Начало конца…
Клеопатра вернулась в Александрию очень довольной из-за своего обогащения. Она действительно стала самой богатой женщиной в мире. Собрав советников и одарив их за хорошие советы, она занялась делами, правда, не слишком усердствуя, потому что близился срок родов. Врач Олимпа все причитал:
— Божественная, разве можно так рисковать? Будучи беременной, так долго путешествовать?
Он хотел сказать, что вообще не стоило беременеть, но теперь уже укорять было поздно, вон он, плод любви, скоро появится на свет. Астрологи объявили, что будет мальчик. Еще один царь? Прекрасно!
— Я назову его Птолемеем. Хватит нам римских имен!
Носила плод она тяжело, все-таки сказывался возраст, шутила:
— Другие в моем возрасте уже внуков ждут, а я все детей рожаю.
Рожала очень тяжело, Олимпе не раз казалось, что царица не выживет. Но все обошлось, мальчик не был крупным и сильным, как остальные дети, но выжил. Египет радовался новому Птолемею — сыну Клеопатры и Марка Антония.
Чтобы снова не отвечать на множество расспросов по поводу отсутствия отца, хотя теперь все знали, что они с Антонием женаты, Клеопатра предпочла скромные празднества. Четвертый ребенок — не первый и не второй.
Олимпа и вовсе тактично поговорил с Клеопатрой:
— Божественная, не стоит испытывать судьбу. Три сына и дочь вполне хорошее количество детей, чтобы династия продолжилась. Не стоит подвергать их риску остаться сиротами.
Клеопатра усмехнулась:
— Астролог сказал, что сиротами они все равно будут.
— Астрологи тоже ошибаются.
— Нет, они просто врут, когда им выгодно. Я не буду больше рожать детей, но не потому что боюсь, а потому что не от кого…
Олимпа не стал уточнять почему.
Из Мемфиса прибыл Петубаст. Он привез богатые подарки малышу и его маме и поздравления от жрецов.
Сын Пшерени-Птаха уже был верховным жрецом не только по названию, он получил нужные знания и уверенно проводил ритуалы.
— Я должен сделать татуировку.
Клеопатра поняла, о чем идет речь — о скарабее с лишней лапкой.
— Но они маленькие!
Петубаст улыбнулся:
— Дети ничего не почувствуют, им не будет больно. Просто поспят подольше. Распорядись, чтобы никто не видел…
— И Александру, и Клеопатре?
— И Птолемею тоже. Не бойся за детей, я не причиню им вреда, зато любой посвященный жрец сумеет помочь.
Царица только вздохнула. Но малыши действительно ничего не почувствовали, даже не заплакали, они мирно спали в своих постельках, разве что не на спине, а на животиках или на боку.
Но этим не закончилось общение Клеопатры с Петубастом. После возни с детьми он прошел в комнату самой царицы и там вдруг резко остановился, словно на что-то наткнувшись. Глаза жреца тревожно оглядывали комнату, перебегая с предмета на предмет, ноздри раздувались, как у животного, почуявшего большую опасность.
— Ты что-то привезла из Сирии, царица?
Клеопатра рассмеялась, кивнув на дверь детской спальни:
— Птолемея.
Но Петубаст не был склонен шутить, он все так же разглядывал обстановку.
— Я говорю о вещи.
— Я многое привезла. Что именно тебя интересует? — Его беспокойство передалось и царице. Петубаст ничего не делает зря, он верховный жрец, если что-то почувствовал, то это серьезно.
— Что-то необычное. Дорогое.
Несколько мгновений Клеопатра вспоминала, даже плечами пожала недоуменно, и вдруг хмыкнула:
— Разве что алмаз…
— Покажи.
По знаку царицы Хармиона достала красивую резную шкатулку, в которой на черной ткани лежал тот самый алмаз, подаренный Марком Антонием.
Увидев камень, Петубаст просто отшатнулся, потом поднес руку к виску, прохрипев:
— Это проклятый камень.
Тонкие пальцы юноши дрожали. Клеопатра просто испугалась:
— Кем проклятый?!
— Я не знаю. Пока не знаю. Его нужно вернуть.
— Кому? Мне подарил Марк Антоний. Он купил алмаз у ювелира. Кому я верну? Если он проклят, сними проклятие.
— Я не могу. Я пока не все могу. Камень нужно вернуть, — настаивал Петубаст.
Царица начала раздражаться. Был бы жив его отец, быстро справился бы и с проклятием, и со всем остальным. Плохо без Пшерени-Птаха, сын слишком юн, чтобы быть толковым советчиком.
— Я не могу вернуть, если ты боишься этого камня, то давай просто спрячем пока в сокровищницу, потом разберемся.
Ей совсем не хотелось отдавать огромный необычный алмаз, хотя царица и забыла о подарке Марка Антония.
Петубаст справился со своим волнением, он закрыл шкатулку, отдал Хармионе и посоветовал Клеопатре:
— Подари тому, кого ненавидишь больше всего.
Веселый смех разнесся по комнате:
— Вот этого я сделать просто не могу. Ненавижу я Октавиана, а он алмазы в подарок не принимает!
Жрец только сокрушенно покачал головой.
Разговор оставил тяжелое впечатление, алмаз и впрямь отнесли в сокровищницу, и Клеопатра долго не прикасалась к нему, не подозревая, что камень уже начал свою разрушительную работу.
Никто в Египте не подозревал, что этот странный желтоватый камень, по форме напоминающий сердце, а цветом змеиный глаз, был похищен Великим Александром после разгрома индийского храма Змеи. При этом все защитники храма и его служители были убиты, перебиты и священные кобры, охранявшие покой даров своему божеству.
Александра Македонского предупреждали, чтобы не прикасался к камню и тем более не забирал его. Такие ценности могут служить только тем, кому они предназначены. Но что эллину до непонятных верований и богов Индии? Великий Александр только посмеялся. Камень был увезен.
Оставшиеся в живых жрецы Богини Змей собрались из всех остальных храмов и, призвав на помощь свою Богиню, прокляли камень, должный отомстить не только самому Александру, но и его потомкам за разграбление храма и истребление священных кобр.
Вскоре после этого македонская армия отказалась идти дальше, всех пугали рассказы об армии противников на огромных слонах, сам полководец оказался ранен стрелой в грудь, из Индии пришлось уйти. Ему бы еще камень оставить, но Александр не вспоминал о проклятии. А оно уже действовало.
Неожиданно для всех на тридцать третьем году жизни в Вавилоне физически сильный, не знавший болезней человек после десяти дней лихорадки скончался. Что это было — малярия, воспаление легких, быстротекущая лейкемия или все же проклятие камня?
После смерти Великого Александра след алмаза потерялся на века, камень просто выжидал. Огромная империя рассыпалась, как карточный домик на ветру. Один из ее осколков — Египет под властью Птолемеев, тем более мумия и гробница самого Александра сначала была в Мемфисе, а потом перевезена в Александрию. Алмаз стремился к своему «обидчику» даже после его смерти!
Какой-то торговец предложил камень за сходную цену Марку Антонию, а тот подарил Клеопатре. За столько лет память о его проклятии была утеряна, да эллины и не ведали о нем, царица из рода Птолемеев Клеопатра приняла подарок и привезла его в Александрию!
Именно с того дня начались и ее собственные неприятности, приведшие к гибели от укуса царской кобры!
Можно верить или не верить легенде, но факты упрямо твердят, что после Индии алмазом владели два царя — Александр и Клеопатра, и между ними Марк Антоний.
Вернувшийся в Мемфис Петубаст был непохож на себя. Старый жрец даже испугался:
— Что произошло?
— Она привезла проклятый камень в Александрию.
— Что за камень?
— Не знаю, как змеиный глаз. Огромный, желтоватый…
Жрецы действительно не знали, что это за камень и чем он грозит Клеопатре, прошло немало времени, пока это стало понятно, как и то, что с ним делать, но было уже поздно.
В конце года Аполлодор, как-то странно глядя в сторону, произнес:
— Новости от Марка Антония.
— Что?
— Твой супруг возвращается, Божественная.
Восторга в голосе нет, из этого следует, что возвращается не к ней? С Марком Антонием такое вполне может быть. Но теперь он ей был не нужен. Хочет ехать к своей мышке Октавии, пусть едет. Земли он подарил не ей, а детям, значит, отнять не сможет, во всяком случае не скоро, а до тех пор она постарается получить с них максимально большой доход. Конечно, стало горько, если он снова бросил, то это совсем унизительно, потому что она снова с ребенком.
На всякий случай уточнила, но не о том, куда именно:
— Победа?
— Нет, поражение.
Клеопатра уже отвернулась, глядя на сверкающую гладь моря. Безветренно, что редко бывало зимой, море сверкало на солнце. Услышав слова Аполлодора, резко обернулась, протянув, словно в изумлении:
— Не-ет…
— Разгром. Он едва спасся, потеряв четверть войска.
Царица почти забегала по террасе, где шел разговор. Ветер раздувал полы хитона и волосы. Остановилась.
— Нет, это просто невозможно! У него было достаточно сил, он хороший полководец, а у парфян трудности…
Она права, потому что лучшего времени для нападения и выбрать трудно, у парфян драка за власть, со всеми остальными мир, все поддерживали. Что произошло?!
Но Антоний действительно был разбит и потерял больше четверти своего войска, с трудом вернув за Евфрат остальных, едва живых, потрепанных, голодных, павших духом. Парфяне наступали следом и почти прижали армию Антония к побережью. Пока спасало только то, что у них самих не было достаточно сил, чтобы добить римлян.
— О, боги!
— Он на побережье между Сидоном и Беритом, просит о помощи — одежде, еде, деньгах.
Клеопатра стояла, не в силах ничего вымолвить. Ее взгляд был устремлен на море. Случилось то, чего просто не могло быть, в очередной раз римляне биты парфянами! Огромная армия Марка Антония разбита небольшой парфянской, он сидит у моря и ждет от нее помощи.
Сначала полыхнула досада: да что ж за неудачник?! Даже злость, что провалил такой поход. Потом проснулась жалость, чисто женское желание пожалеть неразумное дитя. Сидит без денег, без одежды, еды… Одинокий, всеми покинутый… Даже в голову не пришло, кем именно покинутый. Неважно, главное, что отцу ее детей плохо, надо помочь!
Клеопатра действительно примчалась на помощь, привезла и деньги для выплаты солдатам, и одежду взамен потрепанной в походе, и провизию.
Марка Антония застала в ужасающем состоянии, бесславно проиграв поход, с трудом уведя часть армии, не имея возможности ни заплатить солдатам, ни накормить их, ни обещать что-то в будущем, чтобы заглушить тяжелые мысли, он стал пить. Напивался до невменяемого состояния, шарахаясь от надежды к полному отчаянию. Не приди царица вовремя на помощь, у Антония разбежались бы остатки армии, а сам он пал бы окончательно.
Любая, даже самая решительная женщина по природе утешительница, а уж если дело касается любимого мужчины и отца детей… Были забыты все обиды, предательства, годы одиночества и горя… Пропала злость…
Голова Марка Антония прижата к ее груди, рука Клеопатры гладила его жесткие, ставшие на солнце совсем светлыми волосы. Он не просто с ней, он попросил у нее защиты. И большой, сильный человек, почувствовав вот эту материнскую ласку, плакал, как ребенок. В тот момент Клеопатра даже не интересовала его как женщина, хотя он давно не был с женщиной. Она была скорее матерью для запутавшегося, обиженного сына, ищущего у нее заступничества против сурового мира.
Впервые за много дней Марк Антоний спал крепко и безмятежно. Он был спасен, хотя бы на время, но спасен. Облокотившись на согнутую в локте руку, Клеопатра смотрела на своего возлюбленного. Пусть неухоженный, изрядно потрепанный жизнью и невзгодами, он все равно был дорог, он отец троих ее детей, к тому же усыновивший Цезариона и обещавший защищать его права на Рим.
Клеопатре очень не хватало Цезаря, за спину которого можно было спрятаться, на плечо которого опереться, умному совету которого поверить. Повстречав Марка Антония в Тарсе, она почувствовала к сильному, красивому мужчине чисто физическую тягу, которая переросла в страсть. Ему хотелось праздника — царица превратила жизнь в праздник. Чувствуя, что может потерять любимого, решила родить ребенка.
Но он уплыл, почти не попрощавшись, и столько лет не вспоминал не только ее, но и детей. Иногда Клеопатра задумывалась: а любил ли ее Марк Антоний? И честно отвечала себе, что если и любил, то не так сильно, как она его. Сначала она просто плакала, потом отвлекли заботы о детях. Потом было желание доказать, что способна справиться и сама, занималась правлением, во многом преуспела. Доказывая далекому Риму и Марку Антонию тоже, что на что-то годна, многое сделала для страны.
И с тоской убеждалась, что ему все это не нужно, он занимался своими делами, женился и родил детей с другой. Марк Антоний не погибал без ее любви, он просто жил своей жизнью, в которой ей места не было.
А потом она снова понадобилась, вернее, понадобились деньги и возможности Египта. Всколыхнулась обида, захотелось швырнуть в лицо оскорбления и помочь его врагам. Но рядом были дети, был Египет, и Клеопатра решила смирить свою гордость, зато выжать все, что можно из этой ситуации.
Царица знала, что о ней говорят, как о хищнице, способной вырвать кусок изо рта у другого. Но это ее не волновало, хотя иногда хотелось крикнуть: вы под защитой, а я?! Если я не позабочусь о своих детях, об их будущем, то не позаботится никто. У ее детей не было защитника, у них не было того, кто назвал бы их отцом. И Клеопатра сделала все, чтобы это произошло. Марк Антоний поднял на руки близнецов, тем самым объявляя их своими детьми. И Цезариона тоже усыновил. У ее детей появился отец, не тот, от которого они рождены, такой есть у каждого, а тот, который позволил себя так называть!
Ради этого она готова была терпеть и унижаться. Но выгодным оказалось и другое, ласковым отношением и незлопамятностью (хотя сколько раз хотелось просто надавать ему пощечин!) Клеопатра заполучила от Марка Антония столько и таких земель, какие только захотела. Она самая богатая женщина в мире.
А теперь он повержен. На мгновение стало страшно за ее приобретения, не решат ли все эти царьки вроде Ирода, что теперь можно не признавать ее власти и не платить? Клеопатра мысленно махнула рукой: ничего, Антоний быстро восстановит потерянные силы, наберет новое войско, но не для похода на Парфию, от этой мысли его предстояло осторожно отучить, а для удержания ее владений.
Но сейчас Марк спал, а Клеопатра любовалась спящим мужчиной и понимала, что, возможно, так лучше. Вот такой, поверженный, почти беспомощный, он принадлежал ей и только ей и был ей удивительно дорог. На душе вдруг стало легко, появилось какое-то щемящее чувство жалости, но не унижающей, а с желанием помочь и защитить. Теперь защитницей была она, не только потому, что у нее деньги и корабли, а потому, что она знала, что делать.
Царица поняла, что она сильнее, потому что мудрее. Но царица понимала и другое: она не должна ни словом, ни взглядом унизить мужчину. Униженный, он не будет нужен и ей тоже. Нужно осторожно, не напоминая лишний раз о поражении, подвести к мысли о ненужности войны с Парфией и о необходимости защиты восточных границ. А потом… Клеопатра даже себе до конца не признавалась, что все ее мысли и планы, зависавшие на этом «потом», в сущности, означали противостояние с Октавианом и непременную победу над ним.
Вспомнился несостоявшийся союз с Секстом Помпеем, может, не стоило слушать тогда Марка Антония и заключить его? Нет, Марк никогда бы не простил такого. Хорошо, что не заключила, но Секста надо держать про запас, когда начнется то самое противостояние с Октавианом, он очень пригодится.
Клеопатра до самого утра размышляла о том, как теперь жить, что делать с Марком и как себя вести. И все же главное, что она поняла, — она любит этого мужчину, по-настоящему любит. И сколько бы он ее ни бросал, сколько бы ни предавал, он не в силах эту любовь уничтожить. Сейчас Клеопатра понимала даже Фульвию, решившуюся на отчаянный шаг в надежде, что муж вернется и поможет. А еще Октавию, безропотно ожидавшую, когда этот великан соизволит бросить любовницу (ведь она сама для Рима все равно любовница, там их брак с Марком Антонием не признают ни за что!) и вернуться к ней.
Нет уж, голубушка, теперь я его тебе не отдам, теперь он мой, потому что я поняла, что люблю его любого, не только великого полководца, но и разбитого, пьяного, голодного! Такого, пожалуй, даже больше.
Клеопатра еще раз внимательно посмотрела на спящего мужа и сама с собой согласилась:
— Больше!
Клеопатра заплатила солдатам, раздала одежду, закупила продовольствие, вернее, делали все это другие, она только платила, и увезла Марка Антония в Александрию отдохнуть и залечить душевные раны.
Конечно, Марк Антоний чувствовал себя ужасно, неудачник, потерявший четверть армии, хотя и сохранивший знаки всех своих легионов, приполз просить помощи у женщины! Но женщина повела себя умно, она не стала обсуждать провал, но и строить воздушные замки тоже, просто окружила вниманием и заботой, подтолкнула к детям.
Трое забавных малышей и довольно взрослый уже Цезарион действительно помогли вернуться к жизни. А еще постройка кораблей, подготовка новых легионов. Пока не обсуждалось, куда они пойдут, но было ясно, что нужны.
Теперь не было пиршеств или общества «Непревзойденных гуляк», они с Клеопатрой словно повзрослели, стали серьезней относиться ко всему. Неудивительно, у них четверо детей. Об оставленных с Октавией в Риме детях Марк старался не вспоминать. Клеопатра старательно избегала любых разговоров на эту тему.
Но надо было что-то сообщать в Рим, ведь он все же триумвир и консул! К своему стыду, Марк Антоний сделал это, еще когда сидел на побережье в ожидании Клеопатры, и сделал глупо. Не в состоянии сообщить правду, он всячески расписал поход, создавая впечатление, что только отсутствие у него достаточного количества сил не позволило добить парфян.
Это была глупость, но Марк Антоний, как мальчишка, не хотел выглядеть в Риме неудачником. Так дети лгут о своих успехах, прекрасно понимая, что когда-нибудь их обман раскроется, но не в состоянии рассказать все честно.
Клеопатра не знала об этом письме, да если бы и знала, то исправить уже невозможно.
Зато вести, которые пришли из Рима, задели обоих. Оставленные в помощь Октавиану корабли Антония помогли Октавиану разгромить Секста Помпея! Консул справился с пиратами, конечно, не сам, у него был замечательный друг и великолепный полководец, одинаково успешно воюющий и на море, и на суше, — Агриппа. Разбить Фульвию и Луция Антония большого труда не составляло, но Агриппа сумел справиться и с пиратами Секста Помпея.
Марк Випсаний Агриппа был похож на Марка Антония, такой же сильный, рослый, мужественный, но много более серьезный. Вообще два ближайших друга Октавиана — Агриппа и Меценат — разительно от него отличались, Октавиан выглядел рядом с ним словно подросток рядом со взрослыми мужами. Оба опекали друга, ценя в нем ум и прозорливость, а еще нечто особенное, что обещало высокое будущее. Не ошиблись.
В большом особняке, принадлежащем консулу Октавиану, тихо. В нем всегда тихо, особенно если хозяин дома, хотя третья супруга Октавиана Ливия любит присутствие людей, много занимается делами и политикой сама. Просто шуметь некому. Слуги и рабы знают свое место и движутся бесшумно, а детей в доме нет. Хозяин с утра занят работой с документами, он предпочитает бумаги войне, не любит походы и вообще не слишком любит выходить из дому. Если бы Римом можно было править из окна своего кабинета, Октавиан предпочел бы так и поступать.
В этом виноваты его многочисленные болезни. Конечно, консул сумел с большинством справиться, в ветреные дни бережет дыхание, в жару голову, надевая шляпу, в холод его ноги обязательно обернуты тканью, а на тело надеты несколько толстых шерстяных туник, сотканных и сшитых, кстати, его женой и матерью. И все же бесчисленные приступы астмы из-за пыли и резких запахов, постоянные простуды, недомогания из-за жары, тяжелой пищи или физических нагрузок не добавляли ему привлекательности в глазах римских граждан.
Но сегодня хозяйка с самого утра озабочена наведением порядка в доме, хотя беспорядка в нем не бывает никогда. Предстоят гости, помимо ближайших друзей Гая — Агриппы и Мецената, — будет несколько сенаторов. Следует обсудить вопрос о том, как оказать честь Марку Антонию по поводу его блестящей победы в Парфии. Ливия знала от мужа, что никакой победы нет и в помине, и не понимала, почему Гай не объявит об этом открыто. Но муж приказал молчать, не говорить даже Октавии.
Это очень не нравилось Ливии, они с Октавией дружны, подруга обидится, если узнает, что Ливия промолчала. И зачем Октавиану этот розыгрыш? А Марку Антонию зачем ложь?
В кабинете мужа сидели его ближайшие друзья — Агриппа и Меценат. Они задали тот же вопрос:
— Гай, зачем? Ведь сенат поверил сообщению и готов наградить триумфатора.
Октавиан чуть загадочно улыбнулся:
— На это я и рассчитываю. Пусть поднимется как можно больше шума, пусть ему решат вознести хвалу и оказать почести, тем неприятней потом будет узнать о провале. Мне не нужна всенародная любовь к Марку Антонию.
— Это так, но не совсем честно по отношению к Октавии, например.
— Марк, Октавия словно спит, а не живет. Ведь знает, что Марк Антоний в Александрии в объятиях этой шлюхи, с которой наплодил кучу детей, но все равно твердит: люблю!
— А может, и правда любит?
Меценат решил перевести разговор на другое:
— Гай, тебе вчера снова приводили девушку?
Октавиан чуть загадочно и довольно улыбнулся.
— Да.
— Ты рискуешь. Могут просто убить разъяренные родственники.
— Риск добавляет остроты ощущениям. Я был без ума от Ливии, только пока ее охранял муж. Но стоило ей стать моей женой, вся прелесть пропала. Что за прелесть в женщине, с которой можно спать каждую ночь и которая не имеет права тебе отказать?
— А как же Сапфо, ведь она тоже не имела права тебе отказать?
— О… Сапфо царапалась и кусалась, как тигрица, ей почему-то вовсе не хотелось рожать от меня детей!
— Странно, мне казалось, что она очень мила и ласкова.
— Только до постели, мой друг, только до постели. Брать женщину силой, унижать ее, заставлять себя ненавидеть — это такое удовольствие…
— Испытывать удовольствие от ненависти, мне кажется, это извращение.
— Но я таков, иначе не могу.
— А как Ливия это терпит?
— У меня есть две терпеливые женщины — жена и сестра. К тому же обе заняты своими делами, Октавия детьми, собственными и чужими, а Ливия финансами и политикой.
— Я слышал, она уверенно ведет свои дела и неплохо зарабатывает?
— Да, на сдаче жилья внаем и на денежных займах. Пусть лучше занимается этим, чем пилит мне шею, — Октавиан рассмеялся, показывая плохие, почерневшие зубы, и почти сразу закашлял.
У Октавиана действительно были терпеливые женщины, но если Октавия просто ничего не могла поделать без его ведома, то почему терпела Ливия, его друзья не понимали. Жена знала, что Октавиану поставляют девушек и женщин благородного происхождения, даже из самых лучших семей Рима, при этом с бедолаг срывали одежду, словно с рабынь, чтобы консул мог посмотреть, достаточно ли хороша красавица для его утех.
Это началось еще тогда, когда попасть в проскрипционный список можно было за любое неосторожное слово, по ложному обвинению. Обещание, что в случае жалобы вся семья будет в таком списке, заставляло женщин и девушек молчать. Октавиан привык, римляне молчали. Но молчала и покорная Ливия, во всем остальном показывавшая пример римским матронам.
Казалось, Октавиан любит жену, уважает ее, ценит, но это только при людях, на деле он не ставил ее ни во что, приводя любовниц даже в свой дом.
Консул был прав, сенат, поверив сообщению Марка Антония о победе в Парфии, решил установить в храме Согласия его статую. Когда же стало ясно, что консул заметно приврал, если не сказать обманул, Рим захлестнуло возмущение! Октавиан не стал сдерживать недовольство одураченных сенаторов.
Но этого мало, Марка Антония нужно скомпрометировать как можно сильнее. Он не возвращается домой к жене, а терпеливая и верная Октавия все ждет и ждет? А пусть сама съездит к мужу! Где он там, перебрался в Сирию, готовится к новому походу? Прекрасно, это не Александрия, где хозяйничает Клеопатра. А чтобы Октавия не ехала с пустыми руками, брат готов дать беспутному зятю кое-что в помощь в предстоящем походе.
Октавия такому предложению искренне обрадовалась:
— С детьми?
Ну какая же она дура!
— Нет, детей брать не стоит, это море, к тому же плыть придется в военный лагерь, там детям и вовсе не место.
Чуть поскучнела, но сразу оживилась снова:
— Когда мне плыть?
— Думаю, скоро. Только отправь сначала мужу письмо, мало ли какие неприятные сюрпризы тебя ждут. А пока будешь ждать ответ, завези детей в Афины. Я выделю Марку легионы, правда, меньше, чем он просит, но если отдавать ему все, что нужно, то сам останешься только с личной охраной. У твоего мужа аппетиты — легионеров не напасешься.
Октавия расцеловала брата в обе щеки и почти побежала собираться в дальний путь. Глядя ей вслед, Октавиан гадал, дура она все-таки или влюблена, как кошка? Но сейчас ее влюбленность была ему на руку. Добропорядочная жена, готовая даже простить любовницу и мчаться к мужу по первому зову… Беспроигрышный вариант. Дело не в Антонии, здесь важна Клеопатра. Если она позволит приехать Октавии, то у Марка Антония начнутся неприятности, потому что две столь разные женщины рядом — это катастрофа. Если же египетская царица не позволит жене приехать к мужу, то либо сильно навредит себе в его глазах, либо ему в глазах остальных.
Это была ловушка, которую Октавиан поставил руками наивной Октавии, а Клеопатра туда попала. Но она не могла обойти ловушку.
Стоило Марку Антонию немного прийти в себя в Александрии, где теперь не было никаких пиршеств и разгульного поведения, как он снова затосковал по реваншу. Все, что удалось Клеопатре, — убедить его, что Парфию пока надо оставить в покое. Кроме нее, есть немало стран и народов.
Но к любому походу нужно готовиться, потому Марк Антоний решил снова отправиться в Сирию, чтобы строить новые корабли, набирать легионеров, обучать их, собирать уцелевших соратников.
Клеопатра и сама не могла бы объяснить, что заставило ее объявить:
— Я с тобой!
— Зачем?
— Помогу.
— Чем? Тоже будешь учиться ходить маршем или биться мечом?
Но царица стояла на своем:
— Поеду!
Марк Антоний не смог отказать, поход собирался на ее деньги…
Конечно, она даже в лагере сумела все обставить с роскошью, приводившей легионеров в смятение, а самого Марка Антония в смущение.
Проходили недели, из разрозненных отрядов собиралось нечто похожее на легион, люди, еще вчера ничего не умевшие, заметно прибавляли в навыках, учились помогать друг другу, чувствовать себя одним целым. Это очень важно в бою.
Антоний много времени проводил в войске среди солдат, сам учил владеть мечом, показывал разные хитрые приемы. Ему было не до Клеопатры, правда, пирушки все равно организовывались.
— Божественная, принесли письма…
Клеопатра никогда не вскрывала почту Антония, да ему и писали редко, все больше ей. Марку присылал письма Ирод, а тут из Рима, и печать незнакомая… Разглядев первые буквы, царица сломала печать и развернула письмо.
«Мой дорогой муж, в ответ на твою просьбу, обращенную к моему брату Гаю Октавию, сообщаю, что смогла получить у него не обещанные двадцать тысяч, а только две тысячи солдат.
В утешение могу добавить, что это лучшие из его легионеров. Вместе с ними прибудут и деньги на их содержание. Октавиан передает тебе множество драгоценных подарков для военачальников и еще много что. Победитель Парфии достоин лучшего, так решил мой брат. С особым удовольствием я сообщаю о нашей скорой встрече, так как сама спешу к тебе на корабль. Краткая остановка в Афинах немного задержит меня, но я надеюсь, это не слишком огорчит моего Антония. Дети тоже хотели бы отправиться со мной, но боюсь, что это слишком сложно.
Любящая и преданная тебе жена Октавия».
Клеопатра ужаснулась: что это?! Она сумасшедшая, писать такие письма?! Конечно, египетская царица знала, что сестра Октавиана несколько не в себе, но не до такой же степени! Эта дура, прекрасно зная, что муж живет с другой, причем получив сообщение о разводе (Клеопатра заставила Антония сделать это еще в Антиохии), считает Марка по-прежнему супругом и готова тащиться за ним на край света?
Как она себе это представляет, приедет в военный лагерь, где находится египетская царица, и бросится Марку Антонию на шею? Нет, эта не бросится, она же патрицианка, а потому скромна и терпелива. Настолько скромна, что без приглашения тащится за мужем, когда ее не зовут…
Клеопатра вдруг остановилась: не зовут? А если он звал? Кто может поручиться, что в письме Марка Антония не было этого приглашения? Может, именно поэтому Антоний так стремился сюда и вовсе не желал брать царицу с собой? Может, все заранее было оговорено?
О, боги, в какое же она снова попала глупое положение! Вокруг римляне, для которых она сама всего лишь любовница, щедрая, готовая на все, но любовница. А вот Октавия жена, причем законная, верная, терпеливая, такая, с которой нужно брать пример!
Что же получается, если эта клуша притащится к Антонию, то Клеопатре придется убираться? Она дала Марку Антонию все, что тот требовал, обеспечила деньгами, провизией, одеждой, а теперь может отойти в сторонку, потому что приезжает законная для Рима супруга? А что будет, если царица воспротивится? На нее есть управа — как подарил земли, так и отнимет.
Клеопатра даже заплакала от огорчения. Она обречена всю жизнь спасать этого человека ради того, чтобы он всю жизнь ее предавал? Как заставить Марка Антония наконец выбрать?! Причем не просто выбрать, а именно ее. Ну за что ей такие унижения, почему она должна бороться за внимание мужчины, который совсем недавно без ее помощи просто погиб бы? И дело не в деньгах, хотя и они важны, а просто в поддержке.
Где была Октавия, когда Марк рыдал на берегу, выглядывая в море паруса кораблей Клеопатры, надеясь на помощь царицы Египта, как на последнюю соломинку, за которую можно ухватиться? Клеопатра понимала, что, знай Октавия о необходимости помочь мужу, примчалась бы тут же. Пусть бы не помогла, но утешила, приласкала, пожалела… Но ведь не утешила же! И приласкала Антония она, Клеопатра. Почему нужно снова отдавать Антония той женщине?
Боль стиснула ее своими тисками так, что захотелось выть, царапать себе лицо, кататься по полу.
— За что?!
Может, нужно было плюнуть на Марка Антония и забыть о нем? Или, наоборот, отправить в поход, чтобы свернул там себе шею. Эта мысль даже понравилась, тогда не было бы вопроса, кому он достанется. И детям объяснить легко: ваш отец с честью погиб в бою (детям не говорят, если бесчестно). Жуткая мысль, но сейчас Клеопатра предпочла бы, чтобы Антоний действительно погиб в походе!
Но Марк Антоний был жив и даже здоров, в поход только собирался (пока еще не решив куда), а его законная по римским обычаям супруга намеревалась прибыть, чтобы приласкать мужа и сполна получить законные ответные ласки. Что делать? В Александрии Клеопатра законная жена, а здесь она никто, значит, надо немедленно увезти Марка Антония в Александрию!
Но как, не связывать же, да такого и не свяжешь. Конечно, можно напоить до беспамятства и увезти тайно, но, проснувшись, он вернется вплавь. Нет, действовать надо хитростью, он должен решить сам. И царица придумала, она начала… страдать! Плакала, но стоило Антонию появиться рядом, поспешно вытирала слезы, словно пытаясь их скрыть, вздыхала, хлюпала носом…
Ни один мужчина не любит женских слез, Марк Антоний не исключение, Октавии полетел ответ, чтобы оставалась в Афинах, поскольку муж собирается в новый поход. А сам Антоний отправился в Александрию. Но победа оказалась неполной, Октавия в борьбе за бросившего ее супруга оказалась не менее упорной, чем сама Клеопатра, она прислала в Александрию посланника с требованием выведать истинное положение дел и укорить неверного мужа за его неприличное поведение.
Будь воля Клеопатры, она просто утопила бы этого посланника, но пришлось терпеть. Новое письмо брошенной жены с мягким укором и заверениями в любви и верности Марка Антония растрогало почти до слез.
Царица просто ушла к себе и долго не выходила. Что она могла еще сказать Марку Антонию? Напомнить, что у них дети? Но и в Риме тоже дети.
Что любит его? Но и та, другая, тоже. Вон как, не побоялась унизиться, готова на все, даже приехать к сопернице в Александрию. Мелькнула мысль согласиться на приезд Октавии, но Клеопатра тут же ее отбросила, не хватает только обихаживать соперницу. У Марка Антония может хватить ума жить с ними обеими, а у Октавии терпеливо сносить и такое.
Но царица Египта не Октавия, она может унижаться, но до каких-то пределов! Если Марк Антоний сейчас выберет свою Октавию, то о ней может забыть! Как и о походе на Восток, неважно на кого, парфян или еще кого-то. Египет станет для него врагом навсегда, потому что врагом станет царица Египта.
Чтобы удержать любимого мужчину, отца ее детей, она должна унижаться или прибегать к угрозам! Клеопатра остановилась перед большим зеркалом. Оттуда смотрела уставшая, замученная женщина. Неужели снова надо браться за себя, что с ней произошло? Просто, заботясь о муже, вернее, почти муже, она совсем забыла о себе самой, а годы не те, чтобы это можно было делать.
Немолодая, некрасивая, а от общения и заботы Марк Антоний уже устал. Он воспринимает ее скорее как мать, нежели как любовницу, потому и готов вернуться к Октавии. Может, и не готов, но такую возможность не отрицает. Сам Марк Антоний тоже постарел, у него появились седые волосы, морщины, чуть обрюзгло лицо. Однако все это не считается для мужчины пороком, это женщины должны иметь гладкие лица и стройную фигуру до старости.
Царица еще раз внимательно посмотрела на себя в зеркало, усмехнулась:
— Да, диетой и плаванием уже не поможешь, слишком много потеряно времени.
Немного погодя рабы уже несли ее носилки к Серапеуму.
Поднимаясь по ступенькам, Клеопатра еще раз почувствовала, насколько сильно постарела. Легко взбежать на самый верх, как делала когда-то, заставляя Хармиону спешить следом, задыхаясь, теперь не получалось. Стараясь не подать вида, что тяжело, дважды останавливалась, словно любуясь видом Александрии, но обманывать было некого, верная Хармиона и без пристального наблюдения знала, что хозяйка после рождения четвертого ребенка сильно сдала и поправилась.
Жрец приходу не удивился (они вообще чему-нибудь удивляются?), кивнул:
— Пойдем.
И вопрос задал спокойно:
— Чего ты хочешь?
— Дай средство, чтобы удержать его.
Клеопатра понимала, что жрецу не нужно объяснять, кого именно, сам знает.
Некоторое время тот думал, потом покачал головой:
— Он тебя погубит.
— Знаю.
— Уже погубил. Он дал тебе то, что не нужно.
— Я хочу его удержать, это отец моих детей.
— Божественная, ты погубишь не только себя, ты погубишь и детей, и Кемет.
Теперь молчала Клеопатра, она понимала, что жрец говорит правильно, но сердце кричало: нет! Горячее сердце не могло поверить, что нет никакой надежды удержать, хотя бы на время, хоть на год, на месяц, на день, на час.
— Я люблю его.
— Он уйдет в поход.
— Это не спасет.
— Ты можешь спасти и себя, и его, только если откажешься от своей мечты.
— Какой?
— У тебя одна главная мечта.
— Я постараюсь.
Жрец снова сокрушенно покачал головой, но достал откуда-то небольшой сосуд и протянул Клеопатре.
— Благодарю.
— Зря, это гибельный напиток. Нет, все будет как надо, только приведет к гибели.
Подумав, Клеопатра решила не использовать зелье, пока не убедится, что все остальное не помогает.
— Ты решил, куда поедешь — в Афины или в поход?
Он не дурак и сразу понял вопрос. Если поедет в Афины к жене, то Клеопатру потеряет и никакого похода не будет. Если соберется в поход, то встречаться с Октавией царица просто не позволит.
Может, Марк Антоний и хотел бы повидаться с римской женой и детьми, но египетская не оставляла выбора, не могла оставить, делить мужа с кем-то Клеопатра тоже не могла. Антоний написал Октавии, чтобы оставалась в Афинах и не плыла в Александрию.
Но в тот же день Клеопатра заметила, как Марк провожал взглядом молоденькую рабыню, привлекательно покачивавшую бедрами. А зеркало подтвердило, что от взбирания по ступенькам Серапеума стройности не прибавилось. Вот если бы бегать вверх и вниз каждый день, но это просто невозможно, она стала дышать, как буйволица. Время не щадит никого, той тоненькой девчонки, что очаровывала Цезаря, уже не было, и вернуться она не могла, прошли годы, забрали молодость, остался только опыт и разум. Хватит ли их, чтобы не разрушить свою жизнь?
Жрец сказал, что Марк Антоний погубит ее, а она сама себя, его, детей и даже Кемет. Нет, она сделает все, чтобы этого не произошло.
Но средство царица все же применила, Марк Антоний просто забыл, что существует Октавия и все молоденькие служанки тоже…
Он пошел в поход, не на Парфию — на Армению. Победил, вернулся, гордый своей победой.
Но триумф возможен только в Риме, а путь туда Марку Антонию был заказан, в Риме уже хозяйничал Октавиан, который сделал все, чтобы соперника опорочить. Октавиан подставил ловушку Марку Антонию и, главное, Клеопатре, и они туда попали. Он прекрасно понимал, что египетская царица не допустит встречи Марка с Октавией и тем самым нанесет сильнейший удар по репутации Антония в Риме. Октавия славилась как образцовая женщина, верная, порядочная, прекрасная жена и хозяйка. Променять такую на египетскую шлюху мог только совершенно негодный человек.
Не страшно, если мужчина имеет любовницу, даже многолетнюю, не страшно, если у него дети от этой любовницы, ведь браки чаще всего заключаются по расчету. Но отказываться от жены и Рима в пользу египтянки…
Марк Антоний не подозревал еще об одной подстроенной каверзе. Друг Октавиана Меценат не зря покровительствовал писателям, философам, поэтам, ему было нетрудно сочинить нечто от имени Антония. Это нечто, по задумке Октавиана, Мецената и Агриппы, оказалось… завещанием Марка Антония.
В Риме завещания писались просто. В Большом Общественном доме, помимо нескольких должностных лиц, например консула, если у того не было своего особняка, жили шесть весталок, у которых и хранились подобные документы. Каждый гражданин Рима мог прийти и собственноручно написать завещание, которое скручивалось, перевязывалось и укладывалось на хранение. Таких завещаний у весталок хранилось немыслимое количество. Когда человек умирал, его завещание вскрывалось и оглашалось прилюдно.
Бывали исключения, но очень и очень редко, даже завещание Цезаря не смогли оспорить, хотя оно было совершенно неожиданным. И вдруг…
В Рим принесли весть об удачном походе Антония на Армению, конечно, это не вожделенное Парфянское царство, которое никак не давалось римлянам, но поход дал богатый урожай, захвачены новые земли, огромная добыча… Марк Антоний добился своего — снискал славу великого полководца.
На сей раз сообщение не от него, и сомневаться в достоверности не приходилось. Это означало необходимость триумфа. Но для триумфа нужно приезжать в Рим. Октавия откровенно радовалась, что муж вернется, прекрасно понимая, что Клеопатра в Рим не поедет. Радовались дети, хотя давным-давно забыли, как выглядит папа, а младшая и вовсе его не видела.
Октавиан смотрел на сестру, светившуюся тихим счастьем от одной мысли о муже, и злился. Ему самому Марк Антоний в Риме был вовсе не нужен. Любимец армии и женщин, которому вовсе не нужно вызывать к себе ненависть, чтобы возбудиться, добродушный красавец… Ему простят все грехи, забудут и Клеопатру, и детей от нее, и вранье про победу в Парфии, зато будут с восторгом кричать слова приветствия только за то, что не свернул себе шею в этой Армении.
Нет, для Октавиана Марк Антоний нужен на Востоке, а лучше вообще нигде. Вот-вот закончится срок подписанного между ними последнего триумвирата, из которого Лепид вышел давным-давно, отдав Африку Октавиану и удалившись в свое имение. Еще немного, и руки у Октавиана будут развязаны, но ему никто не позволит начать гражданскую войну. Октавиан искал и не мог найти выход из положения. Этот выход должен быть изящным, настолько изящным, чтобы никто не заподозрил дурного и не сказал слова против.
Но пока решение не находилось. Однако война против Антония — дело будущего, а сейчас Октавиан одно знал точно: он не должен допустить появления Марка Антония в Риме, а для этого нельзя допустить его триумфа. Как можно заставить сенат объявить консула врагом Рима? Или хотя бы отказать ему в заслуженном триумфе?
Вот тогда и пригодилась идея с завещанием.
Меценат постарался, вышло на редкость толково, Октавиан даже засомневался, сумел бы Антоний написать так. Но друг возразил:
— Мы должны представить Марка Антония не как бестолкового вояку, а как вдумчивого человека. Его давно никто не видел, и мало кто помнит, как он писал. А завещание можно написать и с чьей-то помощью, тогда будет грамотно и витиевато.
Его поддержал Агриппа:
— Насколько я помню, Марк всегда отличался ораторским умением, говорил складно, может, и писал так же?
Октавиан фыркнул, слушать об ораторском таланте противника не слишком приятно. Но предложение понравилось.
Услышав текст завещания, сенаторы, конечно, поверили не сразу, но консул умел убеждать, а особо недоверчивым быстро объяснили, к чему приводит недоверие к консулу Октавиану.
В завещании самой страшной оказалась просьба похоронить в Александрии! Гражданин Рима просил похоронить его за пределами Вечного города?! Невиданное дело! За право быть погребенным в Риме многие готовы были отдать все состояние, лишение такого права становилось страшнейшим наказанием, а Марк Антоний отказывался сам?
Сенаторы шумели, не веря своим ушам. Октавиан даже испугался, что не поверят и возьмутся расследовать. Замять такой скандал будет не под силу даже ему, никаких запугиваний не хватит, и денег тоже. И тут ему пришло в голову:
— Это египтянка виновата! Это ее дурное влияние!
Сенат взвыл, словно обнаружив выход из лабиринта:
— Конечно! Это она, царица египетская!
И все же с первой попытки не получилось, хотя речь о триумфе уже не шла.
Помогли сами Клеопатра и Марк Антоний. Поняв, что триумф ему не обещают, Антоний обиделся на римский сенат и согласился с решением царицы провести триумф в Александрии. Невиданная наглость, потому что сама честь проводить триумфы принадлежала только Риму. Это был его и только его праздник, когда в честь знаменательной победы или великого похода полководец входил в Вечный город и проходил во главе своих легионов, демонстрируя захваченные трофеи. Если предстоял триумф, то полководец не имел права появляться в Риме до его проведения.
Триумфы проводились по специальному решению сената, стать триумфатором означало стать уважаемым человеком в Риме на всю жизнь. Бывало, от триумфов отказывались ради консульства, как когда-то поступил Цезарь, предпочтя звание консула очередному триумфу, но не первому для себя.
Но чтобы триумф проводили вне стен Рима?! Это означало только то, что человек презирает Рим и все его правила.
Сенаторы поверили в фальшивое завещание Марка Антония, человек, согласившийся на триумф в другом городе, даже другой стране, не может называться римлянином.
А в Александрии проходил триумф. Настоящий, куда более роскошный, чем в Риме. Клеопатра помнила, как проезжала по улицам Рима сама, почти как триумфатор, помнила восхищение людской толпы, крики восторга. Ей хотелось затмить все это, подарить мужу праздник.
Триумф удался, такого не видели даже в Риме. Марк Антоний приобрел славу победителя, но потерял много своих сторонников. Это у Марка Антония была Клеопатра, у его центурионов царицы Египта не было, цариц на всех не напасешься. Многие военачальники не поняли своего полководца, они были готовы пройти с Марком Антонием огонь и воду снова, биться плечом к плечу, терпеть холод, боль, вынести все, но понять подмену Рима Александрией не могли. Рим есть Рим, и триумфы его традиция, очень дорогая, которую нужно свято блюсти.
Триумф в Александрии прошел, но еще до него легионы Антония покинули несколько его боевых товарищей. Не все желали связывать свою судьбу с Александрией.
В Риме произошедшее восприняли как настоящую пощечину, а Марка Антония почли как врага римского народа.
Это не входило в планы Октавиана, ему вовсе не было нужно, чтобы Марка Антония прирезали, как Цицерона. Октавиану требовалось уничтожить не только самого Антония, но и его египетскую благодетельницу, а заодно поставить Египет под власть Рима. Вот это стоило любого триумфа!
Но как это сделать? Развязать новую гражданскую войну ему никто не позволит, так недолго и самому попасть в опалу, не посмотрят, что консул. Октавиан ломал голову над этим вопросом, когда получил помощь с совершенно неожиданной стороны.
— Гай, к тебе пришла Сервилия. Я сказала, что ты занят, но она просит поговорить, говорит, что уезжает завтра.
Что за привычка у Ливии выкладывать все сразу! Не могла просто сказать, что Сервилия завтра уезжает и просит поговорить?
Он удивился появлению многолетней любовницы Цезаря. После убийства Цезаря Сервилия притихла, боясь навредить своему сыну Марку Бруту. А после самоубийства проигравшего войну Брута о ней и вовсе ничего не слышно.
Что могло понадобиться Сервилии у него? Спускаясь к гостье, Октавиан размышлял, не скомпрометирует ли его этот визит. Но уже поздно, Сервилия шагнула ему навстречу:
— Приветствую тебя, Гай Юлий Октавий Цезарь.
Произнося ответное приветствие, он подумал, что ей, наверное, трудно говорить те же имена, что и у Цезаря, только по отношению к нему. Нет, по лицу ничего не заметно.
От любого угощения Сервилия отказалась, попросила только короткий разговор. И в кресло присела на краешек, словно собираясь уходить.
— Гай, уничтожь ее.
Ему не нужно было объяснять, о ком говорит Сервилия. Египетская царица увела у нее Цезаря, кого еще может просить уничтожить обиженная любовница?
— Как? С ней Марк Аноний.
— Я знаю, он твой зять, но ты не слишком любишь зятя, если сочинил за него такое завещание.
Короткий взгляд в ответ, словно блеснул клинок. Сервилия чуть усмехнулась:
— Марк никогда не написал бы так складно и красиво. Он хорошо говорил, но не умел выражать мысли на пергаменте. Мне все равно, кто старался. Вернемся к египтянке.
Октавиан молчал, пораженный умом женщины. Перед ним сидела патрицианка до мозга костей. Пожилая, но по-прежнему уверенная в себе, точно знающая цену каждому слову, каждому жесту. Чувствовалось, что в молодости она была очень красива, теперь красота увяла, но правильные черты лица остались. Не зря Цезарь много лет любил Сервилию, и даже потом, когда в Рим приехала Клеопатра, все равно находил удовольствие в беседах с бывшей любовницей.
— Ищешь повод, чтобы начать воевать? Гражданскую войну с Марком Антонием тебе не простят. И у него найдется много защитников в Риме, его любят.
Хотелось ответить, что и сам знает, но Октавиан только кивнул.
— А ты свали всю вину на нее. Марк Антоний, наивный, добрый, неискушенный в хитростях, попал под чары коварной обольстительницы. Ничего удивительного, ведь даже Цезарь был околдован и не смог устоять. Она применяет какие-то средства… Марка Антония надо спасать, и немедленно.
Чего это она, он не собирается спасать этого дурачка! Сервилия чуть усмехнулась в ответ на недоуменный взгляд Октавиана.
— А для этого не грех объявить войну Клеопатре. Египетская царица не гражданка Рима, война не будет гражданской. А в том, что в нее на свою голову ввяжется Марк Антоний, твоей вины не будет. Ты будешь воевать с Египтом. Многие еще помнят эту зазнайку и поддержат тебя. А обещания египетских богатств добавят прыти и желания завербоваться в легионы.
Октавиан даже тихонько рассмеялся от удовольствия! Этот был тот самый выход, который он так давно искал и никак не мог найти. Изящный, достойный аплодисментов.
— Ты самая удивительная женщина, которую я встречал в жизни.
Почему-то эта фраза вызвала у нее почти презрение:
— Много ты их видел, стоящих! Путаешься с кем попало.
Сказала, как ворчливая мать. Но Октавиана поразил даже не тон, а ее осведомленность. Значит, Сервилия следит за ним. Наверняка следит, пытаясь понять, правильно ли поступил Цезарь, завещая все Октавиану.
— Я завтра уезжаю в свое имение насовсем. Уничтожь ее. Сама мысль о ней мешает мне жить.
— Мне тоже.
— Удачи тебе.
Октавиан легко убедил сенат, что в происходящем вина не столько Марка Антония — добряка и настоящего римлянина, сколько египетской царицы, распутницы, при помощи чар увлекшей в свои сети доверчивого полководца.
Рим с восторгом принял такое объяснение, неприятно сознавать, что такой римлянин, как Марк Антоний, мог отказаться от своего гражданства по доброй воле. А вот если под влиянием распутницы, да еще и при помощи магии… тогда конечно!
Позже поэты, щедро оплачиваемые Меценатом, добавили в описание египетской царицы еще и рассказы о ее красоте и оплате жизнью за ночь на ее ложе. Ничего, доверчивые читатели проглотили наживку, как проглотили и жители Рима.
Рим объявил войну Египту, то есть его царице Клеопатре. Сделано это было по всем правилам — с процессией на Марсово поле, с жертвами в храме Беллоны, где когда-то Клеопатра выступала перед сенаторами… Рим поддержал своего консула Октавиана в его желании спасти Марка Антония из цепких лап египетской распутницы-колдуньи.
Октавия, заливаясь благодарными слезами, пожимала руки брату:
— Спасибо, Гай, ты спасаешь отца моих детей Марка Антония!
Дура! — окончательно убедился Октавиан. Вот уж спасать ее толстомордого дурака он не собирался вовсе, но, если всем нравится думать так, пусть думают. Главное, чтобы записались в легионеры и дали денег на войну, которой он так долго ждал и желал.
Рим объявил ей войну!
Это было так неожиданно и нелепо, что Клеопатра даже рассмеялась. Она давно ждала ее, давно мечтала сцепиться с Октавианом не на жизнь, а на смерть. Что ж, вызов брошен, она ответит. Конечно, не сама, командовать будет Марк Антоний.
Кажется, Марк Антоний тоже обрадовался.
После отказа во встрече с Октавией и похода на Армению Марк сильно изменился. Да, он вернулся победителем, широко праздновал эту победу, они снова жили роскошно, как настоящие восточные правители. Антоний объявил Клеопатру Царицей царей. Это было вполне справедливо, потому что все вновь завоеванные земли он подарил египетской царице, теперь под ее властью было множество царей. Клеопатра действительно получалась Царицей царей.
С некоторыми она жила дружно, некоторых, как Ирода, ненавидела. Но главный предмет ее ненависти, конечно, был там, на Западе. И он объявил войну.
Клеопатра хорошо знала главную сильную сторону у себя и главный недостаток у Октавиана, это были деньги. У нее много, у него мало. А потому готовиться в Александрии стали с размахом. Снова и снова укреплялся флот, строились новые суда, нанимались новые гребцы и воины, закупалось оружие, одежда, провиант, который мог храниться долго.
Ко всем подвластным царям отправлены посольства, чтобы никому в голову не пришло восстать не вовремя. На попытавшихся отказаться платить набатийцев отправили Ирода, который расправился с соседями с потрясающей жестокостью, решив, что может властвовать над ними и впредь.
Но пока Клеопатре было не до Ирода. Она давно не видела Петубаста и решила отправиться в Мемфис. Однако там ее ждало разочарование: Петубаст уехал.
— Куда?
— В Индию.
— Куда?! Зачем?
— В храм Змеи.
— Как давно Петубаст стал увлекаться змеями?
Толком ничего добиться не удалось, жреца пока не было в Египте. Царицу закружили другие дела, она даже не вспомнила о последнем разговоре с Петубастом, только попросила, когда вернется, приехать в Александрию.
Но когда Петубаст вернулся, основные события в войне между Римом и Египтом уже произошли, что-то советовать оказалось поздно.
К войне серьезно готовились с обеих сторон. Формально она была международной: два колосса Средиземного моря — Рим против Египта, по сути личная — Октавиан против Клеопатры и Марка Антония. Со стороны Рима командовал Агриппа, хотя Октавиан, конечно, участвовал, Антоний командовал сам.
Но пока все готовилось, Клеопатру все больше охватывало отчаяние и раздражение.
Недаром все великие полководцы требовали аскетизма, нельзя быть восточным владыкой, потакающим своей лени, и толковым военачальником одновременно. Марку Антонию было лень воевать, тем более на море. Царь царей предпочел бы править.
И снова Клеопатра убеждалась, что из неги и пиршеств ничего хорошего не выходит. Марк Антоний грозил проиграть все так же, как проиграл в Парфии. Бездействие иногда месяцами, нелепые передвижения, зато бесконечные пиры и самодовольство. Она ворчала, он злился, она подталкивала, он огрызался, она плакала, он уходил. Все чаще разгорались ссоры.
Военачальников бесило, что женщина не сидит в Александрии, а выходит в море, многие твердили, что это не к добру.
Марк Антоний, командовавший огромным египетским флотом с множеством тяжелых судов, оснащенных смертоносными таранами, бездействовал, словно выжидая чего-то, зато Агриппа на легких римских кораблях нападал и легко уходил, постоянно раздражая противника и не давая ему покоя.
А потом весь флот Антония попросту заперли в Амбракийском заливе.
И был полный разгром. Ей не хотелось думать, что этот провал только потому, что Марк Антоний неправильно вел бой. Нет, она не желала обвинять возлюбленного. Виновата была и сама. Поняв, что все проваливается, решила прорываться сквозь бой, чтобы увести хоть часть кораблей своего флота. Толку от них без командира не было никакого, только стали мишенью для атаки.
Ей удалось вырваться, Антоний тоже бежал, пересев на меньшее судно. Он понимал, что флагманский корабль будут атаковать первым.
Они спаслись, бежали, а бой шел еще несколько часов, и их воины гибли, а корабли тонули. Несколько дней не могли не только разговаривать — видеть друг друга, думать друг о друге! Помимо позора, было понимание громадной потери, с таким трудом и любовью построенный флот практически перестал существовать.
Но Октавиан словно нарочно дал им целый год. Он не нападал ни с моря, ни по суше. За это время можно было построить новый флот, разбить Октавиана в его же портах, нанять легионы и укрепить город.
Но Марк Антоний словно потерял всю свою силу в том проклятом Амбракийском заливе у мыса Акции. Он ничего не хотел делать, он предпочитал жить, словно это последние дни.
И она пошла у него на поводу, вернее, сделала вид, что пошла. Город наводнен самыми разными лазутчиками, о любом шаге доносят Ироду, Октавию, кому угодно. Клеопатра сделала вид, что тоже окунулась в сумасшедшую жизнь тех, кому сама жизнь недорога. Она начала изучать действие ядов, надеясь подобрать тот, от которого смерть самая легкая.
Экспериментировала на приговоренных к смерти преступниках. И выяснила, что быстрее всего погибают от укуса черной кобры — просто засыпают… Чувствовала ли Клеопатра, что это знание пригодится?
А потом произошло страшное, после чего Клеопатра Марка Антония просто возненавидела! Однажды, будучи сильно пьяным, он признался, что мог спасти Цезаря, но не сделал этого. И о заговоре знал, и у входа в сенат задержался, хотя чувствовал, что Требоний болтает с ним не зря.
— Ты?! Ты?! — Она даже задохнулась.
Марк Антоний кивнул:
— Вот и расплачиваюсь. Мы с тобой виноваты в его гибели. Не приехала бы со своим цезаренышем, его бы не убили…
Она была в ужасе больше, чем после ужаса Амбракийского пролива. Неужели в гибели Цезаря есть и ее вина?! Тогда и она платит. Только почему платит и Цезарион?
Петубаст не один раз говорил, что Цезариону не нужна власть в Риме, которую она навязывает. И ей самой не нужна, там не такая власть, ее нельзя получить по наследству, купить, завоевать оружием, там надо заслужить или завоевать лично своим характером. Втайне Клеопатра верила, что вполне достойна этой власти. Но римляне так не считали, они ненавидели египтянку. Может, потому, что догадывались о ее вине? Если бы она не привезла Цезариона… О, боги, неужели Цезарь был бы жив?!
Но исправить уже ничего нельзя, и она решила спасти хотя бы самого Цезариона.
Клеопатра вызвала к себе Протарха. Когда советник низко склонил перед ней голову, она вдруг заметила, как он горбится, как постарел, мысленно усмехнулась: а ведь он много лет на службе, немудрено постареть.
— Протарх, между устьем Нила и Красным морем когда-то существовала цепочка соленых озер, я помню, мне об этом рассказывал отец. Предки даже перетаскивали суда из одного моря в другое. Как сейчас?
У советника даже оживился взгляд. Царица жива. Она еще на что-то надеется.
— Божественная, сейчас большинство озер пересохло, но, если нужно, можно восстановить.
— Весь путь? Нет. Узнай, насколько тяжело перетащить по песку, как далеко?
Он все понял, хочет перетянуть свои корабли, но не оставить дорогу вражеским.
Через два дня Протарх доложил, что это возможно:
— Трудно, но возможно.
— Только нужно почти тайно.
Если хотя бы часть флота удастся перетащить и уйти в Красное море, это может стать спасением. Даже в случае потери Александрии можно уйти вверх по Нилу, а потом караванными путями к побережью Береники. Порт богатый, она однажды там бывала.
Вдруг Клеопатра поняла, что именно должна делать. Египет ей уже не спасти, многотысячелетняя страна обойдется без нее. Своя жизнь и жизнь Марка Антония тоже неважна, она должна спасти детей. Причем не просто детей, а Цезариона — он сын Цезаря, кровь от крови, и он продолжатель династии Птолемеев. Он последний из Птолемеев, а потому должен жить!
— Аполлодор, Протарх займется флотом, а ты займись Цезарионом. Повезешь царевича в Беренику, а потом как получится.
— Я не смогу, Божественная. Сломанная на охоте нога так и срослась неудачно, больше десяти шагов не пройти. Боюсь стать обузой для царевича.
— И Протарх не сможет, ему тяжело… Хорошо, пусть едет со своим наставником Родоном. Слуг немного, чтобы не привлекать внимания.
— Куда ехать, Божественная?
— В Беренику, от Нила караванными путями. Там подождут корабли, которые протащат по пескам от Нила.
— Может, ты с ним?
— Нет, не стоит привлекать внимание. Пусть все будет тайно. Сберегите Цезариона, он сумеет вернуть славу династии Птолемеев.
— А остальные дети?
— Они малы, и они дети Марка Антония, их он будет защищать.
Аполлодор хотел сказать, что он и себя не будет, но промолчал. Царица права, надо спасать хотя бы Цезариона.
Юношу тайно отправили в порт на Красном море Беренику под присмотром его воспитателя Родона. Это была главная ошибка Клеопатры.
Царю Ироду из Египта приносили вести, которые его очень радовали. Флот ненавистной Клеопатры разбит, они сами с Марком Антонием, еще недавно называвшие себя Царями царей, с трепетом ждут появления войск Октавиана под стенами своего города.
Но одна весть заинтересовала Ирода больше других. Флот египтян погиб не полностью, Клеопатре удалось сохранить часть кораблей. Самые крепкие и легкие из них зачем-то потащили по соленым озерам, где по воде, а где и волоком по песку. Сначала Ирод даже посмеялся: царица совсем сошла с ума, собирается похоронить флот в пустыне? Или намерена устраивать морские баталии на песке? Одну они уже проиграли…
Но что-то не давало ему покоя. Через два дня Ирод вдруг потребовал карту Египта и прилегающих земель. Секретарь удивился: неужели царь надеется что-то отобрать у египтян, пока те воюют с Римом? Разумное решение.
Нет, Ирода интересовало другое… Вот цепочка соленых озер, вытянувшаяся с севера на юг, от одного моря в направлении к другому. От моря к морю?! Вот куда стремится царица! Она намерена протащить корабли и спустить их на воду в Красном море, уйдя от римлянина. Ай да Клеопатра! Такая царица была бы достойна править миром, если бы не зазнавалась и не считала остальных глупее себя.
Остальных может считать, его, Ирода, не стоило. Ирод уже распустил слух, что Клеопатра пробовала на нем свои чары, но он устоял. Однако слух мало повлиял на репутацию царицы, испортить ее уже невозможно.
Теперь Ирод ничего не стал говорить, только группа всадников выехала в направлении пустыни на юг. Куда? Мало ли какие дела связывают царя Иудеи с бедуинами? У одного из всадников при себе был увесистый мешочек, и берег он его, как большую ценность. Может, там и была ценность?
Вернулись они не скоро, но весть, которую принесли, царю Ироду явно понравилась.
Протарх не стал говорить царице, что Цезарион зря будет дожидаться кораблей в Беренике, потому что их уже у самого берега сожгли подкупленные кем-то бедуины!
Не знала она и другое: в попытке спастись самому и заработать воспитатель Родон предаст своего царевича, выдав его римлянам. Правда, сам Родон не знал еще кое-чего…
