Туда и обратно или только туда?
К двери приблизилась с бешено бьющимся сердцем, прислушалась, но за ней было тихо.
Итак, стоит мне перешагнуть черту, разделяющую два мира, и время потечет иначе. Если сутки там это год здесь, значит, отсутствуя всего час, я «пропаду» на две недели… Надо торопиться, две недели сейчас много… Кардинал при смерти, король болен.
Перекрестилась (чего в нормальной жизни никогда не делала) и повернула ручку двери. «Если вы откроете дверь не вовремя, то обнаружите за ней кирпичную стену…», так, кажется, сказал Арман? Что же там?
От волнения дыхание сбилось так, словно приближалась к финишу в беге на длинную дистанцию.
Дверь поддалась, и по ту сторону стоял не менее взволнованный де Ла Порт.
Я храбро нырнула вперед, чуть не сбив его с ног, и заорала:
– Душ, кофе и текст секретного договора с испанцами! У меня полчаса!
Сзади раздался хохот и голос Армана:
– Душ по коридору налево, кофе сейчас сварю.
Я наслаждалась душем минут пятнадцать, дольше некогда, вытираясь, обратила внимание на дезодоранты, немного посомневавшись, воспользовалась одним из них, а потом решительно забрала оба. И пусть этот Арман попробует сказать что-то против! Он не жил в том кошмаре, ему не понять.
Когда выбралась в комнату, кофе и текст договора ждали меня на столе. А еще была пицца и картошка фри с томатным соусом.
Все равно я ненавидела Армана за насмешливую улыбку, которая блуждала на его губах.
– Невмоготу? – ехидно поинтересовался мучитель.
Я решительно отодвинула картошку, отхлебнула кофе и схватила текст договора. Да, это то, что нужно!
– Но он на простой бумаге из принтера!
– Скажите спасибо, что не флешка, – огрызнулся Арман. – Где я вам за десять минут возьму антикварный текст?
– Но…
– Перепишете, – ехидства в его голосе было столько, что я чуть не запустила в этого мерзавца чашкой с остатками кофе.
Допила, демонстративно взяла со стола плитку швейцарского шоколада и сунула в карман.
– Это для Мари!
Он кивнул со смехом:
– Берите и вторую, только обе разверните. А вот дезодорант просто не пройдет, в те времена не было пластика. Вытащите из него начинку, тогда получится.
Ему весело, ему очень весело!
Назло этому типу (ну, погоди, вернусь, я тебе покажу!) я моментально выковыряла содержимое дезодорантов, благо они сухие, и завернула в бумагу.
– А вы имеете успех при дворе, – это было последнее замечание, отпущенное мне Арманом перед возвращением в тот век.
Хотелось огрызнуться, что не все такие, как он, но не успела, вспомнив, что каждая минута препирательств с Арманом выливается в дни отсутствия там.
Мари моему возвращению была несказанно рада:
– О, господи, как хорошо, что ты вернулась! Ну, что?
– Текст есть, нужно только переписать.
А еще я принесла кое-какие подарки.
– Что?
Я великодушно отдала ей оба стащенных из ванной Армана дезодоранта и обе плитки шоколада. Все же мне удалось принять душ и выпить кофе, а ей бедняжке и того не перепало.
Текст переписала сначала Мари, поскольку для меня писать на старофранцузском еще проблема, а потом я. Бумаги, принесенные из будущего, мы сожгли, хотя я видела, как хочется Мари оставить их на память.
Теперь нужно придумать, каким образом доставить этот текст кардиналу в Нарбонн, причем срочно.
Даже о герцоге де Меркере было забыто.
Время до перехода у меня было, и немало. Не было времени жизни кардинала. И он, и король плохи, оба лежали, оба едва дышали, кто умрет раньше – неясно. Раздобыть текст, чтобы теперь опоздать? Ну уж нет!
Вообще-то, любой нормальный человек попросту остался бы там. Вот зачем я перешла обратно? Мари сказала, что если я не вернусь, они все погибнут? Кто «все»? Ей-то гибель не грозит.
От Парижа до Нарбонна, где лежит еле живой кардинал, не меньше ста тридцати лье, пока дотащится карета, успеет умереть не только Ришелье, но и король.
Отправлять кого-то верхом опасно, текст нужно довезти наверняка, иначе не имело смысла вообще связываться. Мы сделали копию, а теперь ломали голову над тем, как быть дальше. Каждый час на счету, а мы думаем. Уже готовы лошади, готов и верный Бийо с двумя помощниками, утром уезжать, хотя они пока не знают, куда именно и зачем, а Мари все не решается сделать последний шаг. Чего она боится, что письмо попадет в чужие руки? Что Бийо выдаст свою хозяйку или увезет послание не туда?
Ночью я вдруг решилась и еще до рассвета пришла к герцогине.
В её спальне за гобелен быстро скользнула мужская фигура. Бийо? Неужели поэтому она тянет время? Вот глупость! Я сделала вид, что не заметила.
– Герцогиня, я поеду сама.
– Что?! Это вам приснилось?
– Нет, я уверенно держусь в мужском седле, могу носить мужской костюм. А Бийо с остальными будут меня сопровождать. Впрочем, господин Бийо может остаться в Париже.
– Анна, это нелепо!
– Зато надежно, и вы знаете почему.
Она поняла намек – Бийо и его товарищей убить можно, меня нет, я довезу письмо, если только не буду тяжело ранена.
– Я не прошу вас дать согласие, просто ставлю в известность, что возьму лошадей и немного денег.
Она только вздохнула.
Я решила, что мы выедем на рассвете и до ночи доберемся до Орлеана.
– Поедем через Этамп! Мне нужно вернуться быстро, чтобы не заметили отсутствия.
Бьянка буквально взвыла:
– Я с вами, госпожа!
– Ты умеешь ездить верхом?
– Да…
– В мужском седле и очень быстро? – Нет…
– Тогда не болтай, а помоги поскорей одеться и хорошенько заколоть волосы, мне придется несколько дней не снимать шляпу.
Сопровождающим скомандовала:
– До Орлеана без остановки, останавливаться только ради того, чтобы лошадей напоить или сменить.
Бийо сокрушенно мотал головой:
– Я все понимаю, но это опасно.
– Бросьте, Бийо! От Парижа до Орлеана меньше двадцати лье, там и заночуем.
– Но быстро темнеет. В Орлеан мы приедем совсем ночью.
– Там нет постоялого двора?
– Есть, но все же…
Но я настояла и в Этампе мы останавливаться на ночь не стали. Это спасло жизнь мне (как можно спасти жизнь бессмертной?), зато погубило моих спутников.
Лесные дороги Франции XVII века не самое безопасное место на планете, точнее, одно из самых опасных. Это не шоссе, даже не сельская дорога нашего времени, освещения никакого, селения друг от дружки далеко, при наступлении темноты хоть глаз выколи, одна надежда – на луну.
Мы спешили, чтобы добраться хоть до пригородов Орлеана, где можно будет взять факелы и ехать дальше. Четверо торопливых путников – прекрасная приманка для бандитов любого сорта, не понимать этого было невозможно, и мы молились только о том, чтобы пронесло. Для этого надо до темноты проскочить самый опасный участок.
До Орлеана не доехали, уже темнело, когда стало ясно, что нас догоняют. Грабители? Вот бред – быть ограбленной или даже изнасилованной в ХVII веке.
Это погоня, а не просто припозднившиеся, как и мы, путники.
Пришлось доставать шпаги… Вот уж не думала, что учеба герцога де Меркера пригодится на практике. Их пятеро, а нас трое, дело плохо.
Нет, я, конечно, многого ожидала от своей «командировки» в XVII век, но только не возможности быть проткнутой шпагой, да еще и в лесной глуши. Говорили ведь, чтобы не ездила ночью! Но мне нельзя задерживаться, в Париже не должны заметить мое отсутствие…
Бийо мог бы меня выругать, но не стал – бесполезно.
– Что вам угодно, судари?
– Ваши жизни.
– Но они дорого стоят.
– Ничего, – расхохотался толстый, как бочка, человек в темном плаще. – Нам за них дорого и заплатили.
Все пятеро в масках, значит, и правда, жизни, а не деньги. Опля! Кто же это постарался? Недаром всю дорогу было ощущение погони, и я так торопила Бийо. Обидно, две трети пути проехали, совсем скоро Орлеан.
Но подсчитывать то, что не получилось, бесполезно, зазвенели шпаги. Мои спутники старались прикрыть меня, а потому приняли удар на себя.
– Бегите, спасайтесь, мадемуазель! – Бийо забыл, что никому нельзя знать, кто я. Но его все равно никто не услышал.
– Вот еще! Я не мальчишка, чтобы спасаться бегством, и моя шпага в умелых руках, поверьте, сударь!
Боюсь, что я вдвойне стала причиной гибели Бийо, изумленный тем, как я бросилась в бой, он зазевался и получил смертельную рану. Правда, и ранивший его разбойник тоже упал замертво. Но теперь были четверо против нас двоих.
Шарль не замечал наших переговоров и даже гибели друга, он отбивался от двоих. Шарль ранил одного, но тот все же держался на ногах. И против меня двое, один толстяк чего стоил…
Краем глаза успела заметить в сумерках, что Шарль проткнул своего противника, но и сам упал рядом.
А вот это конец…
Одной против троих мне не справиться, даже если я покажу чудеса владения шпагой и акробатические умения.
Нет, они не смогут меня убить, но серьезно ранят и заметно изуродуют, главное, это не позволит мне вернуться к двери вовремя, и я останусь здесь, как Мари. Мелькнула мысль, что это тоже неплохо, зато у меня будет возможность встретиться с Людовиком де Меркером еще хоть раз.
Удар! Еще удар! Как бы то ни было, я не сдамся.
– Да этот мальчишка дерется, как опытный гвардеец! – с изумлением чертыхнулся толстый. – Даже убивать жалко.
Сколько прошло времени, не знаю, наверное, немало.
Я начала уставать и понимала, что долго не продержусь, когда вдруг услышала топот копыт и голос, который отличила бы от всех остальных даже во сне:
– Эй, трое против одного нечестно!
Людовик де Меркер? Что он здесь делает? Но размышлять некогда, герцог с двумя спутниками, теперь их трое на трое. Я не в счет, потому что ранена и тихонько сползла на землю, чтобы просто не рухнуть под копыта топчущихся на дороге лошадей.
Немного посидела, медленно начиная соображать. Можно тихо уползти, подозвать своего коня свистом, он хорошо откликается, и умчаться дальше одной, оставив спасителей разбираться с нападавшими.
Но меня вдруг буквально подбросило: там бьется Луи, причем, в отличие от меня, он вовсе не бессмертен и ему угрожают своими шпагами эти мерзавцы.
Мгновенно была забыта усталость и даже рана, я снова на ногах и со шпагой. Все уже спешились, слышен звон шпаг и резкие выкрики. Увидев меня снова в боевой готовности, толстяк даже присвистнул, несмотря на серьезность положения:
– Не угомонился?
Плохо, что быстро темнело, но это оказалось на руку мне, не заметить толстяка даже в сумерках трудно, а вот мне увернуться, используя придорожные кусты и деревья, если до этого дойдет, с моими объемами легче. Герцог де Меркер попытался отшвырнуть меня:
– Не лезьте под шпагу!
– Вот еще, он мой!
Господи, я никогда не была так зла! Этот толстый наглец не только посмел напасть на меня саму, не только угрожал жизни Людовику де Меркеру, но и мешал мне продемонстрировать перед учителем свое умение. Смерть толстяку!
Неожиданная помощь толстому пришла в лице одного из его товарищей, он сумел тяжело ранить человека герцога и теперь решил, что два против одного для его главаря многовато. Но нападать на меня оказалось не с руки, и он предпочел Луи.
Мы остались с бочкой в маске один на один.
– Ага!
Мой злорадный вопль поднял на крыло всех птиц в округе, уже устроившихся на ночь, и здорово озадачил противника. Казалось, я получила вожделенную возможность порвать толстяка, как тряпичную куклу, голыми руками, и ни за что её не упущу. Наскок был бешеным, в первую секунду толстяк просто обомлел, а потом… бросился прочь со всех ног.
Лес огласил хохот герцога де Меркера, наверное, это действительно смотрелось уморительно.
Больше всего я боялась, что не догоню толстяка, но ему двигаться трудней, чем мне. И все же улепетывал мой враг быстро. Я мчалась по дороге следом и орала:
– Остановись, мерзавец! Обернись!
Не обернулся, но убежать далеко не успел, моя шпага догнала толстую спину.
Теперь лес огласил его дичайший вопль, потому что это оказалась не совсем спина, попросту не дотянувшись ни до чего другого, я всадила шпагу ему в… то, что несколько ниже, фактически нанизав бедолагу на свое оружие, как на шампур.
Жуткие крики отвлекли одного из напарников толстяка, и помощник герцога смертельно ранил его, а оставшегося они легко добили вдвоем с Меркером.
Я стояла над упавшим толстяком и не знала, что делать. Моя шпага все еще торчала из его… в общем, пониже спины. Выдернуть?
Людовик подбежал сразу, как только расправился с последним нападавшим:
– Что?
Я беспомощно развела руками. Сумерки почти перешли в ночь, но взамен солнца вышла полная круглая луна, и было светло, во всяком случае, настолько, чтобы понять, в чем дело.
Бедные птицы, едва они перестали кружить, как пришлось взлетать снова. Людовик де Меркер хохотал так, словно не видел в жизни ничего смешней. Со смехом он вытащил мою шпагу, тщательно вытер её о траву и протянул мне. Я не удержалась:
– Ему же больно…
– Уже нет. Вы его так напугали, что бедолага не смог перенести.
Людовик с помощником уложили на коня раненого напарника, собрали остальных лошадей и подошли ко мне.
– Поедемте, здесь рядом есть у кого остановиться. За убитыми я пришлю.
В запале боя я не задумывалась ни о том, откуда герцог де Меркер взялся почти ночью на лесной дороге между Этампом и Орлеаном, ни о том, как я объясню собственное появление там же. Но мне казалось, что после такой стычки герцог не должен требовать от меня строгого отчета, во всяком случае, смеялся он от души.
Мы быстро добрались до какого-то не то постоялого двора, не то просто дома, стоявшего на дороге отдельно. Хозяин не удивился, может, здесь нападения не такая уж редкость? А может, знал герцога…
– Комнату для двух моих спутников, один ранен. И комнату для нас с пажем. Нам тоже воду и чем перевязать рану.
– Вы ранены, герцог?
Из вопроса следовало, что герцога все-таки знали.
– Да.
– Перевязать?
– Нет, мы справимся. Анри, идите в комнату.
Я не сразу поняла, что команда мне.
Комната совсем маленькая и постель узкая.
Ничего, я посижу у камина…
Пока Людовик объяснял хозяину, что произошло, хозяйка принесла в комнату воду и длинные лоскуты белой ткани:
– Давайте я вас перевяжу.
Видя мое нежелание снимать рубашку, покачала головой:
– Мужчине будет несподручно это делать, давайте я. Я никому не скажу, что вы женщина.
Она ловко промыла мою рану на плече, усмехнулась:
– Царапина, быстро заживет. А герцог не знает, что вы женщина? И ему не скажем. Вы просто не раздевайтесь. Вот, я приложила травы, все быстро заживет…
С уверениями она перевязала меня и, довольная своей работой, удалилась со словами:
– Сейчас поесть принесу.
Герцог вернулся вместе с хозяйкой. Тревожно оглядел меня, комнату.
– Как вы?
– Все в порядке.
Ставя на стол грубоватый поднос, женщина незаметно подмигнула мне.
– Ваш паж молодец. Не пикнул, пока перевязывала. Его рука заживет быстро, хотя крови потерял немало. Спокойной вам ночи, судари… – Спасибо.
Людовик явно был зол, его недавнее веселье сменилось почти презрением. Плотно закрыв дверь, кивнул мне на принесенный сыр, молоко и хлеб:
– Ешьте, здесь другого не будет.
Есть не хотелось совсем.
– Я не голодна. Спасибо. За спасение спасибо.
Думала, он улыбнется при упоминании о бое, но глаза Меркера сузились от злости. Он уселся в единственное подобие кресла у камина, оставив мне постель. Пришлось пристроиться на самом краешке, не стоять же всю ночь у двери. Больше места в комнате не было, как я поняла, это и так королевские условия для данной местности.
– И к кому вы так спешили, сударыня? К любовнику?
– Вовсе нет!
Ожидала словесной перепалки, какие обычно начинались между нами при встрече, за время которой можно было бы уйти от ответа, потом сделать вид, что смертельно устала, а ночью попытаться выйти вроде по нужде и тихонько ускользнуть в обратном направлении, чтобы отправить в Нарбонн кого-то другого и по другому пути.
Мне хотелось спросить, как он сам оказался здесь, но понимала, что ответа не получу.
Может, лучше сразу прикинуться больной и усталой? Зря сказала, что у меня все хорошо…
Людовик хмуро наблюдал за моими размышлениями.
– Герцог, я устала, давайте отложим объяснения до завтра?
– Нет, не отложим. Полчаса назад вы догоняли противника с таким криком, что я бы предположил возможность преследования его до самого Орлеана. Будьте добры ответить на мой вопрос: куда и к кому вы ехали в мужском платье и под покровом ночи?
– А вы сами как здесь оказались?
Лучшая защита – это нападение, но только не против герцога де Меркера, когда тот в бешенстве, причем бешенстве холодном.
– Я мог бы и не задавать этот вопрос, без того ясно: спешили к герцогу де Сен-Мару! Вороне в павлиньих перьях.
– Вы так сердиты на герцога? – Я все равно делала попытку перевести разговор в шутливый тон.
– Я сердит на вас. Вы умная, красивая… даже, – он сделал движение, словно пронзая кого-то, – шпагой владеете вполне прилично, а рискуете жизнью ради пустышки.
Я просто не знала, что отвечать, не могла же рассказать правду?
– Влюблены настолько, что готовы погибнуть от шпаг людей де Гонзага?
– Кого?!
– Вы не поняли, что вас преследовали люди Марии де Гонзага? – в голосе Людовика послышалась озабоченность.
– Нет. Как они узнали, что я уехала?
– Думаю, от вашей наставницы.
Мне стало дурно, но не от спертого воздуха или потери крови, а от понимания, что меня предала Мари.
Нет, этого не могло быть, он ошибается.
– Нет-нет, она не могла ничего никому сказать!
В голубых глазах герцога появилась насмешка. Не желая комментировать мой возглас, он отвернулся к огню.
– А откуда узнали вы? Для меня это важно, Луи.
Меркер вскинул на меня изумленные глаза. Я поняла, что удивление вызвано употреблением имени Луи, мягко добавила:
– Действительно важно.
– Ваша служанка прислала записку, кстати, жутко безграмотную, с сообщением, что вы уехали через Этамп и Орлеан.
– Бьянка?! – невольно ахнула я. Вот моя спасительница!
– Я не знаю, как её зовут. Задавать вопросы герцогине не стал, это только вы не замечаете, что живете под крышей врага, а отправился за вами следом.
Несколько мгновений он молчал, потом снова усмехнулся:
– Никогда не верил, что женщины и впрямь способны на такие безумства – отправиться в мужской одежде ночью через всю Францию к любовнику!
– Я спешу к кардиналу.
– Что?
А я вдруг осознала, что единственный человек, который действительно может мне помочь, независимо от того, сумею я потом вернуться или нет, тот, что сейчас почти презрительно смотрит, не веря ни единому моему слову. В глазах Людовика читалось: какие же вы все лживые!
– Это правда. И не думайте, что кардинал мой любовник, как, собственно, и Сен-Мар. Вы слышали о заговоре Сен-Мара и Гастона Орлеанского?
Герцог поморщился:
– Весь Париж болтает. Глупость. Думаете, кардинал не знает?
Я кивнула:
– Знает. Больше того: и король знает, но ничего не предпринимает.
– В отличие от своих отца и брата я не вмешиваюсь в политику и вам советую поступать так же, мадемуазель.
– Мне пришлось, потом расскажу почему.
Кардинал ничего не может сделать… – Вы так привязаны к кардиналу?
– …пока у него нет вот этого.
Я достала из-за пазухи текст договора, завернутый в ткань.
– Что это? – насторожился герцог.
– Людовик, скажите, как изменится Франция, если король сделает Сен-Мара премьер-министром?
– Вы с ума сошли?
– Это не ответ.
– Растащат все, что еще живо.
– Так и есть, – кивнула я. – Вот потому нужно, чтобы Сен-Мар не стал премьером, регентство над маленьким Людовиком получила королева, а её советчиком стал кардинал Мазарини.
– Ах, вот откуда ветер дует. Теперь я верю, что вы ехали к кардиналу. К Ришелье от Мазарини?
– Нет, к кардиналу от себя. Прочитайте и вы все поймете. Даже при том, что не интересуетесь политикой.
Он развернул лист, не спуская с меня глаз. Зато потом я наблюдала, как менялось по мере чтения текста договора его лицо.
– Откуда это у вас?
– Можно, я расскажу позже? Это нужно срочно доставить кардиналу, чтобы он мог уничтожить Сен-Мара и де Ту.
– А Гастона Орлеанского?
– О, этот выйдет сухим из воды! Не беспокойтесь, пострадают только глупцы, рвущиеся к власти. Утром мне нужно продолжить путь.
И вдруг я с ужасом поняла, что он держит лист с текстом договора прямо над огнем. Одно движение и насмарку пойдут все старания, и даже полученная рана.
Но Меркер вскинул усталые глаза:
– Почему-то я вам верю. Но вы не поедете. У вас есть что-то, что уверило бы кардинала, что послание от вас?
– Да. – Я сняла перстень, полученный от Мари, и протянула герцогу. – Этот перстень подарил кардинал, он поймет.
– Не то, нужны еще слова.
– Просто сказать, что есть текст договора. Он ждет.
– Поедет мой человек, тайно, не беспокойтесь. Первый и последний раз вмешиваюсь в политику, все ради вас.
– Не ради меня – ради Франции.
– Не надо громких слов.
Он вышел и довольно долго отсутствовал. Я села в кресло, еще хранившее тепло тела герцога. Что я еще могла? Если даже заговор сорвать не удастся, должен же Арман понять, что я сделала все, что могла?
Мысли вернулись к Мари. Неужели Людовик прав, и она сдала меня Марии де Гонзага? Тогда это настоящая подлость, она же знала, что моих спутников убьют, а меня ранят, и договор попадет в чужие руки.
Не заметила, как задремала.
В полусне услышала, как вернулся Луи, тихонько прикрыл дверь и склонился надо мной. Открывать глаза не хотелось, я просто не знала, что теперь говорить и делать. Не рассказывать же ему об Армане и моей настоящей жизни?
Теперь я хорошо понимала, что нужно возвращаться. Мари права, нам здесь не место. Может, потому она бесится и готова убить меня своими руками? Я-то еще могу перейти, а она уже нет. Может, потому и сдала меня, чтобы я тоже не могла?
Я почти простила свою наставницу-предательницу, а вот что делать с Луи и своей любовью к нему, не представляла. Уже знала, что буду тянуть до последнего, что перейду так поздно, как только смогу, чтобы еще хоть раз увидеть веселую насмешку этих голубых глаз.
Людовик осторожно просунул руку под мои плечи, а второй подхватил под колени. Собирается перенести на кровать? Неплохо бы, но что дальше? Я не стала «просыпаться», но за шею его обняла, рассудив, что второго такого случая может и не представиться. И в плечо носом тоже уткнулась.
Герцог де Меркер пах хорошим мылом.
Когда он укладывал меня на постель, невольно застонала от боли.
– Тихо, тихо…
Он осторожно устроил меня так, чтобы было удобно, присел рядом. Погладил волосы.
Господи, как же хотелось сбросить с себя «сон» и попросту прижаться к нему! Но я не могла, не имела права, понимая, что скоро уйду навсегда.
Рука легла мне на волосы, пальцы чуть перебрали локоны…
– Кто же ты такая…
Мари права: никаких привязанностей, никакой любви! Сердце обливалось кровью, заходилось в тоске, хотелось выть, вцепившись зубами во что-нибудь или руками в самого Луи.
Огонь в камине почти погас, в комнате стало темно. Людовик осторожно прилег рядом, обнял меня, стараясь не касаться раненого плеча.
Я дышала через раз, чтобы не догадался, что все слышу, но он понял.
– Не спишь?
Соврать не смогла, прошептала в ответ:
– Нет…
– Прости, если обидел. Нужно было сразу попросить помощи, а не рисковать самой. Я бы даже вопросов не задал.
– Я не имела права, Луи. Это не моя тайна.
Его губы коснулись моих волос, прижался к ним щекой, плотней обхватив рукой талию. Ей-богу, я уловила нечто… Герцога явно возбуждало наше слишком близкое соседство на кровати.
– Не лезь больше в политику.
Я тихонько рассмеялась:
– Не буду.
– Я все думаю: им нужна была твоя жизнь или договор тоже?
– Если Мари не сказала про договор, то они не знали. Никто не знает, что у меня есть текст.
Герцог вздохнул:
– Заметь, не спрашиваю откуда.
– И не нужно.
– Скоро у тебя рука заживет?
– Хозяйка сказала, что скоро.
– Жаннетта?
– Я не знаю, как её зовут.
– Она ведает толк в лечении ран. Если травы приложила, значит, все пройдет быстро. Она меня не раз выхаживала.
– Вы так часто попадали в переделки, сударь?
– Неужели вы ревнуете меня к Жаннетте, сударыня?
Разговор пошел в привычном для нас тоне – ироничном с поддевками.
– К Жаннетте нет, просто пытаюсь понять, как часто вы заступаетесь за прекрасных дам.
– М-м-м…
– Кстати, сударь, вы обещали упасть в обморок, увидев меня в мужской одежде, но не выполнили обещание.
– Было темно, я не понял, что это вы. А вообще, предпочел бы увидеть тебя совсем без одежды.
Опасные речи, тем более он развернул меня к себе, правда, стараясь не слишком прижиматься.
– Гм…
– Скажи спасибо, что у тебя рука болит, не то… – пробормотал герцог. – Давай спать, завтра выезжать рано.
– Куда?
– Текст повезли надежные люди. А мы с тобой ко мне в имение, Вандом недалеко.
– Нет, мне нужно в Париж.
– Незачем. Лечить руку будешь у меня. И прятаться от убийц тоже.
– Луи, мне нужно в Париж, чтобы Мари не натворила глупостей. Я не могу сразу всего тебе рассказать…
Он снова вздохнул:
– Не говори, шпионка. Но ты прекратишь этим заниматься. И постараешься вылечить руку поскорей.
– Это я тебе обещаю.
Поцелуй после такого жаркого обещания получился не менее горячим.
Разве можно целоваться двум людям, давно и страстно жаждущим друг друга?
Стаскивая с меня одежду, Луи пообещал:
– Утром все верну на место. И рану твою не задену, не бойся.
– Плевать на рану!
– Надеюсь, ты не девственница? – пробормотал герцог мне в шею.
Какое у него восхитительное тело – сильное, с атласной кожей и перекатывающимися под ней буграми мышц. Руки ласковые и властные одновременно. Губы такие же. Он овладел и подчинил, оставаясь при этом нежным и бережным. Я поддалась и потянулась навстречу, сгорая от страсти, млея от ласки.
Была забыта политика, король, кардинал, все заговоры, вместе взятые. Как я могла только подумать о том, чтобы отказаться от вот этого человека, от близости с ним хоть на день, на час, на минуту?! Не вернусь? Плевать! Ночь с Луи де Меркером стоила того, чтобы остаться здесь навсегда.
Я не кричала только потому, что к моим губам прижаты губы Луи. Его дыхание пахло розами, герцог явно использовал розовую воду для полоскания рта.
– Анна… ты… О боже!..
– Да, Луи! Еще!..
– М-м-м…
Он не отпустил меня и потом, держал в объятьях, словно боясь, что исчезну.
Уткнувшись носом в грудь герцога де Меркера, я медленно приходила в себя. Болело раненое плечо, но на это было наплевать, потому что мою спину крепко охватывала рука Луи, а голова лежала на другой его руке.
Пальцы поползли по позвоночнику, эта немудреная ласка заставила всколыхнуться все внутри. К тому моменту, когда его рука добралась до низа моей спины, я явственно почувствовала его возбуждение и то, что Луи готов повторить.
Я тоже готова. Невольно прижалась сильней.
Он перевернул меня на спину, заглянул в глаза, насколько возможно в темноте:
– Ты не исчезнешь снова?
И я совершенно честно ответила:
– Нет.
Нет, даже если это грозит мне невозвращением, нет, если для меня это беда, нет, если я тысячи раз пожалею потом. Нет, потому что меня обнимал любимый мужчина.
Я уже знала, что за такие ночи с ним, сколько бы их ни было, готова пожертвовать своей жизнью в ХХ веке.
Безумство? Конечно, но разве бывает разумная любовь?
– Анна…
Все повторилось – ласки, восторг, затопивший сознание, унесший куда-то туда, где не было ни Армана с его дверью, ни Мари с её злостью, ни королей и кардиналов с заговорами. Они перестали существовать. Хотя бы на эту ночь перестали.
Знаете, что самое короткое в мире?
Нет, никакие ни наносекунды. Это летние ночи в объятьях любимого.
Он разбудил меня поцелуем на рассвете, даже чуть раньше.
– Анна, нам пора ехать…
В комнате почти темно, лишь едва теплился огонек зажженной свечи на столе, но я стыдилась показаться Луи обнаженной. Он рассмеялся: – Ты удивительная. Только что обнимала меня, а сейчас боишься, чтобы я увидел твою грудь. Давай помогу одеться.
Он помог, потому что мне с раненой рукой трудно.
Мы наспех перекусили хлебом и молоком (боже, некипяченым!) и отправились в обратный путь. Бийо и остальных хозяин обещал похоронить в тот же день. А еще обещал молчать. Глядя на увесистый кошелек, который он, получив из рук Меркера, ловко спрятал в рукаве, я в это поверила.
Для хозяина дома это просто небольшое приключение, а для меня…
Чтобы не компрометировать, Луи провожать меня в Люксембург не стал, но явно проследил, оставшись в пределах видимости сада.
Бьянка ахнула:
– Мадемуазель?! Герцогиня сказала, что вы уехали надолго, можете вообще не вернуться.
Ах так… герцогиня очень надеялась, что я сгину в лесу под Орлеаном? Странно, я же бессмертна? Или это ложь, чтобы я ничего не боялась?
Очень похоже на Мари и Армана.
Похоже, нужно дождаться сообщения от кардинала и уходить, здесь меня ничего хорошего не ждет.
Сердце возмущенно стукнуло: как, а Луи?!
Луи… Луи стал моей любовью и болью одновременно. Стоило вспомнить его глаза, его руки, его губы, его тело, как я решала не переходить, остаться вопреки всему, вопреки здравому смыслу, логике, опасностям и угрозам.
Но потом угар проходил, и я понимала, что быть рядом с ним всегда не смогу, вспоминала, кто я и кто он, завязывала себя в узел и решала уйти, даже не попрощавшись, так легче.
Герцогиня избегала меня весь день, она уехала в Пале-Кардиналь, следить за подготовкой дворца к возвращению кардинала. Осталась там на ночь… Но я была этому только рада.
Бьянка принесла мне записочку, пряча её под фартуком и лукаво улыбаясь:
– Вам просили передать…
Луи! Он писал, что не может забыть эту ночь, что потерял от меня голову, жаждет новой встречи.
Какое возвращение?! Я села писать ответ.
Бьянка была в восторге:
– Мы не скажем герцогине?
– Ты с ума сошла?! Конечно нет!
Теперь я разрывалась на части, одна часть меня кричала, что нужно прекратить эту любовную связь, чем скорей, тем лучше, другая умоляла подождать хоть чуть-чуть.
Если хочешь найти себе оправдание, его всегда найдешь.
Я решила, что просто обязана дождаться новостей, то бишь казни Сен-Мара и возвращения кардинала. А пока… Почему бы не обмениваться записочками с герцогом де Меркером.
Лгунья! Прекрасно ведь понимала, что записочками дело не ограничится.
Как ни странно, развитию любовной связи помогла сама герцогиня. На следующий день я пришла к ней в кабинет.
– Мари, может, поговорим?
Герцогиня попыталась изобразить возмущение моей фамильярностью, но рядом никого не было, а мой голос уже звенел металлом.
– Как ты могла выдать меня де Гонзага?
– Ты бессмертна. С тобой ничего не случилось бы.
– А договор, кардиналу же нужен был договор!
– Кардинал при смерти, ему уже ничего не нужно. Не делай глупостей, возвращайся обратно, пока не поздно, пока переход можно открыть. А по поводу заговора не беспокойся, Гонзага умна, но и я не глупей. Если убьют кардинала, текст договора станет известен всей Европе, королю придется казнить этого дурака.
– Почему ты рассказала ей?
– У меня есть тайна, известная Гонзага.
– Мария де Гонзага знает о нас с тобой?
Мари распахнула глаза, рассмеялась жестким смехом:
– Нет! Когда поживешь с мое, обрастешь столькими тайнами, что станешь бояться всего. И научишься делать то, что нужно, а не что хочется.
– И предавать?
– И предавать. Угомонись уже. Ты свое дело сделала, переходи и забудь все, как страшный сон.
Лето, солнце, птички пели, а у меня на душе мрак.
Я не хотела возвращаться прямо сейчас, теперь у меня тоже была тайна, доверять которую Мари я не намерена.
– Дождусь казни Сен-Мара и назначения Мазарини кардиналом.
– Ну и дура! – ахнула герцогиня.
И все-таки она не вытерпела и задала вопрос:
– Как ты спаслась?
– Твоими молитвами! – огрызнулась я, удаляясь.
Она даже не поинтересовалась, что стало с Бийо и остальными, куда делся текст, не поинтересовалась моей раной, хотя, безусловно, знала о ней. Доложили горничные, видевшие окровавленную рубашку. Мне бы задуматься, почему герцогиню не волнует судьба так дорого доставшейся бумаги, но все мысли были заняты Луи.
Но следствием нашего разговора стало то, что Мари окончательно переехала в Пале-Кардиналь. Я была только рада, хотя она создала немало сложностей, потому что увезла слуг, оставив мне только Бьянку и тех, кто поддерживал бы дворец в приличном состоянии.
Бьянка ахнула:
– Мадемуазель, как же мы будем сами? Герцогиня сказала, что вы можете последовать за ней, как только пожелаете.
Ах ты ж стерва! Я последую, значит, окажусь вне досягаемости двери. Я ведь не знаю, перетащит ли Арман дверь за мной следом, или обязательно приходить сюда. Это знает Мари, но спрашивать у нее я буду в последнюю очередь.
Я решила остаться.
Теперь большая часть дворца по вечерам погружена в темноту, зато не слышно властного голоса герцогини. Ей-богу, мне показалось, что оставшиеся слуги такому развитию событий рады.
Если бы только слуги…
Нет худа без добра, как говорится. В первую же ночь мне нанес визит… Луи!
И снова я таяла и возносилась до небес в объятьях любимого.
Их было четыре, этих сумасшедших ночей. Каждую я помню поминутно, но вернуть ни одну из секунд не могу, осталось лишь вспоминать.
Губы, которым мало моих губ, моей груди, моих плеч, которым нужно все мое тело до самых потаенных уголков.
Руки, которые умеют быть и властными, и нежными, и твердыми, как железо, вздуваясь буграми мышц, и мягкими, как шелк, когда ласкают.
Все тело – сильное, привычное к бешеной скачке на охоте, в погоне или бою, к холодной воде, к постоянным физическим нагрузкам. Герцог не белоручка и не неженка, он терпеть не может карет и не боится плохой погоды. Он плавает почти круглый год и ездит верхом по несколько часов ежедневно.
Волосы – мягкие, шелковистые, этим отличаются все Вандомы.
Голубые глаза, то блестящие насмешкой, то искрящиеся просто смехом, то затянутые словно поволокой от нежности…
И голос… глубокий, сильный, которому подвластны все оттенки от резкого приказа, когда не подчиниться невозможно даже его врагам, до любовного шепота, от которого мурашки по коже.
Я помню каждое мгновение этих четырех ночей, потому что они сами были одним мгновением.
Четыре мгновения счастья.
Ради этого стоило переходить в XVII век и рисковать. Ради этого вообще стоило жить.
А потом герцог де Меркер уехал, потому что все мужчины в армии, не мог же он отсиживаться у своей любовницы. Герцог мужчина, чья шпага и доблесть нужны Франции, а ум его Провансу, править которым поручил король.
Все прошло так, как нам нужно, во всяком случае, мне.
Кардинал смог показать текст договора королю, тот возмутился, смутился и наказал: глупцов Сен-Мара и де Ту приговорил к казни, своего брата Гастона в очередной раз простил, королеву пожурил, а разных примкнувших отправил подальше. Конечно, приговорил виновных не король, а судьи, и тут вышла серьезная заминка, с удовольствием признав смертный грех за Сен-Маром, они не желали казнить бедолагу де Ту, как и прощать Мсье.
Но Мсье в который раз был прощен королем, а казнить одного своего бывшего любимчика как-то неудобно, де Ту пострадал, скорее, за компанию.
В последние минуты жизни Сен-Мар вел себя очень достойно, он не юлил, не прятался ни за чьи спины, не умолял о пощаде. Мне кажется, для него это вообще был выход. Остаться в памяти потомков не игрушкой в спальне короля, а человеком, не дрогнувшим на эшафоте – ради этого стоило гордо вскинуть голову перед тем, как положить её на плаху.
Говорят, палач попался неумелый, понадобилось несколько ударов, чтобы голова скатилась, наконец, в подставленную корзину. Конечно, Сен-Мар ничего уже не чувствовал, но сам факт, что по его шее долго долбили, чтобы перебить позвонки, ужасен.
Мсье как обычно отделался лишь мелкими неприятностями. При дворе шептались, что теперь он лишен права регентства. Хотелось напомнить, что лишен был после предыдущего заговора, нельзя лишить чего-то повторно. Но это выглядело наказанием, и все охотно признали новое лишение.
Пострадали, как всегда, те, кто не получил бы больших дивидендов, зато отдал головы за призрачную возможность получить таковые другим.
Королеву тоже пожурили за участие в заговоре и похвалили за откровенность с кардиналом. Она расчувствовалась настолько, что прислала мне записку с благодарностью.
Герцогиня, узнав о записке, взвыла:
– Что в ней?!
– Благодарность Её Величества.
– За что?
– Это я посоветовала королеве написать покаянное письмо кардиналу.
Мари просто задохнулась от возмущения:
– Ты?! И промолчала тогда?!
– А зачем рассказывать? Это наши с королевой секреты.
– Ваши с королевой? С кем еще у тебя есть секреты за моей спиной?
Я лишь пожала плечами:
– Я же не выпытываю ваших с Марией де Гонзаго секретов. Оставьте мне мои.
Герцогине донесли, что у меня любовник, только не смогли понять, кто именно.
Она приехала во дворец, оглядела все с пристрастием, допросила слуг и Бьянку, но выяснить, кто именно посещает мою спальню, не смогла. Единственная, кто догадывался хотя бы об имени, Бьянка, делала круглые глаза и пожимала плечами. Пришлось задать вопрос непосредственно виновнице её подозрений:
– У вас любовник?
– А почему бы и нет?
– Кто?
– Мадам, я обязана отвечать на этот вопрос?
– Вы живете в моем доме! Я должна знать, что в него не проникнет человек низкого происхождения, вор, наконец!
Но теперь меня таким не возьмешь…
– Мадам, даю вам слово, что мой возлюбленный высокого происхождения.
– Кто?!
– Герцогиня, вы устроили свою жизнь в этом мире. Я желаю сделать это же.
– Ты играешь с огнем! – шипела Мари, но теперь её фамильярность не имела ничего общего с приятельством, герцогиня была вне себя. – Пока ты болтала глупости и очаровывала Сен-Мара, я молчала…
Мой хохот услышали все слуги дворца. Она и сама поняла, что упоминание Сен-Мара нелепо, разозлилась еще сильней.
– Ты позорила меня учебой у герцога!
– Почему? Все происходило на ваших глазах, мадам. И герцог весьма достойный человек, вы сами не раз твердили.
Интуиция великая вещь, Мари сузила глаза:
– Вы… встречаетесь с герцогом?
Мне удалось сдержаться с большим трудом. Нельзя, чтобы она об этом знала, от Мари всего можно ожидать.
Я собрала все свое самообладание и беспечно пожала плечами:
– А почему не с королем?
– Король в Сен-Жермене, – машинально ответила герцогиня, явно прикидывая, кто же мог быть моим любовником.
– В Париже немало достойных мужчин…
Я словно невзначай бросила взгляд в сад в сторону Люксембургского дворца. Вернее, если честно, это поучилось нечаянно, я просто прятала глаза от Мари. Её даже подбросило на месте:
– Мсье?! Гастон Орлеанский?!
Мне с трудом удалось не расхохотаться снова, но я сумела. Пусть лучше подозревает меня в связи с Гастоном Орлеанским, чем знает правду.
В логике мадам не откажешь, Гастон был в Люксембургском дворце, только Большом, который построила его мать – королева Мария Медичи. Там же жила его единственная дочь Анна, прозванная Великой Мадемуазель.
Если бы между нами с братом короля что-то было, то это идеальный вариант, ему достаточно сделать несколько шагов, чтобы оказаться в моей спальне.
Мари не знала, как к этому относиться, просто еще не придумала. Она лишь фыркнула, как рассерженная кошка:
– Можете идти.
– Благодарю вас, мадам…
Мне удалось переправить Луи записку, чтобы не приходил, это опасно.
Несомненно, герцогиня установила слежку, но так ничего и не узнала. Слежку я заметила и не преминула при встрече пнуть свою «благодетельницу»:
– Вы спугнули моего любовника, мадам.
– Вам давно пора домой, Анна.
Она подчеркнуто называла меня по имени, словно указывая на мое место, нет, не среди близких людей, а среди слуг.
Я наслаждалась тем, что выводила Мари из себя.
– Вы забыли, что я жду назначения Мазарини.
– Вам этого не поручали! Сен-Мар казнен.
– А как же результаты?
Иногда я вдруг заводила беседу на тему «а не остаться ли?», чем ввергала Мари в бешенство.
– Вы полагаете, что я вечно буду вас содержать?
Кардинал вернулся едва живой, король несколько бодрей. И это «бодрей» неожиданно сильно сказалась на мне.
Мари окончательно переехала в Пале-Кардиналь, чтобы ухаживать за умирающим дядюшкой, но мы с Луи не встречались, теперь уже он уехал в свое имение по делам. Звал меня с собой, но это невозможно.
Умерла королева-мать Мария Медичи, умерла бесславно – в изгнании, всеми забытая и отверженная. Говорят, произошло это в доме Рубенса, который написал столько её портретов в свою бытность в Париже.
Кардиналь тоже умирал… Я немало времени проводила в Пале-Кардиналь, возясь все с теми же котами Ришелье. Моя аллергия на кошачью шерсть не позволяла жить там постоянно.
Однажды Мари попыталась намекнуть, что в Пале-Кардиналь мне ловить нечего, мол, для меня и Малый Люксембург слишком хорош.
– Я согласна подождать вас там, мадам.
Она понимала, что я имею в виду – кардинал завещал Пале-Кардиналь королю, потому сразу после его смерти герцогиня вернется в Малый Люксембург. Конечно, она получит большие дивиденды от смерти дядюшки, но дворца лишится. Как и защиты.
Герцогиня прекрасно это понимала, как понимала и необходимость подружиться с королевой. Думаю, только поэтому она не выставила меня вон, рассчитывая использовать, как буфер между собой и Анной Австрийской. Иначе ночевать бы мне на улице…
Думаю, эта ведьма даже в комнату с дверью меня бы не пустила.
