Меня вдруг невыносимо потянуло к Ворону. Понимала, что опасно, что могу заблудиться, не найти, все же мы бывали там только летом, а зимой все вокруг выглядит иначе, что могу попасть волкам на обед, наткнуться на рысь или вообще заблудиться навсегда, но пошла.

Улизнуть от Лушки, снова ходившей за мной хвостом, удалось с трудом. Боялась ли? Конечно, но шла почему-то уверенно, а ведь пробираться пришлось по пояс в снегу. Лес стоял совершенно незнакомый, тихий в безветрие, дятел долбил сосну где-то очень далеко, а слышно на всю округу. С большой еловой ветви вдруг ухнул пласт снега, видно, вспорхнула какая-то птица. Пошуршало – и снова тихо…

К собственному удивлению, поляну Ворона я нашла и уже на подходе поняла, что он там, потому что над верхушками деревьев поднимался легкий дымок, видно, волхв топил печь. Раздвинув те самые кусты, которые прятали поляну, я сразу увидела Ворона, явно ожидавшего меня.

– Здрав будь.

– И тебе здоровья. Проходи, гостьей будешь.

О, дожилась, волхв уже гостьей величает, а раньше и разговаривать не хотел. Я вспомнила, что Ворон может читать мысли, но думать все равно не перестала, настолько привыкла к присмотру Вятича, что не обращала внимания, в конце концов, я ничего плохого не думала.

Я остановилась посреди поляны, не зная, что делать и говорить. Зачем, собственно, пришла? А ни за чем, потянуло – и все тут.

– Иди, иди в избу, не мерзни, вся вон в снегу. Я тебя взваром напою.

Нет, Ворон разговаривал со мной явно иначе, чем летом, он не насмехался, был дружелюбен.

– Ты звал меня?

– Звал.

Значит, это был его зов. Ну что ж, посмотрим, что теперь скажет волхв Ворон.

Я старательно отряхнула снег с одежды и обуви и шагнула в избу, низко пригнувшись, чтобы не посадить шишку на лбу.

Внутри было почти темно, во всяком случае, после яркого зимнего дня глаза не сразу привыкли к полумраку, но когда привыкли, я усмехнулась – на лавке сидел Вятич. Дышалось в избе на редкость хорошо, как-то пряно и легко одновременно, голова мгновенно стала ясной и свежей, усталости от пробивания через снега не было совсем.

– Вятич, не мог сказать, что идешь сюда? Я бы с тобой пошла.

– Зачем?

– Но ведь зачем-то я пришла?

Сотник пожал плечами:

– Я не знаю.

А у меня вдруг внутри похолодело, да нет, даже не похолодело, а просто помертвело, мелькнула страшная мысль, что это не Вятич, а какая-нибудь его видимость! Еще мгновение – и я бы набросилась на волхва с кулаками, требуя, чтобы он вернул МОЕГО Вятича! Даже воздух в легкие начала набирать для вопля, но остановил голос Ворона:

– Это Вятич, не пугайся.

Сотник удивился:

– А она испугалась?

– Да, Насте показалось, что я тебя подменил какой-то видимостью. Вятич, а ведь еще чуть – и она меня за тебя растерзала бы.

Глаза Ворона смеялись. Вятич недоуменно переводил взгляд с отца на меня:

– Ты что?

Было непонятно, к кому он обращается, но ответила я:

– Действительно показалось, что это не ты.

– Пойдем на свет, чтобы сомневаться перестала.

– Ни к чему, – волхв поставил на стол большую свечу, стало светло. Излишне светло, даже большая свеча не могла дать столько света. Понятно, волховские штучки, но меня это не беспокоило, пусть себе развлекается.

Присела ближе к горячей печи, все же замерзла, пока пробиралась по снегу.

– Сними тулуп, накрой им ноги, спиной прижмись к печи и руки тоже прижми. Быстрее согреешься.

Вот теперь я узнавала своего Вятича, заботливого и толкового.

Ворон протягивал мне горячее питье:

– Пей.

Питье было вкусным, в меру горячим и отлично согревало. Ворон сел на лавку рядом с Вятичем, и я вдруг подумала, что они совсем не похожи, только глазами, но они здесь у всех голубые или синие, других мало.

– Настя, тебе пора…

– Куда?!

Ворон усмехнулся:

– Появившись на этой поляне впервые, ты просто требовала, чтобы я отправил тебя обратно.

– А сейчас не хочу! Я не игрушка, то сюда, то обратно.

Мысленно усмехнулась: начни еще качать права, напомни, что ты человек, упомяни про гуманное отношение, Страсбургский суд…

– Зачем тебе оставаться, здесь война, опасно, ты и так много сделала и испытала.

– Что сделала? Рязань пала, Евпатия убили, осталось только Козельску пасть и все.

– Настя, ты полгода здесь, хочешь завязнуть еще на полгода?

– Ух ты! Я уже полгода здесь? Даже не заметила, как пролетели.

– Понравилось? – Глаза у Вятича – как всегда – смеялись.

Ворон был более серьезен:

– Сейчас есть возможность вернуться, следующая будет нескоро.

– Ни фига, я еще Батыя не убила! Вот убью, тогда возвращайте!

Кажется, я переорала даже Любаву. Вятич смеялся:

– Видишь, с кем дело иметь приходится?

– Сам притащил, сам и мучайся!

До меня дошло окончательно: тот, кого я так искала столько времени, чтобы вернул меня обратно, все время был рядом. Я приставала к Воинтихе, к Ворону, даже к Анее, а надо было давно догадаться про Вятича. Сказал же Ворон, что владеть мечом научат вместо него, а научил кто? Вятич. И берег меня пуще своего глаза тоже он. А почему берег? Потому что погибнуть моей глупой голове никак нельзя, он обязан меня вернуть в целости и сохранности туда, где взял.

Но если Вятич меня сюда переселил, то в его власти оставить? Я уперла руки в бока:

– Так то, что я здесь, твоя работа? Значит, до тех пор, пока я не убью Батыя, не смей возвращать обратно, слышишь?!

И вдруг Вятич словно сдался, он проворчал:

– Если и оставлю, то не из-за Батыя…

– А из-за кого?

– Ты князю согласие дала?

Я вздохнула:

– Дала.

– Настя, ты о чем думала?

– А вот я останусь и замуж за него выйду, когда Батыя убьем!

Ответом был только вздох.

Потом Ворон занялся моей раной, я не сопротивлялась, полностью доверяя волхву. И не пожалела, на месте раны действительно остался только красный рубец.

Обратно Вятич вел меня совсем другой дорогой, которая оказалась много короче и удобнее. Но он же посоветовал:

– Сама больше туда не ходи, этот путь закрыт. Слышишь, Настя, не рискуй. Я оставляю тебя здесь вовсе не для того, чтобы ты сложила свою буйну головушку где-нибудь в кустах.

– Ты мне поможешь убить Батыя?

– Дался тебе этот Батый, без него заняться нечем?

– Но он разоряет нашу землю и сжигает наши города!

– Настя, это будут делать и без Батыя, куда важнее заставить их из этой земли убраться и научить больше сюда не соваться.

– Как это сделать?

– Надо превратить их жизнь в кошмар, выманить к Козельску и заставить здесь жрать кору с деревьев.

– Как ты их заставишь?

– С голоду. Вспомни, они под Козельском будут сидеть пятьдесят дней. Думаешь, почему? Даже самая сильная крепость не может так долго сопротивляться, надо просто точно рассчитать время, когда их сюда привести.

Я все равно не понимала.

– У Козельска есть месяц, когда к нему не подойти и от него не уйти. Это время половодья. Если загнать татар в эту ловушку, то им придется сидеть и есть кору с деревьев.

– Они конину едят.

– Тем лучше, сожрут своих лошадей, легче их бить будет. Каждая потерянная лошадь – это потерянный всадник. Ты же помнишь, как била коней сама.

Это я помнила, но, оглянувшись вокруг, засомневалась, вокруг стоял укутанный снегом и замороженный лес.

– До половодья еще так долго.

– Как и положено – с конца марта по май. В самом начале апреля вода подниматься начнет, надо успеть до этого времени. Это уже скоро, нам же еще надо догнать, найти, испугать и заставить пойти за собой.

– Вятич… но ведь Козельск погибнет. Неужели это мы приманим сюда монголов, чтобы они вырезали весь город?

– Значит, надо суметь приманить, а город спасти. Вернее, горожан, стены можно и восстановить.

– Все равно я его убью.

– Тьфу ты! Думай вон лучше о князе, чем о Батые.

– Откуда ты про князя знаешь?

– Настя, ты столько раз меня спрашивала, спасутся ли наши под Коломной, что если бы и не знал, догадаться нетрудно.

– А все же знал?

– Анея сказала.

Мы уже пришли, и я встретила настороженный взгляд Романа, ему явно не слишком нравилась моя дружба с Вятичем. Глупый, Вятич мне брат, старший брат, с которым не страшно и очень надежно.

Нам долго рассиживаться нельзя, потому пошел разговор об оружии, смене коней, запасных лошадях, о сборах в дорогу.

– Я с тобой!

– Куда? – изумленно уставился на меня Роман.

– Батыя убивать.

Мне было даже странно, что он спрашивает. Сам-то не на курорт небось.

– Настя, то не женское дело, здесь, в Козельске, жди.

Видя, что я не собираюсь соглашаться, князь даже головой помотал:

– Виданное ли дело, чтобы боярышня воевать ходила?

– Я воевала! Вятич, скажи ему, я же воевала!

Но сотник вдруг тоже помотал головой:

– Настя, Роман прав. В Козельске тоже есть много чем заняться. Будешь вон моих мальчишек учить, пригодится.

– Мальчишек, говоришь? Нет, я поеду вместе с дружиной! У меня боевой опыт, какого у твоих мальчишек нет и быть не может. Я полтора десятка татар убила, не считая тех, что в Рязани. – Мой напор был таким, что князь готов был сдаться, и тут я сама все чуть не испортила, начав уговаривать. – Ну Роман, ну миленький, возьми меня с собой, а? Я правда мечом биться уже хорошо могу, и волосы вон обрезаны…

Анея, не сумев сдержать улыбку, отвернулась. Лушка в этот миг даже шею вытянула, чтобы чего не пропустить, глазами она просто поедом ела князя. Я понимала, что это значит, стоит ему согласиться, и от моей сестрицы не отвяжется тоже. Но я – это одно, а Лушка совсем другое.

Роман, почувствовав мою слабину, тут же дал задний ход:

– Нет, сиди в Козельске.

Но он в отличие от Анеи и Вятича просто не знал, с кем связался, я немедленно уперла руки в бока и заорала:

– Что?! Ты смеешь отказать Деве Войны?!

– Кому? – опешил Роман.

– Да, я Дева Войны!

Глаза Лушки почти покинули пределы ее век, они уже определенно таращились на меня со лба. Но на такие мелочи, как изумление моей сестрицы, в данный момент обращать внимание не стоило. Однако сзади раздался насмешливый голос Вятича:

– А ты разве не Никола?

Я замерла всего на миг, снижать напор нельзя, махнула рукой:

– Одно другому не мешает.

Вятич замотал головой:

– Лучше соглашайся, князь Роман, все равно же поедет.

– А кто ее глупую голову там беречь станет? – усмехнулась Анея.

– Я, кому же еще.

– Ой, Вятич, миленький, береги мою глупую голову, пожалуйста, мне с тобой так спокойно…

– Если ты пообещаешь мне слушаться.

– Обещаю! – Самое идиотское, что я могла сделать, – встать по стойке «смирно» и приложить руку к воображаемому козырьку. Что я и сделала, вызвав полнейшее изумление у всех.

Анея махнула рукой:

– Вот навязала на свою голову.

– Анеечка, миленькая, ты сделаешь для меня оберег?

– А твой где?

– Я… мы Коловрату отдали.

На вопросительный взгляд Анеи Вятич ответил согласным кивком. Роман стоял, переводя взгляд с одного на другого, потом не выдержал:

– Что это вы Коловрату отдали?

– Анея мне оберег против стрел и мечей сделала, я его Евпатию отдала. Кажись, помогло.

Мысленно я отметила, что стала говорить, как все, во всяком случае, дома, в Москве у меня выражения «кажись» не наблюдалось.

– Вот в чем дело… Значит, и у меня тоже… Анея Евсеевна, а еще сделать можешь?

– Сколько смогу – сделаю, но не на всех.

– Настя, но если ты будешь сама под меч головой лезть, никакой оберег не поможет. У тебя цель была, выжить, и оберег пригодился. Он бесполезен для тех, кто зря рискует.

– Вятич, я не буду рисковать зря, обещаю. Я в Рязани слово дала убить Батыя и пока не сделаю это, не остановлюсь.

Роман усмехнулся:

– Так тебя к Батыю и пустили.

– Но ты же убил Кюлькана?

– Батый не Кюлькан, он в бой не полезет.

– Откуда ты знаешь?

– А откуда ты знаешь, что я убил и что это был Кюлькан?

– Знаю!

– Ох и язык у тебя, Настя.

– Вот лучше не спорить, а согласиться меня взять в дружину. Я там болтать не буду! – быстро заверила я.

Собирали нас основательно. И оружие подновили, кому требовалось, и коней дали хороших, я оставила себе Славу, с которой мы подружились, а заводной все же взяла Зорьку. Кобылы между собой не слишком дружили, но я с ними не церемонилась. Главное, что кузнецы день и ночь подгоняли под нас железные маски, которые здесь называли личинами. С моей Микула старался особенно, она не должна была задевать шрам, иначе ношение ее превратится в муку, а рана снова откроется.

Распределив дружинников по десяткам, каждому определяли, что везти из клади, обоза-то не будет, значит, все с собой. На десяток брали медный котелок для варева, еще один чуть поменьше с узким горлом – для взвара, скручивали кожаные, пропитанные жиром, чтобы не промокали, палатки, по одной на десяток, спрячут, если уж очень сильная метель или дождь, в старательно выделанных желудках медвежий и гусиный жир, отдельно вяленое мясо, умопомрачительный запах которого стоял над всем Козельском, в мешочках сушеные яблоки и груши, не все же водичку пить, сушеная рыба, полбяная мука, чтобы было чем варево заправить, и какие-то порошки. Я поинтересовалась, что это, Анея показала:

– Корешки разные сушеные, морковь, репка и травы. Дичину набьете, а вот чтобы не на одной убоине сидеть, вам и пригодится.

Отдельно много раз завернутая соль.

Были травы и для лечения ран и простуды, но это вез уже Вятич, кому же лечить, как не ему? Нашлись и какие-то штыри, по одному на десяток. Оказалось – для костра, чтобы было на что котелок повесить.

Распоряжались всем опытные охотники и воины, много ходившие в походы. Они же дали стрелы не для татар, а для охоты, топоры с собой, чтобы не мечами сучья для костров рубить, и еще много что. Были даже меховые мешки.

– А это что?

– Спать на снегу не следует, ты в такой залезешь – и хрен тебя холод возьмет!

Я слушала объяснения Трофима с усмешкой, спальные мешки получается… Война со всеми удобствами, мы в дружине у Евпатия и близко того не имели, а татар били за милую душу. Вятич возразил:

– Не имели потому, что не имели возможности собрать. Но лес мечами все равно не рубили, топоры, котлы, запасы крупы были. У хорошего воеводы все всегда при себе. Учись.

– Чему, быть хорошим воеводой?

– А хотя бы и так!

– Мерси, конечно, только я лучше за твоей спиной.

Вятич моему «мерси» не удивился (хорошо, что Лушка не слышала), усмехнулся:

– Не получится, мадам. У вас же опыт? Вот и реализуйте, будете десятником.

Если бы он не сказал про десятника, я поинтересовалась бы, откуда он знает такие слова, как «мерси» или «мадам», но Вятич всегда умел отвлечь от ненужных вопросов. Услышав, что я стану десятником, я забыла обо всем остальном.

– Ты с ума сошел?! Какой из меня десятник?!

– А у кого боевой опыт и два десятка татар на счету? Кто у нас Дева Войны?

– Кто будет подчиняться, узнав, что я Дева?

Сотник пробормотал что-то о том, что про деву я бы помолчала и именно это никто проверять не станет, но потом согласился:

– Не стоит всем говорить, что ты не парень, прическу не оценят. Это надо же было так ощипать свою голову! Будешь Николой, скажем, что ты мой племянник, как раньше говорили.

– Ну и что, какой десятник из мальчишки?

– Трусишь? Если страшно, сиди дома.

– Ни фига!

– Тогда в чем дело, десятник?

Я вздохнула, сама ведь напросилась.

– Я хоть в твоей сотне?

– А кому ты еще нужна? – Глаза сотника снова смеялись.

– Я могу не справиться, одно дело – воевать самой и совсем другое – отвечать за людей.

Кивок:

– Если будешь так думать, обязательно не справишься. А о людях думай, как о себе, но во много раз больше. Тогда сможешь предусмотреть все. У тебя будут опытные помощники, советуйся.

– Ты нарочно меня вот так, чтобы пожалела, что осталась?

– Настя, сиди в Козельске, а? Когда придет время, Ворон заберет тебя, а потом и обратно отправит.

Я замерла. Меня душила обида.

– Ты… мне не веришь? Сомневаешься во мне? Я, конечно, трусиха и слабая, но не настолько, Вятич.

– Тогда не истери, а займись сборами своего десятка. Дева Войны, а не интересуется, что ее люди есть будут.

В следующие дни мне действительно оказалось не до вопросов, вернее, я задавала их в неимоверном количестве, но уже не Вятичу, тот только наблюдал со стороны, хитро щуря глаза. Вот значит как? Вы, господин сотник и младший волхв по совместительству, меня проверяете на вшивость? Я вам покажу! Мой десяток будет подготовлен лучше всех и лучше всех станет воевать!

В сотне действительно оказались трое опытных дружинников, много раз ходивших в походы и видевших много боев, в том числе со степняками. Остальные молодежь. Увидев своего десятника, все сначала замерли, но потом пожилой дружинник (как потом оказалось, всего-то пятидесяти лет от роду) согласно кивнул:

– Никола у Евпатия хорошо воевал. А что опыта в походных делах маловато, так мы на что?

Я выжала для своего десятка все, что можно, у нас всех были личины (сказалась личная дружба с кузнецом Микулой), одежда из закромов Анеи, даже мешки меховые почти из соболей. Но это не из-за выпендрежа, а потому, что они легче и места занимали меньше. И овса нашим коням досталось больше, и сбруи были новые, и мечи наточены, как бритвы…

Остановил мои интендантские поползновения Вятич:

– Хватит уже. Или ты собираешься половину Козельска с собой тащить? Используешь личное положение в служебных целях.

– Это плохо?

– Нет, но не перестарайся.

Отец, конечно, был против моего участия в новом походе, но когда увидел, как уважительно со мной разговаривают опытные воины, услышал слова, мол, Никола знатно татар бил, его, кажется, даже слеза прошибла. Во всяком случае, воевода быстро удалился, подозрительно выковыривая что-то, якобы попавшее в глаз.

Он проверил, чтобы я не забыла Анеин оберег, напомнил, что помогает такая защита, только если человек и сам старается уцелеть.

– Я нарочно не буду стараться уцелеть. По дури под стрелы и мечи не полезу, а вот прятаться не буду, иначе и идти незачем.

– Ладно, дочка, коли судьба тебе воевать, воюй. Нет у меня сына, дочь за него, знаю, что имя не опозоришь.

Вятич сделал еще одно очень полезное для меня дело – сменил мне меч на саблю, она куда легче и с коня воевать удобнее. Вообще, мечи на сабли поменяли многие, мы просто опустошили оружейные запасы Козельска. Но никто не жалел и не пенял.

А ведь в городе нашлись те, кто занимался вовсе не подготовкой нашей дружины и даже не Козельска, а спасением собственных пока не шкур, но запасов.

Простой Козельск во главе с воеводой и Анеей собирал в поход дружину князя Романа Ингваревича, а вот Козельск боярский да купеческий собирался сам. Собрались вечером, говорили тихо и тайно, но не об обороне города, а о побеге из него. Конечно, они не посадские, у которых избы так себе, строят не на века, зная, что враги сожгут. Но и бояре свои терема сейчас тоже не жалели, все готовы оставить, только золотишко да серебро увезти.

– Нужно отъехать да пересидеть, пока беда не схлынет. А потом вернемся в город, все новое отстроим. Только куда ехать-то?

– Я слышал, у воеводы дочка, как с кобылы навернулась, странная стала, все про будущее верно говорит. Она про Рязань точно сказала.

– Что нам Рязань, ее вон сожгли.

– Да не про то я. Настасья Анее сказала, мол, людей надо к Смоленску уводить, туда татары не доберутся. Точно не доберутся, там леса непроходимые.

– Чего же непроходимые, коли мы ездим всякий год с товаром? – возразил зажиточный купец Яким Ослядюкович.

– Вы зимой ездите, а татары туда раньше весны не дойдут, вот и завязнут. Али в Новгород надо, туда тоже не принесет, слышно, проклятых.

Новгород совсем не понравился купцам, там и своих торговцев много, они решили двигаться к Смоленску или вообще подальше, к Полоцку. Боярам привлекательнее показался Новгород. Но это не страшно, можно разбежаться кто куда, так даже легче. Главное – успеть.

А еще надо было схоронить свои богатства. Степняки они что, постоят и уйдут, ну, может, пограбят город, пожгут, но ведь сгорят дома, а то, что в землице, останется. Взялись за заступы купцы, причем сами, не доверяя холопам, копали стылую землю, зарывали свои гривны да украшения. Недаром купеческая мудрость гласит, что никому из родни доверять нельзя, ни жене, ни отцу, ни сыну, а только одной земле, коли верно зароешь, сбережет твое богатство.

На двор примчалась запыхавшаяся Лушка. Было раннее утро, но любопытная сестрица давно на ногах, ей нужно знать обо всем, что происходило в Козельске. С ходу бросилась к завтракавшему отцу:

– Бояре удирают!

– Какие бояре, куда?

– У Петра Моисеевича уже и возы уложены.

Отец, хмыкнув, поднялся из-за стола. Анея фыркнула:

– Скатертью дорога!

Я была с теткой совершенно согласна, но воевода решил посмотреть. За ним, конечно, увязалась Лушка.

– Побежали, как тараканы из горящего дома. А пусть бегут, с собой всего не увезут, а нам на прокорм останется. Купцов-то поприжать надо, чтобы хлеб да овес не вывезли. А эти пусть бегут.

Воевода бодрым шагом подошел к растерявшемуся от неожиданности боярину:

– Добрый день, Петр Моисеевич, куда это ты собрался?

– Да вот, решили родичей навестить.

– Где это? У тебя, помню, родичи в Рязани были да в Чернигове. Так Рязань татары пожгли, коли в Чернигов, так подожди чуть, я письмецо князю передам.

– Нет, в Новгород.

– Чего ты там забыл? Опасно ныне по гостям ездить, степняки вольничают, не ровен час попадетесь.

– Тьфу на тебя! Чего говоришь-то?! – взъярился боярин.

– Дело говорю. Сидел бы дома.

– Нет, решено – поеду, – Петру Моисеевичу явно надоело объясняться с воеводой. Но отец решил «добить» боярина.

– А чего в гости со всем скарбом? Куда саней столько?

Вокруг уже, привлеченный шумом, стал собираться народ. Теперь уехать втихаря не получалось, боярин взвился окончательно:

– Да тебе-то что?! Али я твой холоп, что должен ответ держать?

– Да нет, поезжай, я же об тебе забочусь, о твоей безопасности. А то подождал бы, скоро дружина татар бить поедет, так проводят, ты же прямо к ним в лапы торопишься.

– Тьфу! – плюнул боярин, буквально вскакивая в свои сани. Холоп, державший вожжи, получил сильнейший тычок в спину, чтобы поторопился. Вслед боярским саням несся хохот.

– А ты, воевода, не переживай, пусть уезжают. Чем их меньше останется, тем нам легче будет.

Сани с уезжавшими боярами да купцами потянулись, уже не таясь. Но если у бояр их богатство – земля да золото, то купцам труднее, у них многое в товаре. Кое-кто решил не терять времени даром и нажиться на горожанах. Как только начались отъезды, купцы повысили цены на хлеб. Отец созвал вече.

Народ, особенно посадские, чьим трудом и добывалось богатство Козельска, шумел вовсю:

– Вздернуть их на березах – и все тут!

– Мало нам чужих, так свои тати выискались.

Воевода гаркнул, чтоб замолчали. Голос у отца оказался таким, что я невольно вжала голову в плечи. Однако… не ожидала…

– Мыслю так: пусть едут, никто никого держать не станет. И горожанам отъезжать придется тоже, ни к чему свои головы под татар подставлять. Враг больно силен и опасен, Рязань сожгли до кровавого пепла, и нас в случае чего не пожалеют. Но не о том речь. Ехать езжайте, – он повернулся к купцам, настороженно прислушивающимся к его речам, – только без запасу. Злато, серебро, меха, все ценное с собой берите, а вот ни зерно, ни что другое мы вам не дадим.

– Не имеешь права!

– Князю жаловаться будем!

Отец поднял руку:

– Жалуйтесь, придет время – отвечу. Но только нынче лавки все открыть и все раздать. А вам, – теперь он обратился уже к горожанам, – больше надобности не брать. Особо в посад не тащить, все одно, сгорит. На том и порешим. Проводим дружину, начнем город к осаде готовить, людей уводить, ни к чему детям да старикам тут оставаться. Да бабы тоже пойдут. Но это после, а ныне всем, кто уйти желает сам, – дорога открыта. Кто останется, уже самовольничать не будет, поступать станет, как скажут.

Народ поддержал воеводу. Про бояр и купцов словно забыли. Уезжают? Пусть. Всего с собой не увезут, а что останется, будет для городской надобности.

Из Козельска в разные стороны потянулись доверху груженные сани, каждый норовил увезти как можно больше. Дружинники только зорко следили, чтобы не вывозили зерно и овес.

Но не все оказались такими, купец Вукол подошел к воеводе, протянул огромную связку ключей:

– Не суди строго, Федор Евсеевич, уеду. Страшно оставаться. А весь мой запас тут, только используй с толком, чтобы не растащили по ларям просто так.

У Вукола была хлебная торговля, соль и еще кое-что по мелочи, потому дар богатый. Конечно, он не мог увезти с собой, но и жалеть не стал. Воевода принял дар с благодарностью. Вукола и еще троих купцов, отдавших все городу, провожали совсем иначе, чем боярина Петра Моисеевича, им желали доброго пути и звали возвращаться, когда все успокоится.

Я наблюдала за всеми этими сборами и отъездами с болью. Анея, видно, заметила, поинтересовалась:

– Ты чего?

– Рязань так же собиралась. И уезжали быстро, но бездумно, не верили в смертельную опасность.

Тетка чуть подумала, потом покачала головой:

– Пока уезжают богатые, те, кому есть куда и на что. Когда вас проводим, займусь отъездом остальных. Там разговор другой будет, Настасья.

Тетка звала меня важно: «Настасья», и даже Лушку стала величать Лукерьей. Сестрица, не привыкшая к такому обращению, она сроду для всех Лушка, сначала даже не откликалась, но мать быстро объяснила, что засватанной девице не пристало быть Лушкой, точно дворовой девке.

Но вот сборы закончены, мы отдохнули, пора и в путь. Провожали нас строго, но слезно. Даже Трофим прослезился:

– Ты… это… Настасья, без надобности не рискуй. Ты девка красивая, хотя теперь и меченая, волосы отрастут, ежели голова будет… Голову сбереги.

Я вдруг подумала, что он интересно сказал, одновременно бестолково и толково. Если будет голова, то волосы на ней отрастут.

– Непременно отрастут, дед Трофим. Ты меня еще с косой увидишь и на свадьбе моей погуляешь.

– Охти тебе, Настасья. Бедовая ты девка, право слово.

Лушка долго не могла меня отпустить, все лила и лила слезы, пока на нее не прикрикнул Андрей (вот кого кроме Анеи сестрица слушалась беспрекословно!). Мы прощались во дворе, чтобы не обниматься на глазах у дружины, ведь в ней мало кто знал, что я девка.

Анея внимательно вгляделась в лицо:

– Оберег не снимай и голову зря не подставляй. Вятич поможет.

Кто бы сомневался, что Вятич поможет. Тетка вздохнула:

– Не дело затеяли, но вы оба упрямые, не свернешь. Ладно, поезжай, удачи тебе!

С отцом пришлось прощаться перед всеми, потому сантиментов не было вовсе. Воевода всем пожелал воинской удачи и возвращения.

Вот команда князя Романа – и мы уже на конях, горожане со слезами смотрят нам вслед, а копыта цокают по мосту из северных ворот. Когда мы вернемся и вернемся ли вообще? Надо вернуться, нам еще защищать Козельск, к которому мы должны (вот бред!) привести полчища монголов.

Но у меня почему-то в ушах звучала песня про Марусю со слезами из кинофильма про Ивана Васильевича, которую стрельцы распевали, уходя в поход: «Маруся… от счастья слезы льет, как гусли, душа ее поет… Кап-кап-кап, из ясных глаз Маруси капают слезы на копье!» Марусь в Козельске я что-то не помнила, а вот Лушка слезами мое оружие облила серьезно, сестрица так и не смогла поверить, что я билась мечом или колола копьем. Все рассказы об обороне Рязани и о боях в дружине Евпатия Коловрата воспринимались ею как сказка, происходившая с кем-то другим, даже шрам не убедил. Война – это так далеко и неправдоподобно…

Я подозревала, что в Козельске и вообще на Руси так много похожих на Лушку даже среди князей, для кого степняки просто набежники, достаточно спрятаться за крепкими стенами и отогнать противных меткими стрелами. Куда они денутся, постоят, пожгут посады и уйдут. Так всегда было, с чего бы теперь меняться? Свои, русские, часто жгли и разоряли куда сильнее, и в полон уводили, и убивали тоже. Мало кто понимал, что эти степняки способны не просто окружать города и жечь посады, а разбивать стены и просто вырезать всех от мала до велика. Только опыт уничтоженных Рязани, Пронска и других городов хоть чему-то научил. Но сколь же горькой была эта учеба!

Козельск остался позади, пока можно, мы держали строй, хотя, конечно, без песни про всяких Марусь. Я заметила, что Вятич искоса наблюдает за мной и моим десятком, но подавать вида не стала. Ничего, мы ему еще покажем, на что способны.

Первое время шли неразграбленными местами, в деревнях рассказывали о татарах, советовали по возможности уходить в леса. Но русский мужик не перекрестится, пока гром не грянет, слушая нас, ахали, качали головами и оставались на местах. И было понятно, что пока на околице татарские разъезды не покажутся, никто ничего делать не будет.

Но дальше пошли уже деревни, в которых попадались беглецы из разоренных мест, там слушали куда внимательнее и прикидывали, сейчас бежать или время еще есть.

Теперь нам предстояло решить, как идти самим, ведь татары разделились, часть ушла грабить Владимир и окружающие земли, потом русские дружины во главе с великим князем оказались биты на Сити, а потом Батый со своими туменами осадил Торжок, а другие царевичи рассыпались, как горох, по всей Руси, с той разницей, что горох собрать можно и он никому беды не приносит, а этих проклятущих еще поймай… Но искать очень не пришлось, они так наследили, что захочешь пройти мимо, не пройдешь. Только мы в отличие от монголов разделиться не могли, не так сильны, поэтому выбирать пришлось одно направление.

У меня перед глазами не раз вставало широкоскулое лицо с перепуганными глазами, которое я когда-то расцарапала во сне. Я должна его убить, просто обязана! Но для этого нужно до Батыя добраться.

Меня вполне поддерживали остальные. Ордынцев мы догнали довольно быстро, их было слишком много, чтобы потеряться даже на просторах Руси. Кроме того, эти сволочи оставляли за собой выжженную пустыню, можно было идти от деревни к деревне по их следу, не боясь сбиться. Пока Батый и его царевичи шли не облавой, а несколькими рукавами, их следы были хорошо видны. Оставалось только определиться, за кем гоняться.

Тут мнения разделились. Я, конечно, требовала Батыя и только Батыя, но кто я такая для дружины. Решали все князь и сотники. Роман Ингваревич твердил, что главное – заставить монголов повернуть от Игнач Креста обратно, не дойдя до Новгорода, а потому нам нужно туда. Вятич, поддерживая меня, настаивал, что без Батыя они на Новгород не пойдут, потому если задержать самого Батыя, то мы просто вынудим остальных прийти на помощь своему хану, как уже было с Евпатием Коловратом, когда Батыю пришлось развернуться и потерять несколько дней.

В этом был свой резон, и с Вятичем согласились, тем более мы знали, где Батый, а вот остальных еще нужно догнать.

И все-таки первыми, на кого мы налетели, были тумены Гуюка. У него оказались тоже ребята нехилые и страшно злые, потому что им не досталось большой добычи. Про добычу мы поняли только потом, а злость почувствовали сразу. Вот когда пригодился наш опыт ведения партизанской войны, приобретенный у Евпатия. Снова был волчий вой по ночам, дикие крики из темноты, взбесившиеся кони и еще вопли татар, которые упорно повторялись, но понять которые мы не могли. Что-то про урусов. Похоже, нас уже основательно боялись.

Разъяснил все булгарин Булат, воевавший в нашей дружине. Оказалось, татары орали «железные урусы». Вообще-то, наша дружина временами производила страшное впечатление. Дело в том, что в Козельске для некоторых сделали личины, не всем, конечно, кому успели. Мою Микула подогнал так, что я иногда забывала ее снять. Лица оставались закрытыми, и это жутко смотрелось, особенно какой-нибудь лунной ночью, когда из леса вдруг показывались этакие монстры с железными головами и начинать выть по-волчьи или орать непонятные команды.

Наши наскоки были исключительно успешными, мы вынудили тумены Гуюка остановиться, но вызывать полностью огонь на себя не рискнули, Евпатий, делая это на Оке, понимал, что погибнет, а нам погибать нельзя, нужно еще выманить татар на Козельск.

Потому, основательно попугав кешиктенов Гуюка, мы все же направились к Торжку.

Я так и воевала десятником в сотне Вятича. Вятич поручил мне троих опытных воинов еще из евпатьевских и шестерых желторотиков примерно моего возраста. Банда, надо сказать, получилась еще та. Я обучила парней орать «Й-е-ха-а!» во время нападения, пользуясь тем, что они не в пример своему десятнику отменно владели луками, показала, как когда-то нападали скифы и амазонки, и мы имели немалый успех, без конца придумывая какие-то пакости против татар. Вятич уже куда меньше следил за мной лично, видно, поверив в то, что от нечаянной стрелы меня убережет Анеин подарок, а по-глупому я лезть не стану сама.

Я действительно превращалась из глупой девчонки в настоящего воина. А почему бы и нет, амазонки же могли воевать, и весьма успешно. Правда, они готовились к этому по много лет, а я только-только освоила воинскую науку, да и то луком не владела: не хватало силы в руках. Чтобы не было ненужных вопросов со стороны остальных воинов, объяснили, как и дружине Евпатия: у Николы ранена рука, потому лук не натянуть.

Конечно, на привалах, во время отдыха, я старалась быть рядом с Вятичем. Мой десяток не обижался, они-то знали, кто я, но стойко молчали. Для всех я Никола, это вопросов не вызывало. Проблем, конечно, было много, ведь ни помыться, ни, простите, в туалет не сходить, чтобы не выдать себя. То и дело приходилось прятаться в кустах. Смех и грех, как говорила Анея.

Наш десяток дважды загонял татарских коней в болото и один раз заманил туда целую сотню. Конечно, не вся сотня, но пара десятков татарских всадников завязла в болотной жиже. По крайней мере, коней погубили, а что такое татарин в лесу без лошади? Его можно бить запросто. Один из моих дружинников был опытным охотником и бил из лука на большом расстоянии очень точно. Дважды нам удавалось, подобравшись ночью довольно близко, сбивать татарские шесты с навешанными на них хвостами и уходить. Правда, во второй вылазке Лутчич сам оказался попятнан татарской стрелой, Вятичу пришлось приложить немало усилий, чтобы справиться с его раной без последствий. На некоторое время самый меткий стрелок был выбит из обоймы, это не мешало ему учить молодежь и ходить вместе с нами в новые вылазки, только луком не пользовался.

Татары уже поняли, что это не просто наскоки маленьких группок ушедших в лес жителей деревень, после нескольких наших успешных наскоков они осознали, что позади откуда-то взялась новая дружина. Вот вам, трепещите, проклятые! Не будет вам, иродам, покоя на Русской земле.

А к нам прибились местные жители, как когда-то к Евпатию Коловрату. Бородачи знали каждый куст и ложбинку и были очень полезны в организации всяких каверз, это они подсказали скрытые под снегом болота и положенные гати, они толково объясняли, как и куда можно заманить всадников Гуюка.

Татарские кони все так же пугались волчьего воя, но теперь никак не получалось устроить волчий террор. Если на Оке нам с Вятичем удавалось навести волков на татарских лошадей, то здесь это не получалось с первого дня. Мы не сразу поняли в чем дело, объяснил местный житель: ушли лоси, разбежались зайцы, в лесу почти нет живности, потому ушли волки, лисы, рыси, им не на кого охотиться. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что татарам скоро нечего будет жрать, плохо, потому что волки не могли нам помочь. Поразмышляв, я решила, что хорошо, без волков справимся, а голод, как известно, не тетка, быстрее повернут обратно.