РАЗВОД. ВТОРОЕ ЗАМУЖЕСТВО
– Возвращение блудной дочери?
Папа не только не вышел из-за стола, как делал обычно, когда приходила Лукреция, он даже головы от бумаг не поднял, продолжал писать, лишь спросил насмешливо.
Это было сильнейшим ударом для Лукреции, она почувствовала, что привычный мир вокруг нее рушится. Единственное, что у нее оставалось, – любовь отца и брата, если ее лишат этого, останется гибель. Молодая женщина медленно опустилась на колени прямо посреди кабинета:
– Простите меня, если сможете, Ваше Священство…
Это было слишком. Отец решил ради наказания ослушавшейся и набедокурившей дочери говорить с ней строго, чтобы почувствовала глубину своего проступка и их с Чезаре обиду. Но ее дрожащий голос и низко опущенная голова показали, что она сама наказала себя куда больше, чем могли придумать они с Чезаре.
Одновременно раздались два вскрика:
– Лукреция!
Из-за стола так быстро, как только смог, выскочил сам понтифик, а из-за шпалеры Чезаре, оба бросились поднимать женщину. Посадив дрожавшую от волнения и горя Лукрецию в кресло, Александр устроился во втором рядом, а Чезаре опустился перед ней на колени.
Они гладили светлые волосы, плечи, а Лукреция рыдала, закрыв лицо руками.
– Ну, будет, будет… успокойся. Глупенькая наша девочка… Мы всегда рядом с тобой, что бы ни случилось.
И эти простые ободряющие слова вызвали новые рыдания у Лукреции. Почувствовав свою защищенность, она теперь выливала слезами все неприятности и страхи последних месяцев. И в тысячный раз убеждалась, что дороже вот этих двоих мужчин у нее никого нет. Отец и брат – ее единственная надежда и ее спасение.
– Успокойся, сегодня отдохни, а завтра поговорим о том, как тебе жить дальше.
Но Лукреция вдруг замотала головой и горестно прошептала:
– Сначала я должна открыть тайну. Возможно, потом вы не захотите меня видеть вовсе.
Чезаре смотрел на сестру почти с ужасом, а Папа с сочувствием и любовью.
– Я… у меня… – Не в силах продолжить, она снова залилась слезами, закрыв лицо руками.
Александр положил руку ей на голову:
– Не стоит плакать так много, от этого будет хуже ребенку…
– Какому ребенку? – изумился Чезаре.
– Ты ведь это хотела сказать, Лукреция?
Бедная женщина только кивнула, низко опустив голову. Она сжалась, ожидая дальнейших слов, Чезаре взвился:
– Кто посмел коснуться пальцем моей сестры?!
– Сядь и замолчи. Сейчас надо думать не об этом. Ни к чему, чтобы кто-то знал о беременности Лукреции, потому не кричи. – Голос Папы спокоен, словно и не было страшного признания дочери. – Как скоро?
– Скоро.
Понтифик охнул:
– Надо либо поторопиться с разводом, либо наоборот – оттянуть его до рождения ребенка.
– С разводом? Но Джованни не согласится, он не раз твердил это. Он потребует, чтобы я приехала в Пезаро.
– Да, конечно, потребовал бы, но вас разведут совсем по другой причине. Мы объявили, что между вами не было супружеских отношений. Ты должна твердо заявить об этом перед собранием кардиналов.
– Но… но как я могу?!
Понтифик встал, вернулся на свое место за столом, чуть помолчал, задумчиво глядя куда-то в сторону, потом вздохнул:
– Сейчас иди и отдыхай, но никому ни слова о своем положении. Рядом с тобой будет только твоя служанка Пантецилия. Завтра поговорим.
Он позвонил в колокольчик и распорядился вошедшему секретарю, чтобы Пантецилия зашла за донной Лукрецией.
Перепуганная служанка вошла бочком, низко склонилась, приветствуя сидевшего за столом понтифика, молча выслушала совет, чтобы никто ни о чем не догадывался, и помогла Лукреции подняться из кресла:
– Пойдемте, госпожа, вам надо отдохнуть…
– Лукреция… ты не одна, все будет хорошо. Если ты будешь нас слушаться.
Волна благодарности захлестнула Лукрецию, она снова попыталась встать на колени, но Чезаре не позволил:
– Что ты, сестра! Будь осторожней…
…После ее ухода двое Борджиа некоторое время сидели молча, первым нарушил тишину Чезаре:
– Я убью этого наглеца.
– Ты ничего не сделаешь. Нельзя сейчас привлекать внимание к сестре и ее положению. Ребенок должен родиться тайно и так же тайно быть увезен.
– Но мы не можем просто отдать на воспитание каким-нибудь крестьянам ребенка Лукреции! Ведь он тоже в какой-то мере Борджиа!
– Об этом еще будет время подумать. Сейчас важнее другое. Нас только трое: вы с Лукрецией и я, мы должны помочь нашей оступившейся девочке. Надо подумать, сможет ли она выстоять перед кардиналами.
– Я поговорю с ней, отец.
– Нельзя допустить ненужных слухов, это может повредить самой Лукреции. И не спрашивай пока, кто отец ее ребенка.
– А если он решит сам разболтать эту тайну?
Папа вздохнул:
– Это не тайна, и он не разболтает. Это Педро Кальдес, мой камер-паж. Только он из мужчин в последние месяцы бывал рядом с Лукрецией, больше некому.
Чезаре даже задохнулся. Его сестра беременна от пажа?!
– Я убью его!
– Нет, ты ничего не сделаешь, если не хочешь позора своей сестре.
– Но отец!
– Чезаре, сейчас не время расправляться с Кальдесом, если это вообще он. Научись сдерживаться до времени. Хладнокровие и спокойствие иногда дают куда лучшие плоды, чем вспыльчивость и даже смелость.
Чезаре подумал, что отец знает, о чем говорит, но это не делало ненависть к наглому пажу слабее.
– Хорошо, я убью его позже.
Папа усмехнулся:
– Договорились.
Он не подозревал, что Чезаре не забывает ничего и обязательно выполнит свое обещание.
– Завтра тебе предстоит встретиться с советом кардиналов. – Чезаре говорил об этом так, словно это мелочь. Лукреция тихо ахнула. Брат протянул ей лист: – Посмотри, я написал, что ты должна сказать.
Дрожащие пальцы приняли лист. Чезаре внимательно наблюдал, как сестра читает написанное. Голова Лукреции склонялась все ниже, а из глаз закапали горькие слезы.
– Перестань плакать.
– Чезаре… это его ребенок…
– Чей?!
– Это ребенок Джованни, мы были близки перед его отъездом. А с Педро Кальдесом были вместе много позже…
– Не смей! Слышишь, не смей! Сфорца больше нет в твоей жизни. Я скорее соглашусь, что ребенок Педро, чем этого слизняка.
Он взволнованно ходил из угла в угол, потом пообещал:
– Я приеду завтра утром. Будешь готова?
Лукреция только кивнула.
Недовольный переживаниями матери, ребенок сильно толкался внутри, словно протестуя, что мать так обходится с отцом.
Ночью Лукреция почти не спала, но стоило смежить веки, как приснился Джованни Сфорца. Приблизившись к ее постели, муж наклонился и закричал прямо в лицо:
– Ты решила мне отомстить?! Ты мне так мстишь?!
Лукреция во сне пыталась оттолкнуть его руками и, закричав, села. К ней бросилась Пантецилия:
– Что, госпожа, схватки?!
Женщина оглядывалась вокруг, тяжело дыша.
– Где он?
– Кто?
– Мой муж.
– Не знаю. Наверное, в Пезаро…
– Он не приходил сюда?
– Да нет же, мы одни.
– Приснилось…
Но облегчения не было, снова билось внутри дитя, снова сжимало сердце.
До самого утра Лукреция просто лежала с открытыми глазами, глядя в темноту.
Она не любила Джованни, а он не сделал ничего, чтобы это случилось. Первые дни даже не смотрел в ее сторону. От Лукреции не укрылось внимание к их разговорам со стороны кардинала Асканио, умная девушка поняла, с чего вдруг муж стал внимателен. Это так оскорбительно – знать, что с тобой беседуют и на тебя обращают внимание только по чьему-то приказу.
Тогда она как-то нечаянно познала любовь с братом. Чезаре был великолепным любовником, наверняка одним из лучших в Риме. Когда с Джованни все же дошло дело до постели, он показался Лукреции неумелым и бесчувственным. Выдержать конкуренцию с Чезаре Джованни Сфорца, конечно, не мог, да и не пытался. Он не спрашивал, кто научил Лукрецию любви, просто делал свое дело, не обращая внимания на нее саму.
Но она очень старалась стать настоящей графиней Пезаро. Так же терпеливо, как вначале его невнимание, теперь сносила одиночество, отсутствие каких-либо писем, потом его требования теплого местечка и нежелание выбирать между Сфорца и Борджиа, когда пришлось.
Именно тогда они снова стали совсем чужими – она была Борджиа до мозга костей, а он метался, из-за слабости характера не решаясь сделать окончательный выбор. И все-таки, когда Джованни снова приехал в Рим, они пытались снова наладить отношения, вдвоем пытались. Однако мысли и чувства развели их уже очень далеко, потом она спасала Джованни, а оказалось, что все это происки Чезаре.
А потом Педро тайно привез ей письмо от мужа, предложившего выбор: или он и семья, или Борджиа. Если бы он просто позвал в Пезаро ради сохранения брака, Лукреция уехала бы, но Джованни требовал прилюдно отказаться от семьи, от имени Борджиа! И ничего не обещал взамен. Лукреция выбрала семью и сейчас думала о том, что таким образом перечеркнула саму возможность семьи для еще не родившегося малыша. Его заберут сразу после рождения и отдадут на воспитание чужим людям, причем, зная отца и брата, Лукреция понимала, что ей не скажут, кому именно.
Но вернуться в Пезаро означало бы бедность (Папа никогда не простил бы отказ дочери от его имени), невнимание мужа, снова одиночество. Приезд жены в Пезаро и ее публичное заявление нужно Джованни Сфорца только для самоутверждения, сама жена ему не очень нужна. Чем больше Лукреция об этом думала, тем ясней понимала, что поступила правильно. С Джованни у нее не было будущего, любовь так и не родилась ни с ее, ни с его стороны. Жить с нелюбимым и нелюбящим супругом далеко от дорогих ей людей для Лукреции смерти подобно.
Значит, развод, значит, завтра она должна твердо произнести речь, заготовленную Чезаре, и смотреть в глаза кардиналам твердо и решительно.
Утром под глазами Лукреции легли синие круги, и без того тонкая кожа стала совсем прозрачной. Чезаре заглянул в лицо сестре:
– Ты в состоянии ехать и говорить там?
– Да.
Она молчала все время, пока ехали, молчала, пока шли коридорами Ватикана, молча сделала знак, что с ней все в порядке, когда он перед дверью еще раз поинтересовался ее самочувствием.
И вот перед смущенными кардиналами предстала худенькая, бледная девочка, правда, одетая в платье из красного бархата, щедро расшитое золотом с большими оборками. Платье явно велико, но это выглядело так, словно Лукреция сильно похудела. Кардиналы старались не смотреть на бедную девушку, совестно разглядывать ту, что так страдает.
Нежный облик, бледное, совсем юное лицо, детское выражение обиды на нем, как этим умудренным жизнью людям было жалко тоненькую девочку, как хотелось защитить ее. Многие прекрасно помнили совершенно неприличное поведение ее супруга в первые дни после свадьбы. Тогда никто не мог понять, почему этот мужлан не желает замечать почти умоляющего взгляда своей юной жены.
Ребенок сильно толкнулся внутри, у Лукреции даже закружилась голова, перехватило дыхание. Показалось, что вот-вот родит. Она постаралась дышать глубже и успокоиться. Тихо, мой хороший, тихо, потерпи немного, мысленно уговаривала она свое дитя. Ей стало до боли жалко себя и не родившегося ребенка. Джованни знал о том, что она беременна, но не поверил или не захотел поверить. Значит, они не нужны графу Пезаро?
Вдруг она вскинула головку: ну что ж, если они не нужны, то и его жалеть нечего. В голубых глазах блеснули слезинки.
Чезаре пришел в ужас, услышав первые слова ее речи. Нет, Лукреция послушно выучила все, что он написал, но говорить стала от души и… почему-то на латыни. Строгие слова из уст юной дочери понтифика, которая казалась совсем девочкой, тяжелое бархатное платье, заметно большего, чем нужно, размера, только подчеркивавшее ее хрупкость, припухшие, видимо, от слез веки, синие вены, просвечивающие сквозь тонкую кожу, золотистые волосы и полные слез голубые глаза – разве можно было не поверить в такую невинность?
Лукреция молила дать ей возможность найти другого мужа, с которым она могла бы найти женское счастье, родить детей и быть прекрасной матерью. Эти слова юная женщина произносила от души, ей действительно хотелось удачно выйти замуж и быть хорошей матерью. В ее голосе была искренняя горечь, горечь из-за того, что она не сможет сама тетешкать ребенка, бьющегося внутри ее, что не сможет протянуть его, только родившегося, отцу, подарить малышу свою любовь и любовь своих родных.
Может, поэтому ее голос звучал особенно проникновенно, настолько, что пожилые кардиналы не раз смахнули слезинки из глаз и горестно вздохнули. Лукрецию не стали долго мучить, переспросили, действительно ли она так желает развода. В этот последний миг она вынуждена была собрать все свое мужество, но не потому, что сомневалась, а потому, что дитя толкнулось особенно сильно.
Голубые глаза глянули прямо и твердо:
– Да.
Ее объявили девственницей и потребовали от Джованни Сфорца признать это.
И все же состояние Лукреции не укрылось кое от кого из молодых кардиналов. Сама она укрылась в монастыре Сан Систо, а по Риму пополз слух о ее беременности.
Тусклое утро с моросившим дождиком было сродни настроению людей. Кардиналы и епископы, собравшиеся во дворце Пезаро на заседание, меньше всего хотели бы на нем присутствовать, но отказаться значило бы поставить под угрозу не только свое положение, но и саму жизнь. Нет уж, пусть этот глупый Джованни Сфорца расплачивается сам, если не сумел обрюхатить супругу за время брака. Богословов даже зло брало на нелепого родственника Лодовико Моро, нечего сваливать на неспособность Лукреции родить ребенка, сумел же ее обрюхатить кто-то другой?
Настроение было мерзким не только от понимания, что они должны засвидетельствовать несправедливость, но и от того, что каждый чувствовал себя дураком, потому что в угоду Папе называл черное белым и наоборот.
Джованни Сфорца должен подписать документ, присланный Асканио Сфорца, в этом документе была мерзкая фраза, что Лукреция даже в браке с графом Пезаро осталась «virgo intacta» (девственницей). Это фактически означало признание Джованни импотентом, потому что спать в одной постели с красивой молодой женщиной, к тому же обладая правами супруга, и не тронуть ее нормальный мужчина просто не мог.
Сам граф Пезаро вошел в помещение быстрым шагом, мрачный и поникший, приветствовал всех, ни на кого отдельно не глядя, и, не дожидаясь вопросов, произнес фразу, заготовленную для него Лодовико Моро. Дядя несчастного постарался, он составил короткую речь Джованни так, чтобы она была как можно менее оскорбительной для самого графа и давала как можно больше свободы действиям его мучителей.
– Я не осмелюсь противоречить Его Святейшеству, если он настаивает на своей правоте. Пусть поступает так, как считает нужным.
Священники были благодарны Сфорца за этот поступок, потому что разбираться в его отношениях с супругой с опасностью для собственной жизни не хотелось никому.
– Вы должны подписать вот этот документ…
– Да, конечно.
Граф Пезаро быстро поставил свою подпись в углу присланной бумаги, снова коротко и ни на кого не глядя поклонился и быстро вышел. Священники вздохнули с облегчением – желание Папы выполнено.
Следом за племянником из кабинета вышел и Лодовико Сфорца, он догнал несчастного Джованни и тихо посоветовал:
– А теперь женись и как можно скорее рожай ребенка. Другого выхода нет.
Тот снова коротко кивнул.
А Лукреция в это время коротала последние дни перед рождением ребенка в монастыре Сан Систо.
…Родился мальчик, которого назвали в честь погибшего дядюшки Джованни. Фамилию понтифик дал свою. Чтобы Лукреция не страдала, ей даже не позволили увидеть малыша, его сразу передали на воспитание в чужую семью.
Дочь понтифика увидела своего старшего сына нескоро, когда у нее был уже второй сын от второго мужа, а замуж она собиралась в третий раз. Обоих мальчиков воспитывали другие люди, но если второго – Родриго – она всегда помнила и любила, то первый действительно остался чужим.
С графом Пезаро их развели именно по причине «отсутствия супружеских отношений», весь Рим потешался над вердиктом кардиналов о невинности Борджиа. Но дело было сделано.
– Джоффредо так подражает Чезаре… как бы беды не вышло…
– Вы о чем?
– Ваш младший сын слишком старается походить на старшего, он и раньше смотрел Чезаре в рот, копировал его поведение, а теперь особенно.
Борджиа усмехнулся:
– В чем это выражается?
– Во всем. Любовниц, правда, нет, но задирист стал, ночами ходит по улицам, ко всем пристает, словно нарываясь на неприятности, норовит показать владение оружием. Он и раньше старался подражать Чезаре и во всем тому угодить…
– Чем?
– Всем и во всем. Кажется, пожелай Чезаре, Джофре самого себя не пожалел бы. А сейчас, когда брата нет в Риме, будто стремится его заменить…
Кардинал говорил еще что-то, но Папа уже не слушал. Его осенило, словно вышел из темноты подвала на яркий дневной свет: Джоффредо! Он прекрасно знал, что Джованни мешает Чезаре, что братья всегда соперничают, что его любимый Чезаре мечтает занять место Джованни. Джофре готов отдать не только собственную жену Санчу, но и собственную жизнь, только чтобы обожаемый им Чезаре был доволен! Готов отдать собственную жизнь? А чужую? Это подарок посерьезней Санчи, подарок, за который нельзя быть неблагодарным, но и благодарным тоже.
Неужели Ваноцци своей запиской просто отвела подозрения от сына, а Джофре действительно убил Джованни ради того, чтобы услужить Чезаре?!
Кардинал заметил, что понтифик его не только не слышит, но и вообще забыл о существовании собеседника. Что же такое поразило Папу, неужели сообщение, что его младший сын настолько неосторожен? Кардинал решил распорядиться присматривать за Джоффредо получше, чтобы тот не попал в какую-нибудь историю. Всем известно, что Папа не считает Джоффредо Борджиа, хотя и дал ему свое имя, но сейчас Джованни убит, а Чезаре во Франции, и неизвестно, когда вернется. Рядом из сыновей только Джоффредо. Может, потому Папа так беспокоится за младшего из сыновей?
Кардинал ошибся, Родриго не волновался за Джофре, он прекрасно понимал, что это не его сын, не только по крови, но и по духу не его. Родриго признал бы Борджиа скорее Санчу, внучку презираемого им Ферранте и дочь ненавистного Альфонсо II, чем сына Ваноцци, носившего по его милости имя Борджиа. Это была насмешка судьбы: Чезаре, более всего достойный называться Борджиа, носил имя Ариньяно, а Джофре, который явно сын Джоржо ди Кроче и размазня в папашу, зовется Борджиа!
Но сейчас Папа размышлял даже не о том, чей сын Джофре, он пытался понять, верна ли его догадка и если да, то как относиться к случившемуся.
Если Джованни убил Джофре, то явно чтобы помочь своему обожаемому Чезаре. Только это медвежья услуга, убийство незамедлительно приписали Чезаре, ему не отмыться… Чувство было двояким, причем меньше всего Родриго думал о самом Джофре.
С одной стороны, была радость, что это сделал не Чезаре, ведь убийство брата не красило никого. Когда-то, чтобы расчистить себе путь к папскому трону, Родриго сделал такой шаг, и его брат отправился к праотцам, правда, все было чисто и не столь жестоко, но пятно на совести осталось навсегда. Как бы ни считали, что у Борджиа совести никогда не было в помине, в глубине души что-то лежало тяжким грузом. И Родриго не хотел, чтобы его сын имел такой же груз.
С другой – досада на глупого Джофре за этакую услугу.
После всех неприятностей и бед сначала из-за французского вторжения, потом бегства супруга, развода и тайного рождения законного ребенка Лукреция не скоро пришла в себя. Но она была молода и очень любила жизнь.
Возраст и любовь окружающих постепенно делали свое дело – Лукреция ожила, в конце концов, когда тебе всего шестнадцать, а на дворе весна, жизнь не может долго казаться ужасной.
Найден и новый муж для дочери понтифика, им оказался брат Санчи Альфонсо Арагонский. Альфонсо не чета Джованни Сфорца, он молод, красив, богат и сразу же по уши влюбился в будущую супругу. Влюбленность оказалась взаимной.
Свадьба получилась на славу, семнадцатилетние новобрачные были красивы, восторженны и уверены в прекрасном будущем. Этот муж все ночи проводил в спальне супруги и никаких подозрений, что брак мог не состояться, не было. Альфонсо, как и все, не поверил в невинность Лукреции, но вопросов не задавал. Не те времена, чтобы интересоваться лишним. Он был влюблен и счастлив.
Чезаре тоже собрался жениться, именно ради его успеха была задумана свадьба Лукреции. Если Джованни и Лукреции полагались незаконнорожденные отпрыски благородных фамилий, то Чезаре должен жениться на законной – Шарлотте Арагонской.
Невеста воспитывалась при дворе французской королевы Анны. Туда и пришлось отправиться сыну понтифика. Все было кстати, ведь Людовик XII просил разрешения Папы на брак с Анной, бывшей супругой собственного брата – короля-неудачника Карла. И хотя все прекрасно знали, что Карл принудил Анну согласиться на брак с собой и брак этот состоялся лишь формально, за такое согласие понтифик помог и поторговаться.
Король Людовик страстно желал Анну и был совсем не против женитьбы графа Валентинуа, как теперь все чаще называли Чезаре на французский манер (в Италии его звали герцогом Валенсийским), на арагонской принцессе, ему не жалко.
Чезаре прибыл во Францию во всеоружии. Столь разряженной процессии французы не видели в жизни, даже подковы у лошади графа Валентинуа были золотыми, попона из золотых листиков, а хвост оплетен жемчужной сеткой. О его собственном наряде не стоило говорить. Бриллианты и золото прекрасно смотрелись на черной парче.
Правда, это не могло отвлечь внимания от лица самого герцога, а вот тут природа с Чезаре сыграла злую шутку. Его лицо было покрыто сыпью из-за обострения давнишнего заболевания – французской болезни. Где и когда подхватил сифилис сын понтифика, неизвестно, он не знал и сам, но временами болезнь переходила в атаку, уродуя его красивую внешность. Рядом находился врач, умевший лечить эту напасть. И хотя такая болезнь никого не удивляла и мало кого миновала, даже считаясь признаком мужественности, дам она все же приводила в ужас.
Неизвестно, из-за этого ли или еще почему, но Шарлотта Арагонская категорически отказалась становиться супругой герцога Валентинуа! Она не поддавалась ни на какие уговоры и держала оборону так стойко, что оставалось даваться диву. Поговаривали, что ее поддерживала сама Анна, в свите которой Шарлотта и находилась. Как бы ни злился Чезаре, изменить положение дел он не мог.
Прибывшему с такой помпой во Францию сыну Папы оставалось отбыть обратно ни с чем. Видимо, предвидя такую возможность, понтифик настоятельно советовал не отдавать королю согласие на брак с Анной до тех пор, пока не пройдет обручение самого Чезаре с Шарлоттой. Что произошло во Франции, не знает никто, то ли Чезаре все же поспешил и отдал столь желанное разрешение, то ли его вынудили отдать, то ли король женился и без разрешения, только королевская свадьба состоялась, а Чезаре остался с носом.
Но Людовик прекрасно понимал, что отправить ценного молодого человека ни с чем из Франции нельзя, это чревато самыми непредсказуемыми неприятностями, понтифик еще не разучился их делать. К тому же королю была нужна помощь Чезаре в будущем завоевании Неаполя, а теперь герцог Валентинуа был на Неаполь не просто зол, он это королевство ненавидел. Ненависть одного сильного итальянца к другому очень полезна для французов.
Людовик бросился подыскивать Чезаре другую невесту. Оскорбленный итальянец отказался, не желая выглядеть нелепо и, конечно, сгорая от жажды мести. Но довольно быстро понял, что улыбки и торжественный прием значат так же мало, как и слова. Его попросту посадили под почетный арест! Чезаре понял, что иначе как женатым, а еще лучше предварительно обрюхатив свою супругу, он Францию не покинет.
Сын понтифика умел трезво смотреть на вещи и также оценивать положение дел. Он согласился на брак с семнадцатилетней красавицей Шарлоттой д’Альбре – дочерью герцога Гиены и сестрой короля Наварры. Неплохой брак, жена красавица, но ощущение позора все равно осталось.
Что бы там ни думал Чезаре, он сумел справиться, рассказ о его мужской силе, проявившейся в первую брачную ночь, потряс французов, а за ними и римский двор. Людовик в письме Папе восторженно описывал неутомимость герцога, выраженную в семикратном исполнении супружеского долга. Чувства Шарлотты при этом в расчет не брались.
Семейное счастье было совсем недолгим, и уже скоро герцог, оставив в наследство юной супруге беременность и завещание на случай своей гибели, вдел ногу в стремя. Больше они не виделись, Шарлотта родила дочь. На удивление, некрасивую при таких красивых родителях. Позже эту дочь совсем крохой Чезаре умудрился сосватать сыну маркиза Мантуи Франческо Гонзаго, бывшему в еще более нежном возрасте. Сватовство удалось, а вот сам брак, конечно, нет, потому что за эти годы произошло много чего.
Вот теперь король Неаполя сполна мог вкусить последствия строптивости собственной дочери. Отказ Шарлотты Арагонской стать супругой Чезаре сделал его мужем Шарлотты д’Альбре и врагом Неаполя. Герцог Валентинуа в стане французов и против Неаполитанского королевства – это уже серьезно.
В Риме две семейные пары живо почувствовали угрозу. Брат и сестра Альфонсо и Санча стали не нужны Ватикану. Но если Санча с Джофре жили почти врозь и не особо интересовались друг дружкой, то Альфонсо с Лукрецией были в браке счастливы, она очень любила юного мужа и была беременна.
Первая беременность закончилась выкидышем из-за неосторожности – дамы, резвясь, сбегали по склону холма, Лукреция поскользнулась и упала, а на нее сверху повалилась еще одна женщина. Никто не виноват, но доносить девочку не удалось, та родилась до срока и мертвой. Теперь Лукреция снова была беременна.
Казалось, браку Лукреции и Альфонсо ничто не угрожает. Влюбленный муж не изменял супруге даже тогда, когда посещать ее спальню перед родами было нельзя. Альфонсо действительно любил, и Лукреция отвечала тем же. Она снова купалась в обожании, рядом не было двух братьев – Чезаре и Джованни, но были отец и Альфонсо, а еще будет ребенок.
Красивый, молодой, сильный, влюбленный Альфонсо давал Лукреции столько счастья, что иногда ей даже становилось страшно. Муж читал стихи Лоренцо Великолепного, пел для нее, рассказывал всякие занимательные истории… Но главное, он не ходил по проституткам, хватало обожаемой супруги.
Глаза Лукреции сверкали ярче любых драгоценных камней, которыми ее щедро осыпал за внука понтифик.
Но давно замечено, что темнее всего перед рассветом, а счастье кажется самым большим перед бедой.
