Война в «этой стране»
– Сир, переделки в Шуази будут вечными и повлекут очень большие денежные расходы…
– Но что делать, нельзя же жить постоянно в одних и тех же интерьерах? Кроме того, мне показалось, вам понравились эти переделки…
Людовик был немного неприятно удивлен, любовница так хвалила его задумку с новыми фресками, террасой над Сеной… Но Жанна кивнула:
– Мне очень понравились ваши задумки в Шуази, еще многое можно было бы сделать, но и в Шуази, и в Версале, и в Тюильри столько недоделок, что здания вот-вот начнут попросту рушиться! У королевских дворцов не должно быть осыпающихся углов! Ваш прадед оставил вам дворцы в великолепном состоянии, а сейчас это состояние все больше становится плачевным.
Король в изумлении уставился на маркизу:
– Кто вам это сказал?
– Хотите убедиться сами? Пройдемте немного по парку и вокруг дворца.
Людовик просто из любопытства кивнул, они оделись и действительно прогулялись вокруг зданий. Увидев и впрямь облезлый угол Трианона, король едва не принялся топать ногами, но маркиза легко нажала на его руку:
– Я вам сейчас объясню, в чем дело. Не стоит ругать тех, кто ответствен за содержание здания, им просто не выделяли деньги.
– Значит, надо наказать тех, кто не выделял! Хорошо, что вы обратили мое внимание на такое безобразие. Королю жить в ободранных зданиях?!
– Сир, спокойней, пожалуйста, что вы ругаетесь, как разгневанный муж? Кстати, кружева на вашем камзоле совершенно не сочетаются с кружевами на воротнике, попросите заменить.
Сбитый с толку Людовик теперь уставился на свои рукава:
– Да?
И снова прелестная ручка маркизы легла на его запястье:
– Сир, я хочу, чтобы мой любимый король был прекрасен во всем и жил в прекрасных апартаментах.
Людовик уже понял, что маркиза отлично знает истинное положение дел и знает, как исправить положение. Пришлось прислушаться.
Королевские здания действительно постепенно стали приходить в плачевное состояние просто потому, что до них не доходили руки. Должность директора королевских зданий, в ведении которого находились не только постройки и их интерьер, но и руководство королевскими академиями живописи, скульптуры и архитектуры, а также наука, долгое время была занята генеральным контролером финансов Филибером Орри чисто из соображений экономии.
Генеральный контролер считал, что вполне способен руководить градостроительством и искусством вообще между делом, и попросту не справился с огромным объемом работы. Но если искусство продолжало развиваться и без чуткого руководства господина Орри, хотя и предпочло бы, чтоб его поддерживали, то здания постепенно начали приходить в упадок. Новые почти не строились, а старые латались наспех все в тех же целях экономии. Любая переделка интерьеров королевских дворцов вызывала у экономного Орри зубовный скрежет и головную боль.
Но Орри получил отставку, о которой еще в прошлом году просил сам. Эту отставку, конечно же, связали с именем новой фаворитки, ведь всем известно, что она ставленница Парисов, которые с Орри в не лучших отношениях. Мало того, маркиза предложила королю на должность директора королевских зданий де Турнеэма с последующим занятием этой должности ее братом Абелем, ставшим маркизом де Вандьером.
Людовик почувствовал себя почти в западне. С одной стороны, ему вовсе не хотелось идти против воли фаворитки и отказывать ей, с другой – король прекрасно понимал волну слухов из-за такого назначения, кроме того, он очень не любил новых людей вокруг себя, да еще и из Парижа, а не Версаля!
Жанна пожала плечами:
– Я не прошу назначать де Турнеэма росчерком пера. Просто я не знаю более достойного для такой должности человека. Вы могли бы познакомиться с ним сами и решить, насколько я права или не права. В конце концов, есть должности, для которых важнее не родословная, а деловые качества. Кто из принцев или герцогов согласился бы все время разъезжать по стройкам и контролировать работу подрядчиков и архитекторов?
Возразить против столь разумных рассуждений, хотя и прозвучавших из уст прелестной женщины, было нечего. Людовик только покачал головой:
– Когда вам надоест быть моей любовницей, я сделаю вас премьер-министром.
Маркиза кивнула:
– Согласна, сир, когда я надоем вам, вы поручите мне управлять вашим государством!
– И не надейтесь!
– На что? На управление?
– Нет, на то, что сможете мне надоесть…
Маркиза потерлась щекой о его руку, промурлыкав, как кошечка:
– Я очень постараюсь, чтобы этого не произошло…
Она не пользовалась пудрой и румянами, рука короля осталась чистой.
Людовик тайно встретился с господином де Турнеэмом, убедился в его не просто толковости, а деловой и коммерческой хватке и назначил наставника своей любовницы директором королевских зданий. На бурю слухов ему было просто наплевать, потому что толк от нового назначения выявился довольно быстро.
Уже через пару дней, выглянув из окна фаворитки в парк, его величество увидел, что с фонтаном Нептуна что-то делают.
– Что это, они собираются включить фонтан зимой? Кто распорядился? А если завтра сильно похолодает?
Жанна подошла к королю, легко оперлась на его руку:
– Распорядился де Турнеэм, но фонтан не собираются включать, его просто моют, очищая от грязи и тины.
– Моют? Фонтан моют? Но он и так все время в воде.
– Конечно, и в воде не самой чистой. Прочистят трубы, вымоют саму скульптуру, кое-что подкрасят, и весной Нептун будет как новенький. Кстати, это же делают и с остальными фонтанами.
– Кто придумал, вы?
Фаворитка пожала плечами:
– Де Турнеэм, недаром вы назначили его директором…
– А что еще придумал ваш де Турнеэм?
– О… многое, вам понравится.
В тот же день король давал пояснения по поводу возни с фонтанами королеве и ее дамам:
– Все будет должным образом вычищено, выкрашено и предстанет весной во всей красе.
– Мама, мне не нравится ваш вид. Не пытайтесь убедить меня, что с вами все в порядке, такая бледность и худоба не бывают обычными.
Мадам Пуассон уже не скрывала, что тяжело больна, ее снедало что-то внутри. Но она не сказала дочери главного – болезнь эта расплата за ее положение, за ее успех. Ведь когда-то гадалка Лебон, предсказав блестящее будущее Жанне Антуанетте, обещала, что сама мадам за это заплатит. Дочь стала фавориткой короля, причем очень влиятельной, ей уже удалось убедить его величество назначить де Турнеэма директором королевских зданий, а Абеля – наследником этой должности. Значит, пришло время платить по счетам судьбы.
Горько было сознавать, что она не увидит еще более блестящего будущего дочери, в чем мадам Пуассон совсем не сомневалась, но если бы матери еще раз пришлось делать выбор, она снова бы пожертвовала собой.
Но у мадам Пуассон был еще один секрет. Она не стала говорить Жанне, что снова посетила Лебон, и та повторила свое пророчество: Жанна станет некоронованной королевой Франции надолго, король будет любить ее так, как не любил ни одну женщину до сих пор, но и ей придется заплатить смертью дорогого человека за такое возвышение.
– Смертью короля?!
– Нет, – покачала головой Лебон, – это будет единокровный человек, очень дорогой для вашей дочери.
Мадам старательно гнала от себя мысль, что это может быть Александрин, любимая дочь Жанны, да и Абелю такой судьбы тоже не хотелось. Но Лебон говорила об одиночестве Ренет после такой смерти, значит, все-таки дочь… Был миг, когда матери хотелось предостеречь дочь от дальнейшего взлета, который возможен только такой дорогой ценой, но увидев, как блестят глаза влюбленной Жанны, она промолчала. Вдруг гадалка ошиблась именно в этот раз? Жанну нельзя лишать счастья, которое у нее было с королем, она просто не выжила бы сама…
Трудный выбор был сделан, о втором пророчестве Лебон маркиза де Помпадур так никогда и не узнала. Никто не узнал, мать унесла его с собой в могилу, чтобы не отравлять жизнь дочери.
Мадам Пуассон действительно таяла на глазах, в середине декабря стало ясно, что долго ей не протянуть.
24 декабря мать королевской фаворитки мадам Пуассон скончалась. Жанна была настолько потрясена этой смертью, что слегла сама. Когда сочувствующий любовнице король предложил отменить все поездки и увеселения двора, фаворитка категорически отказалась:
– Нет, нет, мадам Пуассон никогда бы с таким не согласилась. Она не столь важная персона, чтобы из-за нее страдал двор.
Двор не слишком оценил скромность фаворитки, распустив ехидные слухи о смерти в результате несварения желудка из-за простого обжорства, хотя все прекрасно знали, что мадам Пуассон уже несколько месяцев страдала от рака. Но Жанна простила придворным и это, в конце концов, кто для них мадам Пуассон, всего лишь мать очередной фаворитки…
Зато сам Людовик проявил невиданные для него тактичность и заботу о любовнице.
Но не меньше была изумлена и королева. Не желая появляться на публике, когда маркиза страдает в одиночестве, Людовик едва не сорвал посещение вместе с супругой выставки, королеве пришлось долго ждать, откровенно нервничая. Зато когда его величество все же появился, то в качестве извинения королева получила от супруга роскошный подарок – табакерку с его портретом. Король давно ничего не дарил Марии Лещинской, а тут вдруг то оплата огромных карточных долгов, то мелкие презенты, явно подсказанные фавориткой, то драгоценная табакерка… Да, влияние любовницы было явно в пользу супруги. Конечно, королева предпочла бы вовсе не иметь соперниц, но если уж этого не миновать, то лучше вежливая и скромная маркиза, чем откровенно наглые сестры Нейль.
Влияние новой фаворитки на короля было самым положительным, она сильно смягчила довольно неуравновешенного Людовика, заставив его обратить внимание не только на супругу, но и на двор вообще. Король стал замечать людей, а не просто придворных, обязанных исполнять сложный ритуал. Он увез фаворитку в Шуази, чтобы Жанна могла прийти в себя.
Зато после возвращения ее жизнь снова изменилась. Начались перемены с в общем-то невинного замечания короля. Людовик ревниво выговорил своей фаворитке, что она… не допускает его в свой круг.
– Как, сир?! Я постоянно рядом с вами.
– Да, но вы не приглашаете меня на свои маленькие ужины. Я слышал, что у вас замечательный повар.
Жанна покраснела от удовольствия, ее повар действительно был хорош. И на такие ужины, которые маркиза устраивала, когда король бывал занят на парадных ужинах с королевой, к Жанне приходили те, кто ей приятен. Беседы велись непринужденные, шутки и смех звучали от души. Людовик действительно услышал, как о таком приятном вечере рассказывала герцогиня де Бранка, мол, у маркизы в малых покоях куда веселей и интересней, чем в парадных королевских, где, зевая, можно свернуть скулы.
– Так вы пригласите меня на свой ужин?
– О да, конечно. Кого бы вы хотели видеть за столом?
– Только тех, кого вы приглашаете обычно. Хозяйка вы, а не я.
– О, сир, уверяю, вы не пожалеете!
Король не пожалел, было действительно очень просто, вкусно и весело. Повар маркизы оказался на высоте, слуги, лишь подав на стол, исчезли, чтобы не смущать присутствующих, беседа завязалась как-то сама собой (при этом даже король не заметил, что ее все же организовала прелестная хозяйка), рассказы один смешней другого сыпались из уст присутствующих, звучали смех, шутки. Подшучивали даже над королем, хотя он все равно оставался на недосягаемой для остальных высоте. Его величество безобидно подшучивал над маркизой.
– Представьте себе: некоему господину выговаривают за неприличное поведение, мол, вы пьете! Он отвечает: «Покажите того, кто этого не делает». Его укоряют: «Вы бьете свою жену». – «А вы в случае провинности своей жены бьете соседскую? Или поручаете кому-то проучить свою супругу?». Обвинить так ни в чем и не удалось.
Компания весело смеялась, пытаясь представить себе, какие еще могли бы быть обвинения и как от них можно отговориться. Это превратилось в настоящую игру.
– Вы ссоритесь со своим мужем! – кричал герцогине де Бранка король.
Та с притворным вздохом отвечала:
– Но если я не буду этого делать, он решит, что я о нем совсем забыла…
– Вы транжира!
Бедолага Абель, в которого в запале игры ткнул Людовик, не сразу сообразил, что ответить. Выручила остроумная сестра:
– Но, сир, если мы не станем тратить деньги, многие люди останутся без работы.
И в рассказах ей тоже не было равных.
– Старый развратник постепенно заменил удовольствие от женщины удовольствием от выпивки и со вздохом говорил, что раньше при виде запертой двери думал, что за ней занимаются любовью, а теперь подозревает, что там пьют.
Жанна не рассказывала королю, откуда берет все эти истории, они сыпались из нее, как из рога изобилия, казалось, женщина придумывает просто на лету. Кое-что так и было, но основное она все же выуживала из книг или донесений начальника полиции Парижа, которые заставила приносить себе каждое утро. Как бы ни презирал начальник полиции фаворитку, ослушаться он не осмелился, а потому маркиза знала о состоянии дел в Париже куда больше короля.
Она вообще знала куда больше него, вынужденного все сведения о жизни получать либо со слов придворных, часто очень предвзятых, либо в постели, где до сих пор бывали те же придворные дамы. Зато теперь король узнал много нового, причем преподносилось все легко, в забавной форме, играючи.
Постепенно Людовик так привык к таким нескучным поучениям, что не мог представить себе и дня без общества фаворитки.
Оказалось достаточно всего нескольких таких вечеров, чтобы король стал откровенно тяготиться необходимостью присутствовать на парадных. Теперь Людовик не мыслил себе жизни без маркизы, ночи он проводил в ее спальне, возвращаясь в свою только чтобы провести церемонию вставания, после которой снова направлялся к фаворитке, вечером после церемонии отхода ко сну снова одевался и отправлялся в малые покои ужинать в приятном обществе.
Вот теперь придворные осознали, что явно недооценили фаворитку, здесь интерес всерьез и надолго. Отношение к ней стало странно двойственным. В своем кругу обсуждая, осуждая и попросту поливая грязью за низость происхождения, герцоги и герцогини, маркизы, графы и графини, все, от принцев крови до художников и поэтов, теперь стремились в малую гостиную фаворитки. В одиннадцать утра, когда маркиза совершала свой туалет, толпы желающих с прошениями, петициями или просто с выражением глубочайшего почтения норовили пробиться к ручке фаворитки.
Всех поражало то, как легко и непринужденно умудрялась вчерашняя мещанка справляться с этим потоком просьб, лести и знаков почтения. Оказавшись однажды в это время в покоях любовницы, Людовик обомлел, пораженный шумом, доносившимся из ее приемной. Он некоторое время стоял, прислушиваясь, за дверью спальни, потом осторожно вернулся к себе и прошел уже парадным переходом.
Появление его величества смутило большинство присутствующих, но только не саму Жанну. Маркиза присела в почтительнейшем реверансе, а король, оглядев разряженную, как на парадном приеме, толпу, тихонько поинтересовался:
– Что это?
– Они пришли приветствовать меня, ваше величество. А через меня вас.
– Часто у вас так?
– Каждый день.
Хмыкнув, Людовик присел в кресло и сделал знак, чтобы какой-то вельможа, прервавший свою речь на полуслове, продолжил. Надо ли говорить, что у того просто язык отказался действовать. Просить фаворитку – это одно, а самого короля – совсем другое. Маркиза рассмеялась:
– Что же вы смутились, господин Кошен, его величеству будет очень интересен ваш проект.
Не дождавшись вразумительной речи от художника, она так же со смехом протянула руку в его сторону:
– Давайте сюда ваши предложения, я сама познакомлю его величество с ними на досуге.
Постепенно у маркизы стал образовываться свой двор, теперь многие придворные откровенно предпочитали появляться чаще в малой гостиной фаворитки, чем у королевы, двор Жанны затмевал двор ее величества.
Но у самой фаворитки хватало ума не затмевать королеву, вернее, стараться при любой возможности выказать ей свое уважение и желание быть приятной. Удивительно, но ей удавалось удерживаться на тонкой грани между уважением и лестью, приветливостью и угодливостью. Достоинству маркизы, рожденной в Париже, могли бы позавидовать многие и многие придворные дамы Версаля.
Иногда вокруг нее складывались странные альянсы. Герцог де Люинь был не просто придирчив, он один из последних признал силу фаворитки и ее достоинства, а герцогиня де Люинь стала одной из ее постоянных советчиц и наставниц. Именно она фактически представляла интересы фаворитки при королеве, все просьбы Жанны к ее величеству передавались через де Люинь.
Не обходилось и без неприятностей. Все же маркиза де Помпадур не слишком хорошо разбиралась в дворцовых хитросплетениях, а интуиция подсказывала не всегда верно.
– Спешу вас обрадовать, маркиза, вам позволено присутствовать при отходе королевы ко сну. – Эту новость герцогиня де Люинь принесла Жанне в ответ на ее настойчивую просьбу замолвить словечко перед королевой.
Мария Лещинская согласилась допустить любовницу мужа на столь важную церемонию.
– Ах, как я счастлива!
Могла ли надеяться бывшая мадам д’Этиоль, когда-то страшно завидовавшая д’Эстрад, когда та оказалась представлена ко двору, что ей самой будет позволено то, что является привилегией принцесс и редких избранных дам? О том, что ей позволено вообще спать в постели с королем, Жанна почему-то не думала, Людовик был для нее прежде всего возлюбленным, который оказывал милости просто из любви. А вот завоевание королевы, дофина с дофиной, принцесс и двора считала собственным достижением.
У маркизы де Помпадур, не являвшейся статс-дамой королевы и никогда не присутствовавшей при отходе королевы ко сну, не было никаких обязанностей в данной церемонии, но ее величество нашла повод задержать Жанну дольше остальных. Они снова беседовали о пустяках, маркиза была очень вежлива, предупредительна и даже смогла поправить одеяло у лежавшей в постели Марии Лещинской.
А постаревшая жена смотрела на молодую красивую соперницу, которая уже и соперницей не была, и думала о том, как надолго маркиза сумеет задержаться у короля в спальне. Марию Лещинскую куда больше устраивала эта фаворитка, чем все бывшие у Людовика до сих пор. Она сама давно не спала с мужем и не возбуждала его, но в последнее время король стал относиться к супруге куда более внимательно. Мария понимала, что это влияние любовницы, и испытывала к ней двоякое чувство.
С одной стороны, была благодарность за то, что хотя бы так Людовика заставили чаще ужинать с семьей, приглашать супругу при выездах из Версаля в замки, посещать вместе с ней мессы или выставки, оказывать мелкие знаки внимания и дарить подарки, которых она давно не видела. Король заплатил карточные и другие долги ее величества, повысил ежегодное содержание, распорядился заменить кареты и пополнить интерьер…
С другой были дети. Дофин и принцессы слышать не могли о фаворитке, считая ту исчадием ада. Набожный и довольно лицемерный Луи-Фердинанд трясся от злости, если при нем только произносили имя Помпадур. Его поддерживала и дофина, также считавшая непозволительным столь откровенно попирать моральные устои общества; в Испании такое было бы совершенно невозможно. И никому из них не объяснить, что маркиза – меньшее из зол, раньше было куда хуже…
Младшие члены королевской семьи не допускали и мысли о возможной дружбе двух женщин!
Король был влюблен, дофин и принцессы маркизу ненавидели, королева держала нейтралитет. Дружбы не получилось.
Но разговоров все равно было немало. Ее величество задержала фаворитку у себя дольше остальных! Что за этим последует? Ханжи ахали, прикладывая руки к горящим от возмущения щекам, стараясь при этом не повредить многим слоям пудры и румян, самые рьяные ужасались, что если под влияние проклятой мещанки попадет и королева, то уж точно грядет гибель всего французского двора. Нет, эта наглая, самоуверенная буржуа определенно покушалась на сами дворцовые устои! «Эта страна» никогда не допустит, чтобы ей диктовала свою волю какая-то парижанка!
Дамы сплотились в намерении отразить атаки фаворитки на их преимущества аристократок перед буржуа. На королеву было оказано столь сильное давление, что она была вынуждена отступить. Больше на церемонии ее величества маркизу не допускали…
Отказала королева ей и в просьбе разрешить во время пасхальной мессы молиться в королевской часовне, тут не понадобилось давления противников маркизы, Мария Лещинская и сама не мыслила присутствия любовницы на богослужении рядом с ней самой!
Помпадур долго не размышляла, она оставалась внимательной к королеве, но несколько раз просто не подсказала королю, что нужно и ему проявить внимательность. Если Людовика не подталкивать, он самостоятельно таковую не проявлял ни к кому. Вернее, проявлял к самой Жанне, но это было удивительно, потому что остальные, даже его собственные дети, короля интересовали мало.
Ее величество быстро почувствовала разницу в поведении мужа и пошла на попятный, она пригласила маркизу в королевскую карету, как только там оказалось свободное местечко, и на ужин вместе со своими дамами двора. Но теперь маркиза хорошо знала цену королевскому вниманию, она решила добиться всего сама, добиться, чтобы ей оказывали знаки внимания не меньше королевских, решила стать некоронованной королевой.
Неизвестно, как повернуло бы, но в это время произошли радостное и следом очень грустное события.
Сначала дофина объявила, что готова подарить мужу наследника. Собравшийся уезжать на очередную весеннюю военную кампанию Людовик задумался, стоит ли это делать. Роды должны были пройти в июне, король, очень старавшийся наладить хорошие отношения с недружелюбной, вечно недовольной дофиной, отечески обещал Марии Терезии Испанской находиться рядом в столь ответственный момент, словно мог чем-то помочь. Но не ехать в армию нельзя, потому его величество обещал быстро вернуться.
Маркиза не знала, радоваться или вздыхать с облегчением. С одной стороны, она очень боялась влияния на короля своих врагов, только и мечтавших оторвать их друг от друга. Она ничуть не сомневалась, что тут же будут найдены множество поводов и возможностей познакомить его величество с хорошенькими женщинами, среди которых вполне могла оказаться та, что займет место в его сердце. Оставалось надеяться только на то, что король вернется быстро и что его сердце не дрогнет под чужим напором.
Ничего страшного не произошло, Людовик по-прежнему писал страстные и нежные письма и рвался душой к своей фаворитке. Перед своим отъездом король сделал ей роскошный подарок – первый из ее замков Креси. Конечно, обставили дело так, словно маркиза сама купила это имение с очаровательным домом на деньги, данные в долг Парисом де Монмартелем, но ни для кого не было секретом, откуда взялись эти средства и кто станет возвращать «долг».
Пока Людовик воевал, Жанна отправилась в новый замок, чтобы решить, стоит ли перестраивать дом и как его меблировать.
Карета маркизы де Помпадур, в которой находились также де Турнеэм (кому же, как не ему, осматривать то, что предстояло переделывать на казенные деньги) и Парис де Монмартель (должен же он увидеть то, на что «одолжил» средства королевской возлюбленной), подкатила к большому, совсем не старому, но уж очень запущенному дому. Перед ним разбита огромная чудная клумба, неимоверно заросшая сорняками, сквозь которые не удавалось пробиться цветам.
У Жанны руки чесались броситься самой рвать эти сорняки, чтобы показались наконец ее любимые розы. Де Турнеэм и де Монмартель с отеческой любовью наблюдали за восторженной молодой женщиной, каждый из них считал ее своей дочерью и каждый полагал, что основная заслуга в том, что Ренет красива, образованна, умна и достигла таких высот, принадлежит именно ему. Мадам Пуассон не раскрыла тайны отцовства своей дочери просто потому, что не знала сама, кто же в действительности ее отец.
За домом обнаружилась терраса, с которой открывался изумительный вид на долину с текущей по ней рекой.
– Ах, какая красота!
– Здесь богатые дичью леса и хорошая охота.
Маркиза чуть поморщилась:
– Я не люблю охоту и предпочла бы, чтоб его величество проводил время рядом со мной, а не со сворой собак или лошадью. Но вы правы, здесь очень живописно.
Потом она долго ходила по самому дому, прикидывая и приказывая, что и где нужно переделать, как меблировать и что изменить в интерьере.
Креси открыл целый список великолепных замков и дворцов, подаренных королем фаворитке и перестроенных ею. У Жанны был отменный вкус и изумительное чутье на то, что должно войти в моду. А может, она сама эту моду и формировала? Ведь любая постройка, любой интерьер, созданный по желанию и согласно вкусам маркизы, становились образцом для подражания.
Сама маркиза, нежная, хрупкая, тонкая, почти прозрачная, очень соответствовала стилю рококо, сменившему тяжеловесное, с обилием яркого, массивного декора, барокко. Как нельзя кстати пришлись вкусам Жанны новые цвета – приглушенные, такие же нежные… В ее комнатах взгляд отдыхал от красного и золотого, легко скользил по немного размытым оттенкам розового, голубого, лазоревого, зеленоватого. Если золото, то не сплошь, а только по краю, чтобы оттеняло основной цвет, если орнамент, то любимые ею розы, но не огромными букетами, а нежными бутонами… Это королеве в подарок она присылала розы охапками, вызывая откровенное недоумение у придворных дам.
В Креси, конечно, должен царить именно ее вкус… Никаких тяжелых гобеленов с массивными фигурами, никаких темно-красных занавесей или неподъемных канделябров. Все должно быть легко, изящно, воздушно…
Дом и само имение очень понравилось, придуманы и профинансированы основные переделки, маркиза вернулась в Шуази ждать возлюбленного и переживать, чтобы его не настроили против.
Король вернулся довольно быстро, но роды у Марии Терезии Испанской прошли нескоро. Только во второй половине июля, когда все уже просто извелись от ожидания, дофина наконец родила вместо ожидаемого мальчика девочку. Положение было тем нелепей, что как раз в это время пришло известие о внезапной смерти отца дофины. Чтобы не расстраивать будущую мать, было решено ничего ей не говорить и траур не объявлять.
После рождения принцессы стало казаться, что все страшное уже позади. Это ничего, что первая дочь, будут и мальчики, ведь дофина доказала свою способность рожать. И вдруг… она сгорела в одночасье, последовав за отцом! Никто даже не успел понять, с чего вдруг развилась послеродовая горячка, унесшая дофину буквально за день.
Королева испытала дополнительное потрясение – в то время как дофин и ее дочери плакали вместе с ней, Людовик рыдал, уткнувшись в колени любовницы! Марию Терезию Испанскую не любили, но никто не желал ей зла и все радовались рождению девочки. И все же Жанна не могла понять, что происходит. Короля словно подменили, вместо веселого шутливого красавца фаворитка вдруг увидела перед собой мрачного, подавленного меланхолика, одержимого множеством дурацких детских страхов.
Смерть даже в Версале не редкость, к ней относились философски, почему же Людовик вдруг потерял всякую тягу к жизни? Им овладели мрачные предчувствия и мысли о собственной смерти. Жанна не знала, что вытаскивать короля из подобного состояния придется довольно часто.
Только этого не хватало! Если в Версале все подчинено мыслям о смерти, то из него надо бежать. К удивлению маркизы, король подхватил идею уехать на время подготовки траурных мероприятий в Шуази.
Но и там не полегчало. Теперь при дворе объявлен настоящий траур, король переоделся в фиолетовый камзол, а остальные – в черное. Для Жанны куда тяжелее был траур в душе у любовника. Она прекрасно видела, что вовсе не трагическая смерть молодой женщины так потрясла короля, у него внутри словно что-то надломилось, и это что-то нужно было немедленно восстановить!
К такому пониманию ее подвиг еще один шаг его величества. Уже на следующий день после смерти снохи он всерьез задумался о другой кандидатуре на роль дофины. Не мог искренне скорбящий о смерти женщины так быстро пытаться найти ей замену. Значит, у короля просто обострилась его меланхолия, которую нужно срочно лечить. А еще его вдруг стали терзать угрызения совести из-за неподобающего образа жизни, который вел на протяжении стольких лет.
Этому способствовала еще одна смерть – в обители скончалась мадам де Майи.
Скончалась женщина, приучившая короля к разврату, безжалостно замененная им сначала на одну сестру, потом на другую. Для маркизы воспоминания о госпоже де Майи были опасны по двум причинам: во-первых, это была любовница, ничего не требовавшая себе от короля, кроме, собственно, близких отношений с ним. Майи от Людовика не получила ничего, ей не дарились подарки, не покупались замки или кареты, не приобретались лошади или предметы искусства. Даже следующая сестра Нейль не понимала Майи в ее странной бескорыстности.
Во-вторых, после того как король зашел слишком далеко, решив спать с двумя сестрами сразу, а потом и вовсе удалил от себя надоевшую безотказную любовницу, Майи вдруг осознала греховность своего поведения и бросилась отмаливать этот грех. Она удалилась в обитель, надела власяницу и вообще занималась полным уничижением, то ли надеясь, что Господь простит ей совращение примерного семьянина, то ли стараясь отмолить прегрешения и за себя, и за Людовика.
Жанне вовсе не хотелось, чтобы впечатлительный король серьезно задумался над судьбой бывшей любовницы. Вокруг и так было слишком много святош, с утра до вечера твердивших о наказании за распутство и необходимости покаяния.
После смерти дофины Людовик стал намного больше времени проводить в кругу семьи, но вовсе не потому, что так уж любил или жалел дофина, скорее попал под влияние вечно озабоченной своими молитвами, мессами, поездками в монастыри королевы. Мария Лещинская действительно давным-давно по собственной инициативе выезжала только в обители. Дофин издавна известен своей тесной дружбой с иезуитами, просто ненавидевшими фаворитку, и принцессы тоже твердили о необходимости перемены образа жизни.
Маркиза задумалась над тем, как быть. Становиться святошей даже в угоду возлюбленному она не могла. Фальшивить не хотелось, а искренне каяться Жанна не собиралась, не считая себя столь греховной, чтобы, как Майи, надевать власяницу. В чем каяться? Мужьям изменяют столь многие, что если за этот грех надевать власяницу, то она должна стать постоянным нарядом тех же придворных дам! С супругом она развелась, как только поняла, что не сможет жить без короля.
А если считать огромным грехом то, что она позволяет быть счастливым его величеству, старается, чтобы он не хандрил, был весел, приветлив со всеми, чтобы не забывал о королеве, пусть и не в спальне, то хотя бы в обычной жизни, то кто же тогда безгрешен? Неужели вечно хмурый и ворчливый, несмотря на свой юный возраст, дофин? Или капризные принцессы, неспособные ни на что, кроме нытья и ворчания? А может, Мария Лещинская, не сумевшая ни удержать мужа рядом с собой, ни заинтересовать его чем-нибудь?
Нет, маркиза де Помпадур не желала отдавать его величество всем этим противным святошам, она страстно мечтала вернуть короля к жизни, к прежней жизни.
Но как, не устроишь же праздник или фейерверк!
Не было больше веселых ужинов со многими шутками, не звучал так раздражавший придворных смех фаворитки, не слышна музыка… Да, Людовик предпочел плакать у нее на плече, именно ей доверял свое горе, свои страхи и боль, но Жанна предпочла бы видеть прежнего короля.
Людовик лежал прямо на ковре, положив голову на колени любовницы, сидевшей также на полу, и задумчиво глядел в никуда. Жанна осторожно перебирала его локоны пальчиками…
Какая уж тут поездка в армию! В таком состоянии его величество способен скорее провалить любую спланированную операцию, чем вдохновить кого-то на победу. Ехать никуда нельзя… Никуда? Почему никуда?
– Сир, давайте съездим в замок Креси?
Он только перевел на нее взгляд, ничего не ответив.
– Нет, нет, там никого пока нет, только стоит большой красивый дом… Вы лишь посмотрите на красивые места, где течет река, ласково журчит вода у берега… прогуляетесь по лесу… Никакой охоты или праздников, нет. Просто побыть в прелестном имении.
Король сел, обхватив согнутую в колене ногу. Похоже, предложение его заинтересовало.
– Может быть, вы что-то мне посоветуете в переделке. Конечно, все переделки не сейчас, после окончания траура, мы только посмотрим…
Они поехали, и маркиза не ошиблась, король буквально воскрес в новом месте, где ничто не напоминало о смерти. Ему понравилось все: дом, затеянные любовницей переделки, окрестности, вид на реку… А еще ужин, поскольку повар у маркизы всегда бывал на высоте. Конечно, ужин был скромным и спокойным, но побыть наедине с любовницей в столь красивом месте, развеяться, скинуть свое траурное оцепенение – дорогого стоило.
Фаворитке удалось вернуть короля к жизни, это стоило многих часов размышлений и страданий (Жанна просто не могла видеть мрачного, грустившего Людовика!), зато теперь она знала, как удержать его от приступов меланхолии. Нужно просто не давать покоя ни минуты.
Им было не до любви в постели. Вот когда маркиза добрым словом вспомнила герцогиню де Бранка. Фаворитка стала близка королю не столько как любовница, она сумела остаться близкой и необходимой даже в отсутствие жарких объятий и запретных ласк, Помпадур стала необходима королю как распорядительница его жизни.
В этом сказался весь Людовик. Став королем в пять лет, он был абсолютно уверен, что все если не в мире, то уж во Франции для него, ради него. Но к тому же привык, что все достается без малейших усилий, все придумано и организовано, все предусмотрено, остается только получать удовольствие.
Временами его охватывало чувство раскаяния, вроде того, что появлялось при упоминании о де Майи, но оно быстро проходило, если не переходило в жуткий приступ меланхолии. Людовик тяжело допускал в свою жизнь новых людей и так же трудно расставался с прежними, даже если понимал, что они больше вредят, чем помогают. Для него было настоящим подвигом кого-то назначить или уволить с должности, сменить министра, придворного или даже слугу. Об этом даже задумываться не хотелось.
Именно поэтому он с легкостью подчинился маркизе де Помпадур, когда та все взяла в свои руки. Назначенный по настоянию Жанны на должность директора королевских зданий де Турнеэм прекрасно справлялся со своими обязанностями? Значит, маркизе можно доверять в подборе на должности. Приобретен и перестроен новый замок, отремонтирован старый? Тоже отлично, там приятно находиться, пусть маркиза займется этими вопросами. Отделка новых апартаментов? На это есть де Турнеэм и маркиза де Помпадур, одна придумает, второй исполнит…
Но одно дело – менять интерьеры и устраивать праздники, и совсем другое – влиять на политическую жизнь.
Первую возможность маркиза получила довольно скоро, причем неожиданно. Дофину еще не похоронили, до конца траура оставалось много времени, а его величество уже спешно подбирал кандидатуру на ее место. Почему ему так срочно понадобилось снова женить только что овдовевшего сына, Жанна не понимала, но поспешила внести свою лепту в выбор невесты. Ей очень не хотелось повторения отношений с прежней дофиной, надеясь, что ставшая наследницей престола с ее помощью Мария Жозефа Саксонская будет к ней куда более благосклонна, чем была Мария Терезия Испанская, маркиза активно поддерживала именно ее кандидатуру.
– Ах вы коварная! – смеялся Людовик. – Говорят, принцесса некрасива.
– Сир, а разве прежняя дофина отличалась совершенными чертами лица? Зато она отличается отменным здоровьем, куда больше подходит его высочеству по возрасту, кроме того, дамы ее семьи отличаются плодовитостью.
Спорить было не с чем, король согласился с предложением фаворитки, дофину было все равно, а к мнению королевы не слишком прислушивались, хотя ей-то не было особенно приятно видеть рядом с собой представительницу рода, свергнувшего с польского престола ее собственного отца, короля Станислава Лещинского. Победила фаворитка, дофиной стала Мария Жозефа Саксонская, что обоснованно позволяло Жанне надеяться на ее особое к любовнице короля отношение. Кому, как не фаворитке, должна быть благодарна та, что станет королевой Франции в свое время?
Жанна не подозревала, что в угоду мужу Мария Жозефа довольно быстро превратится в одного из ярых ее врагов, напрочь забыв, кому обязана своим положением (не одна она). Но и королевой неблагодарной дофине стать не суждено, потому что король Людовик пережил своего сына Луи-Фердинанда. Только Жанна этого уже не узнала. А Мария Жозефа Саксонская действительно оказалась плодовитой и родила (помимо прочих детей) трех будущих королей – Людовика XVI, Людовика XVIII и Карла X. У всех троих были трагические судьбы, особенно у Людовика XVI, которого вместе с супругой Марией-Антуанеттой казнили во время Великой французской революции.
Но тогда до этого было еще очень далеко, во Франции правил король Людовик XV, а его фаворитка маркиза де Помпадур рассматривала предложения первого дворянина королевских покоев герцога де Жевра по организации празднеств по поводу новой женитьбы дофина.
Очень много времени и сил требовали театральные репетиции. Спектакли проходили с завидной регулярностью и частотой, а их вдохновительница и организатор просто сбивалась с ног. Зато это была прекрасная возможность развлечь короля и блеснуть самой.
Далеко не всем пришлась по душе деятельность фаворитки, напротив, гораздо большему числу придворных она встала поперек горла, многие почувствовали себя ненужными, ведь в театр из-за небольшого количества мест приглашали далеко не всех, парадные приемы король теперь устраивал реже, только по необходимости, многие жесткие правила этикета теперь не соблюдались.
Старики ворчали, что вот-вот его величество начнет отменять и должности, а это была уже катастрофа. Как же можно жить, если не нужно вставать чуть свет и топтаться в приемной короля, чтобы согласно своему должностному праву надеть на правую ногу короля туфлю? Или (страшно подумать!) доверить ночной горшок его величества слугам?! Кроме престижа должности давали еще и хороший доход и надежду повысить его, став, например, держателем королевского чулка вместо держателя королевской трости или третьим смотрителем ночного горшка вместо первого.
Разрушить этикет значило разрушить саму систему ценностей «этой страны», а любое разрушение чревато крупными неприятностями. И кто во всем виноват? Новая фаворитка, потому что она из Парижа, для нее «эта страна» чужая, как и сама новоиспеченная маркиза для двора. И никогда не станет своей, потому что родилась и выросла в Париже, а не в Версале, не впитала уважение к этикету и преклонение перед ним с молоком матери, а потому ненавистна всем придворным.
Ничего, что она пока соблюдает все правила и весьма четко, не за горами время, когда эта буржуа начнет их изменять. Все ее действия просто кричат об этом. Завести театр прямо во дворце и заставить играть в пьесках придворных, словно актеришек! Дамы прижимали ладони к щекам, стараясь, чтобы слой пудры не осыпался или не отвалился кусками, шепотом ахали, делая круглые глаза. Гримасничать нужно было осторожно, вообще в Версале не полагалось открыто выражать свои эмоции, смеяться можно только прикрывшись веером и тихонько, разговаривать едва разжимая губы, вполголоса… Неудивительно, черные зубы и дурной запах изо рта иначе не скроешь.
Конечно, менять правила этикета Жанна не собиралась, пока, во всяком случае, но отношения к ней завсегдатаев «этой страны» это не меняло. Она – буржуа и влиять на короля может только отрицательно – таков был вердикт придворных!
Против маркизы с первого дня стали складываться самые разные группировки, иногда в них оказывались люди, которым она не только не сделала ничего плохого, но и помогла.
Слуга Жером с самого утра был не просто на ногах, а в мыле. И не он один, когда у хозяина неприятности, и довольно крупные, покоя нет никому, даже тем, кто от него довольно далеко, а уж ближним слугам доставалось сполна.
Герцог д’Аржансон был столь взбешен, что попросту оторвал кружева на своем рукаве! Король объявил о его отставке и замене на ставленника Париса де Монмартеля маркиза де Пюизье. Герцог ни на минуту не усомнился, чьих это рук, вернее язычка, дело. Конечно, виновата маркиза де Помпадур, которую он всегда считал выскочкой, недостойной не только распоряжаться чем-то при дворе, но и вообще при нем появляться. В «этой стране» не место буржуа!
Если честно, то д’Аржансон прекрасно знал, что маркиза здесь вовсе ни при чем, но предпочитал думать, что именно она виновата в столь крупных неприятностях, постигших его. А уж думать о том, какое удовольствие ненавистной маркизе принесло сообщение о его отставке, герцог не мог вовсе, сразу начинали болеть зубы.
Что себе возомнила эта бабенка из Парижа?! Если ей когда-то удалось влезть в постель короля, не следует, что она может диктовать свою волю и свой вкус двору. Подумать только, низкородная буржуа, дочь бывшего лакея посмела встать вровень с аристократами и даже подчинить их своей воле. Смотреть не на что, ни фигуры, ни внешности, а туда же!
И снова герцог лукавил сам с собой, маркиза была хороша, очень грациозна и прекрасно сложена. Конечно, были и красивей, но не было столь же утонченной, столь же умеющей себя преподнести, очаровать и околдовать. Все оказавшиеся рядом подпадали под чары маркизы де Помпадур, но вынуждены были признавать, что это не только женские чары, но и чары умной, прекрасно образованной, много знающей актрисы.
А д’Аржансон имел вескую причину ненавидеть маркизу не только потому, что под ее влиянием находился король, но и потому, что самому герцогу в свое время не удалось очаровать тогдашнюю мадам д’Этиоль. Тех, кого не смогли победить, обычно ненавидят. Ненависть герцога была столь же сильна, сколь он сам умен и хитер. Нажить себе врага в лице бывшего министра иностранных дел очень опасно, но Жанна предпочитала этого не замечать.
Зря, потому что герцог нашел совершенно неожиданную союзницу в окружении фаворитки, тем более неожиданную, что она была близкой подругой маркизы де Помпадур…
Но фаворитку вовсе не занимало положение герцога д’Аржансона, ни бывшего министром иностранных дел, ни переставшего им быть. Жанна придумала новое развлечение для короля, у которого приступы меланхолии стали ужасающе постоянными. Она вспомнила о театре.
Ездить на представления из Версаля в Париж было не только неудобно, но и почти бессмысленно. Каждое появление короля в своей ложе вызывало ненужный ажиотаж, к тому же парижане вовсе не были в восторге от появления рядом с ним фаворитки, как и от ее появления вообще. Жанне становилось все труднее развлекать короля и не скучать самой.
Его величество, как капризный ребенок, все время ожидал сюрпризов, одаривая любовницу дорогими подарками вроде все новых и новых замков и домов в Париже и окрестностях, он ждал от маркизы искрометного юмора, интересных бесед, всезнайства, бесконечных развлечений, совершенно не задумываясь, когда она должна все успевать.
Жанне становилось все труднее придумывать для короля праздники, разбираться с министрами, вникать в строительство или обновление интерьеров зданий, принимать множество прошений ежедневно… заниматься действительно тысячей и одним делом и при этом выглядеть веселой, красивой, доброжелательной… Она не имела права быть не в настроении, на что-то пожаловаться, оказаться не в состоянии остроумно поддержать беседу, просто плохо себя чувствовать или быть не в духе. Фаворитка должна была соответствовать, соответствовать и соответствовать. То, что легко прощалось другим, могло стоить фаворитке ее места, потому Жанна не жила, а существовала в непрерывном старании быть лучше всех. Прежде всего это делалось для Людовика. Жанна прекрасно понимала, что малейший ее промах скажется на короле, а ее успехи приятны Людовику.
Шли месяцы, складывались в годы, а его величество не только не собирался избавляться от фаворитки, но и все больше попадал под ее влияние!
Буржуа из Парижа постепенно брала верх над высокородными, диктуя им свои вкусы. Конечно, вкус у маркизы был хорошим, но подчиняться ему те, в чьих венах текла кровь старинных родов, не желали. Они по-прежнему лелеяли мечту убрать от короля выскочку, заменив фаворитку пусть некрасивой, глупой, развратной, какой угодно, но своей дамой.
Заговоры вокруг Помпадур продолжали роиться…
