ПЕРЕВОРОТ
17 брюмера (8 ноября) 1799 года генерал Бонапарт появился в театре с супругой, давая всем понять, что у него в семье все в порядке. Приветствовали его, как национального героя, никому в голову не пришло поинтересоваться, где армия, которую уводил генерал, почему он вернулся только в компании нескольких генералов, что с остальными.
Толпа приветствовала героя уже не только Италии, но и Египта. Толпе мало дела до того, что действительно произошло в Египте, а главное, до того, зачем все было нужно. Директория, отправляя честолюбивого генерала в Африку, надеялась, что он свернет там шею или что просто не сможет ничего сделать. Против Наполеона в Египте было все: мамлюки, жара, англичане в море, песок и солнце, эпидемии… Но он вернулся, правда, без армии. И ни у кого не повернулся язык спросить, где же она, потому что возвращение всего с несколькими генералами куда больше похоже на бегство, чем на триумф.
Будь Директория чуть понапористей, а главное, чуть подружней, у Бонапарта действительно могли потребовать отчета, но директора вроде Барраса уже столько наворовали, что думали только, как сохранить собственное если не положение, то состояние.
Мог спросить Совет Пятисот, все же они не столь зажрались, к тому же их много, но Совет возглавлял брат Наполеона Люсьен, который старательно усмирял и уговаривал Совет.
И все же наступил день, когда затягивать такое положение стало опасно. В воздухе Парижа вместо осени запахло переворотом.
После театра в особнячке на улице Виктуар происходил удивительный разговор. Началось с того, что Наполеон попросил жену пригласить на завтрак, причем очень рано, к восьми утра, Гойе с супругой.
– Но почему я?
– Мне нужно, чтобы он был здесь в это время. Придумай что-нибудь. Немного позже он уже может отправиться в Сен-Клу. Напиши что-нибудь свое, глупое, женское.
Обижаться на слова про глупое и женское не было времени, к тому же Жозефина чувствовала, что муж задумал нечто особенное, а теперь она всецело подчинялась супругу. Побывав по собственной глупости на краю гибели (кому она нужна в таком возрасте и с такими долгами?), Жозефина стала послушной овечкой, решив, что жить за спиной Наполеона куда спокойней, чем в тюрьме за долги. К тому же она начала все же осознавать, что судьба свела ее с необычным человеком.
Жозефина написала записку, которую немедленно отправили.
Сам Бонапарт отправил еще с десяток записок, собирая на улицу Виктуар, бывшую Шантерен, своих генералов, в том числе Мюрата, Ланна, Моро, Бертье, Жюно… Они должны прибыть на рассвете.
Они долго не могли заснуть. Жозефина не знала, что задумал муж, но понимала, что решается его и ее судьба.
Вдруг уже перед рассветом Наполеон усмехнулся:
– Когда-то Ленорман нагадала мне почти корону на голове, как бы венец не оказался терновым…
Но Жозефина не обратила внимания на вторую половину фразы, ее поразила первая, женщина даже уселась на постели, уставившись на мужа, чье лицо едва виднелось в темноте:
– Ты бывал у Ленорман? Когда?
– Да, она мне еще сказала, что прямо передо мной из ее двери вышла моя будущая жена.
– Наполеон, мы бывали у гадалки с Терезой, мне она тоже нагадала корону на голове и назвала имя будущего мужа… постой… Бонапарт! Да, как же я могла забыть?! Она сказала «Бонапарт»!
От волнения голос креолки стал хриплым.
– А следом за нами к ней вошли два офицера… Но мы не смотрели ни на кого…
– Это были вы с Терезой? А следом вошли мы с де Мази…
Они уже вдвоем сидели, не в силах лежать, и смотрели друг на дружку вытаращенными глазами. Неужели Ленорман права?! Но при чем здесь корона?
Наполеон не стал говорить даже Жозефине, что его мечты простираются гораздо дальше кресла президента Директории и завтрашний день только начало. Он надеялся, что это только начало в движении к огромной, абсолютной власти. Наполеон не верил ни в какую власть народа, власть вообще не может быть всеобщей, она возможна только единоличная, иначе это не власть, а простая игра.
Ночью Парижу было не до сна, во всех городских садах размещались войска. Въезды в город перекрыты. Но парижане относились ко всему спокойно: наконец-то сбросят это «Дерьмо пятисот», как называли Совет.
Ни за оба Совета – Старейшин и Пятисот, ни за зажравшуюся Директорию никто заступаться не стал. А вот Наполеона поддерживали, казалось, вот придет к власти боевой генерал, он-то не станет тащить все себе в карман, он наведет порядок.
Бонапарт «навел».
Директория оказалась разогнана, правда, два из пяти директоров – Сийес и Дюко (те, что не противились воле нового лидера) – были оставлены на местах в другом качестве, вернее, с другим названием. Гойе и Мулэн, отказавшиеся подать в отставку по своей воле, были взяты под стражу. Пятый директор, Баррас, благоразумно отказался от власти, поспешив уйти сам.
Гойе не поверил нелепому приглашению на завтрак и на улицу Виктуар не явился, отправив к генеральше супругу.
Жозефине пришлось разыгрывать еще одну нелепую сцену. Из-за всех рассветных волнений она забыла о предстоящем завтраке с президентшей и была даже удивлена, увидев ту на пороге дома. Из особнячка только что удалилась толпа генералов, отправившихся свергать Гойе и компанию.
Супруга президента не могла понять, что творится, сначала им принесли приглашение от Бонапарта на обед, потом вдруг среди ночи примчался еще один слуга с запиской от Жозефины, звавшей на ранний завтрак…
Гойе резонно заподозрил неладное и отправился в Директорию. Мадам Гойе, поразмыслив, решила все же нанести визит мадам Бонапарт.
– Так что вы хотели сообщить нам по секрету?
– Я? А, да… но это касается только нас с вами… действительно секрет… – Жозефина лихорадочно соображала, чем бы таким огорошить президентшу. Та буквально впилась в лицо неожиданной приятельницы, желая услышать нечто… Ведь не могла же она не заметить движение на улицах города, артиллерию в садах и всеобщее возбуждение. – Я… кажется, я беременна!
Жозефина выпалила первое, что пришло в голову. Она вовсе не была беременна, и тем более мадам Гойе не из тех, кому нужно об этом говорить, просто ничего другого не придумала. Даже Гойе, не отличавшаяся особой сообразительностью, обомлела.
– Вы хотели сообщить это нам… с мужем?
Жозефина поняла, что ляпнула глупость, смутилась…
– Нет, нет, я не хотела говорить этого вашему мужу… это только вам лично по секрету…
Жозефина Бонапарт была куда более опытной светской дамой, умеющей выпутаться из любого положения, чем мадам Гойе, она уже пришла в себя и принялась очаровывать гостью.
– Просто мой муж… ах, вы же знаете этих мужчин, тем более военных! Они никогда не думают о своих родных. Я в таком возрасте… возможно, беременна, а Бонапарт… Для него Франция важнее собственной супруги, готов завтра же мчаться еще куда-нибудь вроде Египта…
И тут до мадам Гойе дошло, что Бонапарт вернулся меньше месяца назад, как его супруга может быть уверена в своей беременности? Или это не от мужа?.. Ой, как интересно…
Жозефина на такой вопрос смогла ответить не сразу, слишком тот был неожиданным:
– А почему вы можете быть уверенны, что носите ребенка гражданина Бонапарта?
Мысленно обругав въедливую собеседницу, Жозефина нашлась:
– Двух недель вполне достаточно… К тому же я не уверена точно. Всего несколько дней задержки… Вот потому и хотела тайно попросить гражданина Гойе не отправлять никуда моего супруга, чтобы у него не появилось глупых подозрений в неверности, вы меня понимаете?..
И все равно мадам Гойе сообразила не сразу, пришлось объяснять, что Наполеон развил бешеную активность, ему не сидится дома, вон с утра пораньше уже умчался со своими генералами, запросто может снова уехать куда-нибудь в любой день. А супруга подозревает, что забеременела, и не желает, чтобы уехавший за новыми подвигами генерал приписал этот подвиг другому.
– Теперь понятно?
– А… Теперь понятно. Но мой муж и не собирался его никуда отправлять.
– Откуда вы знаете? И потом, эти мужчины, что они смыслят в дамских делах? Им бы все воевать…
Обсуждать несуществующую беременность надоело, сама мадам Гойе, с которой Жозефина никогда не дружила, тоже, теперь креолка придумывала, как сплавить ненужную подругу поскорее прочь.
Но Гойе оказалась упорной.
– А почему бы вам не попросить господина Барраса, ведь вы с ним дружны?
– Барраса? – Мысленно обозвав собеседницу круглой дурой, Жозефина разыграла почти возмущение. – Мой супруг страшно ревнив, стоит ему только узнать о моей встрече с Баррасом, как он заподозрит что угодно! О нет! Умоляю и вас, молчите о сегодняшнем разговоре!
Пока Жозефина морочила голову теперь уже бывшей президентше Гойе, Наполеон брал власть.
Сначала все шло просто замечательно, напуганный Совет поспешил перебраться за город в Сен-Клу, при этом поставив Бонапарта… командовать парижскими войсками! Большего подарка они генералу сделать не могли.
Оставался единственный человек, который реально смог бы помешать Наполеону, – Бернадотт. У этого генерала были и войска, и авторитет. Но Бернадотта Бонапарт связал по рукам и ногам честным словом не вмешиваться, сделать это удалось при помощи супруги Бернадотта Дезире. Говоря Жозефине, что легко справится с этим противником, Наполеон вполне понимал, каким образом. Дезире была его собственной первой любовью, но если Наполеон практически забыл девушку, родители которой отказали ему в родстве, то сама Дезире продолжала любить Бонапарта и ради помощи бывшему возлюбленному помогала теперь ему справиться с мужем.
Равнозначен Наполеону был и генерал Моро, но Жан-Виктор Моро не рвался к власти, а беззаконие, творимое директоратом, ему надоело. Зря он надеялся, что, сместив директоров, Наполеон уйдет и сам, но надежда, как известно, умирает последней.
Директорат отказался от власти сразу, прекрасно понимая, что силы все равно нет, а вот Советы Старейшин и Пятисот попробовали сопротивляться. Если честно, то Наполеон этого не ожидал, он думал, что, увидев себя в окружении войск, оба Совета попросту разбегутся, однако этого не произошло.
Советы, перебравшиеся в Сен-Клу, заседали в двух залах: на втором этаже, в меньшем зале Марса, – Совет Старейшин, а внизу, в большой Оранжерее, – Совет Пятисот. Понятно, что от пятисот там была едва ли половина, другая предпочитала отсиживаться в норках, но и тех хватало, чтобы Люсьену Бонапарту приходилось туго. Справиться с перепуганными, кричащими депутатами нелегко…
Еще хуже стало, когда пришел сам Бонапарт. Он только что расправился с пятью директорами, приняв от троих отставку, а двоих отправив в тюрьму, и рассчитывал на столь же легкий успех в Советах. Но не тут-то было, ни в отставку, ни тем более в тюрьмы депутаты не желали.
Наполеон, привыкший, что при одном его появлении раздаются аплодисменты и приветственные выкрики, услышав нечто противоположное, совершенно растерялся. Его не только не восхваляли, от него потребовали ответа и грозили объявить вне закона! Их было много, гораздо больше сторонников свержения, депутаты начали попросту трепать Наполеона, обвиняя в попытке захвата власти. Обвиняя совершенно объективно!
Еще несколько минут назад бравый, генерал вдруг сник, побледнел и начал нести настоящую ахинею о собственной избранности, о том, что он солдат… пришел спасти… Франция гибнет…
Чувствуя, что дело плохо, сторонники сумели вытащить своего откровенно оплошавшего лидера из зала Марса, но и внизу оказалось не лучше.
Совет Пятисот тоже не поверил в наличие заговора, от которого надо спасаться с помощью Бонапарта, вернее, все понял верно – этот заговор самому Наполеону и нужен. Раздались крики:
– Бонапарта – вне закона!
– В Кайенну его! В Кайенну!
– За попытку захвата власти казнить!
И тут… Наполеон попросту грохнулся в обморок. Рослые гвардейцы поскорее вытащили его на руках на улицу. Войска, стоявшие перед дворцом, безмолвствовали, а ведь на их поддержку так рассчитывал будущий диктатор.
Из зала неслись крики с требованием объявить Наполеона вне закона и отправить на рудники. Стало ясно, что переворот попросту срывается. На улице, стоило привести Бонапарта в чувство, как тот, едва услышав крики с требованием отправить его с Кайенну, снова рухнул с лошади.
Люсьен, не желая отправляться вместе с братом, взял все в свои руки, он обратился к солдатам на площади:
– Во дворце засели убийцы! Они готовы уничтожить моего брата и вашего любимого генерала!
Солдаты не шелохнулись, им было совершенно непонятно, почему нужно защищать генерала, который вон лежит в обмороке…
И тут сыграла свою роль бездумная решительность генерала Мюрата, он поднял саблю:
– Я пошвыряю их из окон! Штыками их!
Когда толпа готова к действиям, неважно каким, ей нужен только клич, тоже неважно какой! На плечах Мюрата невесть откуда появилась пятнистая шкура не то барса, не то леопарда, вывезенная им из Африки. В руках сабля, глаза горят… Чем не лидер?
Дверь в зал заседания оказалась не открыта, хотя распахнуть ее не составляло труда, а попросту грубо выбита. Ворвавшись в зал, боевой генерал обложил на мгновение притихших от такого появления депутатов столь отборными ругательствами, что их изумление перешло в столбняк, а потом в панику. Совет Пятисот выскакивал в окна, опасаясь штыков солдат.
Наполеон, наконец придя в себя, принялся распоряжаться уже с толком, правда, это не касалось действий солдат, тут приоритет был явно у других, зато трех консулов выбрали быстро. Ими оказались Дюко, Сийес и Бонапарт. Кто выбирал? Какая разница?
Парижанам было обещано:
– Наполеон спасет Францию.
Парижане согласились:
– Пусть спасает.
Сам Бонапарт обещал:
– Мое правление будет разумным, себе я не желаю ничего, готов во всем служить народу.
Народ был счастлив. Наполеон тоже.
Тем более, когда среди трех консулов понадобилось выбрать первого (если есть власть, она не может быть размазана среди троих, надо поделить), ему удалось перехитрить соперников. Он попросту предложил:
– Думаю, Сийес, как самый опытный, должен назвать первого консула.
Разве после этого Сийес мог назвать себя? Пришлось предлагать Бонапарта. Наполеон скромно согласился:
– Мы справимся.
Правда, кого имел в виду под этим «мы» – всех троих или себя лично, не уточнил. Позже выяснилось, что лишь себя, потому что Сийес и Дюко остались бледными тенями при Первом консуле Наполеоне Бонапарте, но тогда все промолчали. В Кайенну не хотелось не только братьям Бонапарт, но и консулам тоже.
Никто не задался вопросом: что же за переворот произошел? Сменили пять директоров на троих консулов, причем Сийес и Дюко остались, разогнали Совет Пятисот и Совет Старейшин. Но надежды, которые замученная Франция возлагала на боевого генерала Наполеона Бонапарта, были огромны. Никто не поинтересовался, к чему были французам его победы в Италии или в Египте.
Франция хотела мира, она хотела хоть немного пожить без потрясений. Наполеон обещал:
– Я тоже хочу мира! Будет мир!
К чему при этом французам знать, что он думает на самом деле?
Через день, вернувшись домой Первым консулом, Наполеон объявил Жозефине:
– Мы переезжаем в Люксембургский дворец! Я покажу тебе, как живут короли!
Счастливый Наполеон водил супругу по комнатам, которые занимал Баррас, показывал золоченые обои на стенах, роспись потолков, роскошную мебель…
– Ты только посмотри! Разве кто-то другой мог бы дать тебе все вот это?! Разве кто-то мог подарить тебе возможность спать на кровати самой королевы или есть за столом во дворце?!
Жозефина старательно прятала глаза и пыталась не расхохотаться. Бонапарт решил, что жена потрясена преподнесенным счастьем.
– Разве ты могла мечтать, что станешь ступать по коврам, по которым ходили королевы? А это кресло? В нем сидела Мария-Антуанетта! За этим бюро писал Людовик XV!
Откуда Бонапарту было знать, что и в этом кресле, и на этой постели Жозефина давно побывала при Баррасе, а в постели и на ковре занималась с ним любовью? Но она честно кивала, ахала и изображала радость.
Однако Жозефине вовсе не хотелось возвращаться на постель Барраса даже с мужем, она настаивала на переделке Мальмезона, чтобы жить там.
На радости Наполеон согласился, тем более у Первого консула деньги имелись. В Мальмезоне начался ремонт, это надолго отвлекло супругу консула.
Супругов словно подменили. Жозефина вдруг отчетливо увидела пропасть, на краю которой стояла по собственной вине, разве стоила страсть Ипполита Шарля, который мгновенно испарился при опасности, замужества за человеком, ставшим Первым консулом? И хотя она хорошо знала, сколь непрочно любое положение наверху власти, оставаться в случае развода одной еще хуже.
Да, во Франции столь бурные времена, что надеяться не на что, однако что было бы с ней, разведись Наполеон? К тому же Жозефина наконец обратила внимание на самого мужа, и оказалось, что он не так уж плох.
От бывшего кота в дырявых сапогах остались только горящие глаза. Бонапарт повзрослел, как-то покрупнел, стал уверенным в себе, а не просто самоуверенным мальчишкой, перешагнув тридцатилетний рубеж, он превратился в мужчину.
Но нашлось еще нечто, поразившее Жозефину. Во-первых, он стал смотреть на жену чуть снисходительно. Нет, Наполеон по-прежнему любил, ублажал, восхищался, но несколько свысока. Умная Жозефина быстро осознала, что это не из-за его изменившегося положения, не из-за того, что стал лидером французов. Нет, он как мальчишка радовался коврам и роскоши Люксембургского дворца, к которой она сама была вполне привычна, хвастал приветствиями толпы, всеобщей любовью французов…
И все же смотрел чуть свысока… Почему?
Ответ нашелся неожиданно. Жозефина заметила оценивающий взгляд, который муж бросил на проходившую мимо красотку. Такого раньше не было, раньше он словно не замечал женщин, для Наполеона существовала только жена. Жозефину мало интересовали политические бури, она слишком хорошо помнила, к чему те могут привести, а вот изменение отношения мужа к женщинам ей не понравилось совсем.
Что-то там в Египте произошло. Что?
Эжен некоторое время старательно избегал разговоров с матерью на эту тему, просто отнекиваясь. Это только подтвердило подозрения Жозефины.
– Эжен, ты должен мне рассказать все честно. У Наполеона были женщины в Египте?
Сын смутился.
– Ну, да… наложницы…
Нет, Жозефину не обманешь, наложницы у тех, кто в дальних походах, есть всегда, мужчинам без этого не обойтись, но здесь нечто более серьезное.
– Откуда он взял в Египте любовницу, ведь туда не брали женщин?
– Одна оказалась случайно… Переодетая в мужское платье…
Жозефина взорвалась: как смеет Наполеон укорять ее в изменах, если взял с собой любовницу, переодетую в мужское платье, при этом запретив собственной супруге ехать?! Еще неизвестно, кто кого обманывал!
Особенно тошно было от сознания, что сейчас ничего против мужа она сделать не сможет, сила в его руках! А что было бы, узнай она о таком немного раньше? Жозефина вполне могла утопить Наполеона куда раньше, чем он сделал первый шаг к захвату власти. Значит, он обманул ее во всем, обманывал с самого начала похода, с первой минуты, запрещая ей даже думать об участии в египетском походе (неважно, что она сама лишь изображала готовность туда отправиться)!
Эжен осадил мать:
– Полина приехала вовсе не с Наполеоном, ее муж взял с собой. А когда Жюно рассказал о тебе и… Шарле… Наполеон тоже взял любовницу.
– Где эта женщина, она вернулась с вами?
– Нет, она осталась в Египте. Но я слышал, что она вернулась сама. Наполеон не принял ее, мама.
Итак, перед ней встал вопрос, как себя вести.
Двор Первого консула, конечно, отличался от королевского, он отличался и от того, что был при Баррасе, но всего лишь отсутствием беспутных оргий. Блеска хватало и сейчас. Королевские апартаменты (тем более Наполеон предпочел Люксембургскому дворцу Тюильри), роскошь, парадные приемы и балы… Везде благодаря мужу царила она, Жозефина. Ее обожали, ей поклонялись, ее приветствовали…
Приемы, обеды, аудиенции, просители, театры… Весь блеск придворной жизни во главе с почти королевой Жозефиной. О, она умела быть красивой, обворожительной, приветливой… Первая женщина Франции, обожаемая народом, та, на которую теперь равнялись, которой на улицах кричали приветствия, а в салонах заглядывали в глаза…
Это все подарил ей Наполеон, ее муж, который тоже обожал Жозефину, хотя виделись они довольно редко. Наполеон с головой ушел в работу, был поглощен государственными делами…
Бросить все это, чтобы снова стать просто Жозефиной в поисках следующего мужа?
К тому же Жозефина вдруг обнаружила, что… любит своего супруга! Власть сильнейший афродизиак, а у Наполеона была власть. Положение первого человека Франции словно делало его выше и стройней, уверенность в своих силах добавляла красоты.
Поразмыслив, Жозефина осознала, что в общем-то любит мужа давно, а связь с Ипполитом Шарлем была просто глупостью. Она уже и не вспоминала о существовании такого. Теперь и Жозефина смотрела на супруга восхищенно.
Тогда что же ее беспокоило? Измена, совершенная в Египте? Но это было тогда, когда она сама тоже оказалась неверна, и трудно ожидать воздержания от молодого мужчины, отсутствующего дома полтора года.
Нет, не сама связь беспокоила Жозефину, она была не против наложниц, а то, что Наполеон теперь мог спокойно изменять. Он был готов изменять! Морально готов. И возразить ей нечем.
Вот это беспокоило Жозефину больше всего – готовность мужа к изменам. Она прекрасно понимала, что, только почувствовав такую готовность, дамы бросятся выполнять малейшие прихоти повелителя, и тогда от рогов в дверь не пройти. Нет, она не боялась за свое положение первой дамы государства, не хотелось становиться объектом насмешек и хихиканья за спиной.
Жозефина прекрасно помнила разговоры о поведении прежних королей и о том, как относились к королевам фаворитки, как делился двор, как тяжело было женам на фоне блеска своих любовниц.
Нет! Она не допустит появления у Наполеона любовницы! Неужели она не в состоянии удержать любовь мужа, зная все его предпочтения и слабинки?
Жозефина прекрасно понимала одну проблему, разрешить которую трудно, – у них не было детей. Еще отправляясь в Египет, Наполеон предложил Жозефине поехать в Пломбьер и полечиться на водах. Говорили, что тамошние воды и грязи помогают при бесплодии. Но почему от бесплодия должна лечиться она, ведь она как раз свою способность рожать доказала, вон какой сын и прелестная дочь!
– Эжен, а почему Наполеон не взял с собой эту Полину?
Эжен не смог скрыть от матери:
– Он просил ее родить сына…
– Родила?
– Нет.
Жозефина несколько успокоилась. Если у Наполеона нет детей ни от кого другого, а их нет и у его братьев, значит, дело не в ней, а в муже.
И все же она решила окружить мужа вниманием и заботой. Для этого очень подошел Мальмезон.
Все верно, там она создаст уютное гнездышко, куда Наполеона будет тянуть на отдых, а на приемы лучше приезжать, они проходят не каждый день.
В Мальмезоне начались работы, окрестности поместья были великолепны, а вот сам дом не годился никуда, его требовалось отремонтировать, заново отделать, обновить мебель, а еще страстная любительница цветов и экзотических растений Жозефина мечтала устроить огромный розарий и парк.
Не только Жозефина чувствовала себя рядом с Наполеоном на высоте положения, вся его семья купалась в возможностях, полученных благодаря Наполеону. Но если братья Жозеф и особенно Люсьен были хоть как-то причастны к возвышению Наполеона, то сестры восприняли это как должное. Мадам Летиция, вдруг ставшая матерью Первого консула Франции и получившая огромные доходы, продолжала держаться в тени, зато сестрички Наполеона развернулись вовсю, особенно младшая, Каролина.
Старшие сестры уже вышли замуж – Элиза за Феликса Бачиокки, неряшливого лейтенанта, вся заслуга которого состояла только в факте появления на свет в родном городе Бонапарт Аяччо. Брат дал за сестрой приданое в тридцать тысяч франков и произвел нового родственника в майоры. Впрочем, он и дальше помогал карьере зятя, сделав того полковником, генералом и, наконец, губернатором Тосканы. Элиза, пожалуй, единственная из сестер, кто не слишком терзал Наполеона своими требованиями, хотя и от нее доставалось.
Следующей потребовалось отдать за кого-нибудь Полину. Эта красотка, несмотря на юный возраст, имела столько любовников, что желающих жениться на ней не находилось, никому не хотелось стать рогоносцем. Удалось окрутить только генерала Леклерка, близкого друга Наполеона. Но, женившись, бедный генерал был вынужден выбирать между немедленным разводом и окончанием карьеры или необходимостью закрыть глаза на откровенные шашни жены и продвижением по службе. Генерал выбрал второе и стал начальником штаба итальянской армии Наполеона.
Интересно, что при этом Полина с пеной у рта осуждала Жозефину за неверность мужу.
Незамужней оставалась Каролина, но та была еще слишком молода, хотя у Наполеона временами проскальзывала озабоченность, потому что эта сестра недалеко ушла от Полины. Найти второго Леклерка будет трудно, оставалось надеяться, что Каролину удастся выдать замуж раньше, чем она пойдет по рукам.
Каролина воспитывалась в пансионе мадам Кампан, где пребывала и дочь Жозефины Гортензия. Почему-то это оскорбило Каролину. У мадам Компан, бывшей первой камеристки казненной королевы Марии-Антуанетты, воспитывались дочери послереволюционной аристократии, те, кому предстояло стать супругами будущих правителей Франции. Их обучали в лучших дореволюционных традициях, то есть преподавали, помимо бальных танцев и приятных манер, также стихосложение, географию, рисование, этикет, музыку, литературу…
И все же Каролине категорически там не нравилось. Почему? Она уже вкусила прелести «взрослой» жизни рядом с сестрами и считала, что все эти глупости вроде рисунков или арифметики женщине вовсе ни к чему. Ее собственная мать не умела читать, а считала, загибая пальцы, ее сестры не знали географии или законов стихосложения, однако это не помешало Полине стать генеральшей и вкусить сладость близости с мужчиной.
А тут еще противная Гортензия, которую Наполеон постоянно ставил в пример, как отличную ученицу, умную девушку и хорошего человека. Гортензия была на год моложе подруги, но образованна много лучше, она очень старалась заручиться дружбой Каролины, помогала ей в учебе, правила рисунки, решала задачи, писала стихи… подсказывала, как вести себя согласно правилам этикета, которого Каролина не знала и знать упорно не желала.
То и дело попадая из-за своего глупого упорства в неловкое положение (разве могли юные особы простить ей «давеча» или неумение пользоваться столовыми приборами, а также полное незнание французской истории?), Каролина почему-то винила во всем Гортензию. А то, что брат постоянно ставил в пример детей Жозефины, вообще приводило ее в ярость!
Еще хуже стало, когда она в Момбело в Италии влюбилась в молодого генерала Мюрата. Каролине было всего пятнадцать, Мюрату тридцать, но сердцу не прикажешь. Мюрат был по-своему красив: густые черные немного вьющиеся волосы, темно-голубые глаза, чувственные губы и, конечно, лихость! О, этого у Мюрата хватало с лихвой!
Он не задумываясь стал любовником юной особы, чем привел в шоковое состояние своего начальника. Наполеон прекрасно знал цену подчиненному, а также знал, что тот уже успел подцепить «галантную болезнь» и лечится от нее. Недалекий умственно, амбициозный, но не способный трезво рассуждать в случае необходимости, Мюрат был хорош только на коне и в постели. Каролине весьма подходило второе, а по поводу первого она не беспокоилась: если дорогой брат помог сделать карьеру такому ничтожеству, как Бачиокки, то почему не помочь яркому любимцу сослуживцев Мюрату?
Девушка не догадывалась, что для Наполеона было куда проще с бесцветным Бачиокки. Бонапарт поспешил отправить Мюрата в Швейцарию, а сестричку в Рим к старшему из Бонапартов, Жозефу, который состоял представителем Франции при папском дворе. С глаз долой – из сердца вон!
Однако это не помогло, влюбленные, напротив, думали друг о друге постоянно. Мюрату это не мешало обольщать женщин, а вот Каролине превращало жизнь в каторгу. Из Рима ее поместили в пансион, покинуть который она мечтала ежеминутно. Она не могла думать ни о чем другом, а тут еще эта противная Богарне со своей помощью! Что она смыслит в жизни? Ничего! А туда же, смеет поучать и помогать!
Ну зачем, зачем ей арифметика или география?! Она и без противных цифр и столбиков знает, сколько дней прошло после возвращения любимого Мюрата из Египта! Знает, что Египет – это далеко, а Париж вон он, его крыши видно, только Мюрат там, а она в Сен-Жерменском предместье и никак не может выбраться к нему, чтобы отдаться любви. Два года прошло, а Каролина до сих пор помнила то сладострастье, которое испытывала каждую ночь, пока они были любовниками. Неужели это не повторится?!
Девушка была готова просто сбежать из пансиона к своему любовнику и отдаться ему хоть посреди улицы, если бы не понимала, что этим разрушит его карьеру совсем.
Мюрат тоже не сидел без дела, он попытался склонить Наполеона к мысли отдать за себя сестру. Но получил отказ:
– У тебя ничего, и у нее ничего. Два ничего вместе помогают только делать детей, но никак не содержать семью. Нет.
Братья поддержали генерала, на семейном совете было решено, что любовь и замужество мешать не стоит.
Не помогло даже участие Мюрата в перевороте и превращение Наполеона в Первого консула. Будь Мюрат чуть более сообразительным, он просто потребовал бы с победителя свое, но он только продолжал ждать.
Помощь влюбленным пришла с той стороны, откуда и не ждали.
– Мама, я сочувствую Каролине, ведь ей не позволяют быть рядом с любимым человеком! Неужели и меня ждет такая судьба?
Жозефине поинтересоваться бы, о каком своем любимом человеке вела речь Гортензия, но мать волновали только собственные дела.
– Что за любовь у Каролины?
– Они давно любят друг дружку с Мюратом, но гражданин Бонапарт против.
– Гражданин Бонапарт! Ты не можешь сказать просто генерал Наполеон? Кто тебя учит обращаться к людям, как во время революции?
Жозефина прекрасно помнила, что Каролина и Мюрат любовники, это только Наполеон мог считать, что просто влюбленные. Опытная куртизанка с первого взгляда поняла, что Каролина давно не девушка и что они с генералом познали все прелести взаимной любви, достаточно было перехватить два-три их откровенных перегляда между собой.
Каролина одна из ярых ненавистниц самой Жозефины, да и Мюрат супругу Первого консула не жаловал. А что, если им помочь, может, хоть благодарность заставит быть терпимей? Жозефине безразличны все нападки Каролины, но она знала, насколько внимательно относится к семье Наполеон, а потому почла за лучшее примириться с Бонапартами и постараться наладить отношения с ними всеми.
Тут вот подвернулся случай помочь Каролине. Жозефина принялась уговаривать мужа согласиться на брак сестры и генерала.
– Эти свадьбы по зову мимолетной любви, когда воспаленный разум не способен подчиняться ничему, мне совершенно не нравятся. А когда у супругов еще и ничего нет…
– Дорогой, но разве не такой была наша с тобой свадьба? Разве мы женились не по зову сердца или имели золотые горы?
Наполеон едва сдержался, чтобы не сказать, что ничего хорошего и не получилось. Встретив напряженный взгляд супруги, он вовремя прикусил язык. Жозефина мгновенно сообразила:
– Конечно, Мюрат не ты, но ведь и Каролина не я. У меня не было всесильного брата…
– Я нашел для нее другую пару.
– Кого?
– Моро.
Жозефина промолчала, вернее, постаралась перевести разговор на другое. Что ж, Жан-Виктор Моро достойная партия, но будет ли с ним счастлива Каролина? А сам Моро – это не Леклерк, готовый терпеть рога ради карьеры, Моро честен и попросту откажется брать в жены ту, которая с его честью считаться не станет. Наполеон не замечал беспутства собственных сестер (или не желал замечать?), а другие это прекрасно видели, у Полины стояла очередь из любовников, совсем молодая Каролина явно грозила пойти по ее стопам, так и будет, если брат не отдаст ее Мюрату…
И все же Жозефина отложила на время свои атаки. От Наполеона ничего не добьешься требованием в лоб, напротив, только усилишь сопротивление, этой крепости требовалась осада.
– Гортензия, передай Каролине, что пока добиться не удалось, но я не отступлю, пока не помогу ей. Пусть ждет, но только не наделает глупостей. Наполеон не знает о том, что они с Мюратом любовники, пусть не выдадут себя.
Каролина на эти слова разозлилась:
– Я не просила твою мать мне помогать! Пусть не вмешивается в мои дела! И ты не лезь!
Гортензия только расплакалась.
Генерал Жан-Виктор Моро не пожелал жениться на Каролине, только чтобы породниться с Наполеоном. Он вообще был прям и честен и всегда говорил то, что думал. Моро был равновелик Наполеону во всем, кроме амбиций, и при желании вполне мог стать соперником Бонапарту. Наполеон не мог представить себе, что кто-то может не желать власти, он не верил в такое, а потому подозревал Моро в тайных умыслах и попытался родством привязать покрепче.
Бонапарт откровенно рассчитывал, что сестрица сумеет прибрать к рукам супруга и не позволит предпринять ничего против брата. Так только что поступила бывшая возлюбленная Наполеона со своим супругом Бернадоттом, не позволив тому помешать Бонапарту взять власть. В отношении Моро подобную роль могла сыграть Каролина. Но с обеих сторон был встречен отпор. Если с нежеланием выходить замуж за красавца Моро Наполеон считаться вовсе не собирался, то заставить генерала стать своим зятем не мог. Но и не простил.
Очень скоро Моро был отправлен подальше от Парижа, чему генерал был откровенно рад, ярый республиканец, он с трудом выносил поползновения Наполеона к единоличной власти. Они еще довольно долго будут противостоять друг дружке, Моро обвинят почти в предательстве, он проведет несколько лет в Северной Америке, а потом будет советником у… русского императора Александра I, погибнет от ядра, выпущенного французами, и будет похоронен в Петербурге! Никто не может предугадать своей судьбы.
Итак, генерал Моро отказался жениться на сестре Первого консула. Но это вовсе не склонило Наполеона к согласию отдать Каролину Мюрату. Жозефина возобновила атаки, она твердила и твердила мужу о прелести семейного счастья, построенного на любви.
– Лучше уважать друг друга!
– А разве одно мешает другому? Разве то, что я люблю тебя, мешает мне уважать гражданина Бонапарта? – Она тихонько вздохнула. – Вот если бы не любила, было бы куда труднее…
После очередной беседы Наполеон растаял.
И вот наконец долгожданное:
– Гражданин Мюрат и гражданка Бонапарт, именем закона объявляю вас мужем и женой.
Мадам Летиция не возражала против всего лишь гражданского брака, заключенного в мэрии, без венчания, за что сильно осуждала Жозефину.
Жозефина выступала свидетельницей со стороны невесты. В качестве приданого Каролина получила сорок тысяч франков и еще кучу драгоценностей. Одним из подарков со стороны Наполеона было роскошное бриллиантовое колье.
Увидев, что за дар преподносит сестре Наполеон, Жозефина поспешила отвести глаза. Это было ее бриллиантовое колье, подаренное еще Баррасом, которое муж взял без спроса, заказав новый футляр! Просто у Наполеона не нашлось в тот момент денег для свадебного подарка сестре. Жозефина попыталась вспомнить, не могла ли видеть это колье на ее шее Каролина и не ткнут ли в него пальцем завтра в театре. Решила, что вспомнить может только Тереза, а потому с ней надо срочно поговорить.
Терезу Тальен супруг не переносил на дух, Наполеон даже категорически запретил жене общаться с подругой, никак не объясняя свой поступок. Жозефина знала, в чем дело, он слишком хорошо помнил две вещи – то, что просил денег на мундир и что пытался стать любовником Терезы. Деньги получил, в любви было отказано.
Терезы не оказалось в Париже, она в предместье рожала очередного наследника финансисту Уврару, с которым теперь жила. Тогда Жозефина решила написать…
«…дорогая, представляешь, на какую хитрость мне пришлось пойти! Потратив деньги, выделенные Наполеоном на свадебный подарок его сестре, я взяла свое бриллиантовое колье, заказала для него новый футляр и сделала вид, что купила само украшение. Все равно носить то, что подарил Баррас, не могу, время от времени приходится делать вид, что это новые украшения, или отдавать их в переделку… Наполеон не заметил…»
Тереза поверила.
Но благодарности ни от Наполеона, ни от Каролины Жозефина не дождалась. Сестра Наполеона не сказала даже простого спасибо за содействие в организации замужества. Не было благодарности и от Мюрата, хотя тот знал о помощи Жозефины. Его, как и креолку, семейство Богарне так и не приняло за своего, собственно, они не приняли никого из новых родственников, признавая только детей, рожденных в браке, но никак не невесток или зятьев.
Чтобы поменьше сталкиваться с семейством Бонапарт, Жозефина окунулась в свои дела. Прежде всего, это была забота о Мальмезоне.
Мальмезон стал ее пристанищем на долгие годы и ее последним местом жизни тоже.
Когда Жозефина настояла на приобретении этого замка, ничего хорошего, кроме окрестностей, там действительно не было, пришлось приложить огромные усилия, чтобы Мальмезон стал таким, каким его запомнили.
Нашлась работа и декораторам, и строителям, и садовникам. Внутренние покои дворца основательно перепланированы, чтобы организовать достаточно салонов, кабинет, библиотеку, музыкальный салон, бильярдную, большую столовую, удобную гостиную и даже зал для заседаний правительства. Но еще больше потрудились над парком и садом, заново были разбиты аллеи, насажено множество красиво цветущих и экзотических растений.
Экзотические растения и животные – любовь Жозефины, она не жалела денег, чтобы заполучить какую-нибудь луковицу, дающую невиданный цветок, или насадить новые розовые кусты…
В хорошую погоду даже обедали чаще всего на открытом воздухе, и столы к чаю накрывались там же.
Весело, шумно, празднично… Жозефина очень любила свой Мальмезон, полюбил его и Наполеон.
А вот его сестрички… Особенно младшая, Каролина, терпеть не могла. Но это неудивительно, она терпеть не могла все, что связано с Жозефиной, «этой старухой».
Каролина довольно быстро оказалась в положении. Она так подчеркивала этот свой новый статус, словно намеревалась родить второго Наполеона. Собственно, она и не сомневалась. Не сомневалась, что будет сын, не сомневалась, что этот сын станет наследником Наполеона. Почему? У братьев Жозефа и Люсьена были только девчонки, Людовик и Жером и вовсе не женаты, у Жозефины больше не было никого, значит, рожденный ею сын станет наследником своего дядюшки.
Ах, как все прекрасно складывалось! Она вышла замуж за того, кого любила, добившись этого своим упорством (Каролине в голову не пришло поблагодарить Жозефину за помощь), теперь родит сына, и все в порядке. Нет, потом еще несколько сыновей. Это старуха Жозефина больше ни на что не способна, Каролина молода и красива, у нее все впереди.
Каролина уже представляла, как подвинет Жозефину, как будет принимать поздравления, станет первой дамой Франции пусть не по названию, так по положению матери наследника!
Она приезжала в Мальмезон как можно чаще, норовя подчеркнуть свое новое состояние, вела долгие разговоры о беременности, о родах, пыталась расспрашивать у Жозефины, каково это, тут же вздыхала:
– Ах да, прости, я забыла, что у тебя это было слишком давно… Ты едва ли уже помнишь…
Сестры поддерживали, они обязательно давали советы, рассказывали, какое это счастье – рожать детей, жалели Жозефину, что у той все позади…
– Ну почему же позади, я еще не столь стара, чтобы записываться в старухи. К сожалению, не все происходит так, как мы того желаем. От Александра Богарне у меня родились двое детей, а вот от Наполеона никак…
Дамы прекрасно поняли, о чем говорит невестка, Жозефина намекала, что не она виновна в отсутствии детей, а муж. Элиза усмехнулась:
– Но тогда ты была много моложе, дорогая…
– Да, молодость так скоро проходит… – в свою очередь вздохнула Полина.
Как же Жозефине хотелось просто выцарапать этим гадюкам глаза, но что она могла? И все же усмехнулась, в свою очередь:
– Но я не знаю никого другого, кто бы родил Наполеону сына.
Это было опасное заявление, очень опасное, потому что могло привести к большому скандалу, но Каролина вовсе не была намерена ссориться. Она великодушно пообещала:
– Мы с Мюратом родим вам наследников!
Наполеон действительно почти с тоской смотрел на растущий живот сестры и однажды поинтересовался, не желает ли Жозефина еще раз съездить в Пломбьер.
Это было уже дурным знаком, очень дурным. Успокаивало только одно – у Наполеона и впрямь не было детей.
Жозефине очень хотелось ехидно поинтересоваться у мужа, почему Полина Фуре не родила ему крепкого мальчугана, но женщина сумела справиться с минутным порывом, прекрасно понимая, что такого вопроса муж ей не простит.
Глядя на прогуливающуюся с гордо выпяченным животом Каролину, она горько усмехнулась:
– По крайней мере, я знаю, что у него не будет незаконнорожденных детей.
Знать бы, как ошибается.
И вот в январе 1801 года Каролина родила, как и обещала, сына! Роды были трудными и долгими, но она справилась. Малыш у Мюрата и Каролины получился совершенно очаровательный. Назвали его Ашиллем Шарлем Наполеоном.
Крестными родителями мальчика стали сам Наполеон и Гортензия.
Вот уж кого Каролине вовсе не хотелось видеть, но она улыбалась, старательно изображая счастье.
– Ах, у меня сын! Да еще какой! Ты доволен, братец, что я родила нашей семье наследника? Что делать, если Жозефина уже ни на что не способна, женский век короток. Я думаю, нам с Мюратом тоже следует поторопиться родить еще парочку сыновей, а то состарюсь, как твоя супруга…
Хорошо, что Жозефина не слышала всех этих разглагольствований, перед ней Каролина изображала просто счастливую мать безо всяких намеков, прекрасно понимая, что уже один вид младенца действует на супругу консула, как красная тряпка на быка.
Жозефина держалась прекрасно, она выражала счастье от рождения племянника, делала богатые подарки роженице и малышу, улыбалась и улыбалась. Но это днем, а ночью подушку заливали горькие слезы.
Сама она была убеждена, что дело в Наполеоне, приходила даже мысль… родить от кого-то другого, но Жозефина старательно гнала такую мысль, понимая, что Наполеон обо всем догадается, да и она сама уже больше не может вот так просто изменять мужу, как было раньше. Постепенно заползал страх, что бесплодна она. Можно сколько угодно обвинять Наполеона, у которого не было детей, но ведь и у Жозефины от Ипполита Шарля тоже не было. И от Барраса не было, и от других…
В результате у Жозефины было все – муж Первый консул Франции, положение первой дамы государства, двое взрослых красивых детей, Мальмезон, где все устроено по ее желанию, сколько угодно нарядов, драгоценностей, свой двор… Было все, кроме спокойствия и надежды на будущее. А без них невозможно счастье.
Наполеон вида счастливой мамаши с ребенком на руках не выдержал, через несколько месяцев спровадил Каролину к мужу в Италию. Конечно, Каролина обвинила в этом Жозефину, заявив, что это происки невестки! Сестры поддержали.
Не только дружбы, но и хотя бы сносных отношений с семьей Бонапарт у Жозефины так и не получалось. Она откровенно презирала провинциалок, так и не научившихся правильно говорить по-французски и вести себя при дворе. Даже наряженные в самые богатые платья и обвешанные драгоценностями, сестры Бонапарт все равно оставались провинциалками. О женах Жозефа и Люсьена, хотя те и были француженками, и говорить не стоило.
Но для Наполеона его семья все равно была самым главным, о чем Жозефине не раз напоминали сами Бонапарты. Та пыталась огрызаться с милой улыбкой:
– Но я тоже семья Наполеона.
Наполеон удочерил Гортензию, чтобы ее мог сосватать высокородный жених. Позже, чтобы Эжен смог жениться на баварской принцессе, он усыновил и Эжена.
Детьми Жозефина могла гордиться, они росли красивыми и разумными. Эжен отличался тактом и порядочностью, что в столь бурные времена было настоящей редкостью. Наполеон очень ценил пасынка.
Красавицей выросла и Гортензия. Сначала боявшаяся и даже не любившая Наполеона, она постепенно прониклась к отчиму искренней привязанностью, что привело даже к некоторым непредсказуемым последствиям.
Гортензия была семнадцатилетней красивой девушкой. Дети Жозефины и Александра взяли все лучшее у матери и отца – стройность, правильный овал лица, красивые глаза, нежный румянец и прекрасную кожу, густые каштановые волосы и очень красивые руки.
Недостатка в поклонниках у Гортензии не было, но она, хотя и была всего на год моложе Каролины, обзаводиться ни мужем, ни любовником не спешила.
Наполеон частенько посмеивался над падчерицей, доводя даже до слез своими расспросами о предпочтениях. Девушка отвергала все его насмешки.
– Ничего, придет время и для твоей любви.
Но иногда Жозефина замечала слишком пристальные взгляды, которые ее муж бросал на падчерицу. Действительно, Наполеон откровенно выделял Гортензию среди остальных, но это не считалось предосудительным, он как отец заботился о девушке.
Вот и сейчас он стоял у окна, наблюдая за бегавшей по поляне падчерицей. Жозефина проследила за его взглядом, поняла, чему так улыбается муж, и тихонько поинтересовалась:
– Тебе нравится Гортензия?
– А? – вздрогнул консул. – Гортензия? Да, она стала красивой девушкой. – И чуть смущенно добавил: – Она так похожа на тебя…
Оставалось сказать: «в молодости», но это произнесено не было. Жозефина поняла недосказанное и вдруг отчетливо осознала, что ее время кончилось! Ей тридцать восемь, молодость безвозвратно прошла, дочь невеста, и ни на какое рождение ребенка надеяться не стоит. Стало невыносимо горько, ну почему все хорошее приходит так поздно?!
Для женщины почти сорок – зрелый возраст, для мужчины четвертый десяток – самый расцвет, Наполеон полон сил, тогда как у нее самой этих женских сил уже просто не осталось. Она улыбнулась вымученной улыбкой и разыграла мигрень, чтобы вдоволь поплакать над своей незадавшейся судьбой.
Она действительно ревела без остановки, к утру стало легче. Нет, Наполеон любит ее, несомненно любит, конечно, не так, как раньше, теперь любовь стала спокойней, заботливей… Подумав о заботливости, Жозефина снова разрыдалась, ведь так же он заботится и о матери. Нет, она ничего не имела против заботы Наполеона о мадам Летиции, просто сознавать себя уже не столько любовницей мужа, сколько просто матроной рядом с ним было трудно.
Он стал заглядываться на молоденьких девушек возраста ее дочери. Только женщины могут понять, что это за мучение, когда собственная красота вянет с каждым днем все скорее, а муж, который моложе, в расцвете сил и смотрит на ровесниц дочери!
Утром принесли записку от Наполеона, интересующегося ее здоровьем.
«Как твоя мигрень? Я не стал беспокоить тебя рано утром, когда вынужден был уехать.
Ты должна жалеть себя и не проводить столько времени в веселье. Мы с тобой уже не те, не равняйся на молодежь…»
И снова она рыдала, потому что только вчера он сам бегал с молодежью наперегонки, падал, вскакивал, хохотал как сумасшедший и совсем не вспоминал о своем возрасте. Он бегал, а она сидела на скамейке и смотрела на это веселье.
Когда было свободное время, Наполеон действительно с удовольствием развлекался в Мальмезоне подвижными играми, смеясь над своей неуклюжестью и неповоротливостью.
Жозефина всячески выманивала Наполеона в Мальмезон, создавая ему все условия для отдыха и работы, там был прекрасный кабинет с библиотекой и даже зал для заседаний правительства. У Наполеона был даже собственный садик, выходить в который можно прямо из его собственного кабинета, очаровательный мостик над ручьем превращен в подобие походной палатки, где так приятно сидеть в жаркий летний день, работая с бумагами…
Наполеон и сам рвался в Мальмезон, как мальчишки рвутся на каникулы, действительно отдыхая там душой. Он и в Мальмезоне вставал очень рано – в пять-шесть часов утра, уходил заниматься делами в кабинет и появлялся оттуда только к завтраку. В Мальмезоне каждый вставал, когда хотел, все собирались только к завтраку в одиннадцать часов. Иногда, когда бывало слишком много работы, консул не выходил и к завтраку.
Гостей обычно принимали по средам, когда на подъезде к поместью вытягивались в ряд множество карет и всадников.
В обычные дни к обеду приезжали только друзья, которых было тоже немало. Тогда звучали шутки, смех, тон задавали сами хозяева. Как-то в ходе спора Жозефина шутливо ударила Наполеона веером по плечу. Тот словно подкошенный свалился в кресло, обратившись к присутствующим:
– Господа, будьте свидетелями, моя жена бьет меня!
Кто-то отозвался:
– Генерал, все знают, что это только ее привилегия!
Часто на лужайке играли в жмурки, чехарду, «ножницы», шутливо целовались, водили хороводы… Наполеон хохотал, жульничал, уличал в жульничестве других, дурачился так, как могут делать это только люди, довольные жизнью и со спокойной совестью.
Это были еще счастливые времена, хотя Жозефина уже начала ощущать себя староватой для молодого общества…
Староватой… Господи, какое горькое слово! Стара, она стара для мужа! И все же пока они спали в одной постели, и она подолгу читала вечерами ему вслух. Наполеон очень любил, когда Жозефина читала, любил слушать мелодичный, чуть глуховатый голос жены.
Бывало, когда под звук ее голоса он засыпал, и это заставляло сердце женщины сжиматься от боли и ревности. Она рядом, а он спал! Могло ли быть такое раньше? Разве мог горячий, страстный Наполеон спать, не сжимая при этом в своих объятьях обожаемую Жозефину? Разве мог просто слушать ее чтение, вместо того чтобы раздевать жену? Разве мог спать, не насладившись ее телом?
И вот этот спокойный сон сильного мужчины рядом говорил о ее возрасте и том, что лучшие времена в прошлом куда явственней отражения в зеркалах. Зеркала можно обмануть, морщинки спрятать под пудрой, талию утянуть корсетом, но скрыть угасание интереса мужа к себе нельзя.
Теперь Наполеон больше любил ее слушать, нежели целовать, беседовать, нежели сжимать в объятьях. В остальном было все прекрасно, он заботлив, щедр, часто до расточительности, он внимателен…
И любовь была, только теперь не страстная, а какая-то привычная, обыденная, скорее любовь-уважение, чем любовь-страсть. Это неплохо, потому что такая крепче и даже надежней. Но как бы ни прятала Жозефина от себя неприятные мысли, не думать о том, что сильный мужчина с кем-то удовлетворяет потребности, не могла.
А еще не могла не думать о том, что у них так и нет общих детей.
Жозефина была права, у Наполеона появились любовницы. Сначала это были актрисы.
Он не слишком размышлял над вопросами этичности, да и комплиментов не делал. Он, Первый консул, обратил внимание, значит, следовало откликнуться с полным удовольствием. Большинство актрис так и поступали, попадали в спальню к консулу и весело проводили там время.
Бывали, конечно, накладки, например, когда во время бурной ночи у Наполеона случился приступ эпилепсии, а актриса решила, что он умер, закричала, позвала на помощь…
Когда пришедший в сознание Наполеон открыл глаза, то обнаружил перед собой жену и любовницу одновременно, потому что, привлеченная криками и шумом, из своей спальни прибежала спасать супруга и Жозефина.
Скандала не было, Жозефина не воспринимала актрис всерьез. Куда хуже стало потом, когда на их место заступили светские дамы… Эти не кричали и не звали на помощь, они наставляли рога супруге консула со знанием дела, почти профессионально.
Вот тут обходиться без ревности уже не могло.
Внимание дам к ее мужу и его постоянные измены серьезно отравляли жизнь Жозефине, особенно в последние годы с Наполеоном, когда она вынуждена была устраивать настоящие облавы на мужа и его любовниц.
Но тогда, в Мальмезоне, они жили еще весело и дружно, мелкие шалости с актрисами, даже поднимавшими на ноги весь дом, Жозефина мужу прощала…
