плечами.

– Мне кажется, что его сестра – это орешек потверже.

– Согласен, – кивнул Питт. Тихо шагая по мягкой земле, они вошли в тень огромного кедра. – Я не думаю, что это Фергал убил Макгинли. Все это выглядит как случайность, бомба явно была предназначена для мистера Рэдли.

– А О’Дэй? – спросил инспектор.

– Он не убивал Гревилла. И Макгинли, и его камердинер в это самое время видели О’Дэя в его комнате. А он слышал их разговор о рубашках.

– Значит, Дойл, – сказал Телман. – Да, в этом есть смысл. И вот каким образом Макгинли узнал про динамит. Они же на одной стороне! Дойл что-то ему сказал и выдал себя. Или так, или же Макгинли с самого начала участвовал в заговоре, а потом, поразмыслив, передумал.

Томас промолчал. Его коллега был прав: это действительно было похоже на правду, как бы Томас ни сопротивлялся, ради Юдоры, такому предположению.

Они уже прошли мимо кедра, и лучи солнца, прорывавшиеся сквозь облака, зажигали влажную траву радужными огоньками.

– Но это нельзя ни доказать, ни опровергнуть, – раздраженно прибавил Телман, – ведь они все могут врать, чтобы друг друга выгородить. Даже миссис Гревилл может, хотя убитый – ее муж. Если она знала что-нибудь о его похождениях, то вряд ли хоть немного любила его. И она ирландка, да? Католичка… и националистка?

– Не знаю, – резковато ответил Питт. – Может быть, она не меньше Гревилла делала, чтобы наступил мир… – Он вздохнул. – Хотел бы я знать, кого из горничных видела Грейси на лестничной площадке.

– Этого я не выяснил, – устало заявил инспектор. – Я их всех опросил, и все говорят, что там не были.

– Наверное, испугались…

Суперинтендант задумчиво посмотрел на траву. Теперь они подходили к зарослям жимолости, за которыми начинались поля, плавно устремлявшиеся к стене вязов, уже почти облетевших. На западе солнце сверкало серебром на влажных крышах деревенских домов, и на фоне неба темнел шпиль церкви.

– Испугались, так как что-то видели? – уточнил Телман, скептически глядя на шефа. – Тогда ничего не сказали, а сейчас чего-то испугались?

– И это возможно. Скорее всего, они ничего не видели, а просто боятся и не хотят иметь к этому делу никакого отношения. Я не считаю, что этого нельзя выяснить. Видеть что-то важное могло лишь ограниченное число людей. И у нас в запасе есть по крайней мере два дня. Мы найдем разгадку, Телман!

Инспектор улыбнулся, но совсем не весело.

Питт обернулся и посмотрел на величественные и в то же время изящные очертания Эшворд-холла. Особняк был очень красив в свете осеннего дня. С западной стороны фасад был увит пурпурным плющом, и это яркое пятно приятно контрастировало с мягким серым цветом камня. Одно удовольствие было смотреть на этот дом. Томас искоса взглянул на своего спутника и удовлетворенно заметил, как по его лицу скользнуло мягкое выражение, словно и он был невольно тронут этой красотой.

Они пошли обратно, шагая след в след по траве. Ноги у них совершенно промокли и закоченели.

– Грейси, ты должна точно вспомнить, что видела на лестничной площадке в тот вечер, когда убили мистера Гревилла. Вспомни, мне это необходимо, – говорил Питт полчаса спустя, отыскав свою служанку в гладильной комнате.

Девушка была одна и выглядела крайне несчастной. Томасу показалось, что она долго плакала и теперь ей хотелось бы только одного – незаметно улизнуть и остаться в одиночестве. Но этому мешали разные обязательные для горничной дела. Суперинтендант догадывался, что слезы Грейси имеют отношение к нежным чувствам, которые она проявляла к молодому ирландцу-камердинеру Финну Хеннесси. Шарлотта просила мужа быть поделикатнее с этой темой, и ему очень не понравилось, что она считает такое предупреждение необходимым. Томас был очень привязан к Грейси. Ему претила мысль причинить ей, хотя бы ненароком, боль, и он был зол на Хеннесси за то, что тот, очевидно, пусть и ненамеренно, но заставил ее страдать. Питт колебался, нужно ли говорить ей, что он знает о причине ее горя, или будет тактичнее притвориться, будто он ничего не замечает.

Служанка фыркнула и попыталась сосредоточиться.

– Я уже сказала мистеру Телману, что видела. Он вам разве не говорил? Ни на что он не годный камердинер! Наверное, и как полицейский-то не лучше?

– Нет, полицейский он хороший. Хотя сдается мне, что ты лучше справляешься с работой сыщика, чем он – с работой лакея.

– Да нет, на этот раз я не пригодилась. – Грейси уставилась на утюг; тот уже остыл, и она не стала притворяться, что гладит. – На этот раз мы все вам не пригодились. И я очень жалею, что это так, сэр.

– Не волнуйся, Грейси, мы решим это дело, – сказал полицейский с убежденностью, которой на самом деле не ощущал. – Расскажи лучше о горничной с полотенцами, которую ты видела.

Девушка подняла на него удивленный взгляд. Глаза у нее покраснели. Томас не сомневался, что она недавно плакала.

– Вы еще не узнали, кто это? – удивилась служанка. – Вот глупая! Чего ей бояться? Ведь она ничего плохого не делала… только полотенца несла, я уже говорила.

– Но, может быть, она что-то или кого-то увидела, – заметил Питт. – Эта горничная – единственная, которую мы не можем вычислить. Постарайся и все припомни, Грейси. Мы сейчас не располагаем почти никакими данными. Динамит мог подложить в кабинет мистера Рэдли почти любой… за исключением мистера Макгинли… или Хеннесси.

Грейси шмыгнула носом:

– Да, эт точно…

Но затем она несколько просветлела лицом:

– Я не знаю, кто она была, сэр; я бы сказала…

– Но опиши ее так точно, как только можешь.

– Ну, она будет меня повыше. Но, понятное дело, тут все меня выше. Она такая высокая, гордая, голову держала высоко…

– Волосы какого цвета?

Грейси от усилия даже сморщилась.

– Не помню, видела я ее волосы или нет. На ней был кружевной чепчик. Настоящий такой, большой. Не то, как мой, что торчит на макушке. И кружева были не наши. Большенный чепчик, но некоторым такие вот нравятся. А волос совсем не было видно. Любые могли быть волосы.

– А ты видела такой чепчик у других горничных?

– Да. Горничная миссис Макгинли такой носит, – обрадовалась было девушка, но оживление ее вдруг увяло. – Но это не она была. Так я, по крайности, думаю. У нее плечи узкие, как у бутылки, а у той, что я видела, плечи хорошие, прямые.

– Она была полная или худенькая, Грейси?

– Сейчас подумаю. – Горничная совсем сморщилась и закрыла глаза, стараясь воскресить в памяти увиденное.

– Начни сверху, – подбодрил ее Питт. – Какая у нее талия, тонкая или широкая? А руки ее ты видела? Как у нее был завязан фартук? Ну, расскажи, одним словом, все, что ты заметила.

– Но ее рук я не видела… – Глаза у Греси по-прежнему глаза были закрыты. – Она держала стопку полотенцев. Несла, видать, кому-то мыться. Талия неплохая, но не самая лучшая… Нет, горничная не тонкая была, не худая. Такая, можно сказать, солидная. А, вот еще: фартук у нее был завязан не так, как следовает, не как у Гвен, к примеру. Гвен мне показывала, как надо-то, чтобы красиво то есть получалось. И я буду так завязывать, когда опять домой приеду. – Девушка с надеждой поглядела на Томаса.

– Вот хорошо, – улыбнулся тот, – мы утрем нос всему Блумсбери… Так, значит, фартук у нее был плохо завязан?

– Точно. Миссис Ханнакер оборвала бы все тесемки, если бы кто так завязал, так что это не могла быть служанка на все руки из Эшворда.

– Хорошо, – радостно сказал суперинтендант, – очень хорошо. А что-нибудь еще помнишь?

Грейси молчала, стоя неподвижно. Она усиленно думала, глядя широко раскрытыми глазами в пространство.

– Ну, что? – настоятельно поторопил ее хозяин.

– Ботинки, – прошептала его собеседница.

– Ботинки? А что там с ботинками?

– На ней не было ботинок!

– Как, она шла босая? – не поверил полицейский.

– Нет, ясно дело, не босая! На ней были туфли на каблуке, такие, как носят леди. Она их взяла у кого-то.

– Откуда ты знаешь? И что… что ты видела, опиши точно!

– Она была спиной ко мне и входила в дверь. Я видела одну ее ногу сбоку и пятку у другой ноги.

– Но это были туфли? Какого цвета? Почему ты уверена, что это не ботинки?

– Потому что там была строчка. А каблуки были синие. – Глаза у горничной стали совсем круглыми. – Да, каблук точно был синий!

Питт улыбнулся:

– Спасибо тебе.

– А это поможет? – с надеждой спросила Грейси.

– О да, думаю, что поможет.

– Это хорошо.

Томас вышел из гладильной с чувством, что впервые после того, как он нашел тело Эйнсли Гревилла, у него появилось реальное и существенное доказательство, с которым можно работать. Одна из гостивших в Эшворд-холле женщин участвовала в заговоре. Поверить в это было нетрудно. По сути дела, это свидетельство имело большой смысл, просто-таки ясный. Но оно отягчало его душу. Юдора Гревилл, урожденная Юдора Дойл, чистокровная ирландка, помогала своему брату Падрэгу бороться за свободу своей страны и делала это таким путем, который он счел подходящим. Она ненавидела своего мужа, и ей легко было его убить. Но разве могла она его не ненавидеть, если имела хоть малейшее представление о том, как он обошелся с Долл? Питт вполне мог вообразить, как повела бы себя Шарлотта, поступи он так с Грейси! Он мог бы считать, что удар по голове и толчок под воду – это еще не самое худшее, что грозило ему.

Юдора вполне могла незаметно выскользнуть из своей комнаты, переодеться в платье и чепчик Долл или, может быть, в другой чепчик, который она взяла в прачечной. И понятно, почему она предпочла большой кружевной чепчик, – чтобы скрыть от постороннего взгляда яркий, живой цвет своих волос. Ее сразу узнали бы только по их цвету. Она могла пройти по площадке с полотенцами – вполне возможно, своими собственными – и остаться практически никем не замеченной. И это чистая случайность, величайшая удача, что Грейси, самая наблюдательная из горничных, заметила, во что были обуты ее ноги, и потом об этом вспомнила.

Итак, Юдора могла войти в ванную, отвернувшись в сторону, чтобы муж не увидел ее лица. И Гревилл мог заметить ее, только когда было уже слишком поздно. Если бы он увидел жену и узнал, то, конечно, очень удивился бы, что она одета как горничная, но еще не испугался и не закричал бы.

Однако Падрэг не мог подложить бомбу в кабинет Джека… Сердце Питта упало. Неужели это тоже сделала Юдора? А почему бы и нет? Да, это требовало выдержки и ловкости, но не физической же силы! И почему миссис Гревилл не может так же страстно воспринимать происходящее и проявлять мужество, когда дело касается судьбы ее страны, как и любой политик или сторонник фениев?

Да, надо будет поговорить с Шарлоттой… Она сумеет осмотреть домашние туфли всех женщин в доме, не вызывая подозрений, иначе этот кто-то захочет спрятать или уничтожить подобную обувь. И, возможно, ей уже известно, у кого есть такие туфли. Она вспомнит, что носят живущие в доме женщины и у кого могут быть синие каблуки.

Однако Томасу удалось поговорить с супругой наедине только за час до ланча, когда она собиралась немного прогуляться с мисс Мойнихэн. Интересно, что такое Шарлотта сумела сказать Кезии, что та наконец простила Фергала? Надо будет потом спросить ее об этом, подумал суперинтендант. Но с этим можно подождать.

– Шарлотта! – окликнул он жену.

Она обернулась и хотела что-то сказать, но сразу увидела, что муж встревожен и, наверное, расстроен.

– Что такое? – спросила Шарлотта.

– Я кое-что узнал и хотел бы обсудить это с тобой, – тихо ответил Томас, надеясь, что Кезия его не расслышит – ведь убийцей могла быть и она, возможно, в сообществе с Фергалом. Еще одна братско-сестринская пара, кроме Падрэга и Юдоры. Да, многообещающее наблюдение…

Шарлотта обернулась к своей спутнице, уже вышедшей за дверь террасы.

– Пожалуйста, простите! – крикнула она вдогонку. – Мне нужно поговорить с Томасом кое о чем срочном. Извините, пожалуйста.

Кезия улыбнулась, подняла руку в знак согласия и зашагала прочь по траве.

– Ну, что такое? – быстро заговорила миссис Питт. – Я вижу, это нечто неприятное.

– Расследовать, кто убил, – всегда неприятно, – ответил полицейский несколько холодно, но затем, увидев, как широко она распахнула глаза, добавил: – Нет, я не о том, что уже все узнал, – просто у меня появилось одно прекрасное свидетельство благодаря зоркости и наблюдательности Грейси. Она кое-что вспомнила о той якобы горничной, которую видела на лестничной площадке примерно тогда, когда Гревилл был убит.

– Что? И кто же это был? – захлебнулась от удивления Шарлотта, и ее лицо внезапно стало печальным. – Это не Долл?

– Нет, – поспешно заверил ее муж, – нет, это не Долл. Это была женщина в простроченных туфлях с синими каблуками.

– Что?

Миссис Питт растерялась, но в следующее мгновение все поняла. Томас знал, что она тоже подумала о Юдоре. Он смотрел на борьбу чувств в ее лице: облегчение и даже удовлетворение, быстро уступившее место жалости, а затем опять – просто внимание и сосредоточенность. Суперинтенданту показалось, что он понял, в чем дело, – вернее, он подумал, что ему так кажется. И удивился. Неужели его супруга гораздо уязвимее под своей внешней оболочкой независимости, чем он представлял себе раньше?

– О, – сказала Шарлотта сдержанно, – ты хочешь сказать, что это кто-то из приехавших сюда дам, надевшая платье горничной поверх собственного? Но тогда, значит, она причастна к убийству!

– Поверх своего? – удивился Питт.

– Ну, разумеется, – поспешно стала объяснять его супруга. – Томас, чтобы надеть или снять вечернее платье, нужна уйма времени. Начать с того, что они все застегиваются сзади. Так что ей надо было найти достаточно большое платье горничной, чтобы надеть его поверх своего, и достаточно длинное, чтобы подол ее вечернего туалета не был виден. Одна только полоска шелка, торчащего из-под юбки, выдала бы ее через секунду. Ведь то, что Грейси увидела часть туфли и запомнила ее, – это удачное совпадение. А вот ткань под юбкой заметил бы каждый.

Полицейский задумался над ее словами:

– Это означает, что та женщина, очевидно, тоньше, чем это показалось Грейси, раз на ней было сразу два платья… Но синие каблуки?.. Ты не помнишь, кто в тот вечер был в синих туфлях?

Миссис Питт чуть заметно улыбнулась:

– Нет, но Эмили могла это заметить. Я ее спрошу. А если она не знает, тогда надо начать розыск. Мы придумаем, как это сделать.

– Но только чтобы никто ничего не заподозрил, – предупредил ее суперинтендант. – Если эта женщина подумает, что мы ее ищем, она спрячет или уничтожит свои туфли. В зимнем саду, например, есть топка для поддержания постоянной температуры. И мы потеряем доказательство.

– Я прямо сейчас расспрошу Эмили. И не беспокойся. Я буду очень осторожна и скрытна. Я могу, ты же знаешь!

– Да, знаю.

Тем не менее Томас посмотрел на жену с тревогой, хотя и не понимал почему. Но, возможно, его беспокойство вызывали эмоции, которые он почуял в ней, и та внезапность, с которой он это ощутил, а не какая-либо грозящая ей опасность или неверный вывод, касающийся туфель.

– Туфли с синими каблуками? – быстро переспросила Эмили. – Но тогда это кто-то из нас! Я хочу сказать, это не горничная. О… я понимаю. Ты думаешь, что «синие каблуки» убили Гревилла?

Она удивилась и опечалилась. Шарлотта встретила сестру, когда та возвращалась из кухни, где обсуждала с миссис Уильямс, что приготовить завтра на обед. Слуги расспрашивали ее, сколько времени гости еще пробудут в Эшворд-холле, но этого хозяйка, разумеется, не знала. И теперь две сестры шли по коридору к длинной галерее, которая выходила на главный сад, где вряд ли мог кто-нибудь прогуливаться в это время дня. Мужчины вернулись к своим дискуссиям, желая достичь какого-то соглашения, а женщины проводили досуг в одиночестве. Так как две из них только недавно овдовели, ни о каких развлечениях не могло быть и речи.

Эмили закрыла дверь в галерею, представляющую собой длинное, вытянутое вдоль фасада помещение с окнами на юг и теперь наполненную бликами света и тени, так как дул ветер и облака то и дело закрывали солнце.

– Кто же носил синие туфли? – настойчиво допытывалась Шарлотта, закрыв за ними дверь.

– Не помню, – развела руками ее младшая сестра.

– Как бы то ни было, можно надеть синие туфли под платье, сочетающееся с ними по цвету, или же самое приемлемое в данной ситуации. Никто из присутствующих женщин не настолько богат, чтобы покупать туфли точно под цвет платья. За исключением, наверное, Юдоры.

– Откуда ты знаешь? – Миссис Рэдли искоса взглянула на сестру.

– Не будь такой наивной!.. Просто я наблюдательна. И еще, ты, может быть, не знаешь, но мне известно, что модно в этом сезоне… и сколько эти вещи стоят. И я могу отличить дорогой шелк от дешевого, а шерсть – от бомбазина или от шерсти, смешанной с хлопком. Так кто был в синем?

– Постараюсь вспомнить…

– Мне кажется, что это не Кезия.

– А почему? Потому что она тебе нравится? А мне сдается, у нее хватило бы нервов сделать такое, – возразила Эмили. – И я не думаю, что на это способна Айона Макгинли. Она вся соткана из мечтаний и романтических грез. Она скорее может об этом говорить и понуждать других к подобным действиям, чем действовать сама.

– Может быть, – согласилась Шарлотта, – хотя все эти романтические устремления могут быть только позерством… Но у меня есть более практическое основание не подозревать Кезию. Она довольно хорошо сложена, но при этом плотная женщина и, надев на свой наряд платье горничной, выглядела бы просто… необъятной. И Грейси это обязательно заметила бы. И потом, чье платье Кезия могла бы напялить сверху? Кто из горничных достаточно для этого полон?

– Таких нет. Может быть, ты и права… Но, таким образом, остаются сама Юдора, что очень похоже на правду, или Айона.

– Или Джастина, – прибавила миссис Питт.

– Джастина? Да скажи на милость, зачем ей-то убивать Эйнсли Гревилла? – Эмили категорично замотала головой. – И потом, она не ирландка. И никогда не встречалась с ним раньше, и вообще собирается выйти замуж за его сына… Нет, клянусь небом, ты не права!

– Да, я не могу придумать тут никакого резона. Тем более что и денег они с Пирсом много не унаследовали бы.

– Ну, не надо таких приземленных суждений, – скорчила гримаску миссис Рэдли.

– Но люди убивают из-за денег, – заметила ее сестра.

Однако Эмили словно бы не слышала ее и этим достаточно ясно выразила свое мнение.

– Синее платье, – напомнила ей миссис Питт.

– Я думаю! – отозвалась миссис Рэдли. – Нет, я не видела Юдору в синем. Она предпочитает теплые тона и оттенки зеленого. Мне кажется, синий цвет ей не к лицу. – Она пожала плечами. – Хотя это, конечно, не значит, что она не могла надеть синее платье. Люди иногда так ужасно одеваются… Ты помнишь Хетти Эпплби? Со своими волосами мышиного цвета она надела желтое. И выглядела как кусок сыра!

– Нет, не помню.

– Ах, ну до чего же ты ненаблюдательна, – поморщилась Эмили. – Просто не понимаю, как ты можешь оказывать Томасу хоть малейшую помощь!

– На Джастине было кремовое платье с синим, – игнорируя ее придирки, сказала Шарлотта.

– Но мы же решили уже, что у Джастины не могло быть никакого повода. А я теперь вспомнила, что на Айоне тоже было синее платье, темно-синее, как море ночью. Ужасно как романтично! И Фергал Мойнихэн едва мог отвести от нее взгляд.

– Он бы не мог от нее оторваться, что бы она ни надела… Нет, лучше пойдем и поглядим на ее обувь.

– Сейчас?

– А почему нет?

– Потому что Айона окажется как раз у себя, – заметила Эмили. – Не можем же мы вторгнуться к ней и сказать: «Пожалуйста, можно нам взглянуть на весь ваш гардероб и поискать, нет ли у вас туфель с синими каблуками, потому что они были на вас, когда вы убили Эйнсли Гревилла, принимавшего ванну».

– Ну, я не это имела в виду…

– Ты выйдешь из-за стола, когда все мы будем завтракать, – сказала миссис Рэдли, – а я задержу за столом всех остальных. Ты извинишься, сошлешься на головную боль и выйдешь.

– А что ты подразумеваешь под «задержу за столом всех»? – чуть насмешливо спросила Шарлотта. – Как бы им ни нравился ланч, у них ведь все равно есть еще дела.

– Я позабочусь о том, чтобы они не скоро ушли из-за стола. Я бы и сама проверила комнаты наших гостий, но мне-то не сослаться на головную боль, даже действительную. Я-то хозяйка! А ты почему не хочешь это сделать? Испугалась?

– Нет, конечно! – негодующе вспыхнула миссис Питт. – Просто я не хочу, чтобы это была Юдора, – не хочу ради Томаса. И не желаю, чтобы убийцей оказалась Джастина, потому что она мне нравится.

– А я вообще не хочу, чтобы это был кто бы то ни было, – ответила Эмили. – Потому что Эйнсли Гревилл, наверное, вел себя не как джентльмен. Но что толку желать невозможного?

– Ладно, я узнаю, чьи эти синие туфли, еще до конца ланча.

Питт ушел, и недолгое облегчение, которое испытала Грейси в его присутствии, исчезло. Только одно ее радовало: горничной, которую она видела, не могла быть Долл Эванс. Долл была выше. Это уж точно. И Грейси не представляла, что эта девушка может взять чужие туфли. А если бы она все-таки взяла и надела их, то стала бы еще выше. Только сейчас Грейси поняла, как она боялась, что это именно Долл вошла в ванную, ударила Гревилла по голове и опустила его бесчувственное тело под воду. Ведь у нее были все основания для убийства. Грейси нисколько не сочувствовала Эйнсли Гревиллу. Любой человек, который мог обойтись с девушкой и своим собственным ребенком таким образом, должен был тоже сильно пострадать. Вот только никто не может пострадать сам, не заставляя страдать вместе с собой и других…

Грейси не могла выкинуть Финна из головы. Боль, которую он должен был теперь испытывать, раздирала служанке сердце. Разочарование так тяжело переносить, это одна из самых больших горестей жизни! Если Хеннесси так заблуждался насчет убийства Ниссы Дойл и того, каким представлял себе свой народ, то, наверное, он и во многом другом ошибался? И наверняка сейчас он этим мучается… Что еще может оказаться неправдой? Если его единоверцы могут убить родную сестру, то что же они за люди? И за что тогда они, в сущности, борются? Если Финн так страстно предан своим людям, то каково ему теперь переносить известие о том, что они его недостойны, и не только его, но и всех остальных порядочных людей? И сколько еще существует лжи, в которую они все по-прежнему верят?

Он должен сейчас мучиться этими вопросами. Он, наверное, страшно одинок и растерян. В каких-то пятнадцать минут Грейси разрушила верования всей его жизни, чувство единства со своим народом, чувство преданности, справедливости его гнева и все, чем он сам себе казался. Нет, она не должна была так поступить с ним! Некоторым истины надо сообщать осторожно и мягко, постепенно…

Неотложных дел у Грейси пока не было. Одежда Шарлотты была в отличном состоянии, и сама хозяйка нисколько сейчас не нуждалась в том, чтобы ее служанка сидела и разговаривала с ней или читала, как иногда требуется от настоящей горничной. У этой женщины у самой дел всегда было выше головы, и ни на что не хватало времени. Но она и жила не как все люди. Наслаждаясь потрясающе интересной жизнью у Питтов, Грейси постоянно ужасалась тому, как скучно живут настоящие господа. И как это Гвен и Долл выносят такую монотонную, однообразную жизнь, когда один день похож на другой?

Нет, ей нужно пойти поискать Финна и помириться с ним. Сейчас он очень нуждается в ее дружбе. И ей хотелось попросить у него прощения. Она действовала, не подумав хорошенько.

Решено. Грейси вышла из гладильной и отправилась искать юного ирландца.

Финна не было ни в одном из тех помещений, где он обычно бывал, когда исполнял свои привычные обязанности. А спрашивать, где он, горничной не хотелось. Не надо, чтобы люди знали, каково у нее на сердце. Грейси была болезненно самолюбивой, а кроме того, замечала, что сама она очень наблюдательна и всегда замечает, как ведут себя другие люди. Так, например, девушка могла многое порассказать о женщине-поденщице, которая приходила к Питтам на дом для тяжелой работы. Чем меньше вокруг тебя людей, тем меньше они знают о твоей личной жизни и тем меньше интересуются не своими делами.

Проискав Финна минут сорок пять и в доме, и снаружи, Грейси поняла, что он может быть только в одном месте – в собственной комнате. Конечно, она еще никогда там не бывала, но, наверное, сейчас, в таких чрезвычайных обстоятельствах, это для него лучшее место. И даже если Грейси застанут у него, Шарлотта ее за это не уволит, после того как девушка объяснит ей, зачем она туда пошла. И Макгинли уже не сможет уволить своего камердинера – он, бедняга, мертвый… Худшее, что может быть, – это что на ее счет начнут перешептываться и хихикать. Но даже это лучше, чем бросить сейчас Финна одного, когда он так страдает от разочарования. Надо сказать ему, что ей очень-очень жалко и что она извиняется…

Грейси тщательно осмотрелась, нет ли кого поблизости, и только потом взбежала по мужской лестнице. Постоянные слуги Эшворд-холла жили в комнатах, расположенных ближе к лестнице, и старшие слуги занимали, естественно, лучшие помещения. У лакеев, чистильщиков обуви и им подобных комнаты были поменьше и подальше. Приезжие камердинеры и другие слуги жили на верхнем этаже, под самой крышей.

Но где же комната Финна? Надо подумать. У слуг все устроено в порядке старшинства их господ. Слуги обедали, их обслуживали, им даже подавали или не подавали сладкое в зависимости от важности положения их хозяев. Значит, самый главный здесь мистер Уилер. Он обслуживал мистера Гревилла, председателя этого несчастного совещания. Кто следующий? Надо думать быстрее! Нельзя, чтобы ее здесь застали! Никто же не поверит, что она зашла сюда, просто глупо спутав лестницы.

Мистер Дойл и мистер О’Дэй – тоже очень важные господа. Значит, комнаты Финна и камердинера мистера Мойнихэна будут дальше, а после них, наверное, идет комната Телмана. Мысль о том, что она ненароком может налететь на угрюмого инспектора, заставила горничную так съежиться, что ей стало трудно дышать.

Может быть, не стоило все это затевать?

Нет, вперед! Не будь трусихой! Надо воспользоваться шансом. Попытаться. И не стоять здесь, словно садовая статуя. Надо постучать.

Девушка стукнула в одну из дальних дверей, но никто не ответил.

Она постучалась в следующую дверь. Руки у нее тряслись.

Последовало недолгое молчание. Потом она услышала шаги.

Сердце забилось у нее в груди молотом, гулом отдаваясь в ушах.

Дверь открылась. Это был Финн.

Слава тебе, Господи! Но что ему сказать?

– Извини меня! – вырвалось у горничной.

– Грейси! – Юноша удивился и на мгновение растерялся, не зная, что сказать и как поступить.

– Прости, что я рассказала тебе о Чиннери, – объяснила нежданная гостья. Если бы она не сказала этого сейчас, то уже никогда бы не собралась с духом. – Я не должна была все так вываливать на тебя сразу. Может, мне и вообще не надо было тебе говорить. Из-за одной враки еще не надо думать, что все дело неправое.

Черные глаза Хеннесси расширились от удивления и замешательства.

Больше мисс Фиппс ничего не могла придумать. Она не могла солгать, что рассказанное ею – неправда, да и Финн не мог этого от нее ожидать. Наверное, зря она к нему пришла. Но вид у него был такой несчастный, что, наверное, она как-нибудь может его утешить? Любовь чего-нибудь стоит или нет?

Молодой человек очень медленно улыбнулся.

– Тебе лучше войти, – посторонился он, – если тебя увидят, то выйдут неприятности.

Девушка заколебалась, но только на мгновение. Они еще не все друг другу сказали. И он был прав. Каждую минуту кто-нибудь из обитателей этого этажа мог подняться к себе наверх. И если ее застанут в коридоре у комнаты слуги-мужчины, она попадет в очень щекотливое положение. Поэтому горничная прошла мимо Финна в комнату, обставленную так же просто, как ее собственная. Здесь было почти тепло и достаточно удобств для непродолжительного пребывания. На постели – простыни и одеяла, рядом – деревянный стул, ситцевые занавески у чердачного окна, умывальник с кувшином и тазом, небольшой шкаф для фраков и брюк, комод с тремя ящиками для белья и всего остального, что можно сложить, не опасаясь помять. На полу был плетеный, весь в узлах, коврик. Направо, у стены стоял маленький стол, а перед ним – второй стул. Сейчас на столе лежали газета и листок бумаги, похожий на небольшое письмо, а около него Фиппс заметила конверт, открытую книгу, кожаный ремень для правки бритвы, синюю бумагу и кучку свечей.

Хеннесси стоял молча и смотрел на нее.

– Мне все равно, что говорят о братьях Дойл, все равно, что они сделали и как это понимать, – сказал он жестко. – Может, они и ошиблись, когда считали, что виновен Чиннери, но по сути это правда. И голод, и трагедия нашего народа – это все правда истинная.

Молодой человек смотрел на свою подругу так, словно она собиралась все отрицать. Глаза у него блестели, взгляд был холоден, и он немного выставил вперед подбородок.

«Надо быть терпеливее, надо помнить, как он уязвлен», – повторяла про себя Грейси. Это для нее все легко. Никто не сокрушал ее представления о близких людях, не разрушал ее мечты, не ронял в ее мнении любимых и уважаемых людей, которые определяли всю ее жизнь и которым она отдавала все свое время и заботы.

И она глубоко вздохнула.

– Конечно, – согласилась девушка. – Я слишком поторопилась все тебе выложить.

Ирландец немного смягчился.

Но ей надо было быть осторожнее. Не стоило во всем уступать в этом споре, иначе Финн мог подумать, что она делает это из слабости или что вообще изменила своим взглядам. Ему самому это не понравится. Хотя она и не станет этого делать. Как же это больно – так любить человека, с которым тебя разделяет пропасть, у которого другие убеждения, иные понятия о чести и верности, и это уже невозможно изменить. Слишком много у них обоих взаимных долгов, испытаний, потерь, омытых слезами. Как, например, мистер Мойнихэн и миссис Макгинли ухитряются поладить?

– Но ты ничего не поняла, – сказал Хеннесси задумчиво. – Ты не можешь понять, хотя в этом и не виновата. Для этого нужно быть ирландкой и самой видеть все страдания и творимую несправедливость.

– Но страдают все, так или иначе, – резонно ответила мисс Фиппс. – Ведь не только ирландцам холодно и голодно, не только они всего опасаются и одиноки, не только они бродяжничают и сидят за решеткой, когда ничего такого не сделали или не могли не сделать. Это со всеми бывает. Иногда даже английских джентльменов вешают за то, чего они не делали.

Молодой человек посмотрел на нее с откровенным недоверием.

– Да, так бывает, – настойчиво повторила горничная. – Я работаю в доме у полицейского. И такое знаю, о чем ты и понятия не имеешь. И не надо считать, что во всем мире страдаете только вы.

Лицо у Финна потемнело.

– Не то чтоб ты не имел права сражаться за лучшую долю, – поспешно прибавила Грейси, – и что Ирландия не имеет права сама жить, как хочет. Но что же делать с такими, как мистер О’Дэй и мистер Мойнихэн? С ними тоже надо все устроить по справедливости. Ты же не хочешь быть несправедливым, нет?

– Свобода Ирландии – вот что такое справедливость, – ответил ее собеседник, пытаясь сдержать возрастающий гнев, который уже звучал в его голосе. – Грейси, послушай меня! – Он сел на край постели, указав девушке на стул, и она тоже присела. – Ни за неделю, ни за целый год ты не сможешь понять, что это такое, когда крадут твою землю, убивают твоих близких. А это продолжается уже не одну сотню лет, вот почему ненависть и укоренилась так глубоко.

Он покачал головой, и лицо у него сморщилось, точно от боли.

– Я не могу тебе все рассказать. Ты должна сама все увидеть, собственными глазами убедиться, что одни люди могут обращаться с другими, такими же живыми людьми, подобным образом. Причем все эти люди одной породы, они так же голодают и мерзнут, точно так же работают, спят и любят своих детей. Это люди, у которых те же самые мечты о будущем, те же страхи и опасения, что оно не наступит. Это все бесчеловечно, однако так было несколько веков, и так все еще происходит.

Финн наклонился вперед, и глаза у него сверкнули, как бриллианты. Он говорил настойчиво и гневно:

– Мы должны положить всему этому конец, и навсегда, чего бы это нам ни стоило. Прошлое велит нам думать прежде всего не о себе, а о тех, кто сейчас еще не вышел из детского возраста, или о тех, кто у нас еще родится.

Горничная ничего не ответила на это – она слушала, не сводя с него глаз.

– Послушай, Грейси! – У Хеннесси дрогнули от возбуждения руки. – Ничто драгоценное нельзя купить задешево. И если мы дорожим нашим будущим, мы должны быть готовы платить!

– Понятное дело, – тихо ответила девушка, но, едва согласившись, ощутила внутреннее беспокойство.

А ее друг продолжал, не замечая неуверенности, мелькнувшей у нее на лице:

– История может быть жестокой, Грейси. – Теперь он улыбался, и взгляд его немного прояснился. – Мы должны иметь достаточно мужества, чтобы верить в то, во что верим, и иногда это очень трудно, однако великие перемены совершаются не трусами.

Фиппс подумала, что великие перемены иногда делаются бессовестными людьми, но промолчала.

– Спасибо, что пришла, – сказал Хеннесси ласково. – Мне было неприятно с тобой ссориться.

И он протянул ей руку.

Служанка протянула в ответ свою, и молодой человек обхватил ее пальцами, сильно и мягко. Потом он притянул Грейси к себе, и она охотно повиновалась ему. Очень нежно Финн поцеловал ее в губы и отпустил. Девушка откинулась назад с ощущением мира и счастья в душе. Хотя спор их не закончился. Грейси все еще считала, что некоторые мысли этого юноши неверны, но их общее направление было правильным, а обо всем остальном можно было поговорить и попозже. Стараясь не задеть его чувств, Грейси улыбнулась своему новому другу, ее пальцы выскользнули из его руки. Желая поудобнее устроиться на стуле, она оперлась о стол и взглянула вниз, потому что случайно сдвинула синюю бумагу и свечи.

– Не прикасайся! – Финн сильно подался вперед, лицо его вдруг стало жестоким, и он весь напрягся.

Горничная застыла на месте, уставившись на него в испуге. Прежде она еще никогда не видела этого человека таким сердитым! И еще что-то в его лице изменилось – теперь оно было почти некрасивым и чужим. Грейси дотронулась до двух свечей. Они были разные: одна восковая, как все известные ей свечи, а другая – немного липкая, не такая, как первая…

– Не трогай, – процедил Хеннесси сквозь зубы.

– Извини, – сказала Грейси дрогнувшим голосом, – я ничего плохого не хотела.

– Нет, ну конечно, нет, – молодой человек словно с трудом подыскивал слова. Казалось, его обуревает какое-то чувство, и он ему сопротивляется. – Ну… просто… не надо ничего трогать, – сбивчиво объяснил он.

Девушка почувствовала, как по всему ее телу пробежала дрожь ужаса. А вдруг это не свечка, как она сперва подумала? Она не заметила в ней фитиля. А как выглядит динамит?..

Грейси взглянула в лицо юноши, и сердце у нее похолодело от горестного сознания, что она не ошибается. Если бы это была обычная свеча, ее можно было бы рассматривать и трогать, и они с Хеннесси не стали бы так внезапно чужими друг другу…

Горничная сложила руки на груди, чтобы Финн не заметил, как они дрожат.

Ирландец все еще наблюдал за ней. Он, наверное, увидел, как она переменилась в лице. Догадался ли он, какая страшная мысль стучит у нее в висках?

– Грейси? – позвал ее молодой человек.

– Да!

Она ответила слишком поспешно – и сразу это поняла. Поняла по его взгляду. У Финна был материал для бомб. И одна из них взорвалась в кабинете и убила Лоркана Макгинли, его собственного хозяина.

Девушка встала, не сознавая, что делает.

– Мне надо идти, – сказала она, едва не задохнувшись.

Ей пришлось глубоко вздохнуть, потому что воздуха не хватало. Кое-как она пробралась к двери, твердя про себя, что надо будет остановиться, повернуться и посмотреть на Хеннесси как ни в чем не бывало. Она должна как-то объяснить свой внезапный уход, вернее, бегство. Все что угодно, как угодно, только не говорить правду!

– Если кто войдет и меня здесь увидит, то хлопот не оберешься. Достанется обоим, – вырвалось у нее. – Я ведь только хотела сказать, что извиняюсь. Не надо было мне всего тебе говорить тогда.

– Грейси…

Финн тоже встал и двинулся к ней.

Она заставила себя улыбнуться. Наверное, улыбка получилась вымученной, фальшивой, и юноша тоже это понимал. Однако горничная должна была выбраться отсюда… сейчас же… сию минуту. В голове у нее был полный хаос. Она не могла поверить в то, что увидела, – слишком это было ужасно. Наверное, всему этому есть какое-то другое объяснение, но остаться и узнать, что к чему, нельзя.

Девушка потянула на себя дверь дрожащими руками и, споткнувшись, едва не упала на пороге.

– Грейси!

Ирландец вышел за ней.

Она пустилась бежать, не оглядываясь, стуча каблуками по ступенькам мужской лестницы. Затем стремглав промчалась по коридору – и почти налетела на Долл.

– Прости, – пробормотала она, задыхаясь, – я не хотела.

– Грейси! С тобой все в порядке? – в тревоге спросила горничная Юдоры. – Ты ужасно выглядишь!

– Голова болит, – ответила девушка и приложила ладонь ко лбу, словно чувствуя боль. Сзади она услышала шаги. Это должен был быть Финн. Но он не войдет сюда, пока здесь Долл.

– Хорошо бы сейчас… немного лавандового масла или чего-нибудь. Может, чашку чая, – прошептала Грейси.

– Я сейчас принесу, – сразу же предложила мисс Эванс. – Ничего удивительного, что голова разболелась. Здесь сейчас такое происходит… Пойдем, я помогу тебе.

Отказа она бы не приняла, и Грейси согласилась. Выбора у нее не было, а в голове лихорадочно роились мысли, не давая ей возможности сосредоточиться. Она послушно последовала за Долл в буфетную, где были чайник с водой и небольшой очаг. В коридоре как будто никого не было. Грейси села на стул, а ее приятельница захлопотала рядом.

Что сделал Финн? Как он достал динамит? Сам ли смастерил бомбу? Разве Питт не доказал, что он не входил в кабинет? Он бы подумал об этом, он всегда все понимает заранее… И Финн не мог убить мистера Гревилла. Мистер О’Дэй видел или слышал, как он в это самое время с кем-то разговаривал.

Долл приготовила все для чая. Чайник уже зашумел. Грейси надо было все как следует обдумать, она должна была привести мысли в порядок. В голове у нее стучала кровь. Наверное, Финн кому-то помогает. Скорее всего, мистеру Дойлу, – это больше похоже на правду. Он с ним на одной стороне и, наверное, притворялся, что он за мистера Макгинли…

– Грейси? – позвала девушку мисс Эванс, но та ее не слышала.

Нет, тут должно быть какое-то другое объяснение! Финн – не такой человек, чтобы так жестоко обходиться с другими. Кто-то его использует, кто-то очень страшный и злой рассказывает ему все эти лживые сказки о таких людях, как Нисса Дойл и Дристан О’Дэй, и заставляет его делать ужасные вещи, а Финн даже не понимает, чем это все может кончиться…

– Грейси? – наконец услышала служанка зовущий ее голос.

Она взглянула вверх. Перед ней стояла Долл с чашкой, очень встревоженная.

– Спасибо.

Девушка, обжигаясь, стала осторожно прихлебывать чай. Он был очень горячим и пах цветами.

– Это камомель, – объяснила Эванс, – хорошо от головной боли и расстройства чувств. Да, ты очень плохо выглядишь. Знаешь, иди-ка лучше и полежи. Я поухаживаю вместо тебя за миссис Питт, если ей что-нибудь понадобится, хочешь?

Фиппс через силу улыбнулась:

– Не надо, у меня все в порядке, спасибо тебе! Через минуту-две все пройдет. Это просто… потому… что все так ненавидят друг друга, и от этого всем очень плохо. Не знаешь, кому можно верить, а кто вроде как замышляет что-нибудь такое ужасное.

– Знаю. – Долл села рядом на стул с чашкой чая в руке. – Сдается мне, что мы никому не должны верить, разве что одному твоему мистеру Питту.

Грейси кивнула, но решила пока ничего не говорить хозяину о своих подозрениях и о том, что она видела в комнате Финна. Может, она ошиблась. Ведь она ничего не знает о динамите. И, может, ей только почудилось, что у молодого человека было такое выражение лица…

Она тихонько отпила чаю. Да, он был еще очень горячим, но довольно приятным на вкус, и постепенно ей становилось лучше.

Однако весь остаток дня девушка не могла отделаться от страха. А все-таки, может, рассказать обо всем Питту? Может, он единственный, кто знает, был ли это динамит и знал ли Финн, что совершает, или же его кто-то использует? Ведь он был так потрясен смертью мистера Макгинли! Грейси это знала. Она видела его лицо. И если бы он ожидал, что бомба скоро взорвется, то не стоял бы так близко к двери кабинета и его бы не отшвырнуло взрывной волной?

Нет, все это непонятно.

Она была в прачечной и полоскала нижние юбки, когда, подняв глаза, увидела на пороге Хеннесси. Больше в прачечной и поблизости никого не было. Гвен ушла, а девушки-прачки пили чай. Грейси специально выбрала именно это время для стирки, не желая ни с кем разговаривать. Но теперь ей ужасно захотелось, чтобы рядом кто-нибудь был, хоть одна живая душа.

– Грейси! – шагнул к ней ирландец. Лицо у него было мрачным, а взгляд встревоженным. – Надо поговорить кое о чем…

– Здесь не место, – сказала горничная тихо, задыхаясь и поняв вдруг с отчаянием, что боится этого человека. Не то чтобы ей не хотелось узнать правду или услышать его объяснения, пусть даже лживые, но ее охватил настоящий физический страх. – Кто-нибудь может войти. – Грейси услышала свой голос словно со стороны – тонкий, боязливый, почти писк. – Девушки сейчас пьют чай. И теперь в любую минуту могут войти.

– Нет, они не придут, – сказал Хеннесси ровно, подходя к ней. – Они ушли только пять минут назад и будут прохлаждаться еще полчаса, если нет большой стирки.

Служанка оглянулась и увидела небольшую горку нестираного нижнего белья. И ни одной простыни или полотенца! Все большое белье прачки постирали раньше. А так как день был ветреный, то почти все оно уже высохло на сквозняке и теперь висело, дожидаясь, когда его погладят. В комнате хорошо пахло чистым бельем.

– Нет, они придут сейчас, – соврала девушка, держа в руках мокрую нижнюю юбку и выжимая ее что есть силы, словно это было какое-то средство защиты.

Молодой человек подходил все ближе. На лице его появилось странное выражение, словно ему не хотелось делать то, что он делает, но ничего другого ему не оставалась.

Служанка отступила от ушата, все еще держа в руках юбку.

– Грейси, – сказал Финн рассудительно. – Подожди…

– Здесь не место, – повторила девушка, пятясь назад. Она очень хорошо выжала юбку. Может, было бы лучше, если бы та оставалась мокрой?

– Я ведь только поговорить с тобой хочу, – искренно пояснил юноша.

Горничная обогнула скамейку с деревянными ушатами и скользнула к дальней двери, мимо медных, еще теплых, котлов.

Хеннесси продолжал идти к ней.

Девушка подняла длинный деревянный шест, которым прачки крутили простыни в ушатах.

– Грейси! – Вид у ирландца был такой, словно она его уже ударила.

Смешно! Ей надо притвориться, что она ничего не видела, и вести себя с достоинством. Что она такое воображает? Что он собирается задушить ее в прачечной?

Да, она так и думает! А почему нет? Мистера Гревилла утопили в его собственной ванне, а мистера Рэдли взорвали бы, когда он сидел бы за столом в своем кабинете, если бы вместо него не взорвали мистера Макгинли.

Грейси швырнула в него шест, повернулась и побежала, стуча каблуками по каменным плиткам пола. Юбка развевалась, путалась вокруг ее ног и мешала ей бежать. Финн, наверное, бросился за ней, сейчас он ее догонит! Она слышала его, слышала, как он бежит и зовет ее. Что, если он ее поймает? Теперь он был зол, и она его ушибла. Девушка чувствовала, как он злится.

Грейси никогда не бегала так быстро. Пулей летя по линолеуму коридора, она резко обогнула угол, задев стену, с трудом удержалась на ногах, расставив руки, и, как пушечное ядро, ударилась о кого-то. И закричала от ужаса.

– Эй, что такое? Что с тобой? Можно подумать, что за тобой мчится сам дьявол!

Это был мужской голос. С ирландским акцентом. Человек схватил ее.

Горничная подняла голову, и сердце у нее почти остановилось. Это был мистер Дойл. Он держал ее за запястья и улыбался.

Она развернулась и изо всей силы ударила его мокрой юбкой по лицу, а потом пнула ногой в голень.

Падрэг вскрикнул от боли и удивления и отшатнулся.

Вырвавшись у него из рук, девушка снова помчалась сломя голову к зеленой двери, а потом в коридор. Попавшийся ей на пути лакей с изумлением воззрился на нее.

– С вами все в порядке, мисс? – спросил он, нахмурившись.

Грейси все еще держала в руках юбку. Чепчик у нее слетел, а лицо, наверное, было ярко-красным.

– Да, совершенно, – ответила она с максимально возможным достоинством. – Спасибо, Олберт.

Затем девушка перевела дух и решила, что надо подняться в комнату Шарлотты. Это было, наверное, единственное место в доме, где ей не грозила опасность.