Бату-хан со своими кешиктенами остался у Торжка зализывать раны. Снова маленький город оборонялся дольше и упорнее больших, снова потеряли много людей и ничего не взяли, разрушив стены и перебив жителей. Эти урусы брали за свои жизни слишком много ордынских, если так воевать еще год, то можно остаться только с кебтеулами, безо всякого войска вообще. Сначала хана не слишком беспокоили потери, росла добыча и уменьшалось количество претендующих на нее. Бату, правда, предпочел бы, чтоб не один Кюлькан получил удар копьем, а еще и Гуюк с Мунке, но те жизнями не рисковали.

Остальные царевичи повели свои тумены в сторону большого богатого Новгорода. Выговорить это название не мог никто, называли просто «город». Знали, что там богатые купеческие запасы и сам город тоже богат, но у него крепкие стены и сильная дружина, да и горожане оружие в руках держать умеют.

Остановились в урочище, которое урусы звали Игнач Кере-сете. Пришедшие первыми топтались на месте, поджидая остальных, потому что был назначен общий совет.

Царевич Гуюк был зол необычайно, ему досталось брать Переславль на Плещеевом озере, город одолели трудно, а добычи оказалось очень мало, горожане все, что не смогли заранее унести в непролазные для конницы места, сожгли или порубили. Вообще, вот эта готовность жечь и портить свои собственные дома, вещи, даже хлеб, только чтобы не достался врагу, ужасала татар. Многие города просто не стоило брать, когда рушились стены, за ними оказывались женщины и дети, а все стоящее попросту уничтожено. Мужчины прятались в лесах и нападали при любой возможности. Захваченные в первых городах Елисани и Проне-секе пленные отказывались работать на своих хозяев, отказывались лезть на стены. Теперь редко какую деревню удавалось взять неожиданно, Русь привычно снялась с места и ушла в леса, с плачем и стенаниями пустив под нож скотину, которую в лесу нечем кормить. Зато сено сгорало, чтобы не досталось татарским лошадям.

И все равно добыча была очень богатой, в городах много золота, дорогих тканей, мехов, шуб, красивой, хотя и непривычной одежды, много красивых девушек, которым просто некуда оказалось бежать… Но все это ничего не стоило по сравнению с отсутствием кормов, прежде всего для лошадей. Орда хорошо пограбила города, оставшиеся почти без защиты дружин, но каждый из них давался с трудом, время шло, и зима катилась к окончанию даже на этой суровой холодной земле. Что будет, когда все вокруг развезет? Захваченные или подкупленные люди говорили, что весной вода разольется так, что в сторону от дороги и ступить нельзя, потому как болот много.

Что такое болото, уже знал каждый тумен. Во всех даже не туменах, а в тысячах были погибшие в этих проклятых местах. Лед там оказывался некрепким, он проваливался под копытами коней, и воин вместе с лошадью попадал в плен к этой жиже. Вытащить из нее удавалось редко кого, чаще всего лошадь гибла и спасался только всадник, и то если очень повезло и рядом оказывались те, кто мог помочь. Не один раз проваливались сразу несколько человек или те, кто приходил на помощь.

Хорошо хоть урусы почти перестали сопротивляться, небольшие группки сумевших уйти из городов не в счет, их легко отбивали заградительные тысячи. Теперь ордынцы уже не вспоминали с ужасом бессмертного Еупата или эмира Урмана, радуясь, что его голову принесли на копье.

В урочище подтягивались последние тумены, Бату-хан решил не вести туда своих, но прислал брата Орду как своего представителя, словно давал на откуп решение идти вперед на богатый город или вернуться в степи. Хитрый этот Бату, ему досталось богатство Елисани и столицы урусов, а надежда легко взять лежавший впереди богатый торговый город была невелика, небось, подождет, пока урусы ослабеют, и тогда явится наблюдать за окончанием осады. Шакал проклятый! – злился Гуюк, но сам тоже не спешил. Его разведка сообщила, что в урочище собрались уже почти все. Ничего, подождут, пусть поймут, что он, Гуюк, тоже чего-то стоит. Почему глупому Бату можно вообще не приезжать на совет, а он, царевич, должен спешить?

Царевич чувствовал себя плохо, чтобы заглушить злость, он очень много пил, и потому дурнота не проходила неделями, во рту было уже привычно гадко, а правый бок колол так, что не повернуться. Но Гуюк никак не связывал свое дурное самочувствие с пьянством, считая, что это из-за дурной урусской еды и воды, а также из-за чьих-то попыток его отравить. Чьих? Конечно, старается Бату-хан! Гуюк ему мешает, он соперник в монгольском войске, но этот внук Потрясателя Вселенной не может просто убить или отравить двоюродного брата, потому травит постепенно, чтобы сказали, что виновато большое количество выпитого кумыса. Глупец! Гуюк пил кумыс в таких количествах всегда, сколько себя помнил, но никогда раньше бок так не колол. Мутило на следующий день, но не болело же.

Царевича уже не радовали ни красивые девушки, взятые в урусских селениях, ни обильная еда, ни много золота, ни меха… Золото надоело, девушки были непослушными и так и норовили либо укусить, либо расцарапать лицо. Сначала это нравилось, брать силой женщину тоже удовольствие, но потом надоело, хотелось ласки и нежности, а уруски словно бешеные кошки. В меха мигом набралось немыслимое количество вшей и блох, которые страшно досаждали. И почему у урусов этого не было? Все чаще Гуюк сбрасывал красивую шубу из-за того, что тело под ней просто заедали эти противные ползающие твари. Расчесы сплошь покрыли никогда не мытое тело, несмотря на мороз, пришлось надеть китайские шелка, в которых эта гадость не водилась в таких количествах. Но в шелке холодно, он то и дело грелся у очага, что тоже не добавляло настроения.

После второй битвы с урусами Бату разделил войско, считая, что идти всем вместе – просто терять время. Действительно, огромное войско было неповоротливым, к тому же в городах оказывалось слишком мало добычи для многих воинов сразу. В результате деления три рукава пошли каждый своим путем, договорившись встретиться в определенном месте. Гуюк не собирался запоминать, где это, у урусов такие названия, что язык сломаешь, а он надеялся, что язык еще пригодится, Гуюк верил в свое будущее, верил, что не напыщенный Бату, а он сядет на трон Великого хана в Каракоруме, когда отцу придет время уходить к предкам. Но пока приходилось мерзнуть в урусских землях, торопя дни и солнце, которое нескоро растопит эти снега и льды. А еще надеяться на большую добычу в каждом следующем городе.

Совсем недавно тумены царевича штурмовали город с длинным названием на берегу красивого озера. Наверное, красивым оно было, когда тепло, но во время жестокой метели ничего красивого в округе Гуюк не увидел. Может, просто был слишком зол на непокорных горожан? Все эти урусы одинаковы, они не могли размышлять достойно, не желали идти в монгольское войско, предпочитая гибнуть.

Гуюк не желал видеть никого из своих сородичей, ведь придется рассказывать, какую взял добычу, а та была совсем невелика. Насмешливые взгляды царевичей Гуюку никогда не нравились, он и так считал, что Бату нарочно отправил именно его тумен на паршивый городишко, где просто нечего было взять. От раздражительности бок справа колол еще сильнее. Шаман сказал, что это от слишком большого количества кумыса и еды. Гуюк прогнал глупого шамана, он всегда пил и ел именно столько, но раньше же не болело.

Царевич разглядывал большую баранью лопатку, пытаясь понять, все ли мясо обгрыз или есть еще что-то, когда в шатер заглянул кебтеул с докладом, что прибыл вестник от заградительной тысячи.

– Ну что еще? – поморщился Гуюк. Поесть спокойно не дадут. Заградительная тысяча позади, какие вести могут быть оттуда? Из леса вышли пара десятков урусов и пометали стрелы, ранив двух лошадей? Он так и держал обглоданную лопатку в руке, когда на полу распластался весь забрызганный грязью гонец.

Его вид возмутил Гуюка, хотелось крикнуть, чтобы вышвырнули прочь этого наглеца, являться в шатер к царевичу, не отерев грязь с сапог! Но сказать ничего не успел, гонец выдохнул единым порывом:

– Тысяча побита, хан.

– Что?!

– Уничтожена… там… эмир Урман с урусутскими всадниками.

Гуюк даже икнул с перепугу. Несколько мгновений он смотрел на гонца, не веря своим ушам и даже не осознавая произнесенного полностью, потом вскочил, метнув лопаткой в бедолагу:

– Ты лжешь! Эмир Урман убит, его голова на копье!

Гонец осторожно приподнял голову от пола, но лица поднять не посмел:

– Он снова живой, хан. Бог Сульдэ даровал ему новое тело. И с ним железные урусы.

– Прочь!

Гонец спешно выполз из шатра, постаравшись, однако, не задеть ногами порог, но это не удалось, от окрика Гуюка он дрогнул и все же задел неприкосновенное. Каждый знает, что ждет того, кто заденет порог жилища. Если после принесенной вести у него и теплилась надежда сохранить жизнь, то теперь не осталось никакой. Но хан был настолько потрясен сообщенным, что не заметил оплошности гонца, да и о нем самом забыл.

Бог войны Сульдэ снова даровал жизни урусским багатурам, и они напали на тысячу Улагу, идущую последней?! Что могло быть хуже? Когда после Елисани войско ползло по реке, а сзади начали нападать воины Еупата, пришлось остановиться и бросать тумен за туменом, чтобы пересилить горстку этих воинов. Но и это не помогло, пришлось пустить в дело камнеметательные машины, которыми бьют стены городов.

Но убитый и похороненный Еупат ожил и принял облик эмира Урмана, чтобы поразить копьем глупого Кюлькана. Правда, среди воинов ходили слухи, что хана убил вовсе не эмир Урман, а простой дружинник, но те, кто болтал слишком много, не дожили даже до утра. Голову самого эмира принесли Батыю на острие копья. Откуда теперь взяться эмиру Урману? Бог Сульдэ если и дает новую жизнь выдающимся воинам, то только когда их тела остаются целыми. Видно, побаиваясь возрождения убитого эмира, Бату и приказал принести его голову. Сомнений быть не могло – стяг, одежда, шлем, все принадлежало эмиру.

У страха глаза велики, просто воинам с перепугу показалось, что напавшие на них жалкие крохи урусов вел дружинник, похожий на эмира Урмана. Это и еще железные лица урусов привело татар в неописуемый ужас. Поэтому, когда железные урусы ушли в сторону Торжка к Батыю, Гуюк даже не стал сообщать об этом хану, пусть и его потрясут.

Выжившие воины из тысячи рассказывали, что головы у таких урусов железные, то есть сверху обычный шлем, но он надет на железное лицо. Голоса страшные, не как у людей. Несомненно, это были возрожденные богом войны Сульдэ погибшие урусские багатуры, которым бог почему-то давал новые тела, но не давал новые лица, заменяя их железными! Хотя уцелевшие воины из тысячи были казнены, они успели рассказать другим о железных урусах, вселив ужас в сердца многих. Восставшие мертвецы да еще и с железными лицами, когда вокруг заснеженные леса и за каждым сугробом может поджидать смерть – это не могло прибавить уверенности или боевого пыла воинам, наоборот, заронило желание поскорее выбраться из страшных земель.

Основательно пощипав тумены Гуюка, мы все же отправились к Торжку за Батыем. Надо развернуть его, остальные подтянутся. Конечно, Роман сомневался, там ли Батый, если нет, то можно самим попасть впросак. Князю мало верилось, что маленький Торжок держит осаду отборных татарских войск целых две недели. С другой стороны, была надежда, если успеем, помочь жителям хоть чуть, поэтому торопились как могли. Наверное, если бы не надежда помочь Торжку, мы досаждали бы Гуюку куда дольше и сильнее.

И вот ушедшие вперед разведчики донесли, что татары впереди. Они действительно осаждали Торжок, но к нашему приходу успели его сжечь и теперь приходили в себя, грабя округу. Видно, в самом городе не досталось ничего.

Конечно, мы прекрасно понимали, что побить Батыя просто не сможем, никаких оберегов и личин не хватит, чтобы защитить нас от тех же камнеметных машин, которые есть у Батыя. Но уж всех, кто пытался грабить округу, мы уничтожали десятками. И снова нам помогали местные жители. Из леса появлялись очередные бородатые мужики, садились к кострам и рассказывали, где и какое болото, овраг, как вывернуть из-за леска, чтобы татары не смогли развернуться, где посадить лучников, чтобы их невозможно было достать ответным огнем, и как спрятаться в приготовленные схроны под самым носом у татар. Я мысленно смеялась – как у Робин Гуда.

Мы установили настоящий террор, в результате наших партизанских действий Батыево войско не только не могло больше грабить округу безнаказанно, но и вообще стало бояться лезть в лес. Десятками его воины уже не ходили, только сотнями, но сотня в лесу страшно неповоротлива. Умеючи ее можно выбить всего десятком лучников, а еще топорами и рогатинами. Несколько раз мы так и делали, заманивали сотню за собой под стрелы и рогатины. Теперь даже деревенские мужики били монгольских лошадей без жалости и тут же утаскивали, чтобы сами монголы, вернувшись, не сумели коней съесть. Если добавить сожженные самими же жителями деревни и унесенные либо уничтоженные запасы, то татарам предстоял настоящий голод.

Огромное войско распугало всю живность в округе, волки, и те ушли. Птицы стали пуганые, и их совсем немного, деревни сожжены, в лес не сунуться… Уходившие для добычи пищи юртаджи редко возвращались с чем-то существенным, если вообще возвращались. В войске начались раздоры из-за каждой горсти найденного овса. Это приводило к стычкам между воинами и даже между сотнями, а в монгольском войске закон жесток – любая стычка каралась наказанием, и наказание они знали одно – смерть. Уловив такое дело, мы принялись подкидывать голодным татарам еду так, чтобы из-за нее началась свара. В конце концов, убивать врага можно даже и не расходуя стрел. Нужно просто сделать кого-то виноватым, они сами убьют.

В результате иногда мы даже ничего особенного не предпринимали, просто бесшумно выбивали охрану, а на следующий день находили в лесу казненный десяток, а если везло, то и больше воинов. А что, мне понравилось уничтожать татар их же собственными руками.

А когда стали применять еще и маскировочную одежду, вернее, что-то вроде плащей, накинутых поверх доспехов, стало еще эффектнее. Честно говоря, этакое привидение с железной маской вместо лица, появлявшееся в темноте из леса, могло напугать кого угодно. А если добавить непонятные вопли вроде «Йе-ха-а!» или индейского боевого клича, эффект получался убийственный, охрана пускалась наутек раньше, чем ее успевали побить стрелами. Если это удавалось сделать, мы просто разоряли весь лагерь, главное, разгоняли по лесу лошадей или били их и уходили, не вступая в бой с очухавшимися.

Еще помогали перетяжки поперек дороги. Местные мужики придумали такую хитрость – они закрепляли прочную веревку одним концом наглухо к толстому дереву, а другой оставляли свободным, но прикрепленным к тяжеленному противовесу, выбить опору из-под которого было довольно просто. Веревка спокойно лежала в снегу где-нибудь на лесной дороге, а в кустах наготове с кувалдой в руках стояла пара местных умельцев. Наши всадники налетали на татар, провоцировали их на ответный удар и уходили. Пропустив своих над спокойно зарытой веревкой, мужики быстро выбивали подпор, и противовес мгновенно натягивал веревку поперек дороги. Свалившихся добивали стрелами, если их оказывалось слишком много, торопились уйти, чтобы не погибнуть самим, а если поменьше, то преследователи находили свою смерть в русском лесу.

Получалась интересная картина – мы побили гораздо больше врагов именно партизанскими действиями, чем в открытых боях, зато у самих потери оказались минимальными. Все же Россия всегда была сильна партизанами!

Бату-хану донесли, что в округе снова появились урусы, причем это не жители, ушедшие в леса из сожженных деревень, а конная дружина, и довольно сильная. Откуда здесь дружина? Однако самым неприятным было сообщение не о самой дружине, а о том, кто во главе. Хан снова услышал имя… эмира Урмана.

Бату изумленно уставился на главу разведки, произнесшего это имя:

– Кто?!

– Эмир Урман, хан.

– Ты глуп, голову эмира принесли мне на острие копья давным-давно!

– Это не люди, хан… Это восставшие мертвецы.

– Что?!

У Батыя, кажется, даже вши на теле замерли от ужаса.

– У них железные лица. Но это воины эмира Урмана.

– Что за железные лица?

– Бог Сульдэ, дав урусам новые тела, заменил лица на железные, и голоса тоже стали железными.

Хан распорядился немедленно вызвать Субедея. Если только в войске пойдут слухи, что мертвецы урусов встают и снова идут в бой, боевой дух не удастся поддержать никакими казнями или обещаниями большой добычи.

Монголы чувствовали себя на земле урусов с каждым днем все неувереннее и хуже, уже не радовала богатая добыча первых недель. Урусы в каждом городе отчаянно сопротивлялись, целыми деревнями уходили в лес, сжигая свои дома и припасы, войску откровенно угрожал голод, начался падеж обессиленных лошадей, а гибель обоих лошадей равносильна гибели самого хозяина, куда деваться среди снегов и морозов монголу без коня? Он переставал быть воином, плетясь в обозе вместе с женщинами. Привыкшие даже малую нужду справлять, не слезая с коня, монголы по земле ходили неуверенно, а уж по глубокому снегу тем более. Но и обозы урусы то и дело грабили, вернее, просто уничтожали, сжигая и втаптывая в снег все то, что татары так старательно собирали в их сожженных городах.

Добычи становилось все меньше, захваченные в плен урусы были плохими, непокорными рабами, а их женщины плохими наложницами, предпочитая лучше погибнуть, чем ласкать монгольских воинов. Конечно, они не гибли, но и покорности не проявляли.

Каждый знает, что бог войны Сульдэ забирает погибших в бою воинов на небо, но в том-то и дело, что куда больше оказывалось погибших не в бою, а вне боя! Ладно бы гибель при штурме стен, все же это штурм, но часто они даже не успевали вступить в бой, проваливаясь в какие-то волчьи ямы, слетая с коней, наткнувшихся на невесть откуда взявшуюся преграду посреди дороги, по которой перед этим легко проскакали на своих конях железные урусы, бывали вырезаны в ночных дозорах, убиты стрелами, выпущенными ниоткуда… Именно этот страх перед неведомой смертью, приходящей из темноты, словно от злых духов, парализовал волю лучших воинов, делая их беспомощными.

Леса урусов оказались почти непроходимыми для монгольской конницы, потому что изобиловали болотами, завалами, оврагами… Оставалось двигаться по льду рек, а значит, быть очень уязвимыми, потому что по берегам в любом месте можно получить стрелы из кустов или увидеть впереди завал поперек русла. Помня о том, что хитрые урусы умудряются делать надолбы даже посреди реки, вмораживая в лунки затесанные бревна, выбить которые потом очень тяжело, темники были вынуждены отправлять разведку далеко вперед, а за ней еще воинов и рабов для расчистки дороги. Это сильно замедляло движение, а долго стоять на одном месте нельзя – нечего есть людям, но главное – лошадям. Обилие золота и мехов в обозе не могло накормить бедных коней, которым не удавалось пробиться сквозь глубокие урусские снега к остаткам прошлогодней травы. Ограниченные в пространстве монголы просто не имели возможности рассредоточить своих коней для розыска корма под снегом.

Все, все за этих урусов и против монгольских воинов! Даже злые метели здесь иные, чем дома, в степи.

От трудных раздумий хана отвлекло появление Субедей-багатура. Полководец был мрачен, ему тоже донесли о появлении позади обоза урусской дружины и о том, что урусы имеют железные лица. С таким монголы еще не встречались, рассказывали, что у конных воинов на западе железные ведра, но про железные лица даже Субедей никогда не слышал.