Книга: Клеопатра и Антоний. Роковая царица
Назад: Годы разлуки…
Дальше: Начало конца…

Все сначала…

Когда муж, раздраженный проволочками Октавиана с выделением легионов для войны с Парфией, отправился в Рим, чтобы прояснить ситуацию, Октавия, только что родившая дочь, поспешила с ним.
В Риме царило тревожное ожидание. Октавиану оказалось не до великих замыслов Антония просто потому, что его собственная власть трещала по швам. Вечному городу не давал покоя на сей раз Секст Помпей. Нет, сын Гнея Помпея вовсе не собирался нападать на Рим, сам город ему не был нужен, пираты Помпея перекрыли все пути подвоза продовольствия по морю, и множество судов, чьи трюмы были доверху набиты так необходимым Вечному городу зерном, стояли в порту той же Александрии, боясь выйти в море в сторону Рима.
Октавия быстро убедилась, что жизнь в Риме стала слишком дорогой, чтобы не стоило из него бежать. Подвоз продовольствия, конечно, осуществлялся и по суше, но этого было мало, рынки пусты, потому что продавать остатки за бесценок, как требовал Октавиан, никто не желал.
Сам Октавиан был измучен глупой борьбой, но его морские силы оказались слишком слабы против пиратов Помпея.
Встретившись с братом, Октавия с болью заметила, что он, и без того не слишком крепкий, стал совсем неказистым. Особенно это бросалось в глаза рядом с мощным Марком Антонием. Октавии так хотелось помочь брату. Но чем? Ничьего совета, тем более женского, тот не принимал, он все знал сам и решения принимал тоже.
Аттика — мать Октавиана и Октавии — в ответ на сочувствие дочери сокрушенно вздохнула:
— Октавиану сейчас тяжело как никогда, потому и выглядит так плохо.
Если честно, то плохо Октавиан выглядел всегда, и до, и после. Невысокого роста, неказистый, сутулый, с плохими зубами и желтоватой кожей лица, вечно покрытой прыщами, он к тому же не был ухожен. Консул Рима не любил принимать ванну! Правда, с удовольствием ходил в термы, но больше ради встреч с нужными людьми, чем мыться. Из-за проблем с печенью Октавиан не мог пить вино, как все, не мог есть жирную или тяжелую пищу, предпочитая овощи, его часто подташнивало.
В Риме смеялись над широкополыми шляпами, защищавшими консула от солнечного света, вызывавшего слезливость, над его боязнью холода и сквозняков — Октавиан носил несколько шерстяных туник, поддевку и фланелевую рубаху, даже когда остальные щеголяли в тонких туниках, а его ноги были вечно замотаны кусками теплой ткани от пяток до паха. Но и это не спасало консула от вечного насморка, который делал голос гнусавым и заставлял чихать.
Вечно сальные волосы Октавиана к тому же выглядели нечесаными, плохо сшитая одежда сидела на нем отвратительно, внешний вид домашнего ткачества — плода работы его матери и сестры — оставлял желать лучшего, его тоги не могли конкурировать с изящными тогами сенаторов.
В общем, племянник Цезаря, консул Рима выглядел не лучшим образом. К тому же постепенно против него настроилось большинство горожан. Это произошло именно из-за морской блокады Италии пиратами. Что же это за консул и правитель, который не может справиться с пиратскими кораблями Помпея? Октавиан пошел на соглашение с Секстом и, разведясь с Клавдией, женился на родственнице Помпея Скрибонии.
Вернувшаяся в Рим Октавия застала мать в слезах из-за скандалов в семье сына, нехватки продовольствия и страшной дороговизны на рынках, грозившей вылиться в восстание против Октавиана и его политики. Октавиан правил просто жестоко, немало людей по его приказу было казнено, распято, подвергнуто жесточайшим пыткам, много семей разорено, а вольных граждан отдано в рабство.
— Знаешь, как называют твоего брата в городе? Палач!
Аттика осторожно оглянулась, словно Октавиан мог слышать их разговор. Октавия прижала руки к щекам:
— О, нет! Октавиан, он добрый! Рим должен понять это.
Мать как-то странно посмотрела на дочь, уж добрым ее Гая назвать не смог бы никто, разве только Октавия, которая все еще видит в прыщавом, надменном себялюбце того маленького, хорошенького братика, которого всюду водила за ручку. Нет, Гай теперь водит дружбу с настоящим отребьем, устраивает разгульные пирушки, то есть делает все то, за что в сенате громко осуждает Марка Антония. Не только в Риме, но по всей Италии ненавистен сам вид этого человека.
В те годы действительно никто не мог даже предположить, что пройдет несколько лет, и плюгавого, неказистого хлюпика объявят Августом, то есть Божественным, что он будет одним из самых успешных и известных правителей Рима, а его правление — одним из самых долгих. Нет, тогда Рим ненавидел своего консула и его Власть Террора.
Почему же Октавиану удавалось столько лет оставаться у власти? Просто триумвирами оказались Марк Антоний, который предпочитал роскошный Восток с его приятной жизнью строгому Риму со множеством проблем, и Лепид, вовсе не желавший заниматься Вечным городом. Секст Помпей, который мог бы потягаться властью с триумвирами, тоже предпочитал своих пиратов и славу морского разбойника. Вокруг Октавиана все словно нарочно в первые годы его правления складывалось так, чтобы он имел возможность встать на ноги.
Однако пустые рынки и сумасшедшую дороговизну продовольствия римляне не были склонны прощать консулу, это не неказистый внешний вид, который можно вытерпеть, над голодом не посмеешься, как над грязными волосами, гнилыми зубами, гнусавостью или боязнью непогоды. Назревало уже не просто недовольство, а настоящий бунт.
Женитьба на вздорной, грубой Скрибонии, родственнице Секста Помпея, не принесла никакого толка, разве что Скрибония забеременела. Отношения у супругов были отвратительными.
Октавия долго не раздумывала:
— Нужно заключить мир с Секстом Помпеем.
Вот так просто, словно этого никто не сообразил до нее. Секст не собирался идти на попятную и требовал себе закрепление власти над Сицилией, Сардинией, Корсикой и другими островами.
— Но ведь он и так ими владеет. Разве закрепление этой власти законодательно не стоит спокойствия на море и возможности поставок продовольствия в Рим? Я была сегодня на рынке, там закрыта половина лавок, люди возбуждены…
Октавия не стала рассказывать брату, что, узнав в ней сестру консула, бедняжку едва не закидали камнями. Римляне действительно ненавидели ее брата, а ведь Гай так старался сделать как лучше!
Октавиан поморщился:
— Объясни это своему мужу! Чтобы заключить договор с Помпеем, одного моего решения недостаточно.
Между триумвирами назревал новый конфликт. Марк Антоний не желал ничего обсуждать с Октавианом, пока тот не гарантирует двадцать легионов для войны против Парфии, взять которые тому было просто негде.
Октавиан пообещал… Марк Антоний, сообразивший, что договор с Секстом Помпеем лишит Октавиана возможности одержать победу над предводителем пиратов и тем самым заметно поурежет его славу, согласился на условиях поддержки в сенате всех его начинаний против Парфии. Антонию была нужна слава великого полководца.
Договор состоялся, кроме того, Секст Помпей породнился с Октавианом, выдав свою дочь за его родственника. Соглашение было подписано в Мизене и отпраздновано на борту огромного флагманского корабля Помпея.
Солдаты Октавиана с берега наблюдали за пиршеством. Корабль светился в темноте многими факелами, вино лилось рекой, слышались смех и грубоватые шутки пирующих… Но Марк Антоний, оглядев пиршественный стол, усмехнулся:
— У царицы Египта было куда богаче…
Лучше бы он этого не говорил, потому что последовали довольно грубые шуточки и насмешки по поводу его пребывания в Тарсе и Александрии и связи с Клеопатрой. Пьяные гости выражений не выбирали, страсти накалялись, и казалось, вот-вот вспыхнет ссора, которая будет иметь тяжелые последствия.
К Сексту подсел один из его пиратских главарей, Мен:
— Может, скомандовать отдать концы и тихонько отчалить? Пока разберутся… Мы можем сделать тебя хозяином Рима…
Помпей досадливо поморщился:
— Мен, ты мог бы сделать это, не ставя меня в известность. Теперь поздно, нарушить данную клятву я не могу.
Он действительно жалел, потому что совсем недавно вернулся его посланец к египетской царице, предлагавший ей от имени Помпея совместные действия против Рима. Клеопатра не отказалась, хотя и пока ничего не обещала. Секст понимал, на что она рассчитывает — что Марк Антоний вернется и осчастливит ее браком. Глупая женщина, разве можно полагаться на этого непостоянного человека, у которого женщины в каждом городе и дети тоже?
Сам Секст Помпей и не собирался соблюдать принятые соглашения, хотя на радости Марк Антоний обещал ему, кроме требуемых островов, еще Пелопоннес. Помпей просто не мог лишить своих пиратов их дохода, попросив лишь на время приостановить действия. В этой компании никто никому не верил, и Октавиан тоже. Он обещал Марку Антонию двадцать легионов, что заведомо не мог выполнить. Марк обещал Помпею Пелопоннес, но уже решил построить на острове Закинф свою морскую базу, чтобы не допустить Секста в этот район… Почему бы самому Сексту не заключить тайный договор с египетской царицей против ненавистного ей Октавиана?
Жаль, что Мен не обрубил канаты, но что сделано, то сделано. А с проволочками Клеопатры Секст тоже был согласен, нужно подождать, пока войска Антония уйдут в Парфию, и тогда напасть на Рим! Ай да царица, умная женщина.
Не подозревая о возможности договора между Секстом Помпеем и Клеопатрой, Марк Антоний планировал свой поход на Парфию, а Октавиан, обрадованный пополнением в сотню кораблей, переданных Антонием, уже прикидывал организацию разгрома баз того, на пиру которого гулял.
Антоний действительно отбыл сначала в Афины, а потом в Сирию. Октавиан развелся со Скрибонией (этот брак был больше не нужен, как и сама женщина) в тот день, когда она родила дочь, названную Юлией. Это был единственный ребенок Октавиана, хотя поговаривали, что его третья супруга Ливия Друзилла, вышедшая за консула замуж беременной якобы от предыдущего мужа, в действительности родила сына от самого Октавиана.
Разорвав семейные узы с Помпеем, консул решил, что свободен и от остальных, тем более пираты Помпея своих действий на море почти не прекратили. Октавиан был никудышным военачальником, а уж флотоводцем и того хуже, он позорно проиграл одну за другой несколько кампаний против Секста Помпея. Приди в это время ему на помощь Клеопатра, все могло решиться в пользу новых хозяев Италии, но царица дала себе слово больше не вмешиваться в дела Рима. Слово, которое позже не сдержала из-за все того же Марка Антония. Объединенный флот Египта и Помпея мог взять под контроль все Средиземное море и диктовать свою волю Риму, тем более в самом Вечном городе Октавиана очень не любили, но этого не случилось.
Секст Помпей трижды громил флот Октавиана, и тот трижды призывал на помощь своего зятя. Два раза Антоний приезжал на встречу с Октавианом, но тот, сам же и просивший помощи, не являлся. Октавии стоило труда успокаивать взъяренного супруга. В третий раз триумвиры встретились, заключили новое соглашение, которое было скреплено помолвкой сына Антония, Антилла, рожденного Фульвией, и дочери Октавиана Юлии. При этом мало кого волновало, что жениху было всего девять лет, а невесте и того меньше — два года.
Октавиан получил новую поддержку кораблями для войны против Помпея, а Антоний (наконец-то!) — четыре легиона для похода на Парфию. Пора действительно отправляться за славой и новыми богатствами. Дети от двух браков оставались на попечении Октавии, которая снова была беременна.
Все это время Марку Антонию было вовсе не до Клеопатры, его занимали дела римские и семейные. Не то чтобы он не вспоминал, но ничуть не страдал из-за того, что оставил женщину и что его дети растут без отца. Уж отцовских чувств Марк Антоний не испытывал никогда. Одной парой детей больше, одной меньше… Дело женщин — рожать детей и их воспитывать.
Спокойная, уравновешенная, добропорядочная Октавия, умело сглаживающая все углы, всегда готовая простить, пожалеть, помирить, ему порядком надоела. Жена с прялкой в руках, окруженная детьми, не была идеалом Марка. Побыл верным мужем и хорошим отцом, и хватит, пора жить своей жизнью. Понимала ли Октавия, что теряет мужа? Едва ли, ей, воспитанной Аттикой по правилам добропорядочного дома, в котором больше ценились желание неустанно трудиться и жить со всеми в мире, чем стремление завоевать этот мир, умение быть верной женой и хорошей матерью больше, чем страстная любовь, спокойствие больше, чем горение, и в голову не приходило, что все это можно сочетать.
Разве могла добрая жена быть страстной любовницей своему мужу? Разве могла женщина, хранительница очага, стремиться завоевать мир? Разве можно женщине заниматься мужскими делами, править не только слугами, но и целой страной, ходить в походы, строить флот, вооружать армию? Нет, конечно, нет! Дело женщины — прясть и ткать, рожать детей и воспитывать их в ожидании возвращения мужа из похода. А уж чем он там занимается… Ничего, лишь бы вернулся.
Спокойная и верная Октавия откровенно надоела, надоела ее готовность жертвовать собой, быть со всеми в мире, всегда соглашаться… Все чаще вспоминалась неистовая Фульвия, очертя голову кинувшаяся против обидчика, пусть даже проигравшая. А еще чаще — Клеопатра, горячая, умеющая и очаровать, и развлечь, сделать жизнь интересной и к тому же умело правившая огромной страной. Марка Антония меньше волновало ее правление и рожденные дети, больше занимала сама Клеопатра и помощь, которую от нее можно получить. Но как это сделать после того, как он бросил царицу беременной?
Антоний еще только целовал Октавию на прощание на Керкире, а его мысли уже принадлежали той, что жила в Александрии.
Марк Антоний маялся от сознания, что ему придется смотреть в глаза Клеопатре. Конечно, он поступил как-то… нечестно, что ли. Обещал вернуться и не вернулся… Вернее, почти вернулся, но через несколько лет, к тому же женившись на Октавии. Но он легко находил оправдание. Во-первых, женитьба на сестре Октавиана чисто политическое дело, ведь этот брак утверждал сенат, а сама «невеста» была беременной от своего предыдущего мужа! Во-вторых, он мужчина, а потому дома не сидит и сидеть не собирается. В-третьих, вернулся же…
Да, он все это время готовил поход, о котором они вместе столько говорили, проклятых парфян надо призвать к ответу за гибель Красса и еще много кого. Это мужское дело, потому он и был столько времени занят. Должна же царица понимать разницу между ним, Марком Антонием, и ее советниками вроде Протарха, которые только и знают, что вести счет доходам и расходам!
Марк Антоний сам себя ловил на том, что уже который день, с тех пор как только задумал позвать Клеопатру к себе в Сирию, только и занимается тем, что мысленно перед ней оправдывается. Это заметил его друг Фонтей Капитон, пришлось объяснять:
— Поход на парфян дело слишком серьезное, чтобы не привлекать к нему египетскую царицу с ее возможностями.
— Конечно, — понимающе кивнул друг.
— Но я… как бы это сказать…
— Ты виноват перед ней?
— Да, именно.
— Марк Антоний, ты мужчина и вовсе не обязан отчитываться перед женщиной, да еще и чужой, в своих поступках. К тому же ты политик и воин, а потому твое поведение и вовсе не требует объяснений.
— Но есть еще Октавия… Мало ли что она подумает?
— Скажи лучше, Октавиан. Значит, нужно обставить все как чисто деловую встречу. Ты правильно решил пригласить царицу в Сирию, а не самому ехать к ней в Александрию.
Марк Антоний хотел сказать, что он еще ничего не решал, но возразил другое:
— Из Александрии я ни в какую Парфию не пошел бы вообще. — И вдруг добавил: — У Клеопатры от меня двойняшки. Она твердит, что от меня. Как быть?
— Пока молчи. А женщину задобрить всегда можно дорогим подарком. Египетская царица любит красивые безделушки, запасись чем-нибудь, она и растает.
— Красивых безделушек у нее столько, что тебе и не снилось, половину Рима одарить можно.
— Драгоценностей никогда не бывает много. Поговори с местными ювелирами, у них наверняка найдется что-нибудь для египетской царицы. Только ее нельзя приглашать просто письмом, обидится. Если хочешь, я съезжу.
— Как Квинт Деллий? — рассмеялся Антоний.
— Я похож на твоего болтуна Деллия?
Капитон отправился в Александрию убеждать египетскую царицу, что Марк Антоний исключительно честный и любящий человек и ему очень нужны египетские деньги и ее помощь. А сам Марк Антоний действительно посетил нескольких ювелиров, пытаясь найти нечто особенное для Клеопатры.
Ничего особенного не находилось. Безумно богатых украшений было много, но когда Марк мысленно сравнивал их с тем, что видел у Клеопатры, он сразу понимал, что ей не понравится.
И вдруг…
Торговец был не слишком состоятелен, это бросалось в глаза сразу, едва ли у такого найдутся дорогие безделушки. Но, услышав, что подарок нужен для царицы, сразу вскинул темные, словно ночная вода, глаза:
— Для какой царицы?
— Египетской. У царицы Египта украшений много, потому и нужно что-то совсем особенное.
Торговец глаза быстро опустил, несколько мгновений помолчал, словно на что-то решаясь, потом кивнул:
— У меня есть подарок для египетской царицы. Завтра принесу. Такого камня нет ни у кого. И возьму недорого, будешь доволен.
Марк Антоний не мог видеть, как дома тот достал из тайника завернутый в тряпицу большой камень, по форме напоминающий сердце, а по цвету змеиный глаз, и прошептал:
— Ну, пришло твое время…
Если бы кто-то видел эту картину, ему показалось бы, что камень подмигнул!
На следующий день торговец появился у Марка Антония все в том же потрепанном халате, вытащил из-за пазухи тряпицу, размотал и поднес римлянину большой желтоватый камень странной формы и цвета.
Даже Марк Антоний с первого взгляда понял, что это алмаз, к тому же невероятной величины, формы и цвета.
— Точно змеиный глаз!
Торговец при этих словах чуть вздрогнул.
Заплатив, не торгуясь, хотя торговаться было просто грешно, продавец действительно запросил недорого, Марк Антоний бережно упрятал камень, вернув тряпки прежнему владельцу. Торговец получил деньги и поспешил скрыться.
Только позже Антоний подумал, что зря не поинтересовался, откуда у не слишком состоятельного торговца такой роскошный камень. А вдруг он краденый или еще что-то. Отправил искать торговца, но того не нашли. Пришлось расспрашивать остальных. Ювелиры подтвердили, что был такой, торговал по мелочи, дорогих камней за ним не числилось, но вдруг исчез. Но про сам камень никто ничего не слышал, ни о пропаже, ни о подделке.
Показал камень опытным ювелирам, те подтвердили, что не фальшивый, поздравили с дорогой покупкой, цокали языками, но ничего определенного тоже не сказали. Оставалось подарить Клеопатре, если та все же приедет.
Царица, откинувшись на подушки, довольно смеялась над шуткой Аполлодора. Протарх чуть ревниво морщился, ну что тут смешного, обычная шутка не слишком остроумного сирийца, и что Клеопатра в нем находит? Это было привычное состояние — два советника, грек и сириец, ревниво оспаривали внимание царицы, а та пользовалась соперничеством.
Сейчас сириец рассказывал, как один из заезжих умников оказался в нелепом положении, попытавшись оспорить саму возможность существования… Фаросского маяка, мол, такое огромное сооружение земля выдержать не может! Пришлось глупца вести на берег и показывать.
— Что же, он не знал о существовании маяка?
— Знал, но никогда не задумывался о том, сколько маяк может весить при таких размерах.
— А сколько он действительно весит?
Ответить Аполлодор не успел, секретарь сообщил, что в гавань вошло судно из Сирии от Марка Антония.
Клеопатра замерла, а Протарх досадливо щелкнул пальцами. Ну что за наказание эти римляне! Чего им не живется у себя дома?! Царица только-только успокоилась, постаравшись забыть Марка Антония, занялась делами, воспитанием детей, снова во дворце слышен смех, она много читает, гуляет, даже взялась изучать язык иудеев (к чему только?)…
Царица тяжело вздохнула, поднимаясь с подушек, словно ее оторвали от хорошего дела ради неприятных занятий, и распорядилась:
— Пригласи в кабинет. Не буду принимать в зале, много чести…
Протарх кивнул, на всякий случай уточнив:
— Мне присутствовать?
— Да. И тебе, Аполлодор, тоже.
Фонтей Капитон разительно отличался от Квинта Деллия, настолько же отличался и оказанный ему прием. Клеопатра сделала все, чтобы разговор касался только дел и был предельно сухим.
— Приветствую тебя, Божественная, от имени Марка Антония.
— Благодарю, Фонтей. Что заставило тебя проделать такой путь, а Марка Антония вдруг вспомнить о существовании Египта? Неужели понадобились деньги?
Прямой вопрос и сразу в лоб. Фонтей натянуто усмехнулся:
— Ты не слишком приветлива, царица.
— Приветливость по отношению к Риму мне дорого обходится. Так чего на сей раз желает консул?
Капитон понял, что разговаривать нужно тем же тоном, никто расстилать перед ним пиршественные столы не собирается, во всяком случае пока.
— Марк Антоний хочет, чтобы ты прибыла в Антиохию в Сирии.
Мгновение стояла оглушительная тишина, Протарх с трудом сдержал негодование, рвавшееся изнутри. Нет, эти римляне не просто наглецы, они неимоверные наглецы! После сотворенной по отношению к Клеопатре подлости Марк Антоний смеет вообще напоминать о своем существовании!
Царица чуть приподняла бровь:
— Почему я должна делать это?
— Марк Антоний не может прибыть в Александрию, это было бы расценено в Риме как предательство и приняты ответные меры. Сейчас не время ссориться с Октавианом…
— И с Октавией. Никто не просит, чтобы Марк Антоний прибывал в Александрию. Если ему нужны деньги, то можно сразу сказать об этом. Денег нет, я не намерена помогать тому, кто завтра потратит эти средства на покупку подарков для сестры Октавиана. Египетские войска в Парфию не пойдут, им и дома есть чем заняться. А я сама никуда ездить не собираюсь, у меня тоже немало дел в Александрии.
Капитону хотелось фыркнуть: «Ну и сиди!» Но он взял себя в руки и спокойно посоветовал:
— Не отказывайся сразу, царица, сначала подумай. Марк Антоний приготовил для тебя роскошный подарок.
— Еще одну супругу?
Фонтей Капитон задержался в Александрии, первый разговор ничего не дал, Клеопатра не желала повторять свои ошибки, она больше не верила Марку Антонию, понимая, что нужна ему только ради помощи. Это обидно: понимать, что тебя любят только из-за богатства, лучше никакой любви, чем вот такая. Конечно, Марк Антоний красив, силен, его обожают женщины, но ведь есть еще и ум, умение вести беседу, знания, женская привлекательность. Если все эти качества Антонию не нужны, то к чему снова начинать отношения.
Клеопатра даже себе не признавалась, что в ней говорит прежде всего оскорбленная женщина. Ее, богатейшую правительницу мира, царицу Египта, повелительницу великолепной Александрии, воплощение Исиды, женщину, славящуюся своей способностью очаровать, околдовать любого мужчину, просто бросили, как рабыню, как торговку своим телом! Стоило Антонию уплыть, как он просто забыл и о самой царице, и рожденных ею детях. Своих детях!
И ради кого? Предпочесть ей бесцветную тихоню Октавию!
Затянувшаяся было сердечная рана снова кровоточила.
Три дня Клеопатра металась по своим покоям, пытаясь прийти к какому-то решению. Нет, она не собиралась прощать Марка Антония, царица просто старалась понять, как выйти из положения, в которое он ее поставил своим призывом в Антиохию. А подумать было над чем.
Как бы ни был богат Египет (его богатство — главная приманка для всех захватчиков), у него нет столь сильной армии, чтобы противостоять римской. К тому же стоит Антонию выступить против Александрии, к римлянину с превеликим удовольствием в надежде оторвать и свой кусок присоединятся многочисленные соседи. Испокон веков для Египта главная беда приходила с востока — от Палестины, Иудеи, Сирии… Как сделать так, чтобы отказ не повлек за собой новую войну и разорение?
Ехать она не могла, просто не в силах видеть предателя и улыбаться ему. Но и не ехать нельзя.
Мудрый Фонтей Капитон, видя, что царица размышляет, выжидал. Несколько дней не сыграют роли для Марка Антония, отправится в свой поход чуть позже, а чем больше думает царица, тем вернее согласится. Если бы отказалась, то отказалась сразу. Она так и сделала, но посланника-то не прогнала, значит, надежда, что передумает и простит беспутного Антония, есть. О, эти женщины! Во всем мире они одинаковы, нет разницы между римлянкой и египтянкой, патрицианкой и рабыней!
Капитон принялся словно между прочим, но не самой царице, а тем, кто мог ей передать, рассказывать о том, как Марк Антоний сначала был вынужден разбираться со своей глупой Фульвией, едва не вызвавшей новую гражданскую войну своим неразумным поведением («даже прибил ее из-за того, что вынудила уехать из Александрии!»), потом уступить Октавиану, потому что был у того в руках, и жениться на Октавии. И здесь у Марка Антония нашлось оправдание: жена была беременна от предыдущего мужа, умершего так не вовремя (или вовремя?). Как страдал бедолага, сравнивая Божественную Клеопатру со своей женой, больше похожей на весталку, чем на женщину!
Конечно, эти речи доходили до Клеопатры и постепенно подтачивали ее решимость выкинуть из головы и из сердца подлого предателя. Все же царица любила Марка Антония, а любви все равно, достоин человек или нет, она не спрашивает, к кому вспыхивать и когда затухать. Можно сколько угодно убеждать себя, что возлюбленный твоей любви не стоит совершенно, это не помогает, сердце никогда и ни у кого не слушало разум, на то оно и сердце.
И Клеопатра уже понимала, что поедет, но теперь подыскивала оправдания своей капитуляции и линию поведения в Антиохии, чтобы не пострадали ни Египет, ни ее собственная честь.
Никто ее в постель к Марку Антонию силой не потащит, если бы она не захотела, и в Тарсе ничего бы не было. Клеопатра сама влюбилась в Марка Антония не меньше, чем он в нее, потому и случилось то безумие длиной в два года. Результат этого безумия с визгом носился по дорожкам сада под присмотром Ирады и нового учителя детей Николая из Дамаска.
Клеопатра отвлеклась от мыслей о поездке, вернее, они не выходили у нее из головы, но царица, выйдя на террасу, остановилась, чтобы полюбоваться своими прелестными малышами. Детям Антония уже три года, очаровательные, крепенькие Александр и Клеопатра пока жили под присмотром Ирады, мать пригласила к ним учителя — образованнейшего человека из Дамаска Николая, сына судостроителя. Конечно, пока малышей учить еще рано, Николай больше времени проводил в Музеуме или беседах с самой царицей, прекрасно понимая, что не только его ученость, но и родство с владельцем огромных верфей причина такого внимания.
Но пока всех устраивало положение Николая в качестве учителя детей Божественной, даже иудейского царя Ирода, шпионом которого при дворе Клеопатры был Николай. Знала ли об этом Клеопатра? Знала, но шпионаж не мешал ей, против царя Ирода у нее не было никаких замыслов, вернее, были, но она не обсуждала таковые ни с Николаем, ни в его присутствии. Конечно, всегда есть слуги, которые подслушивают, но те, кто окружал египетскую царицу, скорее позволили бы себе оглохнуть, чем рискнуть выдать ее тайны.
Дети ее и Антония больше похожи на отца, чем на мать, чему Клеопатра была рада, ей совсем не хотелось бы передать дочери по наследству крючковатый нос или пухлые щечки. Зато глаза у малышки синие-синие, материнские.
Детские голоса всегда приносили царице успокоение, она с удовольствием возилась с малышами, но сейчас не спешила в сад, чтобы присоединиться к веселой беготне. Клеопатра размышляла. Детей признали в Египте, были устроены многочисленные праздники, она поддерживала все эти шествия, пиры, обряды, а сердце обливалось кровью. Сначала еще жила надежда, что Антоний уладит дела и вернется, потом ждала каждое судно с Запада в надежде, что хоть пришлет письмо с повинной и объяснением, потом надеялась, что корабль с письмом попал в бурю… потом надеяться перестала.
И вот теперь, когда сердце уже почти успокоилось, этот подлец объявился снова, и как! Потребовал ее приезда и помощи, не поинтересовавшись детьми! Сильнее обидеть женщину трудно.
А сердце жаждало реванша. Какого?
Глядя на резвившихся у фонтана детей и Николая, мирно беседовавшего с Ирадой, Клеопатра вдруг поняла, что поедет в Антиохию! И не просто поедет, а с детьми. Она заставит Марка Антония сполна заплатить за унижение. Как? Нет, это не будет просто ползанье на коленях, она не унизится до такого и не станет унижать его, Александр и Клеопатра — дети не просто царицы, они дети Египта, потому Марк Антоний заплатит Египту.
Чем может платить тот, у которого не хватает средств на поход на парфян? Ей не нужны его деньги, она сможет добыть свои. У Марка Антония есть власть над Востоком, у него есть земли, в которых пока по каким-то причинам нет правителей, да и тех, которые есть, можно потеснить… Например, Ирода. У Иудеи есть земли, которыми предпочла бы владеть она сама. Во власти Антония отдать ей все, что царица потребует, а в ее власти заставить беспутного папашу это сделать. Все верно, только нужно сначала заставить его признать свою вину и внушить, что необходимо загладить…
— Я поеду в Антиохию и помогу Марку Антонию.
Фонтей Капитон с трудом удержался, чтобы не показать свою радость, даже глаза пришлось опустить, чтобы не выдали довольного блеска. Все же он неплохо знал женщин, если две недели напоминать о страданиях бывшего любовника, то даже самая разумная царица дрогнет. Сердце женщины способно таять, как масло на жарком солнце, если она поверит в то, что является для своего возлюбленного единственной, при этом неважно, что у того гарем. Каждая верит, что сердцем любовник только с ней и готов бросить гарем ради обладания единственной.
Эта тоже поверила. Хорошо, пусть едет, Марку Антонию нужна ее помощь, без египетских денег, хлеба, солдат ему не справиться, Октавиан хоть и помог, но не слишком щедро, пожалуй, Антоний рассчитывал на более весомую оплату своей жертвы. Это было для Марка не слишком приятным сюрпризом: получить в качестве жены образец женских добродетелей с двумя детьми, да еще и беременный третьим, образец, с которым просто невозможно развестись, сенат никогда не признает развод с такой женщиной, к тому же сестрой Октавиана, а потом понять, что жертва не стоила ответных даров. Октавиану вовсе не был нужен Антоний в качестве властителя огромных богатейших территорий, способный раздавить его самого. Помощь в походе на Парфию оказалась так себе…
Что уж там думала и на что надеялась египетская царица, Капитон не знал, но она объявила, что едет к Марку Антонию.
— Нет! — сказали жрецы Серапеума.
— Да! — сказала Клеопатра.
— Ты совершаешь ошибку, Божественная, — предупредил юный жрец храма Птаха в Мемфисе Петубаст, сын Пшерени-Птаха. Именно он после смерти отца был назван новым жрецом. Петубаст еще мало что умел, но с ним считались.
— Жизнь состоит из ошибок. Я хочу показать глупцу, чего он лишился, предпочтя ничтожную Октавию.
— Царица, подумай! — забеспокоились Аполлодор и Протарх, уже не соперничая между собой.
— Я подумала.
— Нужен ли тебе этот римлянин? Он способен бросить снова…
— На сей раз его брошу я.
— Тогда зачем ехать?
— Я должна получить от него кое-что…
— Ты навлечешь беду на Египет.
— Нет, я буду осторожна.
Клеопатра стояла перед большим зеркалом, отражавшим ее в полный рост. Да… рождение двойняшек основательно подпортило фигуру, где былая девичья стройность, где точеные линии, где маленький плоский животик?
Хармиона осторожно поинтересовалась:
— Божественная хочет снова покорить римлянина?
Та усмехнулась:
— Думаешь, не получится?
— Ну почему…
Но в голосе любимой служанки, которая давным-давно скорее подруга, чем прислуга, не слышно уверенности. Комнату огласил веселый смех царицы.
— Ты права, в таком виде ни за что! Нет, я не хочу покорить, но показывать, что постарела и подурнела, оттого что много плакала, не желаю! Что тут можно сделать?
В ответ на кивок царской головы в сторону зеркала Хармиона тоже уставилась на изображение. Клеопатра права, радоваться нечему, она никогда не отличалась красотой, а теперь еще и располнела, оплыла. Сказалось и рождение детей, и привычка большую часть дня проводить лежа.
— Если Божественная позволит, я приведу рабыню, которая знает, как сделать фигуру стройной… Но для этого нужно время.
— Сколько?
— Это скажет Нинея.
— Веди.
Рабыня тоже некоторое время разглядывала обнаженную царицу, однако ничем не выдавая своих мыслей, потом склонилась:
— Не меньше месяца, Божественная. И придется нелегко.
— Хорошо, мы не поплывем в Сирию, мы туда поедем. Медленно-медленно. Ты сумеешь?
— Жаль, что Божественная не сможет плавать каждый день, но это лучше, чем ничего.
Клеопатра объявила о подготовке к поездке. Удивились все, во-первых, проще отправиться на корабле, море позволяло, во-вторых, самой подготовки вовсе не видно. Пытается обмануть римлянина? Но Фонтею Капитону были даны самые серьезные заверения, что царица приедет, просто у нее с некоторых пор обострилась морская болезнь, а это неприятно. К тому же нельзя упустить возможности посетить соседей. Клеопатра благодарила Марка Антония за приглашение и просила всего лишь подождать.
— Сколько?
— Разве Марку Антонию плохо живется в Антиохии?
— Ему нужно отправляться в поход на Парфию.
— Успеет!
Что-то мелькнуло в глазах царицы такое, что не слишком понравилось Капитону. Но Клеопатра снова была сама любезность. Нет, она не очаровывала Капитона ласковым приемом, не баловала пирами, ведь это деловой визит. Царица твердо заявила, что и она готова нанести деловой визит бывшему возлюбленному. Речь о бывшей страсти не шла, напротив, Клеопатра всячески подчеркивала, что между женатым Марком Антонием и ею чисто партнерские отношения и надеяться на другие не стоит.
Капитон вздохнул, и непонятно, чего в этом вздохе было больше — облегчения или разочарования.
Так же вздохнул и Марк Антоний, услышав о предстоящем визите Божественной. Неужели все прежние радости забыты? Клеопатра рассчитала все точно, если бы она передала неверному отцу своих детей пламенные приветы или укоряла в его подлости, если бы напоминала о брошенных детях, о своих страданиях, римлянин, во-первых, испытал бы чувство собственного превосходства. А во-вторых, раздражение, никто из мужчин не любит, когда им напоминают о подлости.
Теперь же у него было задето мужское самолюбие. Клеопатра, таявшая в его объятиях, и не вспоминает о них? Не рвется к нему на ложе снова? Не пытается вернуть, не ставит в вину брошенных детей, не укоряет за женитьбу? Но почему?
— Фонтей, как царица выглядит?
Капитон только пожал плечами:
— Так себе… Располнела, постарела…
Марк вспомнил собственное отражение в зеркале и усмехнулся, да и он не помолодел, появились седые волосы, обрюзгло лицо. Прошло не так много лет со времени расставания, но пережито немало.
А ведь как хорошо было в Александрии! Он невольно вспоминал веселое пребывание в столице Египта, многочисленные развлечения, бесконечные выдумки своей любовницы… Когда он вдруг решил уехать? И вовсе не Фульвия, по глупости ввязавшаяся в противостояние с Октавианом, и даже не сообщение о нападении парфян на севере Сирии было причиной. Клеопатра округлилась, она берегла свой живот, словно в нем величайшая ценность, перестала участвовать в ночных вылазках и пирах до утра. Царица забеременела и стала просто женщиной. Сам придумывать развлечения, достойные прежних, Марк Антоний не мог, и он заскучал. Нет, скучать в Александрии было некогда, пиры, охота, рыбалка, состязания следовали одно за другим, но Клеопатра не могла принимать в них участие, и того блеска, что раньше, когда царица оживляла все своей улыбкой, своим удивительным голосом, своим смехом, не было.
К тому же Марк Антоний страшно боялся предстоящего отцовства! Что он должен будет делать с этим ребенком? И когда появился повод, он просто сбежал, как поступают многие мужчины на его месте.
Но когда оказалось, что брошенная им женщина не рвет на себе волосы, не царапает лицо ни себе, ни ему, ни даже сопернице, родилась ревность. У Клеопатры кто-то есть?
— Нет, — отвечал Капитон, — я не заметил.
Тогда почему она так спокойна?
А царица все же готовилась к поездке, только на сей раз подготовку видели лишь самые близкие и доверенные. Рано утром долгое, изнурительное плавание в бассейне до тех пор, пока есть силы. Потом ванна и массаж, тоже долгий и усиленный.
— Ох, от меня скоро останутся одни кости!
— До костей еще далеко, Божественная.
И впрямь было далековато, много лишнего набралось на боках царицы за годы без Антония… И она делала упражнения, которые показала Нинея.
Массаж, плавание, долгие прогулки пешком, упражнения и весьма скромная еда, состоящая в основном из овощей, сделали свое дело. Уже через полмесяца Клеопатру было не узнать, она почти вернула себе девичью стройность.
Кроме того, ежедневно ухаживали за кожей и волосами, если кожа у Клеопатры всегда была хороша, то роскошными волосами она похвастать не могла. Но забота принесла свои результаты и здесь. Царица снова расцвела, теперь уже новой, женской, уверенной красотой.
Придворные шептались, что это от предвкушения встречи с бывшим возлюбленным.
— Надеется вернуть его…
— Да, хочет заполучить римлянина в свою постель…
Царица посмеивалась, она хотела заполучить, но только не Марка Антония, а его возможности. Она многое передумала за эти недели и сумела подняться над своими обидами.
Отказаться от встречи, тем самым дав повод для нападения на Египет, и лишний раз позволить почесать языками о ее обиде на неверного возлюбленного? Нет уж, она заставит его дорого заплатить за неверность, но так, как не ожидает никто!
В Антиохию ехали долго, тем более Клеопатра взяла с собой детей!
Не было ни показной роскоши, ни безумных трат, ни таких же подарков, ни пиров на всю Антиохию. Он хотел деловой встречи? Он ее получит, дела так дела! А что она привезла детей, так должен же блудный папаша убедиться, что те не уроды.
Клеопатра прекрасно знала, чем взять Марка Антония. Что ему там наговорил Фонтей Капитон, что она растолстела и подурнела? Врет твой Капитон! Марк Антоний действительно увидел ослепительную красавицу. Нет, у нее по-прежнему был крючковатый нос и кривые зубы, но никакой обрюзглой полноты, стройная фигурка. Словно и нет троих детей, прожитых лет и стольких неприятностей. Царица хороша, голос ее волнующ, в глазах можно утонуть, что Марк Антоний немедленно и сделал. Заодно решив прибить Капитона за вранье.
Почувствовав, что первый шаг сделан верно, Клеопатра добавила, принявшись расспрашивать неверного любовника. Но не об его женитьбе или предательствах, а об успехах, которых, правда, набралось не слишком много. И все же ему попутно пришлось упомянуть об Октавии. Как важно заставить мужчину чувствовать свою вину, не укоряя при этом. Лучше, если он сам поймет совершенную им подлость.
Клеопатре это с блеском удалось! После первых же фраз, поняв, что возлюбленная еще краше, чем прежде, Антоний начал каяться, он обвинял в своей женитьбе сложившиеся обстоятельства и Октавиана. Клеопатра молча позволяла ему это, она не поощряла, не подсказывала, не выговаривала, она просто ждала, когда он сам обвинит себя во всем. И дождалась, Антоний принялся целовать бывшей любовнице руки, умоляя простить совершенную подлость.
Осознав, что дальше продвигаться пока не стоит, иначе потом Марк просто возненавидит ее за собственное унижение, царица улыбнулась и ласково произнесла:
— Что было, то прошло. Пора к детям.
На лице Антония отразилось настоящее смятение. Мужчина, который не боялся ни вражеских мечей, ни стрел, ни боли от ран, страшился встречи с собственными детьми! Дурацкая ситуация: отказаться от этой встречи Марк Антоний не мог, ведь Клеопатра ничего от него не требовала, просто привезла показать рожденных близнецов.
Царица, почувствовав его мгновенное замешательство, напомнила:
— Нас ждут.
Впереди ее небольшой свиты стояла Ирада, держа за руки двух прелестных трехлетних малышей. Даже не зная об их связи с Марком Антонием, можно с первого взгляда сказать, что это его дети.
Ирада сделала шаг навстречу консулу, а Клеопатра в свою очередь тихонько подтолкнула в спину отца своих малышей:
— Александр Гелиос и Клеопатра Селена…
Едва ли Антоний задумывался над последствиями того, что делает, он подчинился душевному порыву. Поднятый его сильными руками мальчик вознесся над стоявшими придворными, римскими и египетскими.
— Нарекаю тебя Александром Гелиосом.
Теперь пришел черед девочки. Ее синие глазенки восторженно заблестели, когда отец поднял и ее:
— Нарекаю тебя Клеопатрой Селеной.
Теперь любые злопыхатели могли говорить все, что угодно, Марк Антоний признал детей своими!
Но Клеопатра лишь сдержанно улыбалась, она-то понимала, что это только начало. Нет, дорогой, я слишком долго терпела и многое вытерпела, чтобы обойтись только этим… Ты мне заплатишь сполна!
Как она сейчас радовалась, что потратила столько времени и сил, чтобы вернуть былое очарование! Марк Антоний постарел не больше ее, но она-то с чисто женской предусмотрительностью сумела почти вернуть молодость, а он нет. Царица слышала, как Марк прошипел Капитону:
— А ты сказал, что Клеопатра постарела…
Пока все шло, как она рассчитывала. Клеопатра не спешила в объятия возлюбленного, ни к чему, тем более он сам просил о чисто деловой встрече.
Марк Антоний сходил с ума от ревности и желания, не подозревая, что в этом помогают и несколько капель зелья, добавленного в вино. На сей раз Клеопатра не стала пользоваться средством жрецов из Серапеума для обольщения, которое так хорошо помогло когда-то в Риме и потом в Тарсе. Теперь царица была в себе уверена. Но разжечь просто любовное желание в мужчине никогда не помешает. Вести с ним деловые переговоры, пока он не способен думать ни о чем, кроме своей страсти, много легче.
— Так ты все же решил идти на Парфию? Давно пора, парфяне стали слишком назойливы.
— Да, Божественная.
Едва ли он в ту минуту думал о назойливых парфянах. Мысли занимала упругая грудь, видная сквозь тонкую ткань. Клеопатра заметила этот интерес, постаралась, чтобы из-за легкого поворота туловища грудь обрисовалась четче.
— Тебе нужна помощь Египта.
— Конечно.
Ему было все равно, о чем она спрашивает, только бы снова почувствовать под руками ее шелковистую кожу, вдохнуть запах волос, губами нащупать упругий сосок…
— Но тогда и ты должен мне помочь.
— Все, что потребуешь.
— Я не требую, я прошу. Есть места в Сирии, Финикии, Иудее, которые мне хотелось бы иметь. Ведь ты знаешь, что у Египта мало плодородных земель…
Как ни был очарован Марк Антоний, как ни был увлечен, голову он совсем не потерял, напрягся. Царица снова улыбнулась.
У консула мелькнула мысль, что она умеет улыбаться, не показывая кривых зубов. Зазвучал глубокий, ласковый голос, удивительно контрастирующий по тембру со звонким, словно серебряные колокольчики, смехом Клеопатры, ее нежные пальчики легли на его обветренную грубую руку:
— Не беспокойся, я не прошу у тебя целые страны и не намерена никого лишать их земель. Я прошу только те места, где нет правителей. Тебе ничего не будет стоить такой подарок, например, земли Баальбека и Галилеи для новых полей египтян, которые вырастят хлеб для твоего войска. Выгодно и тебе, и мне. Эти земли из-за многочисленных стычек пустуют, зарастают травой, мои люди их возродят и вырастят хлеб для тебя. Египтяне очень трудолюбивы.
— Ну да, ну да…
Так… пора подливать еще средство, что-то консул заупрямился. Неужели придется жертвовать собой?
Царица махнула рукой:
— Не хочешь, не надо! Выпей вина, это хорошее вино, я помню, что тебе такое нравится.
Это было первое упоминание об их совместной жизни. Вскользь, совсем вскользь, но сколько всколыхнуло чувств в душе! Так хорошо, как с ней, ему ни с кем и никогда не было, даже с неистовой Фульвией в лучшие годы жизни. И вино действительно хорошее, Клеопатра всегда знала толк в пирах.
Чего она там хочет? Баальбек и Галилею? Почему бы не отдать, пусть берет, все равно это не его земли, какая разница, кто на них сидит? От Египта он может получить средств куда больше, чем от галилеян, допустивших, чтобы земли заросли травой.
К концу пира, устроенного в честь близнецов, Клеопатра уже имела все, что перечислила: кроме пахотных земель в Баальбеке и Галилее, поместья в Киликии и на Крите, города на побережье, Тир, Сидон, Халкидис, порт Акко (нужно же как-то вывозить хлеб), леса Ливана (мне нужен лес для строительства флота тебе в помощь!) и еще много что… Только плантации вокруг Иерихона вызвали сопротивление.
Иудеей правил Ирод, союзник Марка Антония, причем такой, терять которого он не решился бы. Клеопатра на время отложила свои атаки. Ничего, дорогой, зелье еще не все выпито, ты отдашь мне самые лучшие земли Иудеи! Ты глупец, если думаешь, что я притащилась сюда только ради твоих глаз или объятий. Возможно, будут и объятия, но только теперь я знаю им цену!
Антоний действительно заплатил египетской царице немыслимо высокую цену за ее объятия, она получила лучшие земли, лучшие леса, лучшие порты… Только плата эта была не из кошелька самого Антония, он дарил то, что принадлежало Риму.
Антиохия — великолепный город, больше похожий на просторную Александрию, чем на тесный Рим. Четыре больших района города окружены каждый своей стеной и все вместе общей. Этот город считался третьим после Александрии и Рима, хотя ни тот, ни другой не признавали равенство себе ни в чем. Расположенная на перепутье торговых путей Запада и Востока, Антиохия быстро росла и богатела. Широкие улицы, большие дома, лавровые и кипарисовые рощи прямо на территории жилого района Дафна и, что важно для Клеопатры, свой Музеум с богатой библиотекой, любимые ею научные диспуты…
Но на сей раз никаких развлечений, даже свитки из библиотеки приносили к царице в ее покои. Конечно, давали без восторга, вдруг заберет и не вернет? Клеопатра возвращала, но применила все ту же излюбленную тактику александрийцев — за срочное копирование были посажены десятки писцов. Антоний ворчал:
— Всем нашла работу, центурионы жалуются, что грамотея не найдешь, чтобы письмо домой отправить, все заняты перепиской книг для египетской царицы.
Клеопатра пожимала плечами:
— Книги нужны для библиотеки Александрии, а письма нужно писать самим. Заставь центурионов взять в руки стило.
— Они должны держать мечи. А книги проще забрать. Заплати ты этим антиохийцам и не мучайся.
— Нельзя.
— Отдадут, никуда не денутся!
— Одну заберу, остальные спрячут.
Марк Антоний только махнул рукой, он тоже любил читать, ценил науку, но куда больше ценил умение завоевывать новые земли и развлекаться. Но если египетской царице нравится возиться с книгами, пусть возится.
Марк Антоний вспомнил, что у него есть роскошный подарок для царицы. Ему не хотелось дарить алмаз прежде времени, не потому что жалел, а чтобы не выглядеть нашкодившим мальчишкой, покупающим прощение. Но Клеопатра с самого начала повела себя так, словно и не помнила о его подлости, была приветлива. Даже ласкова, но в объятия не рвалась. Неужели она больше не хочет меня? Неужели нашла кого-то более горячего, сильного, ласкового? Чем дольше тянулась неизвестность, тем горячее становился сам Антоний и на большее он был готов. Консул уже подарил царице все, что та ни просила, кроме Иудеи. Оставался алмаз.
— Я хочу сделать тебе невиданный подарок. Самое дорогое, что только могу.
Какие мысли вызвало бы такое заявление у любой женщины? Что может подарить ей мужчина самого дорогого? Только себя, вернее, брак с собой.
Неужели Марк Антоний готов развестись с Октавией и жениться на ней?! Он признал своими их детей, почему бы теперь не сделать следующий шаг?
Клеопатра улыбнулась, даже забыв о кривых зубах, но Антонию было уже все равно.
— Я приму твой подарок с благодарностью.
— Тогда пойдем.
— Куда?
— Пойдем, пойдем.
Ей понадобилось все самообладание, чтобы сохранить улыбку, увидев роскошный алмаз вместо документа о разводе.
Дурак! Какой же он дурак! Как и все остальные мужчины! Ни один из них никогда не поймет женщину! Подарить драгоценный камень они считают лучше, чем жениться!
Ей очень хотелось плюнуть и на камень, и на самого Марка Антония. А еще заплакать от горя. Нет, он не любит ее, если считает возможным вот так откупаться! Боль сжала сердце так, что потемнело в глазах, горечь разлилась по всему телу, всему существу, душа погрузилась во мрак. Клеопатра осознала, что, как бы ни храбрилась, в действительности приехала в Антиохию в надежде вернуть Марка Антония, того Марка, с которым проводила безумные ночи в Тарсе, который мог бросить все и примчаться в Александрию, забыв обо всем остальном мире.
Нет, перед ней стоял совсем другой Марк Антоний, этот не бросил ради нее ничего, этот все мерил камнями, пусть самыми дорогими. Все существо Клеопатры захлестнуло отчаяние, тут же сменившееся злой уверенностью: нет, дорогой, я получу от тебя то, что хочу я! Нет любви, значит, ты заплатишь мне всем, что я потребую. И земли вокруг Иерихона я тоже получу. А главное — ты женишься на мне и объявишь о разводе с Октавией!
Все это мелькнуло в мозгу Клеопатры мгновенно, она сумела сдержать свои мысли, не позволила им проявиться снаружи, напротив, подняла глаза, полные слез, словно от восхищения:
— Спасибо, Марк! Он великолепен!
Алмаз действительно был великолепен, но если бы сейчас перед ней стоял выбор — любовь Марка или этот камень, она даже не стала бы выбирать, какой драгоценный камень может заменить человеческое чувство?
Алмаз перекочевал в руки царицы. Это был большой желтоватый камень, по форме напоминающий сердце, а по расцветке очень похожий на змеиный глаз. На миг Клеопатре показалось, что камень зло мигнул. Ощущение было не слишком приятным, но царица отнесла его на счет своих собственных мыслей.
И все же она пошатнулась, едва не потеряв сознание. Марк подхватил царицу:
— Тебе дурно?
— Голова кружится…
В Мемфисе юный верховный жрец Петубаст, шедший по своим делам, вдруг остановился как вкопанный, побледнел и схватился рукой за голову.
К нему подошел жрец постарше:
— Что?
— Не знаю… с царицей что-то… нехорошее…
Жрец фыркнул:
— Что с ней может быть хорошего? Опять залезла в постель к своему римлянину.
— Нет, там беда…
Но сообщения из Антиохии были неплохими. Встреча у Клеопатры с Марком Антонием прошла прекрасно. Они о многом договорились, Клеопатра получила много земель в подарок… И все же жрец не мог найти себе места, было ощущение, что Клеопатра переступила роковую грань, связалась с чем-то, что приведет ее к гибели…
Сама царица в это время вынуждена была все же уступить Марку Антонию. Клеопатра убеждала себя, что это просто плотский призыв, что, снова став его любовницей, она всего лишь несколько раз переспит с по-прежнему красивым, сильным мужчиной. Понимала, что обманывает себя, но поделать ничего не могла.
А попав в объятия Антония, растаяла, как лед на солнце. Клеопатра могла говорить и думать что угодно, но ее сердце упорно не желало подчиняться разуму. Она любила и ничего не могла с собой поделать. Злилась, презирала и его, и себя, каждый день клялась, что завтра же уедет и больше никогда не вспомнит о Марке Антонии. Но это завтра, а приходил вечер, и Клеопатра снова оказывалась в объятиях подлого изменщика, того, о ком хотела бы забыть навсегда.
Оправдывала себя тем, что нужно готовиться к походу на Парфию. А может, отправиться с ним? Да, жены следовали за Марком в его новые имения, но ни одна не отправлялась на войну. Она была настолько уверена в победе, что принялась… изучать парфянский язык. Марк Антоний хохотал:
— Зачем?!
— Я не хочу, чтобы мне говорили гадости с улыбкой в расчете на то, что я не понимаю.
— Но для этого есть переводчики.
— Однажды к нам прибыл посол, который долго и витиевато говорил, а переводчик, как-то странно улыбаясь, так же долго и витиевато переводил. Отец незаметно сделал мне знак, чтобы послушала. Посол красиво говорил гадости, наслаждаясь непониманием фараона, а переводчик старательно это все исправлял. Каков же был ужас обоих, когда я стала отвечать, укоряя в произносимых непристойностях!
— Их казнили?
— Кого? Переводчика — да, а посла нельзя, он неприкосновенен. Правда, пришлось написать его властелину о происшествии, думаю, он пожалел, что его казнили не мы.
— Хорошо, учи.
И вдруг…
— Я беременна.
— Снова надеешься, что я никуда не пойду?
— Нет, на сей раз не пойду я. Олимпа твердит, что мне нужно беречься, опасно подвергать себя и ребенка таким испытаниям, как тяжелая дальняя дорога. Мы будем ждать тебя в Александрии, но до Евфрата я провожу.
Сказала так, чтобы не осталось сомнений в его возвращении в Александрию.
— Ты должен на мне жениться.
Найдите мужчину, который спокойно отнесется к такой фразе. Если просит выйти за него замуж сам, одно дело, но требование жениться вызывает в любом мужчине страстное желание этого избежать, даже если несколько минут назад он сам мечтал объявить женщину женой.
— Все очень просто, я не могу отправить египетские войска непонятно с кем, они просто не пойдут с тобой, а мое правительство не даст денег на поход.
— А если я женюсь, то сможешь?
Он постарался, чтобы ехидство не слишком прозвучало в голосе, Клеопатра не смутилась:
— Если мы объявим о женитьбе, то ты станешь супругом царицы Египта.
— Фараоном?
— Нет, чтобы стать фараоном, нужно плыть в Мемфис. Просто супругом.
— Царем?
— Сказала же: просто царствующим супругом. Это тебя не обязывает ни к чему, даже к необходимости жить в Александрии. А детей ты признал.
Марк Антоний с облегчением вздохнул, когда тебя ни к чему не обязывают, всегда приятно. И тут же вспомнил:
— Но я женат. Чтобы развестись с Октавией, нужно разрешение сената, его никогда не дадут.
Клеопатра поморщилась:
— Ты женат по римским законам. Египту нет дела до них, как и Риму до египетских. Наш брак будет признан в Риме?
— Нет, потому что я не разведен.
— Тогда что тебя беспокоит?
— Октавиан взъярится.
— Ты боишься Октавиана?
— Нет. А для Востока я буду твоим супругом?
— Да, конечно.
— Согласен.
«Попробовал бы отказаться! — мысленно фыркнула Клеопатра. — Не получил бы ни единого сестерция и ни одного солдата!»
Свадебные торжества были весьма скромными, особенно если вспомнить, какие пиры умела устраивать Клеопатра. И все же Марк Антоний понимал, что это не из-за внезапной скупости или потери любви к роскоши, она стала серьезней и взрослей, теперь перед Антонием была властительница с чувством собственного достоинства, временами даже надменная. И он не знал, рад ли такой Клеопатре.
Та, прежняя, с которой предавались любви в Тарсе или ходили по кабакам в Александрии, была доступней и проще, эта словно снисходила до него, милостиво позволяя ему любить себя, а себе отвечать на эту любовь.
Но Марку была нужна и Клеопатра, и особенно ее воины и деньги. Без поддержки Египта против Парфии войну не стоило и начинать.
Клеопатра добилась своего, он отдал ей часть Иудеи, причем самую благословенную, плодородную ее часть — вокруг Иерихона. Царицу привлекали тамошние плантации благовонных растений, дававшие хороший доход. Ей пришлось сильно поднажать, чтобы получить эти земли.
Дело в том, что царь Ирод был поставлен над Иудеей самим Антонием вместе с Октавианом и всегда поддерживал Рим против собственных соседей. Сместить Ирода значило получить новые проблемы с Октавианом и заработать у себя за спиной на время похода в Парфию врага, что опасно вдвойне. Но Клеопатра хитро улыбнулась:
— Мне не нужна вся Иудея, я с ней не справлюсь, достаточно будет окрестностей Иерихона.
Марк Антоний мысленно ахнул: знает, что просить!
— Почему ты решила, что Ирод отдаст тебе эти земли?
— Отдашь ты, а Ирод согласится.
— Почему ты уверена, что Ирод согласится?
— Потому что я знаю о нем кое-что такое, что он не посмеет мне возражать…
— Что такого ты знаешь?
Антоний помнил, что во время восстания в его собственном царстве Ирод вместе с семьей прятался в Египте, Клеопатра его хорошо принимала и даже предлагала встать во главе ее войска, но тот отказался, мечтая вернуться в Иудею. К тому же египетская царица подружилась с тещей Ирода Александрой и во всем ее поддерживала даже против зятя. Особенно против зятя, можно сказать.
Ясно, что именно от Александры Клеопатра и знает нечто компрометирующее царя Иудеи.
— Так что ты такое об Ироде знаешь?
— К чему тебе чужие секреты?
Так ведь и не сказала. Но уступить ее напору пришлось, Антоний объявил, что дарит земли вокруг Иерихона своей супруге и матери своих детей.
— Ты на это рассчитывала, что Ирод не рискнет оспаривать что-то у моей жены?
Клеопатра посмотрела на него так, как смотрит огромный пес на тявкающую у его ног шавку.
— Ты, конечно, силен, Марк Антоний, но Египет тоже не слаб. Ирод согласится не потому, что ты объявил меня своей супругой. Просто он хочет жить.
— Но это его земли, там много иудеев, и, думаю, они Ироду дороги. Там прекрасные рощи бальзамовых деревьев и финиковые тоже.
— Если дороги, так и быть, отдам ему в аренду.
Антоний просто не нашел что ответить. К его удивлению, Ирод согласился, он взял в аренду у египетской царицы за немалые деньги собственные земли. Когда Марк все же намекнул Клеопатре, что это не слишком хорошо по отношению к Ироду, та фыркнула:
— Пусть радуется, что вообще царем оставили!
Ирод, конечно, не был рад такому положению дел, но изменить ничего не мог. Напротив, он старательно делал вид, что готов даже собственную шкуру снять в угоду Клеопатре. Чтобы не оставалось сомнений в его наилучших побуждениях, Ирод даже предложил самому взыскивать деньги с набатейцев, земли которых Клеопатра также получила от Антония в подарок. В районах Набатеи, теперь принадлежавших египетской царице, были огромные запасы битума, которые широко использовались для строительства и в медицине. Чтобы не иметь неприятностей с местным населением, хитрая царица передала право на часть средств от продажи битума набатейцам, попросту говоря, они должны добывать и продавать битум, отдавая львиную долю выручки Клеопатре. Вот эти деньги и вызвался добровольно взыскивать с Набатеи и передавать Ирод.
Антонию не слишком хотелось разбираться во всех хитросплетениях Востока, тем более экономических, но, слушая требования своей жены и постепенно понимая, что та ловко захватила едва ли не все ценное вокруг своей страны, он только диву давался.
Клеопатра не стала объяснять возлюбленному, что перед поездкой провела немало времени не только в ванне или за массажем, но и с теми, кто хорошо знал, что и где можно взять неподалеку от Египта. Эта подготовка оказалась не менее важна, чем забота о внешнем виде, потому что Клеопатра и впрямь точно перечислила самые лучшие места, но доходчиво объяснила Марку Антонию, что не забрать их ну никак не может, потому что без этого не получится оказать ему достойную помощь.
Она не стала сообщать, что такие подарки быстро сделают ее самой богатой женщиной в мире. Так и получилось, дары Антония если и были слабой компенсацией за моральные мучения прошлых лет, то стали богатейшими материально, но только потому, что египетская царица знала, что именно брать и как этим воспользоваться.
Но как ни старался Ирод, избежать последней неприятности от Клеопатры не смог. Был у нее еще один камешек за пазухой.
Ирод не был иудеем, на престоле он сменил род Маккавеев, женившись на их царевне Мариамне. Но Маккавеи в Иудее были не только царями, это род верховных жрецов. Ирод, как идумей, стать жрецом права не имел, пришлось этот самый высокий сан жаловать другому. По всеобщему мнению, наиболее подходящей кандидатурой был брат Мариамны Аристобул, кому же, как не ему, быть жрецом.
Ирод до беспамятства любил свою Мариамну, которую приглядел еще совсем ребенком, но до такой же степени ненавидел ее родню. Особенно это касалось тещи Александры и брата Мариамны Аристобула. Ирод под предлогом юности молодого человека назначил верховным жрецом своего сторонника Ананеля. Конечно, теща пришла в ярость, а поскольку никого более сильного, чем царица Египта, к тому же бывшая ее подругой еще со времен их сидения в Александрии, не знала, пожаловалась Клеопатре.
Царь Иудеи именно этого и ждал. Чтобы ни Александра, ни Аристобул не смогли связаться с Клеопатрой (а их встречи с Антонием он ничуть не боялся), обоих посадили под жесткий домашний арест. Александра была женщиной не робкого десятка и попыталась бежать из-под запоров. Очень кстати умер один из приближенных, в дом пришлось принести гроб, которым Александра решила воспользоваться для побега. Но когда ее, уложенную в гроб, уже выносили за ворота, нашелся предатель, сообщивший о том, что покойник остался в доме. Александру вернули, но она не успокоилась и сумела-таки передать Клеопатре свое письмо.
Египетскую царицу страшно возмутило отношение Ирода к теще, но она не стала сразу жаловаться Марку Антонию. И только получив все, что хотела, и от самого Антония, и от Ирода, вдруг попросила триумвира вмешаться. Для Антония это была сущая мелочь, тем более вызванные законники подтвердили право Аристобула быть верховным жрецом. Ирод скрипел зубами, но вынужден был подчиниться.
Понимала ли Клеопатра, что получает страшного врага? Конечно, но одной из причин столь наглого поведения с ее стороны по отношению к Ироду являлось именно желание спровоцировать того на войну, выиграть которую у Египта он никак не мог. Антоний был в ее руках, он уходил в поход, всячески поощряя ее собственные военные приготовления, почему бы не устроить небольшую войну против зарвавшегося Ирода? Иудея давно была костью в горле Египта. Ирод мог «случайно» погибнуть, а царем стать хасмоней Аристобул. Противников явно не нашлось бы.
Но Ирод сделал все, чтобы войну не спровоцировать. Он ужом ползал у ног царицы, улыбался и улыбался… Кажется, зубы стер, скрипя, но только наедине с собой позволял шептать:
— Ничего, придет мое время, я уничтожу тебя, гадюка, ты еще пожалеешь, что унижала Ирода!
Аристобул стал первосвященником, но совсем ненадолго. Ирод обид не прощал, а потому, несмотря на настоящую популярность Аристобула в народе, умело организовал его гибель — во время купания люди, подосланные Иродом, утянули жреца под воду и держали там, пока он не захлебнулся. Александра ни на минуту не поверила в такую странную гибель сына и обвинила во всем зятя.
Скрепя сердце Антонию пришлось вызвать Ирода на суд. Царю удалось представить дело просто как семейные разборки, Антоний, которому одного воспоминания о тещах, оставленных в Риме, хватило, чтобы проникнуться сочувствием к Ироду, не поддержал обвинения, заявив, что это семейные разборки. А самому царю посоветовал сделать Клеопатре последний подарок — Газу, где был его последний выход к морю. Ироду пришлось подчиниться.
Проклиная Аристобула, Александру и больше всего Клеопатру, которая отобрала у него едва ли не все, Ирод вернулся в Иерусалим и получил еще один удар. В Иерусалим принесли слух, что Ирод казнен. Решив, что настали страшные дни, Александра с дочерью Мариамной и сестрой Ирода Саломеей поспешили укрыться под защитой римского легиона, квартировавшего в Иерусалиме. При этом Александра решила в случае, если это действительно так, отдать красавицу-дочь Антонию. Если Клеопатра могла очаровать Марка Антония, то почему этого не сможет сделать Мариамна?
Саломея, обожавшая любые сплетни, не упустила случая, чтобы выболтать все брату. Большего удара по самолюбию Ирода нанести трудно, он был до безобразия ревнив и, вернувшись, едва не убил жену из одних только подозрений в возможности такого. Ревность Ирода получила сильнейшую подпитку, отношения между ним и женой стали стремительно ухудшаться. Позже из ревности Ирод все же собственноручно убил Мариамну, но уже из-за другого человека. Тещу он ненавидел до зубовного скрежета, а вместе с ней Клеопатру.
Но тронуть Александру Ирод не рискнул, понимая, что второй «случайной» смерти ему не простят. К тому же Антоний пока не ушел в Парфию, и Клеопатра тоже была рядом.
Египетская царица проводила своего супруга до Евфрата и отправилась в Египет, решив по дороге посетить и Иудею тоже.
Это было очень рискованно, Марк понимал, что разозлившийся Ирод способен даже на преступление, но что-то заставило Антония промолчать. Наверное, понял, что снова будет унижен пренебрежением. Отношение Клеопатры после того, как он признал детей и назвал ее супругой, стало несколько прохладней.
Марка Антония волновали сейчас не отношения с египетской царицей (он так и не называл ее женой даже мысленно, похоже, она его мужем тоже), а предстоящий поход. Он был неисправим, получив желанную женщину, Марк тут же терял к ней интерес, тем более на сей раз Клеопатра не старалась этот интерес подогреть или продлить. Она тоже потеряла интерес к Марку Антонию. Никакая любовь не стоит унижений, царица получила от отца своих детей все, чего желала, сполна, Антоний признал их, к тому же подарил все земли, которые потребовала, ушел в поход, не оглянувшись. Да, Клеопатра проводила мужа, не имела намерений его обманывать, заводя себе любовника, но ждать, как Октавия — сидя у окна, — царица Египта не собиралась, она уже знала цену этому мужчине. Победив Парфию, он сделает ее царицей Востока, но верность хранить не будет. И бросить может еще раз в любую минуту.
Единственное, чего не мог теперь Антоний, — жениться на Востоке еще раз. Цари Востока могут брать жен столько раз, сколько захотят, но для этого нужен либо развод, либо согласие предыдущей супруги. Ни того ни другого Антоний от нее не получит! А изменять может сколько угодно, Клеопатра больше не обольщалась по поводу его любви к себе.
Клеопатра решила для начала проехать по своим новым владениям. Отправив детей под серьезной охраной домой, она сама посетила полученные от мужа города, убедилась, что советники, подсказывая их названия и рассказывая о достоинствах, были правы, встретилась в Иерихоне с Иродом, определила арендную плату на его же земли и приняла предложение царя Иудеи посетить Иерусалим.
Вообще-то это было опрометчиво, ехать пришлось по довольно узким, заросшим ущельям, где в любой момент могли напасть и убить, но царица решилась. Когда предстояло въехать в первое из таких ущелий, Клеопатра вдруг приказала остановиться и некоторое время смотрела в сторону.
— Что ты ищешь взглядом, царица? — Ирод упорно не называл Клеопатру Божественной, словно подчеркивая, что она такая же правительница, как он сам.
— Египет там?
— Да.
— Сколько дней пути, недалеко ведь?
— Нет.
— Не успеешь войско собрать.
— Войско? Зачем?
Клеопатра приблизила губы почти к его уху и заговорщически сообщила:
— Я отправила в Египет гонцов с сообщением, через сколько дней буду. В Пелузии стоят наготове войска, если не приеду, они дойдут быстро.
Ирод вздрогнул:
— Это угроза?
— Нет, предупреждение на всякий случай, если кому-то из твоих людей придет в голову напасть. От Иудеи камня на камне не останется, а от тебя и воспоминания. И от Мариамны в римском легионе тоже.
Царица выпрямилась и с улыбкой распорядилась следовать дальше. От нее не укрылось, что вперед метнулся какой-то всадник. Клеопатра довольно хмыкнула: ты, Ирод, хитер, но я хитрее.
Поездка прошла без происшествий, в Иерусалиме ее принимали с почестями, теща Ирода Александра привычно жаловалась на зятя, обещала ему всяческие кары, Мариамна, как ни старалась, скрыть своего беспокойства и слез не могла.
Чего они боятся? — не могла понять Клеопатра. Придворный астролог, путешествовавший вместе с царицей, долго изучал гороскопы всех женщин и Ирода, качая головой.
— Божественная, это семейство ждут многочисленные беды.
— Какие?
Сначала Клеопатра услышала об убийстве Мариамны собственным мужем, а потом…
То ли боясь, что найдутся ослушники и все-таки предпримут убийство Клеопатры, то ли желая убедиться, что царица наконец отбыла к себе в Египет, Ирод проводил ее до самого Пелузия — пограничной крепости Египта.
Перед самым прощанием Клеопатра вдруг знаком отослала придворных и, строго глядя в глаза Ирода, сказала:
— Ирод, тебя ждет страшное будущее.
Тот презрительно фыркнул.
— Не шути. Твои руки будут по локоть в крови невинных жертв, а твое имя заслужит всеобщее проклятие. Умрешь в презрении, сжираемый червями, и никто не поможет. Если хочешь изменить, откажись от власти, живи простой жизнью.
Царь побледнел как мел, он уже слышал такое же предупреждение в юности, но не внял ему. Неужели это правда? Но не ответить царице Египта просто не мог.
— А ты?
Клеопатра была спокойна:
— Я тоже погибну из-за власти, и у меня есть возможность изменить судьбу. Я подумаю. Подумай и ты.
Сказала и сделала знак носильщикам. Глядя вслед царице, Ирод уже привычно скрежетал зубами. Как же он ненавидел эту женщину! Если бы было можно, придушил или растерзал собственными руками, но вот вынужден заглядывать в глаза.
— Ничего, придет время, я тебе отомщу!
Уже отвернувшись, чтобы ехать домой, он вдруг сообразил, что что-то не так, как должно быть. Царь Иудеи обернулся, огляделся. И вдруг понял: никакого войска в Пелузии не было! Царица просто его обманула, почувствовав угрозу своей жизни! Хриплый смех Ирода, сменивший зубовный скрежет, разнесся по округе. Носилки царицы были слишком далеко, даже стрела не достанет…
Клеопатра обернулась, услышав, помахала на прощание рукой…
Он не забыл обиду, столько предательства и слухов, сколько немного позже принес Клеопатре Ирод, она не получала ни от кого. О… Ирод умел мстить, не в бою, не открыто, он умел мстить тайно, но так, чтобы осталось в веках. Один из жесточайших кровавых царей не мог пролить кровь царицы Египта, но облить грязью вполне мог. Что и сделал.
Этого подлеца, кровавого убийцу, по приказу которого уничтожены 14 000 младенцев только потому, что Ирод боялся появления Мессии, убиты, зверски замучены тысячи людей, когда ему понадобилось изобразить раскрытие несуществующего заговора или просто из подозрений, что они могут помешать его власти, назвали Великим. Это ли не насмешка Истории над здравым смыслом? Хотя История тут ни при чем, Великим Ирода назвали люди, для которых многие тысячи невинно убитых — всего лишь статистика борьбы за власть.
Ирода пытаются превозносить как царя-строителя, но какие великие строения смогут смыть с рук и с души кровь, тем более младенческую? Ирод Проклятый, а не Великий. Кстати, умирал он в страшных мучениях, буквально гния заживо, и никто не посмел помогать отверженному царю Ироду. 
Назад: Годы разлуки…
Дальше: Начало конца…