БРОШЕННАЯ ЖЕНА
Никто не знал о тайной беседе между Асканио Сфорца и Альфонсо Арагонским, да и ни к чему знать, это слишком опасно. Рядом с Борджиа опасно все, и хотя Альфонсо был зятем Папы, а Асканио его большим сторонником, оба чувствовали растущую угрозу из-за разворота Борджиа в сторону Франции. Папа постоянно твердил, что короля Людовика интересует только Милан и ему не нужен Неаполь. Но все прекрасно знали цену заверениям Родриго Борджиа. Его сын Чезаре шел вместе с французской армией и вовсе не был настроен останавливаться на владениях Милана. После отказа Неаполитанского короля выдать свою дочь Шарлотту за Чезаре тот мог мечтать только об одном: уничтожить короля вместе с самим Неаполем!
Июльская жара не так сильна, как августовская, когда, кажется, даже камни Рима раскаляются и от них идет поток горячего воздуха, как от каминов. Ночи в это время черны и опасны, хотя когда они в Риме безопасны?
Но эти двое встретились днем на охоте, то, что Альфонсо уехал на целый день, никого не удивило, герцог часто и подолгу охотился. И что встретился с кардиналом, тоже неудивительно. Проехали рядом, поговорили…
Конечно, у Альфонсо нашлись слуги, которые донесли Папе об этом разговоре, но шли дни, ничего не менялось, и следить за Альфонсо перестали. Правда, немного погодя Асканио Сфорца уехал в Милан для поддержки своего брата Лодовико Моро, которому откровенно угрожало французское нашествие.
Папа знал другое: Альфонсо каждую ночь бывает в спальне жены, а сама Лукреция светится от счастья. Похоже, этот супруг столь пришелся по вкусу дочери Борджиа, что она не променяет его ни на кого другого. К тому же Лукреция была беременна… И хотя сам Альфонсо уже вовсе не был нужен Родриго Борджиа в качестве зятя, Папа прекрасно понимал, что расставание с мужем станет для Лукреции слишком тяжелым ударом, Альфонсо Арагонский не Джованни Сфорца, и на развод с ним Лукреция не пойдет. Приходилось такого зятя терпеть… Пока терпеть, Папа прекрасно понимал, что как только вернется Чезаре, проблема будет решена. Но сына не было в Риме, дочь носила ребенка своего законного супруга, претензий не могло быть, вернее, они были, но их не высказывали.
Зная строптивый нрав своей дочери, Папа беспокоился, что та может просто удрать вместе с мужем в Неаполь. Лукреции уже не тринадцать лет, она способна постоять за себя, потому предпринимать ничего нельзя. Размышляя об этом, Борджиа невольно вздыхал, он чувствовал, как не хватает рядом сыновей, даже не просто сыновей, а именно Чезаре…
– Дорогая, я не приду сегодня, ты не обидишься?
– Почему? – Нет, Лукреция не обиделась, но в ее голосе сквозило откровенное беспокойство. Альфонсо постоянно посещал ее спальню, был нежен и по-мужски силен, если муж «пропускает» свой визит, значит, что-то случилось.
Альфонсо постарался усмехнуться как можно беззаботней:
– Подвернул ногу, больно наступать… Прости…
– Тебе нужен врач!
– Уже был, велел немного поберечь ее, и все. Потому завтра до полудня буду просто валяться в постели.
– Валяйся в моей! – рассмеялась Лукреция. – Я разрешаю.
– Разве я смогу валяться рядом с тобой? Нет уж, если хочешь поберечь здоровье, надо держаться от тебя подальше.
Обеспокоенная здоровьем любимого мужа женщина не уловила в его голосе натянутости. Альфонсо сумел убедить супругу, что ничего страшного не произошло и это просто предосторожность.
Целуя перед сном супругу в ее золотистые волосы, Альфонсо прошептал:
– Надеюсь, что очень скоро смогу держать тебя в объятьях каждую ночь…
В его голосе слышалась такая любовь, что Лукреция даже всхлипнула. Альфонсо постарался поскорее скрыться за дверью. При этом он заметно хромал.
Почему он хромает на правую ногу, если сказал, что повредил левую? Но Лукреция постаралась выкинуть эту мысль из головы. Наверное, она ослышалась или просто Альфонсо оговорился. Как жаль, что он болен… Но Альфонсо молод и силен, он быстро поправится, и они снова будут проводить жаркие ночи в объятьях друг друга!
Впервые за время, прошедшее после их венчания, Лукреция спала одна.
Служанки переглянулись между собой, с удивлением наблюдая, как их хозяйка устраивается в постели. Прикрыв дверь в спальню, одна кивнула другой:
– Герцога сегодня не будет у госпожи?
– Нет, он сказал, что повредил ногу.
– Странно, я видела, как он шел сюда, он не хромал.
– Неужели отправился к проституткам?
– Жаль будет, если и он заведет себе любовницу, наша Лукреция так любит своего супруга…
Утром оказалось, что Альфонсо Арагонского в Риме нет. Он уехал ночью, тайно, даже не простившись с любимой женой.
На Лукрецию было страшно смотреть, у нее остановившийся взгляд и глаза плачущие, но без слез. Плакать сухими, широко распахнутыми глазами еще страшней.
Ее придворные даже обрадовались, когда слезы, наконец, появились, пусть лучше ревет, чем сидеть вот так, уставившись в никуда.
Адриана тоже уговаривала:
– Поплачь, поплачь, полегчает…
Санча с тоской и сочувствием смотрела на подругу. Она даже забыла о собственном положении, прекрасно понимая, каково сейчас Лукреции.
Сама Лукреция растерянно развела руками:
– Я… я не обидела его ничем… ничем…
Глаза застилали слезы, горло перехватил спазм. Душила обида даже не за то, что Альфонсо уехал, а что не сказал ей ни слова, не доверился. Но ведь она всегда была честна с мужем, казалось, и он любил. Неужели все это ложь?
Как большинство мужчин, Папа не переносил женские слезы, а уж слезы любимой дочери тем более.
– Я уничтожу этого мерзавца! Даже ради этого стоило бы взять Неаполь и не оставить в нем камня на камне! Бросить беременную жену, опозорив на весь мир!..
Тут взгляд Борджиа упал на Санчу.
– Думаю, король Неаполя не пожелает оставлять в Риме ничего из своего имущества? Потому собирайся и немедленно отправляйся вслед за своим братцем!
Санча выпрямилась. При всей внешней непохожести сейчас она очень напоминала Лукрецию, только не несчастную и плачущую, а ту, которая могла дать отпор. Так и было, Санча гордо вскинула красивую голову:
– Я поступлю так, как мне скажет мой муж.
Она едва успела договорить последнее слово, как увидела, что такое гнев понтифика. Александр поднялся во весь свой немалый рост, навис над обеими женщинами, голос его загромыхал:
– Голос твоего мужа здесь ничего не значит! Здесь я хозяин! Пошла вон из Рима!
Папа рявкнул это с такой силой, что заколыхались, едва не погаснув, три свечи в подсвечнике на его столе. Санча фыркнула:
– С удовольствием!
Выходя из кабинета, она услышала, как Александр говорил дочери:
– Я верю, что ты ничего не знала. Ей не верю, а тебе верю. Иди к себе, потом поговорим.
Лукреция плакала, и вести беседу с ней пока было бессмысленно. Санча подождала подругу в коридоре, намереваясь поговорить и как-то утешить, но Лукреция двигалась словно во сне, она даже не посмотрела на Санчу. Лукреция шла, гордо вскинув голову, словно не замечая слез, которые текли по нежным щекам, губа закушена, чтобы не разрыдаться.
– Лукреция… – осторожно окликнула подругу Санча.
Та повернула голову и почти прошептала:
– Я ничем его не обидела… а он нас бросил…
И пошла дальше, неся свою обиду на сбежавшего мужа и стараясь сдержать рыдания до своей комнаты. Санча бросилась следом:
– Лукреция…
– Уйди!
– Но я-то чем виновата?! Я же тоже не знала!
– Предатели! Вы все предатели! Верно Чезаре ненавидит Неаполь!
– Что ты говоришь?! – ужаснулась Санча. Она понимала боль и обиду подруги, но нельзя же так!
Хотелось одновременно догнать несчастную Лукрецию или наоборот бежать из Рима без оглядки, как это сделал Альфонсо. Победило второе. В конце концов, почему она должна молить Лукрецию о прощении, если ни в чем не виновата? Санча не только не подозревала о подготовке брата к бегству, но и не собиралась следовать за ним, если бы Папа не приказал это.
Вернувшись в свои покои, Санча приказала служанкам собираться:
– Мы отправляемся завтра.
Почему не в тот же день? В глубине души оставалась надежда, что и Лукреция, и Джофре придут с ней хотя бы проститься. А еще ей очень хотелось увидеть Чезаре, хотя того и не было в Риме.
Первым пришел Джофре, он был откровенно смущен, но понимал, что должен как-то поговорить с женой.
– Санча… хотя я и не был тебе настоящим мужем, но я люблю тебя… Конечно, не так, как Чезаре, прости, я так не могу… Мне очень жаль, что ты уезжаешь, ты хорошая… и Лукреция плачет… Передай Альфонсо, что его жена очень расстроена его поступком, она все время плачет, потому что думает, что он бросил их с будущим ребенком…
Кажется, переведя речь на Лукрецию, Джофре испытал даже облегчение. Ему явно было трудно говорить о своем отношении к Санче, а та прекрасно понимала, что Джофре сознательно уступил ее брату и чувствовал себя из-за этого крайне неуютно. Самой женщине тоже вовсе не хотелось обсуждать с мужем свои отношения с Чезаре, потому разговор пошел о Лукреции и Альфонсо.
– Джофре, прошу тебя, убеди Лукрецию, что муж ее не бросал. Мы же не знаем, почему он столь поспешно уехал, возможно, у него были серьезные причины.
– Лукреция твердит, что раз он ничего не сказал жене, значит, не любит, не доверяет, боится ее…
Санча подумала, что не доверяет вполне резонно, ведь Лукреция прежде всего Борджиа, а потом герцогиня Бисельи, и неизвестно, как поступила бы она, знай о возможном бегстве мужа. Видно, об этом же подумал и Джофре, он даже мотнул головой:
– Лукреция никогда не предала бы Альфонсо, она его действительно любит.
Санче пришло в голову объяснение:
– Но знай Лукреция о готовящемся бегстве Альфонсо, ей трудно было бы не сказать отцу. Это означало бы предать Борджиа. Может, поэтому Альфонсо и ничего не сказал – чтобы не заставлять Лукрецию кого-то предавать?
Джофре ахнул:
– А ведь ты права! Но это нужно сказать Лукреции! Ты должна ей это сказать!
– Как?! Она не желает со мной разговаривать, считая, что и я ее предала.
– Я скажу.
Глядя вслед мужу, Санча вздохнула: он не сделал попытки уговорить отца отказаться от изгнания жены, не заступился за нее, даже не выразил своего протеста. Но как мог протестовать против всесильного Борджиа тот, кто и сам-то с трудом удерживался в качестве члена этой семьи? Кто такой Джофре? Для Папы никто, Родриго Борджиа никогда не был уверен в своем отцовстве относительно этого сына Ваноцци, а с годами похожесть на Джордже ди Кроче и непохожесть на Борджиа становились все заметней. Сказывалось это, прежде всего, в характере. Насколько бешеными были оба брата – Джованни и Чезаре, настолько мягким и спокойным оказывался Джофре. В нем не было огня Родриго Борджиа, который получили все дети Папы. Раньше сам Борджиа не отрицал свое отцовство относительно Джофре, бесились только Джованни и особенно Чезаре, но с годами неприязнь к Джофре становилась у понтифика все заметней.
Папа не винил в побеге мужа свою дочь Лукрецию, и это было справедливо. Но он винил Джофре в побеге брата его супруги! Скорее всего, потому что нужно было кого-то винить, кроме не углядевших за Альфонсо шпионов.
Санча сочувствовала своему незадачливому мужу и злилась на него. Ну что ж, следовало признать, что ее замужество было весьма неудачным с первого до последнего дня. Интересно, под каким предлогом Папа разведет их с Джофре, ведь объявить брак несостоявшимся нельзя, она не Джованни Сфорца, чтобы ничего не суметь в постели. Если Борджиа вздумается обвинить ее в супружеской неверности, то она на весь мир объявит, что наставляла супругу рога с Чезаре Борджиа, который был в то время кардиналом!
Подумав об этом, Санча поняла, что ей и впрямь нужно уносить ноги как можно скорее, за такие слова можно поплатиться не только браком, но и жизнью. Супружеская неверность невестки, как и обвинения в связи с ней Чезаре для Папы будут значить мало, но у разозлившегося Чезаре очень длинные руки, и, как рассказывали, у Борджиа очень действенный яд.
Лукреция ревела уже который день. Санча уехала, Джоффредо не сделал и попытки последовать за женой. Папа сначала злился, потом задумался. Видно, дочь и впрямь любит своего трусливого мужа. Но Борджиа не мог допустить, чтобы она уехала в Неаполь или даже в Сквиллаче вместе с Санчей. Он не сознавался даже себе, что предпочел бы отъезд Джоффредо вместе с супругой. Каждый день видеть убийцу сына было уже невтерпеж, тем более зная, что обвиняют в этом убийстве другого.
Но Джоффредо даже не попросил разрешения уехать, не то что удрать тайком.
Родриго мучился от всего сразу: от откровенного горя Лукреции, ее бесконечных слез, от неизвестности в отношении судьбы Чезаре, от необходимости ежедневно видеть Джоффредо и знать, что не может ничего против него сделать… Но больше всего его раздражала дочь. Неужели можно так полюбить человека, если тот не Борджиа? Конечно, Альфонсо хорош собой, возможно, он ласков и приятен в общении, возможно, он прекрасный любовник, но чтоб так горевать из-за бегства этого слизняка?.. С Лукрецией нужно было что-то делать.
Папа сгоряча обещал дочери, что сделает все, чтобы вернуть беглеца. Вообще-то, ему вовсе не был нужен Альфонсо, но обещание дочери приходилось выполнять. Королю Неаполя было отправлено послание с укором из-за поступка Альфонсо Арагонского и просьбой содействовать возвращению блудного мужа к законной супруге.
Но что делать, если король предложит попросту поступить наоборот – жене приехать к мужу? По сути, так и должно быть, но отпускать любимую дочь в Неаполь, тем более беременную, чтобы они с ребенком оказались попросту заложниками короля, как уже оказался Чезаре?.. Нет, допустить этого Борджиа не мог!
Но он вынужден признаться, что Лукреция вполне способна сбежать к своему Альфонсо и без разрешения отца. Конечно, ее можно окружить сотней слуг, сторожить день и ночь, приковать цепью, в конце концов, но Лукреция не Джоффредо, она и слуг разгонит, и цепь порвет. И все же надо что-то придумать…
На столе почти горой бумаги, которые не могли дождаться своего часа, Папе не до дел. Но Родриго умел взять себя в руки. Быстро проглядывая одно за другим оставленные секретарем прошения, которые следовало разобрать поскорее, он вдруг наткнулся взглядом на название города: Сполето. Сполето… Город на сто пятьдесят миль северней Рима, то есть дальше от Неаполя и от Альфонсо, но сейчас не это интересовало Борджиа.
В Сполето давно нет губернатора, Папа никак не мог решить, кого из кардиналов или епископов туда отправить. Его взгляд уперся в колонну и долго что-то изучал на ней. Но Борджиа не видел красивой резьбы, не замечал позолоты. Он придумал, как привязать свою дочь к Риму, а заодно и привести ее в чувство.
Слуга появился по первому зову, он прекрасно знал, что все Борджиа не любят ждать.
– Позови ко мне донну Лукрецию. Скажи, что мне срочно нужно ее видеть, пусть придет, как есть, даже если она не причесана.
…Лукреция действительно была не причесана, но служанкам удалось быстро забрать ее роскошные волосы в сетку и разложить на плечах. Все же хорошая придумка эти украшенные сетки, можно убрать волосы быстро и без особого труда.
Она торопилась в кабинет отца, надеясь услышать новость об Альфонсо, зачем иначе так срочно мог вызвать ее понтифик? Впервые за последние дни слезы на глазах Лукреции высохли, сами глаза сверкали, дочь Борджиа была взволнована. Служанки едва поспевали следом за своей почти бегущей госпожой, прямо на ходу что-то поправляя в ее наряде, встречные служители отходили в стороны и с беспокойством глядели на Лукрецию. Что еще случилось в семействе Борджиа?
Лукреция почти вбежала в кабинет отца, Родриго обернулся, окинул взглядом слуг, коротко приказал:
– Оставьте нас.
Те быстро выскользнули из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Подслушивать Борджиа не рекомендовалось, можно найти свою смерть в мутных водах Тибра.
Лукреция смогла сдержаться, пока они не остались одни, потом поспешно подошла к руке понтифика, поцеловала, подняла на отца взволнованные, умоляющие глаза:
– Что случилось, Ваше Святейшество?
– Успокойся, присядь. Дурных вестей о твоем муже нет, правда, и хороших пока тоже…
Поймав тревожно-удивленный взгляд дочери, усмехнулся:
– Есть дела и кроме блудного супруга…
– Чезаре?!
– Нет, это касается только тебя.
У Лукреции в голове пронесся вихрь мыслей, но главным было опасение по поводу развода. Отец вполне мог такое затеять. Развода с Альфонсо она не боялась, если только на это не решится сам беглый муж. Но тогда она просто послушно отправится вслед за ним в Неаполь. Лукреция не страшилась угрозы стать заложницей короля Фредерико; во-первых, она верила в своего отца, способного разрешить любые проблемы, кроме любовных, конечно. Во-вторых, Лукреция вообще верила в то, что все будет хорошо, верила всегда, во время любых неприятностей и трудностей.
– Я слушаю.
На мгновение Папа отвернулся, потом спокойно сел за стол и подвинул к себе какие-то бумаги.
– В Сполето и Фолиньо нет губернатора…
Дочь подняла на отца удивленные глаза. Конечно, он не раз призывал ее в свой кабинет, чтобы присутствовала при серьезных разговорах, что весьма не нравилось кардиналам и посетителям. Но еще меньше им нравилось, когда Папа оставлял за себя юную дочь, уезжая куда-то ненадолго и поручая ей разбираться с просителями и небольшими делами.
Неужели отец позвал ее в такое время, чтобы посоветоваться, кого назначить губернатором Сполето? Лукреция мысленно усмехнулась: хочет отвлечь от мрачных мыслей. Но к чему такая срочность?
– Ты размышляешь над тем, кого назначить на этот пост? – Наедине дети называли отца на «ты», чего никогда не делали прилюдно. Родриго ввел это совершенно сознательно, это необычайно сближало, сплачивало Борджиа. Джоффредо такого не позволялось, он был в числе «чужих», Санча тоже. Только они трое – Джованни, Чезаре и Лукреция имели такое право, любимым детям оно было даровано и добавляло гордости за свою принадлежность к Борджиа.
– Размышляю? Нет, я решил. Губернатором Сполето и Фолиньо станешь ты, Лукреция.
– Я?! – На мгновение она даже потеряла дар речи. Что это, шутка? Непохоже, отец вполне серьезен и деловит. – Но губернатором может быть только кардинал или епископ! И уж, конечно, не женщина!
– Это Папская область, и мне решать, кто кем там будет. К тому же все когда-то бывает впервые. Я не хочу отдавать должность чужому, тем более, предстоят трудные времена; если французская армия все же вторгнется в Италию, даже с благими намерениями, чтобы защитить нас, нужно подготовить город. Там могут начать сопротивляться и вызовут разграбление. Я полагаю, ты сумеешь навести порядок и сделать все толково. К тому же Людовик не посмеет войти в город, где губернатором его родственница, да еще и столь прекрасная…
Папа встал, обошел стол и сел в кресло рядом с потрясенной дочерью, мягко положил руку на ее запястье:
– Я понимаю, Лукреция, тебе сейчас несколько не до того, к тому же скоро рожать, но прошу принять такое назначение. Отправишься в Сполето, наведешь там порядок и вернешься в Рим. Надеюсь, к этому времени твой супруг одумается и присоединится к тебе. – Родриго усмехнулся: – Если уж он так боится жить в Риме, пусть приезжает туда. Там ты хозяйка, ни меня, ни такого страшного для него Чезаре не будет рядом.
Он снова встал и вернулся за стол. Теперь голос понтифика звучал деловито и уверенно, он больше уговаривал:
– Донна Лукреция, я подписал бумаги о вашем назначении на пост губернатора Сполето и Фолиньи и надеюсь, вы поспешите отбыть туда, чтобы выполнить все мои поручения и свои обязанности. Лукреция, ты будешь первой женщиной-губернатором, ты хоть это понимаешь? Выполняй свои обязанности как должно, и пусть твоему супругу станет стыдно за свое поведение.
Лукреция снова разрыдалась.
– Ну, теперь-то почему?
– Благодарю тебя, отец. Я постараюсь справиться.
– А я вернуть твоего блудного мужа. Поверь, если он увидит, что ты не мчишься сломя голову по первому его зову, он приедет сам. А еще: он никому не нужен в Неаполе.
– Ты… не собираешься меня с ним разводить?
– Разводить?! – Кабинет огласил смех Папы. – И не думал! Если уж он тебе столь дорог, держи его при себе. Ты достойна куда более мужественного мужчины, но если ты его любишь, живи с таким. И береги будущего ребенка.
Поцеловав руку понтифика и выразив приличествующую случаю благодарность уже как губернатор, Лукреция отправилась к себе. Но она не успела выйти из кабинета, когда отец добавил еще одну просьбу:
– Забери с собой Джоффредо, он надоел мне со своим нытьем.
– А… Санча?
– Только вместе с Альфонсо!
В ответ на чуть лукавую улыбку отца Лукреция тоже улыбнулась. Она верила, что Папа сумеет убедить Альфонсо вернуться, тем более, сделать это можно не в Риме, а в Сполето, которым ей предстояло править.
Мысли Лукреции перекинулись на предстоящее губернаторство. Папе требовалась немалая смелость, чтобы назначить на этот пост не просто родственника, а дочь! Лукреция представила себе возмущение кардиналов и поняла, что должна справиться с возложенными на нее обязанностями как можно лучше, чтобы не опозорить имя Борджиа. К тому же отец прав – такая должность добавит ей веса в глазах Альфонсо.
Ах, Альфонсо, ты поймешь, как был не прав, тайно удирая из Рима! А еще убедишься, что твоя супруга не пустышка, только и способная думать о нарядах и любви, а весьма серьезный высокопоставленный государственный чиновник!
Хорошо, что Папа не мог услышать мысли своей дочери. Он так старался убрать ее подальше от блудного супруга и занять чем-то, что вытеснило бы страдания о нем, а эта глупышка даже хорошим губернатором была готова стать, только чтобы доказать свою толковость мужу! Конечно, Борджиа догадывался об этих мыслях, но он слишком хорошо знал свою дочь и понимал, что стоит только окунуться в дела, и ей действительно будет не до беглого муженька. Он так же хорошо знал способности Лукреции, ни на минуту не усомнившись в том, что она справится с порученным заданием.
Теперь предстояло срочно подготовить все для такого путешествия.
Джоффредо, услышав о назначении Лукреции, широко раскрыл глаза:
– Лукреция… ты теперь большой чиновник!
Та довольно рассмеялась:
– Да, в ма-аленьком Сполето…
– Не такой уж он и маленький, раньше был очень важным, даже отдельным княжеством, пока не стал Папской областью. Но все равно, никогда раньше не бывало женщин-губернаторов.
– Зато бывали царицы и правительницы.
– Цариц не назначают, ими становятся по рождению или при замужестве. А ты чиновник. Как я рад за тебя, сестричка!
Лукреция вдруг подумала, почему Папа не назначил в Сполето Джоффредо, ведь он тоже сын. Но спросила другое, помня о просьбе отца:
– Ты поедешь со мной?
– Я? – Кажется, брат даже растерялся. – Меня не отпустят из Рима.
– Я попрошу отца, скажу, что мне одной будет трудно и страшно. А когда вернутся наши с тобой супруги, мы тоже вернемся в Рим. Или останемся с ними в Сполето!
– Ты думаешь, они вернутся?
Лукреция вздохнула:
– Надеюсь…
Они действительно уехали вместе, но не вдвоем, а в сопровождении огромного числа навязанных Папой людей. Конечно, это могло изображать почетный эскорт, все же ехала новый губернатор города, но брат и сестра прекрасно понимали, что это надсмотрщики. Джоффредо грустно вздохнул, кивая на чуть не полсотню экипажей сопровождающих лиц:
– Неужели Папа так боится, что мы сбежим в Неаполь?
Рука сестры легла на его руку:
– Мы никуда не будем бежать, наши супруги приедут к нам в Сполето, и мы будем там счастливы. Отец обещал мне это.
Ответом был лишь еще один грустный вздох.
Почему-то это разозлило Лукрецию, теперь она понимала, почему Папа не назначил Джоффредо губернатором города, куда ему справиться! А я справлюсь, даже если придется рожать на ходу! – твердо решила женщина.
…Рожать на ходу не пришлось, ребенок появился на свет, как положено, осенью, до этого произошло еще много разных событий, а вот добирались до Сполето медленно и тяжело. Было жарко, Папа очень боялся, чтобы не растрясло Лукрецию, а потому, только выехав из Рима верхом (в специальном удобном седле со скамеечкой для ног!), она пересела в носилки.
Носилки двигались медленно, соответственно медленно ползли и все остальные. Наконец, на шестой день пути вдали на вершине горы показался замок. Кто-то произнес:
– Сполето…
Лукреция высунула любопытный нос из носилок, хотелось посмотреть на место, где она намеревалась быть счастлива с Альфонсо, как только он туда приедет. Но сначала нужно привести в порядок все дела, наверняка отремонтировать покои, в которых давно никто не жил, освоиться, может быть, приказать разбить новый сад (никто толком не смог сказать, есть ли достойный сад в замке Сполето), да еще много чего. Лукреция оглядывала окрестности Сполето хозяйским взглядом, прикидывая, что понравится, а что нет дорогому Альфонсо, что нужно бы подремонтировать, что перестроить, что просто снести…
Это продолжалось и в самом городе. Сполето удивлял, казалось, дома города торопливо карабкались по довольно крутому склону, чтобы укрыться за стенами крепости. Она не была уж очень мощной или тяжелой, но снизу казалась совершенно неприступной. Башни и здания крепости построены без особых изысков, просто четырехугольные с небольшими окнами, без изящных фризов, капителей, все просто и скромно.
Но почему-то именно эта простота сейчас пришлась особенно по душе Лукреции, она будто начинала новую жизнь и не хотела в ней никаких излишеств прежней. Правда, внутри обнаружился великолепно украшенный с большой лоджией Зал чести, где проводились приемы, но Лукреции больше понравился вид с самой высокой точки крепости. Внизу, скрываясь в зелени деревьев, торопливо сбегали дома, также скрытая зеленью, едва угадывалась река Мареджо, и было так спокойно и радостно, что даже защемило сердце.
Ах, если бы ей разрешили описать эту красоту Альфонсо! Она сумела бы рассказать мужу, как прекрасны окрестности Сполето, как хорошо будет им вдвоем… нет, уже втроем, если он приедет. Если приедет… почему-то впервые за все время Лукреция вдруг осознала, что Альфонсо может и не приехать! Нет, нет, эти глупые мысли нужно немедленно выбросить из головы! Он приедет, он обязательно приедет, ведь Альфонсо столько раз твердил, что любит ее и их будущего ребенка.
А вдруг родится девочка? Не все отцы любят девочек так, как любит ее саму отец. Почему-то они с Альфонсо ни разу не говорили о дочери. Лукреция испугалась…
Но долго страдать не пришлось, ее уже ждали в Зале чести, где подготовлен прием в честь нового губернатора. В следующие дни дела поглотили ее настолько, что даже не сумела выбраться на крепостную стену, чтобы полюбоваться окрестностями. Лукреция прекрасно понимала, что если будет просто украшением города, а не правительницей, все решат, что отец отправил ее сюда, чтобы как-то подсластить горькую правду о брошенной жене. Только бурная и толковая деятельность нового губернатора могла заставить остальных понять, что это не бегство от действительности, что Папа прислал дочь не развлечься. В первый же вечер один из знатных людей Сполето оказался нетактичен, поинтересовавшись, когда же прибудет супруг губернатора. Вокруг все замерли, мысленно прикидывая, доживет ли глупец до утра, но Лукреция мило улыбнулась и просто объяснила, что у ее супруга накопилось много дел в Неаполе, как только решит необходимые вопросы, так и приедет.
– Я уверена, вам придется по душе герцог Бисельи.
Родные любопытного глупца перевели дух, гадая, как это надолго. Но Лукреция словно забыла о нетактичном вопросе, она была оживлена, деловита и, казалось, не знала усталости.
Никто не знал, что она намеренно выматывала себя настолько, чтобы к вечеру не оставалось сил на раздумья.
Но они все равно приходили. Гасли свечи, погружался в ночную тьму Сполето и замок над городом, укладывались спать придворные и слуги, были слышны только окрики стражи и ночные шорохи, а Лукреция лежала без сна, пытаясь понять, почему нет известий от Альфонсо, что мешает мужу приехать к ней в Сполето, если уж он боится в Рим?
В маленьком Сполето нашлось много интересного…
Лукреция остановилась, задрав голову, чтобы разглядеть фреску на куполе апсиды собора. Прямо перед ней было изображено Успение Богородицы, но женщине куда больше нравилась фреска под куполом, вернее, ее центральная часть, где стояла коленопреклоненная Мадонна. Какое же нежное у нее лицо! Тонкое, чуть обиженное, грустное… небольшой подбородок, как у самой Лукреции, и, наверное, светлые волосы…
От необходимости смотреть вверх у Лукреции даже закружилась голова, она упала бы, не подхвати под руку какая-то женщина.
– Разве можно в вашем положении, донна Лукреция, долго стоять, задрав голову вверх!
– Благодарю. Мне уже лучше.
Она жестом отодвинула служанку, пытавшуюся помочь. Почему-то хотелось поговорить именно с этой женщиной. Похоже, ту не смущало соседство со столь высокопоставленной донной и уходить она не собиралась.
– Вы кто?
– Я местная повитуха и буду с вами рядом, чтобы не случилось вот такого, как сейчас. Зовут меня Мария.
Желание разговаривать пропало. Очередная надсмотрщица…
– Ее тоже звали Лукрецией… – вдруг объявила Мария, кивнув вверх.
– Кого?
– Ту, с которой фра Филиппо Липпи писал всех своих мадонн. И она чем-то похожа на вас, донна Лукреция.
Если это и надсмотрщица, то очень занятная…
– Расскажи мне о ней.
– Я мало что знаю. Только то, что болтали про нашего фра Филиппо. Вон он, – рука Марии указала на одну из фигур фрески.
На изображении у довольно пожилого мужчины в белом плаще поверх черной сутаны и в черной шапочке был слегка недоверчивый взгляд.
– Да-да, фра Филиппо встретил Лукрецию, когда был примерно в таком возрасте – 50 лет. А вообще, он был завзятым сердцеедом и притом монахом. А она монахиней…
Лукрецию поразила трехдневная щетина на щеках, близко посаженные круглые глазки и торчащие небольшие уши. Она перевела взгляд на Богоматерь под самым куполом, потом снова на фигуру художника, чуть усмехнулась…
– Монахиня позировала художнику-монаху?
– Да, это большая любовь. Фра Филиппо уже был известным во Флоренции, когда его пригласили расписать стены в монастыре Святой Маргариты в Прато. Художника очень любил Козимо Медичи и покровительствовал ему. Вот там-то фра Филиппо и встретил свою Лукрецию Бути, которая была послушницей. С нее писал фигуры на стенах, а потом помог бежать из монастыря. Если бы не заступничество Козимо Медичи, наказали бы обоих, но все обошлось. Папа освободил их от обетов и позволил венчаться. Говорят, все Мадонны, написанные фра Филиппо после встречи с Лукрецией, как одна похожи на возлюбленную, а младенцы на его собственных детей.
Лукреция слушала затаив дыхание. Потом долго смотрела то на изображение словно чем-то слегка раздосадованного толстячка, то на тонкий, нежный лик Богоматери под куполом апсиды. Чем же должен был взять эту нежную девочку взрослый, чуть потрепанный жизнью мужчина, что она бежала с ним, презрев не только родительское проклятье, но и обет, данный Господу?
Мария в ответ пожала плечами:
– Полюбила. Видно, было за что. Его могила здесь, в соборе. Сполетцы не позволили увезти прах художника обратно во Флоренцию.
– Он жил во Флоренции? Но почему тогда умер здесь?
– Ох, темная это история… Они расписывали апсиду вместе с другом фра Диаманте, семью художник оставил во Флоренции. Как-то вечером засиделись в кабачке, изрядно выпили, а наутро фра Филиппо не проснулся.
– Отравили?
– Возможно… Он и в шестьдесят четыре года, говорят, мог соблазнить любую красотку, – Мария кивнула на лопоухое изображение. – Шли разговоры, что отомстил отец очередной обманутой девчонки. Но в Сполето его все равно любили, не отдали во Флоренцию.
По пути в покои своей новой хозяйки Мария еще рассказывала о запретной любви фра Филиппо и Лукреции, которая не испугалась ничего и бежала из монастыря с любимым человеком. Не испугалась даже проклятья собственного отца.
– Как ты думаешь, она была счастлива? На фреске у нее грустное лицо…
– Не думаю, что всю оставшуюся жизнь, муженек-то не угомонился, так и жил в бедности, хотя имел большие доходы…
– Почему?
– Видно, у художников деньги не держатся в руках, к тому же он продолжал тратить на красоток… – Мария сокрушенно вздохнула. – Все мужчины таковы…
– Не все.
Лукреция и сама не знала, почему вдруг возразила. Просто ей очень хотелось, чтобы Альфонсо был другим, верным и готовым на жертвы.
Ночью Лукреции снился нежный грустный образ с купола апсиды, написанный любвеобильным Филиппо Липпи со своей супруги Лукреции. Проснувшись в слезах, она долго лежала в темноте и тихо плакала. О чем? И сама не знала. О том, что Альфонсо далеко, что скоро родится ребенок, но его отец не возьмет малыша на руки первым, что она брошенная жена, что все складывается вовсе не так, как хотелось.
Не думалось только о том, что Альфонсо виноват. Нет, даже сейчас Лукреция не винила мужа в побеге. Альфонсо слал сумасшедшие письма, в каждой строчке, каждом слове которых сквозила любовь к ней и будущему ребенку, звал к себе, но ни словом не обмолвился о том, что вернется. А она не могла уехать, теперь кроме ребенка, который вот-вот родится, и имени Борджиа у нее был Сполето – город, за который она ответственна. Разве можно предать жителей Сполето, которые не предали своего такого странного художника?
Лукреция уже вспомнила, что знала о Липпо. Этот художник славился тем, что рисовал Мадонн совершенно обычными женщинами. И хотя она не видела до сих пор ни одной работы Липпи, слышала, что у него учился Сандро Боттичелли и что Липпи первым стал расписывать купола по кругу. Несомненно, любовь подсказала фра Филиппо писать Мадонн с лицом возлюбленной…
Утром, увидев Марию, Лукреция вдруг заявила:
– Она была счастлива!
Повитуха не удивилась, кивнула:
– Конечно, тот, кто любит, обязательно счастлив.
Наклонившись к уху новой подруги, Лукреция вдруг заговорщически заявила:
– Вот рожу сына, наведу порядок в Сполето и тоже удеру к своему возлюбленному!
Мария явно почувствовала на своей шее петлю… Папа не простил бы им всем побега любимой дочери с внуком или внучкой. Но отговаривать сейчас Лукрецию было бесполезно, во-первых, она явно дочь своего отца, а потому ей плевать на любые уговоры, во-вторых, очень не хотелось разрушать веру женщины в торжество любви, тем более, перед самыми родами. Мария тихонько вздохнула: и что за глупец у нее муж?
– Мадонна Лукреция! Мадонна Лукреция!
Лукреция с трудом стряхнула с себя сон:
– Что случилось? Что слу… – договорить не успела. – Альфонсо!
Альфонсо зарылся в светлые волосы своей супруги:
– Лукреция, любимая, как я по тебе скучал! Простишь ли ты меня когда-нибудь?
– Я не сержусь, главное – ты вернулся! Я так не хотела, чтобы наш ребенок родился без отца!
Папа сумел договориться с королем Неаполя Фредерико, дядей Альфонсо, о его возвращении к супруге. Фредерико посмеялся над новым назначением Лукреции, ему было ясно, чего ради Борджиа затеял этот маскарад, но если честно, самого короля мало волновала судьба незаконнорожденного племянника: Альфонсо помогали только потому, что он был разменной монетой между Папой и королем. Как и Лукреция…
Эти двое не принадлежали себе, их судьбы были завязаны на происходившие по воле короля Франции Людовика события, в которых принимал активное участие Чезаре и был весьма заинтересован Папа.
Супружеская пара, счастливая воссоединением и подготовкой к рождению ребенка, много времени проводила вместе. Правда, начались осложнения, которые удалось счастливо разрешить.
В первый день Лукреция не хотела никого видеть, кроме своего драгоценного Альфонсо. Она не могла наглядеться на мужа, конечно, показала ему изображения Филиппо Липпи и его фрески, рассказала историю необычной любви, до самого заката с крепостной стены показывала окрестности, хваля и хваля Сполето и округу… По ее словам выходило, что лучше этого места на Земле нет. Жители и охрана радостно приветствовали красивую молодую пару, явно любящую друг дружку. Это так приятно видеть…
– Ты так хвалишь город, словно в нем родилась.
– Я очень хочу, чтобы Сполето понравился и тебе тоже. Мы могли бы остаться здесь жить…
– Остаться? Что ты, Лукреция! Никто тебе этого не позволит, я не заезжал в Рим, но знаю, что Папа ждет не дождется, когда ты вернешься.
– Он сам отправил меня губернатором в Сполето.
И тут Альфонсо допустил ошибку, усмехнувшись:
– Чтобы чем-то занять и убрать подальше от меня!
Лукреция вскинула головку, глаза возмущенно заблестели, в голосе послышались металлические нотки:
– Я правлю Сполето, а не просто пребываю здесь! Это только сегодня я позволила себе не заниматься делами из-за твоего приезда, но их за день накопилось немало и завтра придется просидеть в кабинете куда дольше обычного!
– Не сердись, любимая, я не хотел усомниться в твоих талантах. Просто Папа мог бы сделать губернатором Джоффредо, ведь он сын, а не дочь, к тому же беременная. Джоффредо приехал с тобой в Сполето, но, насколько я понял, бездельничает?
– Вот именно! Джоффредо не способен быть правителем, Его Святейшество знал, кому доверить город.
В голосе Лукреции слышалась такая уверенность в своих силах, что Альфонсо невольно улыбнулся, он привлек жену к себе, поцеловал в золотистые волосы:
– Ах, ты, мой губернатор… Как же я люблю тебя.
Лукреция вдруг вспомнила свои сомнения:
– Альфонсо, скажи… а если родится девочка, ты будешь ее любить?
– Конечно, буду! Как можно не любить свою дочь, да еще и рожденную такой прекрасной матерью.
– Не меньше, чем сына?
Он снова поцеловал жену:
– Я буду любить того, кого ты родишь. Только не перетруждай себя, умоляю, ты должна доносить ребенка, чтобы не было выкидыша.
– Я чувствую себя прекрасно, особенно после того, как ты вернулся к нам.
Проснувшись утром, Альфонсо не обнаружил рядом супруги. Широкая кровать позволяла им спать, не задевая друг дружку, но как жена сумела так тихо улизнуть? На мгновение стало страшно: вдруг ее похитили?! Хорош муж, если не слышал, как из-под носа воруют жену!
Он окликнул слугу, лукавая физиономия Пьетро не выражала ни малейшего беспокойства, значит, все в порядке, тревоги в замке нет. Да и как можно было похитить Лукрецию из этого замка на вершине?
Одеваясь, Альфонсо осторожно поинтересовался, не видел ли Пьетро хозяйку.
– Донну Лукрецию? Она с рассветом на ногах и занята делами. Просила вас завтракать одному, а обед подадут на всех…
Альфонсо оделся, действительно позавтракал в одиночестве, поглазел на окрестности со стены, без дела пошатался по замку и решил поинтересоваться, чем же занимается его супруга.
– Донна Лукреция в кабинете…
Дверь в кабинет он открыл тихонько, но Лукреция заметила, подняла голову от бумаг, которые обсуждала с какими-то людьми, кивнула:
– Герцог Бисельи, мы решаем вопрос о строительстве нового моста через реку Мареджо…
Альфонсо счел это за приглашение присоединиться к обсуждению и вошел. Присутствующие поклонились мужу губернатора, чуть расступились, но он сделал знак, что послушает чуть в стороне. Альфонсо не хотел смущать Лукрецию своим присутствием, а потому старался сделать его как можно менее заметным.
Непонятно, заметила ли сама Лукреция его маневры, но она тут же вернулась к обсуждению дел. Прислушавшись, Альфонсо понял, что это не попытки чиновников Сполето красочно расписать некое мероприятие, на которое дочь Папы могла бы выпросить у него деньги. Нет, Лукреция обсуждала подряды на строительство, доказывала, что их стоимость завышена, подсказывала, как лучше договориться… потом речь шла о ремонте дороги в замок.
– Она нужна прежде всего не мне, а самим жителям. Французы недалеко, мало ли что…
Потом обсуждали нужды школы, здесь Лукреция все решила быстро и просто:
– Отремонтировать за мой счет, я выделю необходимые средства. А двоих мальчиков, что показали особенные способности к рисованию, отправить учиться, куда – подумаем. На это я тоже выделю деньги. – Она вдруг чуть лукаво улыбнулась. – У Сполето должны быть свои художники не хуже Филиппо Липпи. А Лукреции для них найдутся, местные девушки весьма красивы.
Альфонсо уже устал, а его супруга все решала и решала многие вопросы. Она определяла, повышать ли плату охране на местном рынке:
– Пока не стоит, пусть сначала наведут порядок, а то два дня назад избили мальчишку за кражу куска хлеба.
– Но ведь он вор…
– Нужно было поймать мальчишку и привести ко мне. Ребенок не станет воровать хлеб, если ему есть что кушать дома. А настоящих воров словно не замечают. Если так пойдет, велю поставить виселицу и сама прослежу, чтобы повесили разбойников, как это сделал когда-то Его Святейшество. Или тех, кто допустил, чтобы они хозяйничали на дорогах вокруг Сполето.
О том, сколь жесткой рукой Папа Родриго Борджиа когда-то навел порядок в Риме, знали многие, и многим же верилось, что рука у дочери не дрогнет тоже…
Альфонсо смотрел на решительную, деловитую Лукрецию, на то, как прислушиваются к ее словам окружающие, как готовы выполнить любое распоряжение, и понимал, что это не игра и не первое вот такое их обсуждение. Лукреция действительно правила, а не пребывала в Сполето, хотя никто не предъявил бы претензий, если бы молодая беременная женщина вовсе не вмешивалась в дела города и округи, а лишь развлекалась.
Сидеть, просто слушая, было скучно, и Альфонсо тихонько выскользнул из кабинета. Кажется, этого никто не заметил.
Немного позже за обедом Лукреция, словно извиняясь, объяснила:
– Я вчера пропустила такую встречу. Сегодня пришлось наверстывать упущенное. Ты не скучал?
– Лукреция, я мог бы помочь тебе. Ты говорила о разбойниках и необходимости навести порядок на дорогах вокруг Сполето.
– Нет, только не это!
– Почему?
– Это опасно.
– Для кого?
– Для… для всех!
Альфонсо рассмеялся. Он понял, что недоговорила Лукреция, она просто боялась за мужа.
– Лукреция, я взрослый человек и способен не только постоять за себя, но и справиться с разбойниками…
– Нет, Альфонсо, пожалуйста, нет! Я так долго ждала тебя, что сейчас боюсь, чтобы с тобой ничего не случилось.
Они довольно долго спорили, спор закончился ничем, но каждый задумался о своем.
За последние месяцы, пока Альфонсо не было рядом, а она сама вынуждена заниматься кучей серьезных дел, с которыми не всякий мужчина справился бы, Лукреция неизмеримо повзрослела. Взрослости ей добавляло и ожидание ребенка, вернее, ответственность за него. Потеря предыдущего малыша заставила молодую женщину быть более осторожной и серьезной.
Альфонсо же остался влюбленным юношей, и теперь, несмотря на то, что Лукреция выглядела совсем девочкой, она оказалась взрослой женщиной, испытывавшей к мужу скорее покровительственные, чем уважительные чувства. У Лукреции появилось желание не только обнимать и ласкать Альфонсо, но и в большой степени опекать его.
Хорошо, что этого пока не понимали оба. Интуитивно Альфонсо старался из-под этой опеки ускользнуть, но самому по-настоящему опекать жену ему не приходило в голову. Для герцога Бисельи его жена была просто возлюбленной, которая вот-вот родит ребенка. И сам того не замечая, Альфонсо действительно все больше становился опекаемым, а решения, даже касавшиеся обоих, все чаще принимала жена.
Понимая, что любимому скучно, Лукреция старалась проводить с ним как можно больше времени, теперь супруги много ездили верхом, много гуляли, чувствовала себя молодая женщина прекрасно и была уверена, что на сей раз родит здорового, крепкого младенца, неважно, мальчика или девочку, ведь ее обожаемый Альфонсо сказал, что будет любить дочку не меньше, чем сына.
И Родриго Борджиа, став дедом, тоже будет обожать внучку не меньше дочери. Лукреция думала о будущей дочери даже с некоторым налетом ревности, она прекрасно помнила, как баловал ее саму отец, и понимала, что внучку он будет лелеять еще больше. Гладя свой большой уже живот, она тихо уговаривала толкавшегося в нем ребенка:
– Ты будешь любимым для всех. Тебя ждет великое будущее…
А от Папы приходили одно за другим почти требования вернуться в Рим, в его словах был резон, Родриго Борджиа настаивал, чтобы дитя родилось в Риме:
– Я хочу видеть, как крестят моего первого внука! Я имею на это право!
В конце концов, он даже пригрозил, что вызовет Лукрецию с отчетом как губернатора. Дочь долго смеялась над такой угрозой:
– Папа бросит меня в темницу, и там я рожу.
И все же не только требование отца подтолкнуло Лукрецию вернуться в Рим, в октябре она уже не могла долго ездить верхом – опасно, не могла составлять компанию мужу, а самому Альфонсо было в Сполето просто скучно. Поэтому, когда пришло сообщение, что в Рим вернулась Санча, Лукреция тоже заторопилась в родной город. Пусть она родилась в Субиако, родным все равно считала Рим.
В середине октября они с Альфонсо вернулись в Рим, радости Папы не было предела.
– Лукреция… девочка моя… как ты выросла и похорошела!
– Выросла? Ваше Святейшество, я давно не расту, растет только мой живот.
Родриго осторожно приложил ладонь к большому животу дочери:
– Скоро?
Та кивнула:
– Через неделю…
Родила через две.
– Мальчик! Донна Лукреция, у вас сын! А какой хорошенький!..
Счастливая мать приняла маленький сверток, заглянула в личико:
– Как он похож на Альфонсо.
Родриго Борджиа, в свою очередь, глянул на внука:
– Вот еще! Вовсе не на Альфонсо, он вылитый Борджиа.
Дошла очередь и до самого отца, Альфонсо смотрел на сморщенное личико малыша, пытаясь понять, что к нему чувствует. И тут мальчик открыл глазки, голубые, как у всех новорожденных, сладко чмокнул губками и заснул снова.
– Лукреция, у него голубые глаза, как у тебя.
– Я же говорю: Борджиа! – с удовлетворением подтвердил понтифик.
– Как его назовут?
Альфонсо не успел открыть рот, чтобы ответить на этот вопрос, его опередила Лукреция:
– Родриго в честь дедушки.
Вообще-то, в Италии первенца называли в честь отца, и хотя Альфонсо был не против назвать в честь Папы, его задело скорее то, что Лукреция даже не посоветовалась. Она так привыкла решать все сама, что не подумала о необходимости обсудить такую важную вещь с мужем. Санча только головой покачала. А вот Родриго Борджиа даже прослезился от радости.
Рождение внука примирило Родриго Борджиа с необходимостью терпеть рядом Альфонсо. В конце концов, если дочь счастлива со своим мужем, то ни к чему искать другого. А Лукреция действительно была счастлива. Ее поздравляли, говорили о том, насколько она похорошела, хотя куда уж больше, твердили, что такого красивого малыша Италия еще не видела!
Крещение сына Лукреции и Альфонсо вылилось в настоящий праздник и было обставлено не просто роскошно, а сверхроскошно. Конечно, все понимали, что крестят не столько первенца герцога и герцогини Бисельи, сколько внука Папы и сына любимой дочери Борджиа. Церемония затмила собой все, что до сих пор видели римляне, понтифик сумел выжать из семейного праздника и политические дивиденды, ведь крещение общего с Арагонской династией малыша символизировало как бы примирение Ватикана и Неаполя. Мало кто из понимавших реальную ситуацию в такое примирение из-за крошечного Родриго поверил, но все сделали вид, что верят. Король Неаполя тоже прислал поздравления и подарки внучатому племяннику. Иллюзия примирения состоялась.