Книга: Авантюристка. Возлюбленная из будущего
Назад: Странная свадьба
Дальше: Веселая ссылка

Как не поссориться с мужем

Скоро должна состояться заочная свадьба Мари. Наша Мари выбывала из моей жизни, надолго или навсегда, я не знала, но теперь не боялась, рядом со мной был Арман.
Брачный контракт между Марией и князем Лоренцо Колонна, коннетаблем Неаполитанского королевства, был подписан еще дядюшкой в конце февраля, теперь в середине апреля должны заключить брак по доверенности, чтобы Мари могла уехать в Рим. Совершенно неожиданно этому стал противиться король.
Людовик явно решил, что теперь ему можно все. Его советчик и воспитатель кардинал Мазарини умер, королеву Анну он попросту отодвинул в сторону, а супруга Мария-Терезия не могла возразить Людовику ничего. И без того не слишком стройная и красивая, беременная королева Мария-Терезия подурнела окончательно. Она не из тех, кого будущее материнство красит, живот едва заметен, но королева передвигалась, как уточка, не танцевала и, уж конечно, не ездила верхом. Да она вообще плохо держалась в седле, для испанской инфанты верховая езда в мужском седле немыслима. Для Людовика, обожавшего охоту, это было большим минусом.
Король еще не начал встречаться с Лавальер, зато вовсю любезничал с невесткой – Генриеттой-Анной, супругой Месье. Филипп Орлеанский не ревновал, медовый месяц с Генриеттой закончился для него уже через две недели, потом Месье вернулся к своим любовникам, в том числе моему собственному братцу Филиппу, получившему титул герцога де Невер. Мадам, которая позже много натерпелась от мужа (вплоть до побоев), вознамерилась наградить его рогами, причем с его же фаворитами, но для начала решила наставить рога с королем.
Однако Людовик попытался вернуть свою большую любовь – нашу Мари. Что бы кто потом ни говорил о его страсти к Лавальер, Монтеспан или Ментенон, могу точно сказать: Людовик всю жизнь любил Мари, любил по-настоящему. Именно она сделала из тюфяка короля, ее этот король уважал настолько, что не переспал с ней (вернее, уважала себя Мари, не позволив королю использовать ее для удовлетворения минутного желания), и уважал тем сильней, что получил от красавицы отпор и теперь.
Для начала Людовик стал противиться замужеству Мари, препятствуя окончательному оформлению брака. На что он надеялся? Решил подыскать для своей любви другого мужа, который будет уныло носить ветвистые рога, наставленные Его Величеством? Таких мужей и до Людовика, и после него во Франции нашлось немало, за должности, щедрые вознаграждения и даже просто из благодарности за приветливый взгляд короля рогатые супруги старательно не замечали близости своих жен к Его Величеству и безропотно признавали рожденных от него детей своими.
Найти красивой (пусть эти раскрашенные толстухи считают, что это не так!), умной и богатой Мари покладистого супруга из числа именитых, но безденежных не проблема, но сама Мари не желала становиться игрушкой для короля. Любимую женщину не делают любовницей, женившись на другой.

 

В тот день Мари оделась несколько странно – словно снова была в трауре, но как же этот траур ей шел!
– Мари, куда ты собралась? – в моем голосе тревога, тревога и во взгляде Армана.
– К Его Величеству.
Я почти ахнула, неужели она решилась стать любовницей короля? Но слух быстро дойдет до Рима, супруг не простит ей такого ветреного поведения. И к чему траур?
– Но ведь у тебя скоро свадьба?..
– Вот потому и намерена просить Его Величество не чинить более препятствий. Надоело ловить насмешливые взгляды и терпеть издевательства. Арман…
– Я провожу вас, мадам, – кивнул мой муж.
Почему-то я почувствовала укол в сердце. Нет, это не ревность, но то, что он так охотно помогает Мари, вообще-то виноватой передо мной, было неприятно.
Мари действительно попросила короля не препятствовать ее браку и отъезду в Рим. Людовик заметил, что теперь, после смерти кардинала, она свободна и вольна вести себя, как пожелает, намекнул, что найдет ей достаточно сговорчивого супруга в Париже, осыплет подарками… Людовик считал, что таким образом может вернуть свою любовь, вернее, наконец, заполучить ее в постель. Мари оказалась на высоте, она холодно заявила королю, что не желает быть его любовницей, в то время как могла бы быть его супругой:
– Я любила Людовика Бурбона независимо от короны на голове, а мне предпочли другую, более родовитую. Мне не нужно место в ряду ваших фавориток, Ваше Величество. В любви либо все, либо ничего. Позвольте мне подарить свою верность моему будущему супругу и быть счастливой в браке.
– Но вы не любите его! – буквально закричал король. – Не можете любить, потому что никогда не видели!
– Полюблю. Во всяком случае, буду ему верной и доброй супругой.

 

Поведение Мари впечатлило не только короля, но и Армана, он обращался с Мари как с героиней, очень уважительно. Меня это задело, хотя я тоже уважала свою «сестру» за проявленную твердость, но ревность противная штука, она словно ржа разъедает изнутри. Мне казалось, что Арман слишком печется о Мари, постоянно предпочитая ей меня.
Это отвратительно – ревновать одного близкого человека к другому! Если у вас есть любимый или любящий вас человек, никогда не давайте повода для ревности, она способна испортить, уничтожить самые лучшие отношения. Даже мудрые и спокойные люди, ревнуя, становятся глупыми. Вернуть утерянное доверие очень трудно, душа никогда не простит нанесенных ревностью обид. У стрел ревности ядовитые наконечники, они оставляют этот яд в незаживающих ранах, единожды приревновав, человек будет поражен навсегда.
Я ревновала Армана к Мари, понимала, что между ними ничего нет, что Мари по-прежнему любит Людовика, но теперь я сомневалась в искренности чувств Армана ко мне самой. На это наслоилась моя собственная беременность, Арман оказался прав, надеясь, что я буду в положении после первой же бурной ночи. К моменту разбирательств между Мари и королем я уже была уверена, что стану матерью, а первая беременность всегда самая трудная. Представляя, что буду такой же некрасивой, какой стала Мария-Терезия, что муж будет смотреть (да уже смотрит!) в сторону, лелеяла свою обиду. Понимала, что это глупо, что неправа, что Арман просто помогает Мари сохранить лицо, что относится к ней как брат к сестре, но все равно ревновала – Армана к Мари, а Мари к Арману. Казалось, что они вдвоем меня предали и готовы вообще бросить, а я беременна и одинока.
Это привело к тому, что я попросту стала избегать мужа. Придумывала себе поездки к Генриетте-Анне, много танцевала и флиртовала, стараясь круговертью светских забав занять все время, чтобы не оставалось мыслей об Армане.
Не получалось, но я очень старалась.
Король согласился с выбором своей первой настоящей любви и перестал вставлять палки в колеса Фортуны, готовящей брак Мари и коннетабля Неаполитанского королевства герцога Колонна. В середине апреля состоялась свадьба по доверенности – скромная церемония в церкви, после чего Мари отправилась в Рим, чтобы обвенчаться уже лично.
В тот день меня впервые вытошнило. Я не стала поверять свои догадки герцогу (вот тебе!), сделав вид, что просто в церкви слишком душно, но Арман все равно подозрительно косился.
– Вам дурно, герцогиня?
Конечно, он мог не заметить моих стараний избегать его общества.
– Здесь слишком душно. На свежем воздухе полегчает. Не люблю церемонии с большим количеством благовоний, от них перехватывает дыхание.
– Я отвезу вас домой.
Я как можно независимей пожала плечами:
– Не стоит утруждать себя, вы нужней Мари. Меня отвезет кучер.
Но Арман твердо взял меня за локоть и увлек в карету.
– Вы беременны?
Его глаза изучали мое лицо слишком пристально, чтобы я могла ответить на вопрос ложью, но я все равно постаралась.
– Не знаю, пока не уверена.
Он кивнул:
– Будем считать, что да. Анна…
– Я Гортензия, герцог. Вы забыли имя собственной супруги из-за излишней занятости другими?
– Хорошо, Гортензия, если вам так угодно. Гортензия, в вашем положении не стоит слишком много времени проводить в душных помещениях, где проходят танцы. И за карточным столом не стоит просиживать.
– Как вы заботливы, герцог! Вы со всеми так? С Мари тоже?
Ему достаточно было бы просто сказать, что любит меня или хотя бы дать понять, что Мари для него просто подруга по несчастью, но мудрый Арман, как все мужчины в мире, исключительно глуп в том, что касается понимания женской натуры и логики. Даже самые внимательные особи мужского пола абсолютно недогадливы и бестолковы в том, что касается женской ревности. Кто же лечит женскую ревность логикой, тем более мужской?!
– Вы моя супруга, конечно, меня заботит ваше здоровье.
С трудом удержавшись, чтобы не обозвать его дураком, я пожала плечами:
– Мое здоровье в порядке. Мне стало дурно из-за духоты, но сейчас уже все прошло. Благодарю вас. Вы можете вернуться к своим родственным обязанностям, я доеду домой сама.
– Мы уже приехали. Позвольте проводить вас в вашу спальню.
– О, в этом нет необходимости, уверяю вас. Не отвлекайтесь на мою скромную персону.
Подавая мне руку, чтобы помочь выйти из кареты, Арман смотрел на меня холодно. Хотелось плакать, но я сдержалась и обдала его ответным ледяным потоком. Мы квиты.
Уже перед дверью моих покоев он вдруг поцеловал руку со словами:
– Временами вы бываете мудры, но временами невыносимо похожи на остальных куриц вокруг.
Я выдернула руку из его пальцев, фыркнув:
– Сожалею, что разочаровала вас, герцог. Следовало жениться на другой.
Подхватив юбки, поспешила в комнату, категорически запретив себе оборачиваться. Удалось, до самой спальни дотерпела, но там слезы просто брызнули из глаз. Разочаровала я его, видите ли! А он меня? Я беременна, а он любезничает с моей сестрой, тем более Мари мне вовсе не сестра.
Душила обида на Армана и Мари и злость на себя, что послушала Мари и взялась ей помогать в отношениях с королем, вместо того чтобы вернуться в свое время. Мелькнула мысль, что тогда не было бы сумасшедших ночей с Арманом, в современном мне Париже я ни за что не стала бы заводить с ним роман. Нет, он хорош собой, умен, очень обаятелен, но он… словно на другом берегу бурной реки или даже непреодолимой пропасти. А здесь вдруг оказалось, что готов эту пропасть между собой и мной преодолеть. Почему, из каприза? А что, если да?
Я и раньше не раз задумывалась над тем, почему Арман помогает мне.

 

Перед своим отъездом Мари успела основательно испортить мне жизнь, она воспользовалась отсутствием Армана и наговорила мне о нем столько всякого, что я почувствовала себя снова в ловушке.
– Мари, но он помог мне.
– Чем? Почему, ты думаешь, он вообще тебе помогает? Он ошибся и, чтобы не пострадать, как я, вынужден свою ошибку с тобой исправлять. Ему нужна не ты, а твое возвращение.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я допустила ошибку, как и он, только исправлять не стала, потому не могу больше открывать эти волшебные дверцы. Все остальное могу – внешность менять, деньги из ничего делать, фокусы с перемещением двери показывать.
Я вдруг осознала, кто мешал мне найти дверь!
– Ты?!
Мари рассмеялась с вызовом:
– А что тебя не устраивает? Разве тебе плохо в объятьях нашего Армана? Мне нужна была его помощь, вот и сделала так, чтобы он остался. Поможет тебе – поможет мне. Я вернусь, а с тобой он разберется.
– Мари, как ты могла?!
– Что могла? Арман поможет тебе вернуться, он сильней меня. Только будь с ним осторожна, чтобы не оттолкнуть.
Я ненавидела Мари, а вот ненавидеть Армана не получалось, тем более носила под сердцем нашего ребенка…

 

Август выдался немыслимо душным, нагретый безжалостным солнцем воздух висел, не желая двигаться и превращая все вокруг в подобие печи. Королевская семья жила в Фонтенбло, королева Мария-Терезия уже была беременна, переносила состояние тяжело, и Его Величество старался разнообразить ее жизнь. Все мужчины полные ослы в том, что касается понимания женщин, независимо от того, королевских они кровей или простолюдины. Даже философы и психологи. Чтобы убедиться в этом, достаточно родиться женщиной и пообщаться хотя бы с одним мужчиной.
Людовик XIV не исключение, разнообразить жизнь беременной супруги тем, что в страшную жару тащить ее из Фонтенбло в Во-ле-Виконт, возможно, нормально с мужской точки зрения, но с точки зрения женщины, плохо переносящей первую беременность, просто убийственно. С моей тоже, мне тоже было душно, тяжело и вовсе не хотелось тащиться в это Во, однако мой супруг недалеко ушел от Его Величества по части тактичности. Нет, Арман выполнял любые мои прихоти, даже самые идиотские, но почему-то на поездке на праздник в Во настоял.
– Вы же желали увидеть падение Фуке?
Я твердо решила для себя, что ни за что не пожалуюсь, и приглашение приняла. Мои мучения на жаре были не самым страшным преступлением Армана. Куда глупее с его стороны то, что он прекратил ходить в мою спальню, как только стало ясно, что я в положении. Все это ради будущего ребенка. В результате у нас уже больше месяца не было никаких бурных ночей. Утягиваться в корсет или тащиться куда-то в такую жару мне можно, а просто обнять меня и поцеловать в спальне опасно! Вот скажите, кто он после этого?! Такой же дурак, как все остальные. Могла я не злиться?
Сначала его «родственная» забота о Мари (нет, я ничего не подозревала, но неприятно было), теперь не менее глупая забота о моем здоровье… Он просто не желает со мной жить? Так бы и сказал, зачем отговариваться беременностью? Я обиделась и старалась общаться с мужем как можно меньше. Он воспринял это как очередной каприз, но терпел.
Во-ле-Виконт Фуке построил как пример всем остальным, в том числе пример для короля. Несомненно, Версаль стал Версалем под влиянием великолепия имения Фуке.
Никола Фуке личность настолько примечательная, что если бы его не существовало, его следовало бы выдумать. Блестящий ум финансиста и придворного принадлежал столь же блестящему прохвосту. У них с нашим дядюшкой кардиналом Мазарини была одна общая черта – страстное желание обогащения.
У кардинала к концу жизни она превратилась в гобсековское желание сгрести под себя все мало-мальски ценное, что только попадало на глаза. Абсолютно большая часть накопленного отошла к королю в казну, оставалось только гадать, сколько же там, если оставшегося нам с сестрами хватило, чтобы сделать богачами своих супругов (особенно моего, которому все эти богатства совершенно не нужны). Кардинал копил и копил, а Фуке, напротив, тратил с шиком, часто излишним, как вот этот праздник.
Если кардинал, во многом обогащаясь за счет казны, в нее же накопленное и вернул, то суперинтендант финансов использовал казну, чтобы держать в руках всех. Он подкупал тех, кто мог о чем-то донести, кто мог повлиять особенно на короля, кто мог сделать его, Фуке, жизнь красивой и изящной. Любитель прекрасного, суперинтендант славился тем, что щедро меценатствовал, содержал на свои (читай: казенные) средства поэтов и художников, ставил спектакли и оплачивал музыкантов…
С блестящим умом у Фуке соседствовали необузданная гордыня и немыслимый снобизм. Он выбился в главные финансисты Франции из низов благодаря собственным достоинствам и покровительству Мазарини, помогал его обогащению, но прислушиваться к советам нашего дядюшки знать свое место не желал. Девиз Фуке, начертанный на его гербе, гласил: «Куда я только не взберусь!» Никола забыл, что взобраться мало, нужно еще и удержаться наверху.
Пока всеми делами заправлял кардинал Мазарини, король вел себя, словно послушный мальчик, он даже женился по указке, но стоило Мазарини отойти в мир иной, его ученик Людовик словно проснулся. Он уже взял власть в свои руки, категорически отказавшись назначать первого министра (это был совет кардинала) и приблизив к себе Кольбера. Кольбер был рядом с королем еще при жизни кардинала, но держался столь незаметно, что мало кто обращал внимание на этого финансиста. Считается, что Мазарини посоветовал Его Величеству опереться на Кольбера. Думаю, это был излишний совет, Кольбер и без того был главным помощником молодого короля.
Но Кольберу до богатства Фуке не просто далеко, они словно стояли на разных ступенях. Никола Фуке и относился к помощнику короля так же – как к нищему. И у великих проходимцев бывают просчеты.
Но главными просчетами были у Фуке не его отношения с Кольбером, а желание продемонстрировать всем, вплоть до короля, свое богатство и способность подкупить любого. В чем-то он был прав, богатство суперинтенданта заметно превосходило богатство самой короны, то есть того, у кого он воровал. И подкупить Фуке мог многих, например, он давно поступил так с королевой.
Анна Австрийская, вечно нуждавшаяся в деньгах и никогда не имевшая нужных сумм, теперь щедро получала от суперинтенданта столько, сколько просила. Это ли не зависимость короны от его власти (хочу – дам деньги, не захочу – откажу). В обмен на влияние на короля Фуке снабжал королеву-мать средствами. Пока был жив кардинал, помогал ему набивать закрома в обмен на поддержку. А Кольбер? Этот неумеха так и будет сидеть на мешках с деньгами, не решаясь их развязать!
Но Фуке просчитался, Кольбер давным-давно собирал на него компрометирующие материалы и показывал королю. Дни безграничной власти суперинтенданта-вора (даже меценаты бывают обыкновенными ворами, легко меценатствовать за счет казны) были сочтены, но ослепленный самомнением Фуке не желал этого замечать. Изысканный вкус и блестящий ум не всегда направляют поведение человека в нужное русло, а щедрое меценатство не спасает от виселицы. Нет, Фуке никто не собирался вешать (кроме разве короля), но под ним качался пол, а ослепленный собственным величием суперинтендант не замечал этого.
Неизвестно, когда король расправился бы с зарвавшимся покровителем искусств, не допусти тот две последние ошибки.
Во-первых, он умудрился предложить 200 000 франков фаворитке короля Луизе де Лавальер. Мари уже была забыта, Его Величество нашел новую «вечную» любовь. И вот этой новой любви короля Фуке умудрился предложить деньги. Нет, не за то, чтобы хромоножка стала и его любовницей по совместительству, у Фуке бывали такие любовницы, какие королю и не снились, суперинтендант мог позволить себе купить самых красивых женщин Франции и не только. За такие деньги Луизе было предложено… шпионить за Его Величеством, то есть докладывать Фуке о пристрастиях, настроениях и пожеланиях короля.
Я не знаю, была ли это глупость со стороны Луизы де Лавальер или тончайший расчет женщины, предвидящей падение суперинтенданта (думаю, что второе, не столь наивна эта козочка, наивно хлопавшая глазами и рожавшая одного за другим детей королю), но Лавальер «сдала» Фуке, рассказав Людовику о предложении. Считается, что из большой любви к своему венценосному поклоннику и от бескорыстия, но я знала, что она легко принимала подарки от других за те же услуги. Бог ей судья, возможно, Лавальер действительно любила короля, я ее не любила за то, что Его Величество слишком легко забыл в ее объятьях мою сестру Мари.
Второй последней ошибкой Фуке была как раз демонстрация своего богатства. Зачем ему это, непонятно, но суперинтендант сделал то, чего никогда бы не сделал кардинал, – он показал, что гораздо богаче короля, у которого воровал, и что этого богатства не стесняется. Что может быть глупее, чем показать хозяину, что его слуга, возвышенный из милости, безмерно богаче и могущественней! Где был знаменитый ум Фуке? Вероятно, его легко перевесила самонадеянность, а ум, который теряется из-за превосходства таких черт, как самоуверенность или наглость, не ум вовсе.

 

Я ехала в Во-ле-Виконт в карете с Генриеттой Английской, сестрой «моего» Карла, ныне английского короля, ставшей недавно супругой Месье. Прошедший год моего «постоянного» пребывания в этом мире богат на события – король женился на испанской инфанте, умер кардинал Мазарини, умер Месье Гастон Орлеанский, дядя Его Величества, после чего Месье стал брат Людовика Филипп, Карл получил-таки корону Англии, а его сестра Генриетта вышла замуж за Месье. На этом фоне наши с Мари свадьбы как-то затерялись.
Рыжеволосая красавица Генриетта предпочла бы выйти замуж за Людовика, но смирилась и с замужеством с Филиппом. Честно говоря, ей не позавидуешь. Медовый месяц продлился не больше двух недель, после чего Филипп просто вернулся к своим пристрастиям, он предпочитал молодых людей. Живая, очаровательная Генриетта оказалась в дурацком положении: с одной стороны, Месье открыто предпочитал ей своих друзей даже в постели, с другой – немыслимо ревновал к каждому, кто не носил женское платье.
Я могла бы поступить в придворные дамы Генриетты, супруга Месье была бы рада, но такой необходимости не было, и я не слишком желала обременять себя обязанностями при дворе. Нет уж, куда лучше делать то, что хочешь. А бывать рядом с Генриеттой или королевой Марией-Терезией я могла и без обязанностей, положение герцогини Мазарини это вполне позволяло.
Генриетта привычно много смеялась, шутила и в лицах изображала некоторых придворных. В наглухо закрытой карете нечем было дышать, пыль все равно проникала в щели и стояла столбом внутри, мы задыхались, хотя руки с веерами работали, как вентиляторы. Все-таки жизнь без кондиционера ужасна.
– Заставлять беременных женщин куда-то ездить в такую жару! Сами небось либо в первой карете, где нет пыли, как мой супруг, либо верхом, как ваш, – фыркнула Генриетта, обмахиваясь с остервенением.
Она была права, и Филипп Орлеанский, и Арман Мазарини не глотали пыль из-под колес в задраенных каретах, Месье ехал в первой с Его Величеством и королевой-матерью, а герцог Мазарини гарцевал верхом. Но меня поразило другое.
– Мадам, вы…
– Конечно, беременна, как и вы. Не отрицайте, я же вижу.
Я не отрицала. Ехавшая с нами придворная дама Генриетты скромно молчала, пока мы щебетали, сравнивая свои ощущения и прихоти. Теперь дорога уже не казалась столь ужасной. Когда мы уже подъезжали к Во, Генриетта со вздохом спросила:
– Вы не сердитесь на меня за Лавальер? Все же король был влюблен в вашу сестру.
Я только махнула рукой, вспомнив, в скольких еще будет влюблен король.
– Мари счастлива со своим мужем. Иметь богатого, красивого и любящего супруга куда лучше, чем быть фавориткой непостоянного короля.
– Вы полагаете, он непостоянен?
– Его Величество был влюблен в одну мою сестру, потом во вторую, теперь в Лавальер…
– Да, вы правы. А вы влюблены в своего супруга?
Я могла бы сказать, что по уши, но предпочла промолчать. Как хорошо, что мы уже приехали, и мне не пришлось отвечать! Карета остановилась, и герцог Мазарини собственной персоной помог выйти из нее… Генриетте. Мне предложил помощь Арман де Грамон, граф де Гиш. Мы так и направились по центральной аллее Во-ле-Виконта, где сотня фонтанов по обе стороны образовывала прохладные водяные стены – впереди мой супруг об руку с Мадам, а я с графом де Гишем, знаменитым насмешником и развратником. Я не сомневалась, что такое сопровождение мне организовал мой Арман, а потому была зла на мужа вдвойне. Уберечься от колкостей и грубости графа чрезвычайно трудно, это известно всем, а потому поступок моего супруга можно было истолковать как намеренное оскорбление.
Ну, я тебе покажу!
К моему удивлению, граф де Гиш в этот раз не имел намерения оскорбить даму или посмеяться надо мной. Он был вежлив и предупредителен. Некоторое время я держалась настороженно, понимая, что, расслабившись, можно оказаться в глупом положении, но потом успокоилась. Я заметила, как раздраженно смотрел на моего сопровождающего Месье, любовные отношения с графом де Гишем у Филиппа Орлеанского еще не закончились, я помнила, что разрыв произойдет после романа графа и Генриетты, так Мадам попросту отомстит супругу за небрежение. Может, так и надо поступать?
Мы обошли большую часть парка, полюбовались на скульптуры, отдохнули у фонтанов, подышали влажным воздухом с водяными брызгами… Это было так приятно после духоты и пыли дороги.
– За каким столом вы сидите, мадам?
– С Мадам, мы сегодня с ней рядом.
Граф проводил меня к столу, где Генриетта уже разглядывала яства, выбирая себе по вкусу. Улыбнувшись мне, она заговорщически сообщила:
– Ваш муж в вас влюблен!
Я кивнула:
– О, да, настолько, что забыл о моем существовании.
– Неправда, он не отрываясь следит за вами даже сейчас.
Мне не хотелось обсуждать эту тему, я была обижена на Армана и не стала разыскивать его глазами. Не хотелось вообще ничего, кроме одного – отправиться домой. Возможно ли это, не нарушая этикет? Решив немного погодя именно так и поступить, я взяла себе грушу и впилась в нее зубами.
Генриетта поняла мои гастрономические предпочтения по-своему:
– Не можете ничего есть? У меня сначала тоже так было, но потом прошло.
Она спокойно набирала на свою тарелку все подряд – куропатку, запеченный паштет, фазанье крылышко… Попросила налить вина… Оставалось только вздохнуть, она умела не расстраиваться из-за любовных неурядиц. Муж предпочел миньонов, любовник (король Людовик) сменил ее на ее же фрейлину, а ей хоть бы что. Или Генриетта просто умела не показывать свои переживания? В таком случае она молодец, аппетитно уписывает перепелку, наплевав на мужчин.
Стол был не просто роскошен, то, что я видела у Гастона Орлеанского, казалось легким завтраком по сравнению с изобилием, продемонстрированным Фуке. Все, что только могла предложить Франция и соседние страны, все, что можно купить за деньги и чего купить нельзя, предлагалось трем тысячам гостей. Стол, за которым расположился король и Ее Величество королева-мать, отмечен золотым сервизом. И это в то время, что свой золотой сервиз королевская семья была вынуждена переплавить ради выплат армии! Суперинтендант ничего не боялся.

 

Краем глаза я все же заметила Армана, он действительно наблюдал за мной. В это время к нам подошел Месье:
– Мадам… Как вы находите дворец и праздник?
Что за мерзавцы местные мужчины?! Разговаривает со мной так, словно его собственной беременной супруги нет рядом. Генриетта только стрельнула в мужа глазами и отвернулась беседовать с вовремя подвернувшимся Кольбером.
– Дворец великолепен, полагаю, что Его Величество найдет применение способностям архитектора Лево, художника Лебрена, садовника Ленорта и прочих при строительстве собственных дворцов.
Филипп Орлеанский с интересом присмотрелся ко мне. А чего он ожидал, что я, как овца, похлопаю глазами и промычу нечто маловразумительное? Не дождетесь! Месье, конечно, неимоверно избалован, но оказался интересным собеседником, он не хамил и даже был остроумен.
Я еще много с кем общалась, беседовала, любезничала, даже кокетничала (а что еще делать красивой женщине, муж которой неизвестно чем и с кем занимается?). Все это время я не видела Армана и даже не представляла, где он может быть. Неприятно, что и говорить, если учесть, что при нынешних нравах уединиться за ближайшим кустом считается вполне допустимым.
Улучив минутку, я оглянулась и обнаружила мужа совсем рядом. Он стоял, прислонившись плечом к колонне, и внимательно наблюдал за мной. Интересно, как давно он это делает? Возможно, давно, потому что его укрытие надежно и оттуда прекрасно все видно. Но я не совершила ничего предосудительного, светская беседа не может быть поводом для ревности или осуждения.
Это я так считала, Арман думал иначе. Поняв, что я его увидела, герцог подошел ко мне:
– Мадам, вы не желаете отправиться домой?
– Очень желаю. И давно, с того самого момента, как села в карету, чтобы ехать сюда.
Он жестом пригласил меня идти и предложил руку. Карета с гербом Мазарини стояла наготове. Это означало, что Арман давно намеревался меня увезти? К чему тогда столько ждать?
Герцог тоже сел со мной, хотя сюда приехал верхом. Ого!
– Вы не скучали, герцогиня. Приятный вечер?
– А у вас?
– Я весь вечер простоял у колонны, любуясь супругой, которая любезничала со всеми подряд.
– А что мне оставалось делать, если мой муж стоял у колонны вместо того, чтобы меня сопровождать?
– Едва ли вы нуждались в моем сопровождении, мадам. – Голос просто холоден. Да что это такое?!
– Арман, я ношу нашего ребенка!
– Это не мешает вам развлекаться. Я уже говорил, что при дворе очень легко заработать репутацию доступной женщины, но крайне сложно от такого мнения о себе избавиться. Дадите повод считать вас ведущей вольный образ жизни, и потом не докажете, что вы не кокотка.
– Герцог, вам не кажется, что вы несколько путаете века, слишком часто их меняя? При дворе Короля-Солнце не иметь любовниц или любовников просто неприлично. – Я пыталась свести все к шутке, прекрасно видя, что Арман говорит серьезно. Но как ему объяснить, что изменять я не собираюсь, тем более будучи беременной? Что для меня важней всего его ночные ласки, которых я теперь лишена, а не чьи-то комплименты днем? Но если я не буду кокетничать с кавалерами на балах и приемах, то заслужу репутацию серой мыши и деревенщины!
Он все понял сам, усмехнулся:
– Герцогиня, лучше слывите монахиней, чем распутницей. А если вас так беспокоит осуждение ветреных распутниц, я готов увезти вас от их осуждающих взглядов.
Меня все же прорвало:
– Герцог, вы оставили меня одну во время праздника, вернее, подстроив так, чтобы моим кавалером оказался человек с дурной репутацией, а теперь выговариваете за некое недостойное поведение? Почему бы вам после этого не вызвать графа де Гиша на дуэль?
– При чем здесь де Гиш? – нахмурился Арман. – Я говорю о Месье. Лучшего поклонника трудно найти, поздравляю вас.
Я обиделась окончательно.
– По-вашему, я должна была нахамить Месье и отправиться по темным аллеям искать герцога Мазарини?!
– Темных аллей в парке сегодня не было совсем. Иначе я нашел бы способ увлечь туда вас.
Я не стала отвечать. Отвернувшись к окну, за которым было темно, отчаянно старалась не расплакаться. После свадьбы Мари наши отношения разладились, я ревновала Армана сначала к сестре, потом ко всем подряд, а он насмехался надо мной. Как иначе расценить сегодняшний поступок?
– Анна, неужели вы не видите, что я ревную, как осел?
И все равно я не стала отвечать. Человек, который ревнует свою жену, мог бы прийти к ней в спальню вечером. Но мы уже давно не были вместе, а днем герцог вечно занят. Обойдусь…
Внутри что-то зашевелилось. Это было так неожиданно, что я ойкнула. Арман перепугался:
– Что?!
– Нет, ничего.

 

У меня началась иная жизнь, потому что внутри уже не просто присутствовала пока невидимая, неощутимая жизнь, эта жизнь дала о себе знать движением. Женщины поймут мое состояние – восторг и страх одновременно, радость от того, что ребенок показал свое присутствие, и боязнь каким-то образом причинить ему вред.
Моя жизнь, все мои мысли сосредоточились на этом чуде внутри и на том, как растет животик. Арман отошел на второй план, ни ссориться с ним, ни доказывать что-то, ни даже просто обижаться не хотелось. Во мне жил ребенок – это главное. До тех пор пока он не пошевелится, ты этого не понимаешь.
Герцог со своим новым положением смирился, тем более я больше не капризничала, ничего не требовала, словно забыв о существовании мужа. Он сам по себе, а мы с маленьким сами. И пусть делает, что хочет, следит за кем хочет, ходит в свое будущее сколько угодно, я вот рожу своего малыша и буду счастлива здесь с ребенком. Оказывается, дитя может сделать женщину счастливой в любые века и в любом положении. А муж?.. «Пусть себе, не приходит по ночам, и не надо. Обойдемся», – твердила я, поглаживая свой растущий животик.

 

Мария-Шарлотта родилась здоровенькой и хорошенькой. У нее были папины черты лица и довольно спокойный нрав. У меня сразу пропало молоко, но Арман нашел для малышки кормилицу с огромной грудью. Наблюдая, как чужая женщина кормит мою дочь, я обливалась слезами. Мария изумлялась:
– Мадам, ну что вы! У меня много молока, вашей девочке вполне хватает…
К дочери приставили воспитательницу – строгую мадам Жанну, которая попыталась заменить меня и в укачивании. Арман решил совсем лишить меня возможности возиться с дочерью?! Я была бы рада заменить все свои светские обязанности простым пением колыбельной, сама бы кормила и тетешкала свою Шарлотту, но меня вежливо и настойчиво отодвигали:
– Мадам, ваше дело рожать детей, а ухаживать будем мы.
Хотелось кричать, что я не машина по производству младенцев, что сама способна справиться, но вокруг меня такие же дамы так же рожали детей и отдавали их кормилицам и воспитательницам, получая уже умеющими ходить и говорить. Как при этом дети умудрялись любить матерей, непонятно.
Постепенно я тоже окунулась в вихрь светских занятий и развлечений. Гортензии, то есть мне, едва исполнилось шестнадцать, все вокруг твердили, закатывая глаза, что я безумно похорошела после родов, что стала первой красавицей, что мои плечи, грудь, шея, округлившись, приобрели божественные формы. Глядя в зеркало, я соглашалась со всеобщим мнением. Двойного подбородка не было, но остальное… Да, Арман выбрал для меня великолепную оболочку. Для себя старался? Тогда почему не интересуется мной как супруг?
Идиотское положение: толпа мужчин у моих ног умоляла о взаимности, а я с волнением ожидала, осчастливит ли меня своим вниманием законный супруг хотя бы со временем. Неужели Арман надеялся, что я буду много лет ждать, когда он выйдет из тени той самой колонны, у которой стоял в Во-ле-Виконте, и предложит мне руку, чтобы проводить… куда, в замкнутый мир дворца?
Я была молода и хотела жить, хотела не только спокойного, сдержанного внимания за обедом или пожелания спокойной ночи перед сном, я хотела любви. Десятки красавиц спокойно развлекались при дворе, подавая мне пример легкомысленного поведения. Что мне оставалось – сидеть в своей комнате и чего-то ждать?
В конце концов обида взяла свое. Красивая юная женщина, привлекающая всеобщее внимание, не могла не ответить пусть не взаимностью, но хотя бы кокетством на бесконечные комплименты. Нет, я никому не давала никаких обещаний, не намекала на взаимность, мое сердце не откликалось на страстные призывы поклонников, а такое отношение обычно распаляет влюбленных еще сильней. У меня не было любовника, но и муж не посещал мою спальню. Конечно, повитуха просила пока быть осторожной, да я и сама понимала, что пару месяцев нужно подождать, но уверенности, что что-то изменится по истечении этого срока, тоже не было.
Муж спокойно наблюдал за моими метаниями, не мешал развлекаться, не возражал, хотя всегда и везде сопровождал меня. Ему все равно, нравлюсь ли я другим? Все сильней хотелось натворить что-нибудь, чтобы вывести Армана из этого доброжелательного равнодушия.

 

Дождалась. Приглашение на беседу со стороны герцога выглядело странновато, он пришел в мою спальню и отправил прочь Люсинду. Неужели Арман решил возобновить наши отношения? Или…
– Что-то с Шарлоттой?!
– Нет, с девочкой все хорошо. Видите ли, дорогая, мне нужно на время уехать. Не просто на время – довольно надолго, дела в Париже XXI века, знаете ли.
Он не успел сказать еще что-то, я буквально взвыла:
– Вы хотите сказать, что можете уйти туда?!
Последовал долгий внимательный взгляд, потом Арман усмехнулся:
– Я – да.
– А… я?
– А вы нет. И я вас об этом предупреждал сотню раз, но вы не слушали.
Я фыркнула, демонстративно усевшись в кресло и вытянув ноги к огню. Никакой необходимости греть их не было, напротив, было жарко, но я терпела, борясь с желанием убрать ступни подальше. Арман, видно, заметил, усмехнулся и подбросил полено в огонь со словами:
– Замерзли? Подать меха?
– Вы лжете, чтобы заставить меня подчиняться! Демонстрируете свою власть надо мной?
Я могла наговорить еще кучу гадостей, возможно, пожалев об этом, но он протянул мне руку, чтобы поднять из кресла:
– Пойдемте, покажу кое-что.
Полено начало разгораться, мне было невыносимо жарко у камина, это вынудило принять руку мужа и встать. Ладно, посмотрим, что там у него.
У Армана была дверь за гобеленом. Я точно знала, что на этой стене никаких дверей раньше не наблюдалось. Он мог и не объяснять, я слишком хорошо помнила, как выглядит дверь перехода – это была именно она.
В недоумении покосившись на мужа, замерла, не зная, чего ждать.
– Знакомая дверь?
– Конечно. Вы хотите сказать, что ее можно открыть и уйти?
Вместо ответа Арман задал встречный вопрос:
– Вы согласились бы перейти прямо сейчас, зная, что уже не вернетесь?
Я могла бы, перешла и не оглянулась, если бы… Если бы здесь не оставалась моя малышка Шарлотта.
– А как же Шарлотта?
– Наконец-то первое разумное высказывание за столько месяцев! Дочь рождена здесь и перейти не может. Впрочем, вы тоже. А я схожу и вернусь, надеюсь, вы не наделаете за это время глупостей.
– Я тоже схожу и вернусь!
Он рассмеялся тем самым обидным смехом, за который так хотелось ударить наотмашь. Последовал приглашающий жест в сторону стены с дверью:
– Попробуйте.
Я подошла и повернула ручку. Она подалась, мало того, подалась и дверь! Не решаясь открыть полностью, оглянулась на мужа:
– Арман, а я смогу вернуться? Я не могу бросить малышку.
– Вы не сможете перейти. Открывайте.
Дверь открылась. За ней была каменная стена!
– Что вы видите?
– Стену, – упавшим голосом удрученно констатировала я.
– А я свою комнату во флигеле. Вот разница между нами – для вас дверь закрыта.
– Ну, так откройте!
– Это зависит не от меня.
Я просто разозлилась:
– Вы тоже видите стену, но мне внушаете, что там ничего нет. Вы лжете!
Он даже не удостоил ответом, просто протянул к стене руку. Я видела, как кисть руки исчезает в камне, его рука действительно проходила на ту сторону. Однажды такое было и со мной, когда Арман в первый раз мне показывал, как можно запросто попасть в прошлое, я тоже протянула руку, локоть которой остался в XXI веке, а кисть оказалась в XVII-м.
Может, и сейчас получится? Я вытянула свою руку и уперлась ладонью в каменную кладку. Нет, для меня это была стена, а для Армана совсем рядом просто открытая дверь.
– А если, пока вы будете там, я прикажу попросту заложить дверь камнем?
Что, съел?! Да, я вполне способна оставить его там!
Арман снова ничего не ответил, только шагнул назад, потом вытянул руку ладонью вперед и чуть провел в сторону. За его рукой послушно переместилась по стене дверь!
Но я не сдавалась:
– Я прикажу всю стену повторить в кирпиче.
– Если мне понадобится перейти, дверь окажется на другой стене, в другом особняке или замке. Неужели вы забыли, что она бывала в старом замке в Бруаже? А чтобы вы не попытались натворить глупостей, отправитесь подальше от Парижа и от соблазнителей тоже.
– Куда?
– В Бретань, и завтра же!
Ого, далеко меня выпроваживает дорогой супруг.
– И где я буду там жить?
– В замке Тонкедек, вернее, в том, что от него осталось.
Почему осталось? Я нахмурилась, пытаясь вспомнить что-нибудь об этом замке.
– Где это?
– Бретань, возле Ланьона, – он смотрел насмешливо, дожидаясь, пока я вспомню.
Вспомнила и взвыла:
– Но там же развалины?!
– Не совсем, но почти. Вы большего не заслуживаете.
Мне хотелось его убить, но останавливало понимание, что, поссорившись, я вообще навечно останусь в этой Франции невесть какого века. Мари вон осталась. Нет, я решила наступить себе на горло и не спорить. Арман обожает дочку, надо этим воспользоваться.
– Но каково там будет маленькой девочке? Или вы вознамерились вырастить из своей дочери пастушку?
– Из нашей с вами дочери я намерен вырастить достойную девушку, которую возьмет замуж лучший жених Европы. Надеюсь, она будет любить своего мужа, и взаимно. Поэтому о Шарлотте позаботится мадам Жанна.
Я ахнула:
– Что?! Вы отдаете дочь на воспитание этой старой мымре?!
– Когда вы, наконец, станете серьезной, сможете воспитывать нашу дочь сами, но пока вам едва ли стоит доверять столь ответственное дело.
– Арман, нет!
– Не будем спорить, завтра на рассвете мы отправляемся в Бретань, где вы немного поживете в глуши, подумаете, может, что-то поймете, а потом я за вами приеду. Спокойной ночи…
– Я не поеду! – это все, что я смогла выкрикнуть ему в спину. Обычно в таком случае Арман просто пожимал плечами, сейчас не последовало даже этого.
В сердцах запустила вслед подушкой и попала во входившую Люсинду. Та с трудом сумела увернуться от снаряда, подхватила подушку с пола и осторожно поинтересовалась:
– Госпожа герцогиня будет ложиться спать? Герцог сказал, что вы завтра выезжаете до рассвета.
– А что еще сказал господин герцог?
Люсинда не обратила внимания на поток желчи в моем голосе.
– Еще он приказал собрать ваши вещи в дорогу. Вы надолго уезжаете, госпожа герцогиня?
– А ты никак остаешься?
– Мне приказано остаться.
– А кому из слуг приказано ехать?
– Милене, Жаку и Августу.
Милене?! Ну уж нет! Эту невозмутимую статую мне и здесь-то хотелось прибить, а там я просто исполню свое желание. Конечно, получу удовольствие, но я не настолько кровожадна, чтобы радоваться гибели неприятной служанки.
– Скажи герцогу, что я желаю с ним поговорить. Немедленно!
Я сидела в кресле, пытаясь придумать, как бы побольней задеть Армана, а он все не шел. Наконец, явилась Люсинда, присела и, не поднимая глаз, сообщила:
– Господин герцог уже принимает ванну. Сказал, что поговорить можно будет завтра во время поездки.
– Завтра я никуда не поеду! Не смей складывать мои вещи без моего приказа.
Она снова присела, с некоторым любопытством стрельнув в меня глазами:
– Да, госпожа герцогиня.
Меня бесило ее сочетание «госпожа» и «герцогиня», она упорно не желала называть меня «Ваша Светлость», но расплескивать злость на Люсинду не хотелось, я должна ее скопить и даже развить, чтобы все высказать завтра Арману.
– Помоги мне раздеться.
Лежала с открытыми глазами, глядя в темный потолок, и пыталась «поговорить» с Арманом жестко. Почему-то подумала, что никогда мысленно не называю его мужем, просто Арман. Но положения дел это не меняло.
Что он себе позволяет?! Этот наглец считает, что меня можно вот так запросто отправить жить в развалины замка где-то на краю обитаемой земли? Между прочим, герцогом он стал только благодаря женитьбе на мне. Это я герцогиня и любимая племянница кардинала. Если уж я не смогу вернуться в свое время, то лучше было бы выйти замуж за короля Англии и сейчас быть королевой, а не униженной супругой этого сноба, умеющего протыкать руками каменные стены.
Не удержавшись, встала и на цыпочках подошла к гобелену. Прислушалась, словно за той дверью можно что-то расслышать. Нет, тихо…
Отогнула гобелен – дверь на месте. А что, если ее открыть? Может, стена – это фокус Армана, а там и впрямь его комната во флигеле на улице Вожирар в XXI веке? Рука, которую я протягивала к ручке, немного дрожала. Ручка подалась, не скрипнув, дверь тоже…
Я стояла перед стеной и плакала горькими слезами бессилия.
– Убедились?
Голос за спиной заставил буквально подпрыгнуть. Вечно он входит неслышно и через потайной ход!
– Вы же легли спать?!
– Но вы так настоятельно требовали новой встречи, что я решил – соскучились.
– Вы ошиблись, – я прошипела сквозь зубы. – Спешу сообщить, что вы зря распорядились сложить мои вещи, я никуда не поеду.
– Это все, что вы хотели сообщить? Не стоило вызывать меня, могли бы передать через Люсинду, она бы объяснила, что вещи уже собраны. Попробуйте заснуть, дорога предстоит дальняя.
Я буквально зашипела:
– Вы не можете отправить меня в Бретань, не поставив себя в смешное положение!
– Мне абсолютно безразлично, как к этому отнесутся ваши поклонники. И осуждение двора тоже безразлично, могли бы уже понять. Но мне важно, чтобы за время моего отсутствия вы не натворили глупостей и не испортили свою репутацию. Репутация матери несравнимо более ценна для дочери, чем отцовская. Вы будете ждать меня в Тонкедеке.
– А если не буду?
– То есть?
– Вы приставите ко мне охрану? Вдруг я решу удрать?
– Куда это вы удерете, в Париж?
– К Мари, например, в Рим.
– Потрясающая мысль. Послушайте меня внимательно: вы никогда не воспринимаете мои слова всерьез и потому попадаете в трудное положение. Анна, Мари вам не друг, осознайте это, наконец!
– Почему? – немного растерялась я.
– Попробуйте вспомнить, она хоть раз в чем-либо помогла вам, что в прошлый раз, что сейчас? Нет, только использовала в своих интересах. Мари не та, кем себя перед вами изображала, она не невинная овечка, моей прихотью занесенная в этот век. Вы спрашивали, что такого я написал ей, чтобы отказалась от короля? Пригрозил применить санкции. Мари хочет власти над временем, власти, на которую не имеет права. Не стоило позволять ей себя использовать.
– Но ведь вы сами помогали ей.
– Выйти замуж? Это не для нее, а для настоящей Марии Манчини, которая действительно счастлива со своим Лоренцо Колонна.
Я не сдавалась:
– Не вы ли оба раза собственноручно отправляли меня к Мари?
– В первый раз намеренно, она просила помощи. А второй вы напросились сами.
– Могли бы к кому-нибудь другому. Или предупредить, что я не должна быть здесь больше месяца, например.
Арман усмехнулся:
– Снова речь о Людовике де Меркере, только посмотреть, и все? Да, я допустил ошибку, дав вам обличье Гортензии Манчини и позволив остаться надолго. Это по моей вине вы не ушли вовремя. Но я исправляю, потому я здесь с вами. Потому мне нужно уйти на время.
Я не услышала последнюю фразу, все закончилось на предпоследней: «…потому я здесь с вами…» Вот и все, вот почему были эти страстные объятья, эти безумства, якобы любовь. А я-то думала! Размечталась, надеялась… Арман просто исправлял свою ошибку.
Гортензия Манчини должна была выйти замуж за Армана-Шарля де Ла Порта, ставшего герцогом Мазарини, и родить от него детей. Чтобы я не натворила чего-нибудь не того, Арман на мне женился, и у меня уже родилась дочь. Сколько там еще детей у Гортензии? Кажется, еще трое. Он будет стараться выполнить программу, и ему все равно, что при этом чувствую я сама? Просто исправляет ошибку…
Арман что-то говорил, но я уже не слышала.
– Эй, о чем вы задумались?
– Я поеду в ваш Тонкедек. Если бы вы еще привезли туда Шарлотту, то могли вовсе не возвращаться.
Он лишь вздохнул, но мне было все равно.

 

Я покорилась судьбе, просто не оставалось ничего другого. Конечно, Шарлотту никто не привез, даже спрашивать об этом не стала, ехала молча, словно сонная.
– Герцогиня, вы так расстроены тем, что вынуждены покинуть Париж?
– Нет, Ваша Светлость, только тем, что со мной нет дочери, и тем, то ничего не могу изменить или повернуть вспять.
– Что именно вы бы изменили?
– Не вышла бы за вас замуж… не задержалась бы и на день… не стала бы переходить в этот мир в этот раз… не стала бы делать этого и в первый раз… не пришла бы на улицу Вожирар… не пошла бы на рынок Ле Пюс…
– То есть не сделали бы ничего, что имеет отношение ко мне?
Я невесело усмехнулась:
– К вам? А кто вы и зачем вам я? Игрушка, опыт с которой оказался неудачным настолько, что пришлось отвлекаться, чтобы что-то исправить? Кстати, зачем вообще исправлять, оставьте меня в покое, я буду доживать как-нибудь.
Он взял мои руки в свои и не выпустил, когда я попыталась освободить.
– Анна, вы для меня вовсе не игрушка, и когда-нибудь, надеюсь, скоро, я вам многое расскажу.
– Не стоит открывать вселенские тайны недостойной. Главное, скажите, где моя дочь и как я могу ее забрать, и возвращайтесь в свой мир, Арман.
– Анна, меня не будет три месяца. Я вас очень прошу прожить их в Тонкедеке тихо, не привлекая внимания. Не осложняйте все больше, чем уже есть. Тонкедек не лучшее место, замок разрушен кардиналом Ришелье, кстати, там сохранился фехтовальный зал, сможете потренироваться…
– Угу, с Люсиндой. Благодарю вас за любезность, герцог. Вести себя тихо, незаметно и даже прилично не обещаю. Не привыкла, чтоб меня держали в разрушенных замках даже временно.
Он только вздохнул и мои пальцы выпустил. Больше разговоров о моем поведении и сроках пребывания не было. Может, передумал уходить сам?
Нет, не передумал, мало того, герцог пересел в седло, а когда я потребовала себе это же, покачал головой:
– Не стоит появляться в Тонкедеке в мужском платье. Вы должны произвести благоприятное впечатление.
Ну, это мы еще посмотрим! Я уже была готова устроить бунт, если не на корабле, так в Тонкедеке. Ничего, разрушенные замки тоже можно доразрушить. Мелькнула мысль, что, узнав о моем бунте, Арман вернется раньше. Как узнает и вернется ли – не задумывалась. Поживем – увидим.

 

Вдали вырастали донжоны замка Тонкедек. Да, разрушенные, это видно даже издали, но я уже не желала ни о чем спрашивать Армана, вообще не желала с ним разговаривать. Он просто бессовестно пользовался своим положением и моей от него зависимостью.
Арман прав, в Тонкедеке в самом замке сохранился прекрасный фехтовальный зал. Но жилых помещений просто не было.
– Где мы будем жить?
– Мы? – удивленно приподнял бровь герцог. – Я не намерен оставаться, а вы…
Он не успел договорить, я фыркнула, как кошка:
– Я ни в коем случае не имею в виду вас, Ваша Светлость, вы, понятно, будете жить в лучших условиях в Париже. Я говорила о нас с Люсиндой.
Армана этот выпад ничуть не смутил, он холодно кивнул:
– Вы с Миленой, герцогиня, вон там.
Он намерен забрать Люсинду с собой?
– Герцог, вы очень любезны, предоставив своей супруге не стойло в конюшне, а дом для прислуги.
– Конюшня занята, здесь четыре весьма недурные лошади, что, несомненно, придется вам по вкусу. И дом для прислуги, как вы его называете, весьма недурен, разве что в нем нет бальной залы и гобеленов. Бальная зала вам ни к чему, гобелены и еще кое-что привезут завтра.
– Теперь мне это не требуется. Благодарю вас. Извольте сообщить, какое содержание вы выделите мне из моих же средств, полученных по наследству от дяди?
– Небольшое, чтобы вам не пришло в голову оплачивать карточные долги ваших поклонников, разоряя своих детей. Но вы не будете знать ни в чем нужды, все ваши желания будут исполняться, кроме одного – получения наличных.
Казалось, его ничем не пробьешь. Черт побери, Арман, ты меня еще плохо знаешь, если уж я не могу вернуться, то натворю здесь такого, что поведение Мари покажется тебе просто образцовым!
– Детей? – приподняла бровь теперь уже я (научилась у него же). – У нас одна дочь, герцог, или у вас есть еще дети?
Он просто поднял мое лицо за подбородок, глаза твердо глянули в мои глаза.
– У нас с вами, герцогиня, будут еще две дочери и сын. А если вы не будете себя прилично вести даже в этой, как изволили выразиться, конюшне, то в соседнем Ланьоне есть монастырь урсулинок, где присмотр будет куда более строгим. Пойдемте посмотрим ваши апартаменты.
Не обращая внимания на мое недовольство, Арман отправился к дому. Мне ничего не оставалось, как последовать за мужем, потому что накрапывавший с утра дождь усилился и грозил перейти в ливень.
Дом невелик, вернее, их два – один действительно для прислуги, которой будет явно немного (мне и не нужно много, легче сбежать), второй для нас со служанкой. В нашем четыре комнаты – две совсем небольшие прихожая и спальня служанки и две побольше, являвшие собой столовую-гостиную и мою спальню-кабинет. Все очень чисто и прилично, хотя не слишком богато. Но так даже лучше, потому что позолоченные виньетки и слишком много ткани вокруг уже надоели. Однако признаваться в этом супругу я вовсе не собиралась. На вопрос, есть ли пожелания по поводу обстановки, только пожала плечами:
– Мне все равно, я здесь долго не задержусь.
Арман только вздохнул, словно услышав слова неразумной девчонки.
– Прошу об одном: некоторое время не предпринимать ничего и, уж конечно, не возвращаться в Париж к мужу.
– А это почему?
– Просто послушайте меня хоть раз. Поживите здесь тихо до моего возвращения. Чем незаметней будет ваша жизнь, тем меньше дурных последствий вы на себе испытаете.
Я была столь раздражена своей от него зависимостью, его холодностью и решительным тоном, что не обратила внимания на этот совет. Вообще не заметила слова о возвращении в Париж к мужу. Как потом оказалось – зря.

 

Герцог вознамерился уехать, чтобы до темноты успеть куда-то там… Ко мне заглянула Милена:
– Ваша Светлость, я понимаю, что вы недовольны моим присутствием. Я тоже предпочла бы остаться в Париже, но Его Светлость распорядился так. Вы будете пользоваться моими услугами либо не пользоваться ничьими.
Я уже слышала такое же заявление Армана, потому почти весело усмехнулась:
– Предпочту второе. Можете возвращаться в Париж, я обойдусь без горничной. Зато избавлюсь от шпионки и сэкономлю скудные средства, которые герцог намерен выдавать мне из моих же средств.
Зря я все это высказала Милене вслух. А может, и не зря, пусть передаст Арману.
– Поторопитесь, чтобы уехать с Его Светлостью, иначе придется добираться до Парижа самой.
Во взгляде, который бросила на меня Милена, особой приязни не было, она и впрямь выскочила во двор. Стараясь не думать о последствиях, я принялась разбирать свои вещи. Конечно, без горничной даме трудно, можно сказать, очень трудно, но есть выход – я попросту буду носить мужскую одежду, с ней легче справиться!
Довольная найденным выходом, я даже принялась напевать, причем… «Марсельезу».
– Герцогиня, эта мелодия пока не в чести, хотя должен заметить, слух и голос у вас хороши. – Герцог на пороге комнаты, как и следовало ожидать, но меня это ничуть не смутило. Если нет обратного хода, меня лишили возможности воспитывать дочь и даже моего собственного дворца в Париже, то я вольна делать все, что захочу. Ты еще пожалеешь, Арман де Ла Порт, я тебе это обещала во время венчания.
– Благодарю за комплимент, Ваша Светлость, но я в них более не нуждаюсь.
– Вы намерены отказаться от услуг горничной?
– Не просто горничной, а той, что навязываете вы. Я не желаю ютиться в двух крошечных комнатках с Миленой, лучше без нее. Благодарю вас за заботу, Ваша Светлость, и более не удерживаю.
Он вздохнул:
– Анна, мне нужно некоторое время отсутствовать, это ради вашего же возвращения обратно в свое время. Оставить вас во дворце Мазарини я не могу, вы действительно натворите глупостей, исправить которые потом будет невозможно.
Я смотрела на мужа насмешливо, теперь я знала себе цену, теперь он ничего не сможет со мной сделать!
– Ваша Светлость, меня зовут Гортензией, и глупости я могу натворить где угодно. Надежней было бы посадить меня в каменный мешок, подавать воду и кусок хлеба через решетку, а на лицо надеть железную маску, вы не находите? К тому же без своей дочери я никуда не вернусь. Отправляйтесь в свой флигель на улице Вожирар, а я буду делать здесь то, что посчитаю нужным.
Он процедил сквозь зубы:
– С вами останется Люсинда.
– Ее можете тоже забрать. Я родилась и выросла не в королевском дворце и вполне способна умыться без посторонней помощи.
Глядя вслед круто развернувшемуся на каблуках мужу, вздохнула. А ведь все так хорошо начиналось…

 

Он уехал, а я осталась сидеть перед холодным камином (не мешало бы растопить, вечером довольно прохладно) без свечей в сгущавшихся сумерках. Где брать свечи и дрова? Это забота слуг, но я от горничной отказалась, оставалось лишь терпеть.
Камин все же решила растопить, потому что дрова подле него нашлись, а за свечами не пошла. Ладно, завтра разберемся. Арман сказал, что мои пожелания выполняются? Завтра пожелаю, чтобы мне приносили еду трижды в день, а также дрова и свечи. Посмотрю лошадей, посмотрю, кто из слуг остался… Интересно, кто будет организовывать исполнение моих желаний? У кого-то же должны для этого иметься нужные суммы.
Огонь охватил пару поленьев, весело запрыгав по ним, в комнате стало светлей и уютней. Я шевелила дрова, чтобы скорей разгорелись, когда в комнату заглянула Люсинда:
– Госпожа герцогиня, зачем же вы сами?! Позвали бы меня.
– Разве ты не уехала с герцогом?
– Нет, он сказал, что вы пожелали оставить меня. Госпожа герцогиня, герцог передал вам вот это, – Люсинда протянула письмо.
Пока я срывала печать, она успела зажечь от камина три свечи и поставила на стол. Все скромно, но удобно – стол, рабочие стулья и кресло подле него, кровать под балдахином, камин, от которого тепло и светло… И все равно я не понимала, зачем нужно загонять супругу в далекую Бретань в полуразрушенный замок, даже если сам собрался уезжать надолго.
В письме Арман повторял, что постарается скоро вернуться, и заклинал послушать его совет: во-первых, вести себя все это время как можно тише («вы найдете много приятного в конных прогулках, в здешней природе, в спокойной деревенской жизни; если будут нужны книги – Рене все привезет»), во-вторых, ни в коем случае (он даже особо это подчеркнул: «ни в коем случае») не возвращаться до его приезда в Париж.
Я чуть не отправила письмо в огонь, не дочитав. Нельзя же быть столь ревнивым, чтобы запрещать жене жить нормальной жизнью только потому, что он сам отсутствует в Париже! Но что-то заставило руку замереть, не донеся лист до огня. Взгляд зацепился за следующую фразу:
«В Париже НАСТОЯЩИЙ Арман-Шарль де Ла Порт. Как бы я ни был вам неприятен, поверьте, ваш настоящий супруг много хуже».
То есть?! Я смотрела на текст, пытаясь осознать, что это означает. Что такое «настоящий»? А Арман какой?
Мозг пытался уловить какой-то подвох, какую-то зацепку, которая объяснила бы все происходящее, но не мог. Казалось, что-то очень важное прямо передо мной, но я этого не вижу, и от того, смогу ли понять, зависит само мое существование.
Постепенно росло ощущение, что я в ловушке, в клетке, как мышонок, неловко сунувшийся за кусочком сыра. Но самым страшным было чувство одиночества. Если бы Арман сказал мне эту фразу раньше, я вцепилась бы в него мертвой хваткой и не отпустила от себя ни в будущее, ни в прошлое.
Хотя он что-то говорил, да, Арман ведь просил не возвращаться в Париж к мужу. К какому мужу, а он тогда кто?! У меня голова шла кругом. Позже я не раз задумывалась над тем, почему бы просто не послушать Армана и прожить тихо, как мышка в норке, когда усатый котище рядом?
Назад: Странная свадьба
Дальше: Веселая ссылка