Мехмед
Роксолана проснулась в холодном поту. Приснилось, что звал Мехмед. Самого сына не видела, но его голос, причем детский, слышала отчетливо:
– Мама!
Во сне Роксолана не пошла на голос, только откликнулась:
– Нет, сынок, нет!
До утра вспоминала, каким был Мехмед в детстве.
У шехзаде странное детство, было ли оно вообще? Сначала Сулейман много возился со старшими детьми – Мехмедом и Михримах, играл с ними, даже катая на загривке, интересовался учебой, потом закрутили дела и походы, стал общаться более степенно.
Султану некогда заниматься обычными делами, как простому чиновнику, например.
Из сорока шести лет правления ходил в походы тридцать раз. Не всегда удачно, но славу великого полководца себе снискал. Ему действительно удавались те походы, которые не получились у предков. Европа трепетала от имени Сулеймана Великолепного, король Фридрих Габсбург присылал униженные просьбы принять в свою семью и называть сыном. Флот Османской империи хозяйничал в Средиземном море по воле султана Сулеймана.
Он не просто расширил границы империи, а расширил их осмысленно, захватив все важные для империи и торговли, на которой та стояла, территории. Османская империя держала своей властной рукой торговлю между Востоком и Западом.
Постоянные походы требовали его отсутствия в Стамбуле.
Но плох тот правитель, чьи дела дома приходят в упадок, если он отсутствует. Султан Сулейман был прекрасным правителем, в империи царил нужный порядок, когда Повелитель уходил в поход, жизнь не замирала и не менялась.
Турки усвоили поговорку: «Что было, то и будет». Сулейман считал, что это самая надежная опора существования империи – незыблемость законов и налогов. Если человек ведает, что будет завтра, он может спокойно засевать свое поле, если точно знает, какой налог заплатит со своей земли, будет заботиться об урожае.
Приветствовалась любая полезная деятельность, будь то выращивание хлеба, выделывание шкур, торговля или переписка книг. Тот, кто занят делом, должен иметь деньги, чтобы жить, чем лучше работает, тем лучше должен жить.
Это касалось и чиновников, и пашей, и визирей тоже.
Не брали взятки? Конечно, брали, но преимущественно с иностранцев, с неверных (их не грех и обмануть). Султан даже поощрял такие взятки, тем более, что после смерти (или казни) чиновника его имущество переходило в казну. Богатый чиновник обогащал и султана.
При Сулеймане в Стамбуле и вообще в империи появилось много иностранцев, тех же евреев, изгнанных из Испании. Еще при его прадеде Мехмеде началось переселение, но Сулейман особенно приветствовал оборотистых, хватких евреев, не препятствовал их приверженности своей вере.
Вообще никакому вероисповеданию не препятствовал. В Османской империи каждый мог молиться своему богу. Все было просто – иноверцы платили больший налог, а еще, чтобы сделать какую-то карьеру, чиновник должен быть мусульманином. Все чиновники от простых писарей на местах до Великого визиря должны совершать намазы. Никто никого не заставлял принимать «нужную» веру, сами стремились.
Со всеми этими заботами – военными и государственными – у Сулеймана просто не оставалось достаточно времени для семьи.
Повзрослевший Мустафа уже отбыл в Караман, Мехмед, Селим и Баязид учились, с ними с самого начала рядом была отцовская любимица Михримах.
Мехмеда, как и Мустафу, всегда готовили к возможности правления империей. Только готовили их по-разному. Мустафу воспитывали янычары, настраивая на военные походы, за образованием Мехмеда следил сам султан, требуя больше внимания уделять делам внутри империи.
– Для руководства походами есть сераскер, а Повелитель должен знать, чем живет его государство.
Мехмед учился старательно, особенно это было заметно в сравнении с лентяем Селимом и беспокойным Баязидом. Селиму часто знания давались легко, безо всяких усилий, а то, что легко получено, легко и теряется. У Мехмеда все было прочно, то, что шехзаде запоминал, он запоминал навсегда.
Сулейман радовался успехам сына, но с каждым годом, с каждым днем все острей вставал вопрос: кто из двух достойнейших – Мустафа или Мехмед – будет править?
Султан перевел Мустафу в Манису после смерти валиде, здесь сложилось сразу все: и последняя просьба матери, и просьба Хуррем, и сознание, что недодал старшему сыну внимания.
Но Сулейман был еще полон сил, потому бояться нечего, еще успеет решить, кому править, а кому…
Годы не просто шли, они летели, причем чем дальше, тем скорей.
У человека вообще так, первые дни считаются по часам, потом недели измеряются днями, потом возраст меряется месяцами, годами и не успеет оглянуться, как годы переходят в десятилетия.
Сулейман находился в том возрасте, когда годы побежали, торопясь превратиться в десятилетия. Он вдруг понял, что сыновья выросли, когда оказалось, что у Мехмеда ломается голос. Они с Роксоланой смеялись над рослым сыном, который то басил, точно медведь, то пищал по-петушиному.
А потом вдруг обнаружилось, что Мустафа не просто учится в Манисе правлению, он советуется с санджакбеями, как править именно ему, что изменить в системе отца, что они будут приветствовать. Писал так, словно он будет султаном уже завтра.
Мустафе было столько лет, сколько самому Сулейману, когда он стал султаном, но ведь Сулейман не заявлял своих прав на власть отцу, не намекал всем вокруг, что пора бы и освободить трон, он просто жил в Манисе. Султан Селим умер, освободив трон наследнику, а не был смещен или убит.
Сулейман впервые почувствовал угрозу своей власти со стороны старшего сына и испугался. Нет, он не боялся Мустафу вообще, вполне мог просто приказать уничтожить зарвавшегося шехзаде, испугался того, что такое столкновение вообще возможно, что ему скоро придется противостоять сыну, а то и не одному.
Его отец султан Селим, придя к власти (устранив для этого собственного отца), казнил и двух заявивших свои права сыновей. Сулейман остался жив только потому, что ничего не заявлял. Он предпочел выжидать и учиться, а потому дождался своего срока.
А теперь вот сыновья…
Неужели обязательны столкновения между ними и между отцом и ними?
Сулейман не стал приказывать казнить Мустафу, казнить, в общем, было не за что – шехзаде учился, как мог, он осторожничал и пока нигде не писал, что вот-вот станет султаном, а в том, что станет когда-нибудь, не сомневался никто.
К тому же вопросы оказались очень толковыми, султан даже порадовался за сына.
Но радость не отменяла необходимости как-то отреагировать на наглость. Пусть это не заговор, не открытое противостояние, но наглец должен почувствовать, что султан сильней. Если этого не сделать, завтра Мустафа начнет писать совсем другие письма…
И Сулейман принял, как ему казалось, соломоново решение, он отправил старшего шехзаде в Амасью, посадив в Манисе Мехмеда.
Амасья не задворки империи, это большой город, в котором много умников, поэтов, философов, есть с кем общаться. Но это все равно ссылка. Мустафа и Махидевран должны это понять. Если не поймут, тогда придется расправляться жестче.
Казалось, поняли, о содержании писем, да и о самих письмах никто не узнал, шехзаде Мустафа правил в Амасье справедливо и толково, посланий больше не отправлял. Конечно, он прекрасно понимал, что отец устроил за ним жесткую слежку, но и сам утихомирился, не выражая никакого недовольства.
Словно чего-то ждал.
Это неприятное понимание – сын чего-то ждет, отравляло Сулейману жизнь. Чего ждет Мустафа, его смерти?
Мехмед тоже быстро освоился в Манисе. Вопреки обычаю Роксолана не поехала с сыном, как должна бы, чтобы организовать ему жизнь там. И гарем у Мехмеда был маленький, скорее для того чтобы просто считалось, что он есть.
Сулейман отправил с сыном очень толкового советчика – тоже Мехмеда Соколлу, тоже босняка, энергичного умницу. Роксолана – трех толковых кальф, чтобы наладили быт в гареме. Все словно временно. Тоже чего-то ждали?
Но шли месяц за месяцем, Мехмед правил Манисой, вопросов не возникало, как и сомнений в том, что шехзаде справляется.
Почему же ей тревожно?
Мехмед здоров, силен, у него хорошее окружение. Он никому не мешает.
А сердце все не давало покоя, и сон не шел из головы.
Едва дождалась утра, как только стало возможно, отправилась по своему ходу к Сулейману и обнаружила, что тот идет навстречу!
Почти кинулась к мужу:
– С Мехмедом что-то случилось. Я чувствую.
Сулейман не поморщился, не покачал укоризненно головой, как тогда, когда считал, что она зря волнуется и мешает ему заниматься делами. Напротив, мрачно кивнул:
– Да, я тоже чувствую. Уже отправил туда двух гонцов и следом лекаря.
Роксолана прижала пальцы к губам, чтобы не заголосить по-бабьи посреди дворца. Если уж беспокоится Сулейман, то дело плохо, султан редко выдает свои чувства. Сулеймана даже валиде укоряла в скрытности, правда, укоряла мягко и осторожно, чтобы не последовать за своими старшими дочерьми, умудрившимися поссориться с всесильным Повелителем и пропасть в безвестности.
…Гонец не успел добраться до Манисы и лекарь тоже. Навстречу им попался другой гонец, везший страшную весть: шехзаде Мехмед умер от оспы!
Оба родителя онемели, не в силах произнести ни звука. Мехмед умер?! Их надежда, их опора, их любимец Мехмед умер, как простой крестьянин?!
Рустем-паша догадался отправить распоряжение погрузить тело шехзаде в мед и везти не в Бурсу, где хоронили умерших принцев, а в Стамбул. По поводу первой части приказа в Манисе все сделали и сами, не боясь заразиться, тело забальзамировали и погрузили в колоду с медом.
Роксолана не желала никого видеть, даже ее любимица Михримах не могла пробиться к матери, на стук следовал ответ:
– Нет!
Роксолана не плакала, она даже не стонала, несчастная женщина оцепенела, оглохла, онемела. Не потому что любила Мехмеда больше других, просто это была ее единственная надежда. Только Мехмед мог противостоять Мустафе, только Мехмед мог, придя к власти, не казнить остальных братьев. Когда-то мать взяла с него такую клятву и постоянно внушала, что закон Фатиха можно отменить, как только станет султаном.
Это была их с сыном тайна.
Ни с кем другим, кроме Михримах, она не могла говорить на эту тему откровенно, Селим жесток в деда, в честь которого назван, Баязид слишком беспокоен и ненадежен, Джихангир и вовсе увечен…
Но Михримах женщина, хотя ее муж Рустем-паша и влиятелен, но не настолько, чтобы удержать будущего султана от страшной резни, да и не имел Рустем влияния на Мустафу. Только Мехмед мог спасти султанскую семью от резни, только он.
Но теперь Мехмеда, ее единственной надежды, не было, и это обрекало остальных на смерть.
Может, прав Селим, твердя, что надо жить, пока жив?
Они решили построить для Мехмеда усыпальницу в Стамбуле, словно он уже был султаном. Нарушение? Но оба родителя так переживали горе потери сына, что никто не посмел протестовать или хотя бы укорить за такое решение. Да и кто мог сказать что-то против Повелителя?
Отложив все остальное строительство, за дело взялся Мимар Синан.
Мечеть Шехзаде получилась такой легкой и ажурной внутри, что глазам с трудом верилось, что все это не соткано из кружева, а выполнено из камня, что простоит века, а не рухнет завтра.
Мимар Синан знал свое дело, он одинаково гениально строил мечети и мосты, больницы и дворцы, небольшие караван-сараи и огромные крытые рынки.
Но никакая красота усыпальницы не могла вернуть родителям умершего сына, никакое величие постройки уменьшить их горе.
Мало того, у Роксоланы сразу закралось сомнение, материнское сердце не поверило во внезапную гибель сильного, здорового сына. Конечно, по Стамбулу поползли гадкие слухи, что шехзаде неумеренно пил и ел, что он был слаб от рождения, потому что рожден проклятой ведьмой, что его и вовсе не стоило выпускать из-под материнского крылышка…
Но Роксолана-то знала, что со всеми детскими болезнями Мехмед справился, он крепче Михримах, родившейся недоношенной, но теперь славившейся крепким здоровьем. Да и просто не верила.
Попробовала разузнать больше. Действительно, в Манисе не было никакой эпидемии, да и не время ей, все эпидемии начинались со Стамбула, распространяясь по империи кругами. Никто рядом с Мехмедом не заболел, даже находившийся рядом Мехмед Соколлу, и слуги тоже.
Умерли двое слуг, но позже самого шехзаде, заразившись от него.
Так почему же болезнь выбрала из всего дворца только их сына?
Вызвала Мехмеда Соколлу, заставила по дням и часам вспомнить, где был шехзаде, чем занимался, с кем встречался. Кажется, нашла – приходил какой-то человек, явно больной. Как допустили к шехзаде?! А он не к принцу шел, просто рядом оказался. В Манисе не столь жесткая охрана, как в Топкапы, пройти можно, хотя вокруг шехзаде много вооруженных людей.
– Вот именно! Если вооружен, то не подпустят, а если болен, то подходи?!
Роксолана уже не сомневалась, что сыну нарочно подсунули больного человека. Только кто?! Этого узнать не удалось.
Султанша требовала от Сулеймана расследования, жесткого, и злоумышленников наказать тоже жестоко.
Но султан отказался.
– Такова воля Аллаха. Когда он отнял у меня двух старших сыновей, я не проводил расследования. Это болезнь, она может погубить любого. Ты рвалась к умиравшему Абдулле, не считая, что это опасно.
Роксолана понимала, что он прав, не будь на то воли Аллаха, болезнь не пристала бы к Мехмеду, но смириться все равно не могла.
Боль не утихала, она лишь из острой, невыносимой, застилающей черным глаза и вызывающей желание кричать в голос, превратилась в тупую, ноющую…
У Сулеймана появилось много седых волос, у Роксоланы тоже, но ее седину хоть закрашивали.
Однажды она обратила внимание на то, как вдруг постарел супруг. Это добавило горя… Они ничем не могли помочь друг другу, оставалось просто поддерживать.
Были забыты государственные дела, не заседал Диван, строительство шло только одно – мечети Шехзаде, у Синана каким-то чудом оказался готов проект, во дворце и без того тихо, придворные изъяснялись на языке жестов – ишарете, а теперь так и вовсе словно в усыпальнице.
Нашлись те, кто осудил, говорили, что из-за смерти шехзаде султан по наущению проклятой ведьмы Хуррем готов погрузить в траур всю империю. Возможно, так и было, но жизнь сама заставила очнуться, причем Роксолану даже раньше султана.
