Когда сердце сильней разума
На сердце было тяжело, она брела домой словно после целого дня работы в поле. Скользила взглядом по знакомым очертаниям гор, изгибам берега, искала ставшие своими деревья, камни, тропинки… Все казалось родным, ко всему прикипела душой. Но Пенелопа понимала, что принятое решение верно. Бывают случаи, когда ум должен брать верх над сердцем.
Приблизившись к дворцу, замерла — возле ворот стояли женщины. Те, кого она учила стрелять из лука, кого ругала за нерадивость при уборке урожая, на кого кричала и даже иногда лупила тем, что попадалось под руку.
Сначала стало страшно:
— Что?! Что случилось?! Где Телемах?!
Вперед шагнула Эвриклея:
— Царица, ты уплывешь с Плием?
Остальные молчали. Пенелопа вглядывалась в лица, в одно за другим. Вот Полисфена (никакая она не «Многосильная», но родителям уж очень хотелось, чтобы дочь выросла именно такой, вот и назвали), вот рыжая Ксантифа, вот золотоволоска Хрисандра, вон стоит, прячась за спины подруг, Филиппа, которая и коней-то едва ли видела… Даже строптивая дочь Долиона Меланфо здесь.
А впереди Эвриклея. Уж она-то прекрасно понимает, что у царицы просто нет другого выхода.
Но Пенелопа смотрела на своих женщин и понимала, что никуда не уплывет, никуда! Итака — ее остров, пусть на нем не слишком уютно и даже опасно, но за уют в ответе царица, да и за безопасность тоже она (если нет царя, вернее, есть, но пока маленький). С кого спрос? Если Одиссея нет, Лаэрт стар, а Телемах мал, то спрос с нее — с Пенелопы! И нечего на других сваливать, сама виновата, что не все в царстве в порядке!
Почему-то от этого упрека самой себе на душе стало легче, словно камень свалился. Женщины смотрели на свою царицу как на последнюю надежду, и та вдруг, с трудом сдерживая улыбку, начала кричать:
— Вам что, делать нечего?! Встали тут, руки в бока уперев! Работы мало?!
— Царица, скажи только, ты решила навсегда уплыть?
Это уже не Эвриклея, кто-то еще не выдержал. Пенелопа вдруг заметила, что среди женщин стоят и ее верные служанки Евринома и Гипподамия. И эти тут?!
— Если только за помощью к отцу. Но я вернусь.
— Вернется! — крикнула Ксантифа, остальные загалдели, словно им сообщили радостную весть.
— А ну бегом работать, не то прикажу всех выпороть!
— С удовольствием!
— Что значит с удовольствием?!
Но женщины уже бросились врассыпную, видно сообщать радостную весть остальным.
К Пенелопе подошла Эвриклея:
— Ну и правильно сказала, царица. Пусть надеются, с надеждой жить легче.
Та вдруг разозлилась:
— Я и впрямь вернусь.
— Зачем?
— Я царица.
Умные глаза Эвриклеи затуманились:
— Некуда будет возвращаться, Пенелопа. — Она не назвала ее царицей, произнесла просто имя. — Евпейт времени зря терять не станет.
Пенелопа вдруг остановилась посреди двора.
— У Евпейта один сын?
— Да, Антиной.
— Любимый?
— Да, красивый подросток. Лет двенадцать уже…
— Я его с собой возьму, чтобы у папаши не возникло желания пошутить в мое отсутствие.
— Не отдаст…
— И спрашивать не стану! Пока молчи, пусть придет проводить, в последнюю минуту и заберу.
— Ну ты и хитра! В Одиссея удалась.
— Не все же Рыжему хитрить.
Она была довольна собой, примирила-таки душу с разумом.
— Плий, мы плывем с тобой. Завтра же. Мне нужно быстро вернуться обратно.
На следующий день Пенелопа говорила с Евпейтом. Тот с трудом скрыл удовлетворение от известия об отъезде царицы, но ее не обманула притворная озабоченность итакийца.
— Думаешь, это слишком опасно — плыть в Акарнанию?
Пенелопа намеренно завела разговор на берегу, предварительно убедившись, что Телемах уже на корабле, а Антиной вертится рядом с Плием.
— Нет, что ты! Какая может быть опасность при такой охране? — В голосе Евпейта сквозило неприкрытое удовлетворение, скоро, совсем скоро корабли с царицей и царевичем скроются за мысом, и тогда хозяином на острове останется он, Евпейт! Все же женщины глупы, даже самые умные. Неужели она полагает, что Евпейт пустит ее обратно?
— Может, оставить Телемаха на Итаке? Вместе с Плием… Как ты думаешь?
Этого еще не хватало! Одно дело взять власть, когда никого из царей (Лаэрт не в счет) нет на острове, но совсем другое, если она оставит этого Плия и маленького царевича.
— Не лишай царевича возможности повидать хоть часть мира, если не весь.
— Он мал еще.
— Телемах мал? Покажи деду внука, к тому же хорошо, если он увидит, что и за морем есть земля.
Пенелопа сомневалась. Итакиец даже начал злиться, что за нерешительность?! Евпейту пришлось использовать все свое красноречие, чтобы убедить царицу, что и путешествие не опасно, и ребенку будет полезно мир посмотреть и себя показать, он сам даже жалеет, что у его сыновей нет таких возможностей, как у Телемаха.
В следующее мгновение итакиец пожалел, что не потерял голос нынче утром, потому что Пенелопа просто просияла:
— Я возьму твоего сына с собой! Плий, проводи Антиноя на корабль!
— Куда?!
— Со мной! Мы ненадолго, ты сказал, что это безопасно и что сожалеешь, что твой сын не может так же плыть, как Телемах. Я дам ему такую возможность.
Евпейт угодил в ловушку, подстроенную царицей, но только он, она и Эвриклея поняли, что это ловушка и что все было подстроено. Остальным показалось, что двое заботливых людей пришли к соглашению, устроившему их вполне. Как Евпейт ни скрипел зубами, а его единственный сын, его надежда, кровь от крови и плоть от плоти, уже был на корабле Плия.
— Не бойся, я не дам твоего сына в обиду. И вернусь быстро с хорошей помощью. Жди. Да, кстати, Акилина остался в надежных руках, в случае необходимости Афина направит ее стрелы тебе в помощь. Если понадобится защитить трон Одиссея. Запомнил? Сам не зови, богиня и без тебя все увидит. Прощай, вернее, до скорого свидания. Твой сын будет доволен поездкой, я обещаю.
Евпейт брел домой, не видя камней под ногами, не слыша ни криков чаек, ни людских голосов. Рухнуло все, Пенелопа увезла с собой его единственного сына, ради которого он старался захватить власть на острове, кроме того, все слышали, как он почти уговаривал царицу не беспокоиться. Все уговоры можно бы забыть, не будь на том корабле Антиноя.
А Плий в это время с удивлением вопрошал Пенелопу, кивнув на подростка, с восторгом вглядывающегося в морскую даль:
— К чему тебе тащить с собой сына Евпейта?
— Чтобы было куда возвращаться.
— Ты все же хочешь вернуться?
— Разве я могу бросить Итаку? Там родина моего сына, его царство, потерять которое куда легче, чем потом вернуть.
— Ты хитрая женщина, даже хитрей своего мужа.
— Вчера я уже слышала это…
— От кого?
— От Эвриклеи.
— Да, это еще одна хитрая женщина. Недаром Лаэрт когда-то отдал за нее двадцать быков. Она посоветовала взять с собой мальчишку?
— Нет, я сама придумала, но она помогла.
От берегов Итаки до берегов Акарнании совсем недалеко, скоро показались прибрежные островки.
— Отец на побережье?
— Нет, там Ализий, Икарий дальше, ушел вглубь, чтобы не напали. Да и Ализий тоже уйдет.
— Здесь хорошие пастбища.
— Да, пастухов пока немного, отары не все съели. На Итаке пастбищ мало?
— Для овец и коз достаточно, для свиней тоже, а коней не выпасти.
— Здесь тоже не для лошадей.
Конечно, в Акарнании у Икария дом не такой, как в Спарте, много проще и явно временный, но это не мешало ему наслаждаться жизнью.
— Пенелопа… Дай посмотреть на тебя и моего внука… А это?..
— Это Антиной, сын Евпейта, которого когда-то спас Одиссей. Я решила взять его с собой, чтобы посмотрел мир дальше своего острова.
Пенелопа нарочно подчеркнула, что когда-то Одиссей спас Евпейта, это было правдой, пусть сын знает, что его отец обязан жизнью царю Итаки.
Глаза отца усмехнулись, он вопросительно приподнял бровь, Пенелопа в ответ кивнула. И ничего не нужно объяснять, они с отцом всегда понимали друг дружку. Антиной — заложник, конечно, почетный и, конечно, не должен об этом догадаться. Немного позже отец все же поинтересовался:
— Надеешься использовать против отца?
— Может, не против, но как сдерживающую силу.
Икарий кивнул:
— Тогда ты должна его очаровать.
— Я? Он мне в сыновья годится!
— Ты красивая молодая женщина, только вот руки обветрились и красны, и морщинки вокруг рта появились. И между бровями тоже. Тяжело?
Очень хотелось рассказать отцу все, пожаловаться на Лаэрта и Антиклею, на безвыходность ситуации, на нападения пиратов и на то, что Ликета пришлось так жестоко убить… Пенелопа уже открыла рот, но вдруг подумала, что от ее жалобы ничего не изменится, отец все понял и без объяснений.
— Нет, отец, я должна вернуться, и не просто вернуться, а сделать это быстро. Скоро сев, нужно посадить огород, дома много дел.
— У тебя достаточно слуг, чтобы сделать все это?
Конечно, нет. У нее вообще не было слуг или тех, кто мог бы работать, одни старики или лентяи. Но и сказать об этом вслух Пенелопа тоже не могла, она не могла пожаловаться никому, даже отцу. Она справится сама, со всем справится. Нет, она не обратится за помощью ни к братьям, ни к сестрам, ни к отцу, ни даже к живущему рядом на Итаке Лаэрту, ее ноша — это ее ноша, и нести придется самой.
И все же одну просьбу Пенелопа высказала:
— Отец, мне нужна охрана.
— На Итаке царице опасно? Перебирайся сюда, в Акарнанию.
— Сейчас опасно не только царице и не только на Итаке. Вы живете далеко от побережья, и то грабят. Мне нужна защита от пиратов.
— Ты знаешь, что у меня нет кораблей.
— Знаю. Помоги нанять надежных людей.
— Чем ты будешь платить, пока я не могу помочь?
— Найду.
— Пенелопа, ты зря думаешь, что я не знаю о налете пиратов, твои слуги рассказали Плию. К тому же руки царицы, которая всего лишь сидит за ткацким станом, так не выглядят. Если уж не хочешь переезжать к нам, то хотя бы воспользуйся своим приданым. Или его уже нет?
Женщина помотала головой:
— Я не трогала сокровища, они спрятаны в надежном месте. Но это последнее, что я израсходую. Пока мои собственные руки и голова способны что-то делать, приданое останется лежать, иначе Телемах будет сыном нищей царицы. К тому же Евпейт только того и ждет, чтобы я начала тратить сокровища.
— Но тебе нужно на что-то жить! Я пока не могу помочь, мои собственные сокровища тоже спрятаны, и открывать их нельзя.
— Я знаю и не прошу помощи золотом. Ты должен помочь мне заработать.
— Как?
Некоторое время Пенелопа задумчиво смотрела вдаль, потом вздохнула:
— Я хорошая ткачиха.
— Но ты не можешь ткать столько, чтобы содержать охрану и кормить толпу нахлебников!
— Конечно, нет. Но я посажу за ткацкие станы всех свободных женщин Итаки, им тоже нужно на что-то жить и кормить детей, пока мужья воюют. Если я не сделаю этого, их приберет к рукам Евпейт.
— Где ты возьмешь столько шерсти?
— Вот об этом и прошу. У нас большие запасы, их случайно не тронули пираты, но этого хватит всего лишь на год. Итака бедна пастбищами, если бы мои овцы паслись у тебя на Акарнании… Мне нужны пастбища, овцы, козы и корабли, чтобы возили шерсть ко мне и ткань на продажу. Вот в этом прошу помощи, с остальным справлюсь сама. Ну, и, конечно, охрана самого острова. Пусть небольшая, два-три корабля, чтобы все знали, что мы под защитой.
Икарий смотрел на дочь почти с восторгом. Его Пенелопа была куда толковей даже своих собственных братьев, о сестрах и говорить нечего. Женщина рассуждала разумней многих мужчин.
— Я созову братьев, все вместе мы поможем тебе. Кстати, что за чудовище завелось у вас на острове, которое испугало даже пиратов?
— Ты и это знаешь?
— Рассказали твои слуги. Так что за чудовище?
— Оно перед тобой.
— Что?!
— Пиратов испугала я. Сначала пришлось старшему из них всадить меч в горло, потом выть и орать в пещере так, чтобы они решили, что тело убитого растерзала не я, а чудовище. — Пенелопа развела руками. — Помогло, иначе с ними не справиться.
Некоторое время Икарий смотрел на дочь с недоумением и восторгом, а потом расхохотался, хлопая себя по бокам:
— Ай да Пенелопа! Это твои выходки, я помню, как ты завывала под окнами у несчастной Клитемнестры…
Они принялись вспоминать детство и прошлые счастливые годы, казалось, что тогда не было никаких ни бед, ни забот, ни даже болезней или мелких неприятностей. Почему-то из детства человек запоминает только хорошее, а если и вспоминает дурное, то оно кажется таким мелким и легко разрешимым…
— Неужели Телемах будет вспоминать весь этот кошмар как забавное приключение?
— Постарайся, чтобы вообще не вспоминал. Да и остальным ни к чему знать.
— А никто и не знает, только Антиклея, но она будет молчать.
— Почему?
— Потому что, если бы не она, мне не пришлось бы убивать, мы могли просто пересидеть это время.
Конечно, Акарнания не Спарта: ни дорог, ни самих городов, небольшие деревушки, сплошные пастбища в горах, но Антиною все равно интересно, он не бывал дальше Итаки. Просто Одиссей все быстроходные корабли забрал с собой, а торговым выходить в море опасно. И теперь подросток с любопытством оглядывался сначала на водную гладь, простиравшуюся до горизонта, а потом на незнакомые берега.
От Итаки до побережья Акарнании совсем недалеко, добрались быстро. Царица сразу предупредила, что пробудут тоже недолго. Антиноя попросила быть осторожней, потому что ни дорог, ни городов в округе пока нет, а селения не так часты, можно заблудиться. Он обещал держаться ближе к морскому берегу…
Пенелопа предупредила, что через пару дней они уже возвращаются.
Антиною неинтересно с маленьким царевичем, но и взрослые не слишком жаловали его своим вниманием, им некогда. Подросток не решился охотиться в лесу сам, потому что не знал окрестностей, потому часто гулял вдоль берега. Он не очень хорошо плавал, а потому старался уходить купаться подальше за камни, свободного берега хватало, у Акарнании не было таких удобных бухт, как у Итаки, но и там нашлось много хороших местечек, где волны не били в берег со всей силы и не норовили унести с собой в море.
Было прохладно, но он решил искупаться. Антиной прекрасно помнил, что в холодную воду лучше бросаться с разбегу, потому, увидев, что на берегу никого, на ходу скинул тунику и выскочил из-за большого камня, отбрасывая ткань в сторону, но невольно замер. На берегу-то никого, но из воды выходила Женщина!
Это была именно Женщина, а не просто представительница противоположного пола. Стройная фигура, тонкая талия, высокая грудь, волосы разметались по плечам и спине… Пенелопа стояла в воде уже так, что волны едва доходили до колен стройных ног. Закатное солнце освещало ее сзади, словно нарочно подчеркивая все изгибы и выпуклости. Она подняла руки, собирая волосы, чтобы отжать воду, и тоже замерла, заметив подростка. Антиной, объятый жарким пламенем смущения, на мгновение замер, но тут же бросился в воду мимо царицы, которая тоже замерла от смущения.
Первой опомнилась Пенелопа:
— Антиной, вода холодная. Осторожней!
Он не обращал внимания, не оборачиваясь и торопливо гребя подальше от берега. Перед глазами так и стояла великолепная фигура царицы, освещенная вечерним солнцем.
Пенелопа подошла к большому камню, на котором разложила свою тунику, но вдруг что-то заставило ее обернуться к воде. Так и есть, мальчишка переоценил свои силы и теперь барахтался, стараясь держаться на плаву. Но это явно ненадолго…
Отшвырнув тунику, Пенелопа бросилась к Антиною.
Он видел берег, но добраться до того места, где можно было бы встать в полный рост, не получалось, волны упорно оттаскивали мальчика обратно. А сил оставалось все меньше… Вода действительно холодная. Антиной почувствовал, что от холода сводит ноги.
Подросток уже просто барахтался из последних сил, стараясь лишь держаться на плаву и не думая о том, чтобы выбраться на берег, когда почувствовал, как чья-то сильная рука подтолкнула его наверх и вперед:
— Дыши!
Несколько судорожных вдохов, потом мрак… Ногу все-таки свело…
Пенелопа еле вытащила мальчишку, чуть не погибли вместе. На берегу его пришлось перекинуть через колено и сильно надавить, чтобы вылилась вода, которой тот успел наглотаться. Поняв, что Антиной дышит, она бросила его на песке и принялась ловить свою тунику, которую едва не унесла волна прилива.
Пришлось и мальчишку оттащить подальше. Антиной очнулся, закашлялся, выплевывая остатки воды из легких и желудка, поднялся на четвереньки и только тогда сообразил, что спасен, что уже на берегу и волны больше не тащат его в открытое море. Болело все внутри, болела голова, но сейчас его заботило не это. В двух шагах на песке сидела мокрая царица, обхватив колени руками и опустив на них голову.
Пенелопа услышала, что Антиной очнулся, обернулась:
— Жив?
— Да, спасибо…
Он уже понял, кто именно толкал вверх и вперед, кто тащил из воды на берег.
— Идти сможешь?
— Да…
Но не смог, Антиноя шатало, кружилась голова. Пенелопа подхватила его под мышки:
— Пойдем, холодно сидеть…
Царица притащила подростка домой почти на себе, у того не было сил даже передвигаться. На расспросы коротко ответила:
— Оступился и упал с утеса. Хорошо, что я оказалась неподалеку…
Его растирали, чем-то поили, во что-то закутывали…
До утра Антиной провалялся в бреду. Утром первым, кого он увидел, была царица.
— Ожил? Никому не говори, что случилось. Оступился, упал в воду, свело ногу, потому мне пришлось помочь выбраться на берег.
Она еще что-то говорила, он слабо кивал, а перед глазами стояла другая картина — стройная женская фигура, освещенная закатным солнцем. А еще ощущение упругой груди и сильных рук… Антиной не мог вспомнить, привиделось ли ему это в бреду или царица и впрямь была вынуждена прижимать его к себе, чтобы хоть как-то согреть. При одном воспоминании об этом горячем сильном теле его кидало в жар, а голова начинала кружиться.
С того утра Антиной вынужден опускать глаза вниз, чтобы не встречаться с зеленым взглядом Пенелопы и не видеть поднятой упругой грудью туники, потому что знал, какова эта грудь при прикосновении. Подросток заболел женской красотой…
Нельзя сказать, что Пенелопа не заметила этого смущения, но приписывала все тому, что он видел ее обнаженной, а еще тому, что пришлось вытаскивать такого же нагого мальчишку из воды.
— Я никому не расскажу, что случилось. И ты молчи. С каждым может случиться, у всех хотя бы раз в жизни сводит ногу в воде, тем более холодной.
Его лицо полыхнуло краской смущения:
— Благодарю, царица.
— И благодарить меня не за что. Разве ты не бросился бы спасать того, кто тонет? Забудем об этом, Антиной.
Ее голос, произнесший его имя, показался лучшей музыкой на свете, а собственное имя в ее устах просто божественным… Антиной заболел Пенелопой навсегда…
Царицу, вернувшуюся из Акарнании, встречали так, словно она выиграла войну в Троаде. Конечно, Евпейт был не слишком доволен ее возвращением, но рад сыну, который, однако, показался ему несколько странным.
— Ты не болен?
— Нет.
— Что случилось, Антиной?
Ничего добиться не удалось, подросток твердил, что все в порядке. Но однажды Евпейт перехватил взгляд, которым Антиной проводил Пенелопу, и все понял:
— Э, да ты случайно не влюбился в царицу?
Краска, густо залившая лицо сына, подсказала отцу, что тот не ошибся. Вот чего ему вовсе не было нужно, так это влюбленность Антиноя в Пенелопу!
— Не ту выбрал!
Хитрый Евпейт принял свои меры, и через пару ночей в спальне Антиноя появилась одна из рабынь, щедро подарившая подростку свои ласки. На время он забыл стройную женскую фигуру, освещенную закатным солнцем Акарнании…
Евпейт мог успокоиться.
Жизнь на Итаке стала налаживаться.
Пенелопа словно очнулась от спячки, теперь всем было ясно, что война в далекой Троаде надолго, царя скоро ждать не стоит, остальных тоже, значит, нужно все делать самим. Икарий помог дочери нанять серьезную охрану, сунувшиеся было в воды Итаки пираты узрели три хорошо вооруженные петиконтеры-двухмачтовики с сотней гребцов каждая и больше не появлялись, никому не хотелось испробовать на себе умение этих гребцов владеть не только веслом, но и копьем.
Пенелопа тратила на содержание охраны свое приданое, прекрасно понимая, что запасов надолго не хватит, их нужно как-то восполнять.
Заработать… заработать… Одиссей гонял и гонял свои корабли по Великой Зелени, где-то меняя овец на другие товары, где-то попросту грабя, а чем может заработать она? Только ткачеством. Но для ткачества нужна шерсть и женские руки, много женских рук, ловких, хорошо обученных.
Шерсть обещал привезти отец, к тому же пока есть запасы на самой Итаке, и в этом году скоро будут стричь овец. Пастухи сказали, что и приплод хорош, и шерсти будет сострижено много.
И все равно в этом году они не смогут продать ничего, во-первых, потому что разорены из-за нападения пиратов Ликета, во-вторых, просто нечего, оливковых деревьев не так много, чтобы давить масла достаточно для продажи, шерсть хоть и лежит с прошлого года, но пока не прядена и даже не чесана, не до того.
Работы предстояло столько, что спать некогда.
Но Пенелопа спать и не любила.
В ахейских домах хозяйка встает первой, умывается, приносит дары домашним богам и будит слуг. Антиклея не любила этого делать, отправляла будить кого-то из своих служанок. Пенелопа все делала сама. Она завела строгие порядки, просто не обращая внимания на Антиклею, теперь Пенелопа была полновластной хозяйкой на Итаке, и никто не посмел спорить!
Евринома отмеряла зерно горстями даже тогда, когда его намолотили вдоволь. На любое ворчание отвечала, что так приказано царицей. Любая мелочь была на учете, но никто не возражал, просто потому что не было у них лишних мелочей, как и лишних рук. Каждая пара, как и горсть зерна, на учете, а потому бездельничать не должна. Пример подавала сама царица, Пенелопу с рассвета до заката все видели за делом, а потому кто мог отлынивать от своего?
Пенелопа снова огляделась, что-то было не так в окружающем ее лесу. Прислушалась, но вокруг спокойно, только обычные лесные звуки, прислушалась к себе, тревоги не было тоже. Что же тогда? Пенелопа привыкла доверять мелькнувшим вдруг ощущениям.
Она забралась слишком далеко в гору, туда, где сохранилась старая оливковая роща, посаженная на поляне Лаэртом в давние времена. Но и от этой рощи ушла далеко в сторону. Склон хороший, солнечный, ровный, без больших валунов, из него вышла бы прекрасная пашня. Только от дворца далеко и рубить такой лес жаль, к тому же часто попадались взрослые оливы. Даже мелькнула мысль, что сюда можно бы прислать сборщиков плодов…
Оливы! Вот что удивило Пенелопу. Деревья не просто часто попадались, присмотревшись внимательней, она поняла, что их сажала человеческая рука! Оливы стояли не сами по себе, а почти ровными рядами. Но оливковая роща почему-то не состоялась, вокруг лесные заросли, потому оливковые деревья довольно хилые.
Женщина подошла к ближайшему, погладила рукой ствол:
— Тебе бы простор и солнце, урожай был бы прекрасный.
Взгляд нашел следующую оливу, потом еще и еще. Да, они посажены хоть и давно, но с толком. Почему же вокруг лес? Так не поступают с оливами, для ахейцев дороже дерева нет. Чья это земля?
На обратном пути Пенелопе встретился Лаэрт. Свекор не смог сдержать своего недовольства. «Что же за жена у Одиссея! Разве позволительно царице бегать по лесам с луком, да еще и в одиночестве?!» Невзирая на недовольство Лаэрта, Пенелопа уже открыла рот, чтобы спросить об оливах посреди леса, но что-то заставило ее рот захлопнуть. Всего лишь поинтересовалась здоровьем свекра. Тот пробурчал что-то в ответ и поспешил дальше.
Пенелопа отлично знала, что родители Одиссея, да и не только они, осуждают невестку за слишком вольное поведение, но сейчас ей просто наплевать на чье-то осуждение, на плечах небольшая косуля, это обед для ее домашних, и не вина Пенелопы, что муж далеко на войне, а никто другой не способен бегать по лесам за добычей. Вернее, способные есть, но их усилий не хватает, чтобы накормить множество голодных ртов, ждущих дома.
Если бы она попыталась объяснить все это Антиклее или Лаэрту, то снова не встретила бы понимания. Царица, заботящаяся о рабах, — это вообще глупо! Если раба нечем кормить, он стар и немощен, то его прогоняют, а не держат в доме. Пенелопа же, наоборот, собирала к себе рабов со всей Итаки. И ладно бы сильных и умелых, но у нее нашли приют немало стариков и беременных женщин. И уж совсем нелепо платить бывшим хозяевам за таких рабов! Ее осуждали за расточительство.
Пенелопа купила многих и многих. Она не принимала к себе изгнанных рабов, не уплатив бывшему хозяину хотя бы горсть ячменной муки при свидетелях. Многие дивились такой щедрости молодой царицы, к чему что-то платить за старика или старуху, а потом еще и кормить их, если бывший хозяин выгнал?
А еще Пенелопа поощряла беременности своих рабынь, те рожали и рожали. Мало-помалу ей даже стали подбрасывать своих детей все, кто рожал без воли хозяев. На царском дворе зазвенели детские голоса. К чему кормить детей?
Она считала иначе — каждый ребенок будет взрослым, почти каждый. Это новые рабы, которых не нужно покупать, к тому же их сразу можно обучить чему-то полезному. Для этого и нужны старики, они присмотрят за детьми, пока матери будут работать, передадут свои знания и умения…
Еще через несколько лет детишки вместе со своими матерями будут собирать сбитые с деревьев оливки, пасти гусей, носить хворост… Несколько лет, еще несколько лет ей нужно продержаться. Она обязательно продержится!
— Эвриклея, как давно твой дед живет на Итаке?
— Как и я.
— Среди наших слуг есть кто-то, кто очень стар и чьи предки давно здесь?
— Ферет.
— Позови-ка его ко мне. Он не болтлив?
— Нет, иногда по неделе слова не вытянешь.
Слуга пришел, поклонился, в ответ на приглашение царицы скромно примостился на самом краешке длинной скамьи. Смотрел с достоинством, но опасливо. Он из слуг самый старый, и хотя сил еще достаточно, если Пенелопа прогонит, в свой дом никто не возьмет, останется уйти в лес и жить дикарем. Можно бы к Лаэрту, да старый царь не слишком жаловал Ферета, потому что тот много знал и не всегда склонял голову до земли.
— Ферет, ты помнишь солнечный склон за ручьем по ту сторону горы?
— Помню, хозяйка. Только туда никто не ходит, дичь гнать далеко, ничьего жилья там нет.
— Откуда там оливы прямо в лесу?
Ферет чуть усмехнулся:
— Это было давным-давно, еще до моего рождения и до рождения моего отца. Умный человек решил постепенно превратить лес в оливковую рощу. Сразу вырубить лес и посадить оливы у него сил не хватило, да и нужно долго ждать, пока деревья начнут плодоносить. Он и решил, что посадит оливы между другими деревьями, а вырубать будет постепенно, чтобы к тому времени, когда появятся первые плоды, лес свести.
— И почему не сделал этого?
— Погиб вместе с сыном, а его дочь далеко от Итаки замужем на Лесбосе. Никому оказались те оливы не нужны. Почему хозяйка спрашивает?
— Потому что оливы плодоносят, хотя и плохо, им не хватает солнца, лес-то так и не вырубили. Чьи это сейчас земли?
— Одиссея, — пожал плечами Ферет.
— Ты уверен?
— Конечно, весь склон, и северный, и южный, его. Твои.
— До следующей весны там нужно вырубить лес.
Ферет сокрушенно помотал головой:
— Это слишком трудно, госпожа. Деревья большие и крепкие, я бывал там два года назад.
— Все, которые возможно, нужно срубить, у остальных подрубить корни, чтобы засохли. Такое возможно? У отца в имении так корчевали лес под пашню. Потом приходилось долго вытягивать сами корни, но это уже можно делать не спеша.
— Царица хочет возродить оливы?
— Конечно, это много быстрее, чем сажать новые и ждать, когда они начнут плодоносить. Только никто не должен знать, что мы делаем. Постепенно расчистить лес вокруг, освободить хотя бы часть олив от зарослей.
— Но такое трудно сделать совсем тайно, оливковую рощу не спрячешь надолго.
— Пусть думают, что роща возникла из только что посаженных олив за один год по воле богини Афины.
Эвриклея даже руками себя по бокам прихлопнула — до чего же хитра хозяйка! Эта и Одиссея за пояс заткнет.
Рабу непозволительно задавать вопросы, но Ферет все же удивился:
— Почему госпожа не хочет, чтобы знали о ее догадке?
— Да потому что не рискнут связываться с той, которой помогает богиня Афина! — не выдержав, фыркнула нянька.
Пенелопа рассмеялась:
— Если ты будешь так кричать, то секрет раскроется раньше, чем Ферет или кто-то другой возьмется за топор. Нужно подумать, кого отправить рубить деревья. Нужны три человека, сильных и неболтливых.
Через неделю Евпейт смеялся, обсуждая со своими гостями нелепейшую выходку царицы:
— При нехватке сильных рук дома отправить мужчин корчевать лес далеко на южный склон ради посадки олив могла только женщина! Хотя нашу молодую царицу и называют разумной сверх всякой меры, ведет она себя как неразумное капризное дитя.
Ему вторили:
— Сажать сейчас оливы, которые начнут плодоносить через два десятка лет!..
— И вырубленный лес оттуда вывезти невозможно…
Вдруг хозяин дома высказал мысль, которая озадачила гостей:
— Может, царица боится оставаться рядом с гаванью, чтобы снова не стать добычей пиратов? Решила поселиться подальше в лесу?
И снова хохот: что за царица, если она так пуглива?
Евпейт притворно вздохнул:
— Как ни крути, а женщине, даже разумной и даже царице, нужен мужчина.
— Но у нее есть мужчина. Одиссей вернется, так сказал оракул…
— Оракул сказал, что Одиссей вернется через два десятка лет.
— Не может быть!
— А остальные?
Конечно, присутствующих интересовало не столько возвращение Одиссея, сколько их собственных сыновей и родственников, уплывших вместе с царем.
Евпейт пожал плечами:
— Об остальных не знаю. Оракул сказал только об Одиссее.
— Не может быть! Оракулы тоже ошибаются.
Евпейт понял, что несколько поспешил с разговором, еще не время вести такие речи.
— Ничего, поживем — увидим. А пока посмотрим, что получится у царицы. Пусть сажает свои оливы, через несколько лет можно будет сходить на дальний склон, посмотреть, как поднимаются из земли ее ростки. Может, царица решила жить вечно?
Они еще долго обсуждали неразумность поведения Пенелопы, вернее, выискивали таковую в ее поступках. Но чем больше говорили, тем более убеждались, что все разумно. Разве что личное участие царицы во всех делах. Да дело ли правительнице самой обрезать лозу, сажать огород, жать ячмень или орудовать широкой лопатой на веялке?!
— Разве что нищей царице? — попробовал посмеяться Евпейт.
Его поддержали, но как-то вяло… Нищей Пенелопа явно не была, во время праздника на ней такие украшения, на которые можно купить всю Итаку.
Мужчины Итаки явно не понимали эту женщину. Вердикт был единогласным и столь же непонятным: потому что спартанка! Да, женщина-спартанка не вписывалась в привычное представление о женщине у мужчин Итаки. Нет, она целомудренна, обвинить не в чем, держится скромно, хотя и властно, но слишком уж независима, слишком самостоятельна!
— А все Лаэрт! Какой он царь, если уступил правление женщине?
— Разве может царь спокойно смотреть, как женщина распоряжается не только домом, но и всем вокруг?
— Да, сама ходит на охоту с луком за плечами!
— И ведь добычу приносит!
Мысль о том, что Пенелопа с легкостью приносит из леса добычу, в то время как сидевшие за столом мужчины похвастать этим никак не могли, не нравилась им совсем. Объяснение нашлось быстро:
— Ей кто-то убивает, а потом отдает, чтобы не стыдно было с пустыми руками возвращаться.
— А потом объясняют все вырубкой леса ради посадки олив!
Хохот в мегароне дома Евпейта был слышен по всей его усадьбе.
Женщина во главе мужчин — разве такое можно стерпеть?! А если ничего поделать невозможно (мысленно Евпейт добавлял: пока невозможно), значит, остается только посмеяться. Подняв на смех царицу, пьяные гости почувствовали себя легче. Чтобы стать чище кого-либо, необязательно отмываться набело, достаточно облить грязью чистого. Если не удается просто плеснуть, можно сделать это за глаза. Замечено, что, собравшись вместе, люди куда более охотно обсуждают и осуждают отсутствующих, особенно если ничего не могут сказать в лицо.
Пенелопа совершает глупости? Что возьмешь с женщины, даже если она царица?
— Это что? — Меланфо почти презрительно кивнула на разложенные на солнце листья кипера. Цветок кипера так себе, розовато-сиреневый, но вянет быстро, а уж на солнце тем более. К чему царице собирать и сушить эти цветы?
— Помоги раскладывать, чего стоишь? — огрызнулась на ленивую девчонку Евринома.
Меланфо, морщась, принялась носить и также раскладывать на большом старом полотне растения.
Пенелопа, обнаружив заросли кипера (иван-чая), действительно приказала нарвать его вместе с корнями, только через одно растение, и высушить, предварительно хорошенько отряхнув землю. На вопрос «зачем?» спокойно объяснила, что из сушеных листьев получается полезный и вкусный напиток, а из корней — бодрящее пиво. А рвать растения через одно нужно, чтобы они на следующий год снова выросли.
— Откуда царица знает многие хитрости растений? — полюбопытствовала Эвриклея.
Пенелопа рассмеялась:
— Да ведь моя мать — нимфа лугов и полей.
— А кто тебя воспитывал?
— Отец. И нянька, только ее уж нет… Но мама приходила к нам с братьями, рассказывала, показывала. Мы много трав знаем, растений, что как растет и что из чего делать можно.
— Царица… у тебя морщинка у рта… и у глаз появились тоже…
Пенелопа вздохнула:
— Я знаю, Эвриклея, но ведь я не богиня Афродита и даже не Геба, чтобы сохранить вечную молодость. Я простая земная женщина, потому буду стариться. И ко времени возвращения мужа стану старухой.
— Не станешь. Тело у тебя крепкое, тело сама сбереги, а лицо я помогу сохранить молодым на многие годы.
— Ты?
— Да, на моей родине жрецы умели делать средства для сохранения молодости.
Пенелопа вспомнила морщинистое лицо Антиклеи и усомнилась:
— А почему же ты Антиклее не помогла?
— Это заслужить надо. Да она и не просила.
С того дня Пенелопа ежедневно смазывала лицо перед выходом из спальни одним средством, тайно приготовленным Эвриклеей, а вечером другим. Тело она и впрямь не запускала сама, не обращая внимания на ворчание Антиклеи, бегала по горам, плавала до самых холодов, охотилась, ну и привычно сидела за ткацким станом. Хотя для ткачества времени оставалось мало.
Урожай зерна хорош, но полей на Итаке мало, потому что мало самой земли, если свести леса под поля, то негде будет пасти скот. Зерно всегда закупали, понятно, что придется делать это и теперь, потому что старые запасы либо подъели, либо разграбили пираты.
Пшеницу лучше возить с Пилоса, там полей больше и выращивают зерно на продажу, однако в Пилос нужно доставлять что-то другое. А что, если скота у Пенелопы немного, тканей пока почти нет, оливкового масла тоже.
— Евринома, давай посчитаем, сколько нам будет нужно зерна до нового урожая.
Они считали и считали, то и дело сбиваясь, пока за этим делом не застала Эвриклея. Постояла, наблюдая, потом решительно вмешалась:
— Царица, в Кеми для всего есть свои обозначения.
— Как это?
— Смотри. Вот так обозначим одну меру зерна, а вот так две.
— Так и мы палочками все обозначаем, только, когда их совсем много, начинаем сбиваться.
Втроем они быстро придумали перевязывать десяток палочек ниткой, чтобы считать было легче. Потом придумали перевязывать число мер, необходимое для одного на день или время от молодой луны до полной.
По всему полу в мегароне были разложены связки маленьких прутиков. Застав молодую царицу за таким занятием, Антиклея фыркнула, как рассерженная кошка, все у этой Пенелопы не как у людей! Молодая царица внимания на недовольство свекрови не обратила. Они посчитали, сколько мер зерна необходимо на всех слуг, сколько нужно смокв, сколько масла, сколько вина…
Получалось не слишком обнадеживающе, но Пенелопа махнула рукой:
— Часть зерна закупим у пилосцев, а если не хватит, то обойдемся. Будем есть больше оливок и мяса, чтобы требовалось поменьше хлеба. А еще нужно ловить рыбу.
— Что ловить?
— В Спарте ловят рыбу и едят ее, как мясо.
— Рыбу? — изумилась Эвриклея.
Пенелопа с Евриномой согласно кивнули:
— Рыбу.
— Она же морем пахнет.
— Если ловить в море, а если в Аретусе вон, то ничем не пахнет.
Итакийцы решили, что молодая царица совсем рехнулась после нападения пиратов, по ее приказанию мужчины в Аретусе наловили рыбы, выпотрошили ее и принялись жарить над огнем, нанизав на прутья, точно мясо. Пробовали приготовленное с опаской, точно боясь отравиться. Но вкус оказался вполне приемлемым, не мясо, конечно, но некоторым даже понравилось. Только вот шкура у рыбы была противной.
Пенелопа долго хохотала, наблюдая, как выковыривает чешую из зубов Поликтор:
— Ты же не ешь у козленка шкуру? Зачем рыбью шкуру в рот потащил? И выпотрошить хорошо нужно, у рыбы желтая слизь очень горькая, нужно осторожно, а потом промыть хорошо. Я знаю, что в Пилосе и морскую так же едят, только нужно знать, какую.
Нашлись последователи, каждую свободную минуту теперь занимавшиеся рыбной ловлей. Правда, свободных минут было мало. А еще насмешники по подсказке Евпейта твердили, что у тех, кто рыбу ест, чешуя начнет расти непременно.
Пенелопа качала головой:
— За его воспитание нужно было браться еще до рождения, а то вырос урод, теперь девать некуда.
Евпейт все больше раздражал царицу, но поделать она ничего не могла, успокаивая себя только тем, что это пока. Итакиец слишком силен, чтобы от него просто отмахнуться, и открыто воевать тоже нельзя. Пенелопа внешне не выказывала никакого неудовольствия по отношению к Евпейту, хотя без стычек не обходилось. Причем Евпейт хитро выбирал моменты для приставаний — когда вокруг или неподалеку люди, а слова лились хитрые, ни в чем не обвинишь… Любое резкое ответное движение будет расценено как оскорбление.
Сначала она зубами скрипела:
— Мерзавец!
Но потом поняла, что чем больше ярится, тем больше доставляет ему удовольствие, и нашла другой способ отвечать.
— Царица, тебе нужен мужчина…
Хотелось поинтересоваться: ты, что ли? Но она ответила другое:
— У меня есть муж.
— Он далеко, а ты одна…
Не выдержала-таки, сквозь внешнюю почти сладкую улыбку проступило:
— Тебе какое дело?
— Люблю красивых женщин…
Его взгляд откровенно раздел.
Пенелопа в ответ улыбалась, причем улыбалась так, словно разговаривала с близким другом. Так в улыбке, не сдвигая губ, и прошипела ласково-ласково:
— Убью… как собаку!..
На мгновение он замер, а потом от души расхохотался:
— Мне нравятся строптивые женщины.
— Мне плевать на твои предпочтения.
Грубо, особенно для царицы, но итакиец начал ей надоедать, Пенелопа уже чувствовала, что предстоит не одно серьезное столкновение.
— Нет, не убью… отрежу… кое-что.
Сказано так, что любой услышавший поверил бы, что и впрямь отрежет. Эта может… Евпейт только вздохнул. За что Одиссею такой подарок?
Однажды он поинтересовался, за что Пенелопа любит мужа, который и дома-то бывает редко.
— Любовь — единственная награда, получаемая не за заслуги. Но тебе ее не видать.
В роще на горе созрели оливки, их пора собирать и давить масло, а еще засаливать для будущих дней. В мире нет ничего полезней оливкового масла, его нужно много, очень много, как можно больше, чтобы было во что обмакнуть хлеб, чем сдобрить бобы, смазать мясо для жарки, чем смазать обветренную и опаленную солнцем кожу… И к рыбе оливки прекрасная добавка, и к мясу, и просто съесть горсть оливок с куском хлеба для поддержания сил неплохо…
Но оливковых деревьев немного, у Лаэрта уже должны плодоносить те, что посажены его отцом для Одиссея. Но Лаэрту самому нужны оливки и масло, пусть уж, царица решила, что обойдется и просить не станет.
Завтра пора начинать сбор с деревьев, что принадлежат Одиссею. Пенелопа объявила, что сама пройдет по роще, чтобы посмотреть, много ли плодов, прикинуть, насколько хватит, а заодно посмотрит и новые рощицы, за два года деревья должны подняться. Теперь она могла свободно гулять по острову, не опасаясь оставлять Телемаха дома.
Евринома послушно семенила сзади, едва успевая за госпожой, движущейся широким шагом. Пенелопе было просто некогда, она умела выступать важно, если приходилось кого-то встречать, как хозяйке дома, но, бывая одна или только в окружении слуг, тем более таких, как Евринома, или Гипподамия, или Актор, прибывших с ней из Спарты, царица не считала нужным скрывать свой истинный нрав.
На старых оливах ветки сплошь покрыты массой плодов. Пенелопа довольно оглядывала одно дерево за другим. Хорошо, что послушала Актора, который посоветовал поливать оливы за полтора месяца до начала цветения. Над Пенелопой смеялись все, кто это видел, а Актор твердил, что если деревьям не хватит влаги именно в это время, то и урожай будет хуже. Они носили и носили воду от источника, выливая ее под деревья, болели руки, болели спины, кружилась голова, зато оливы щедро отблагодарили за труд. Это стало понятно еще в мае, когда оливы их рощи цвели щедро, куда лучше, чем у остальных на Итаке.
Пенелопа прикинула, что можно бы отвести малый ручей в эту сторону. Тогда и воду для полива носить много ближе. Некоторое время она стояла, мысленно планируя, как лучше провести новое русло, кого и когда занять этой работой.
Сейчас у Пенелопы было достаточно людей даже для такой работы.
Но не ради этой рощи привела Пенелопа в лес своих служанок. Вчера Ферет вернулся из леса и сообщил, что все закончено, роща выглядит так, словно и не было вокруг леса, а оливы откликнулись на заботу невиданным урожаем, ветки с трудом выдерживают плоды. Можно собирать.
Вот туда и вела своих спутниц Пенелопа, причем спутниц, не подозревавших ни о чем. Всю дорогу она говорила о новых саженцах олив, которые на месте бывшего леса высадили Ферет и его помощники, о том, как не скоро эти саженцы принесут первые плоды… Евринома послушно кивала, а Гипподамии немного надоело, и она опередила царицу с ключницей. Царица сильно волновалась, хотя не подавала вида, и, хитря, чуть отпустила вперед служанку.
На самом берегу ручья, по склону которого чуть выше и должны быть оливы, Пенелопа с удовольствием отметила молодые деревца смоковницы. Фиговые деревья тоже посадили Ферет с помощниками, Смоковница дерево более «быстрое», оно начинает плодоносить на третий год, хотя на некоторых ветках уже виднелись первые плоды. Это хорошо, на будущий год будет еще и смоква. Таких деревьев немало ближе к дворцу, но, кроме неприятностей, лишнего ничего не бывает.
Они с Евриномой начали подниматься по склону вслед за ушедшей вперед Гипподамией, как вдруг раздался ее вопль. Царица побежала вверх, словно быстроногая лань.
— Что?!
— Там! — Рука Гипподамии указывала именно в сторону поля, где должны быть крошечные всходы новых олив.
Никакого поля не было! На месте, где совсем недавно были лишь всходы, стояла огромная оливковая роща! Роща взрослых деревьев, сплошь покрытых плодами!
Гипподамия даже головой трясла, пытаясь отогнать видение, но оно не исчезало. Посаженные в прошлом, а то и вовсе в этом году оливы были взрослыми, они плодоносили.
Пенелопа с трудом сдержала смех, чтобы не расхохотаться, брякнулась на колени и простерла руки к пустому месту под кроной большого дерева:
— Афина, богиня, благодарю тебя за щедрый дар!
Гипподамия стояла, вытаращив глаза, она никого под оливой не видела, но так и положено, боги показываются только тому, кому сами желают, для остальных богини невидимы. Вот кто помогает советами их хозяйке! Вот почему Пенелопа столь разумна, а все ее придумки дают такой результат.
Позади слышалось пыхтение добравшейся, наконец, Евриномы. Но пыхтение тут же прекратилось — ключница увидела ровные ряды взрослых олив вместо тоненьких вчерашних саженцев.
— Что это?!
Пенелопа счастливо рассмеялась:
— Подарок богини Афины.
— Да, — просто раздуваясь от гордости, подтвердила Гипподамия, словно в даре Афины была ее личная заслуга, — Афина сделала деревья сразу взрослыми.
Они ходили между деревьями, Гипподамия и Евринома таращились на оливы, а сама Пенелопа — больше на пространство между ними. Да уж, погнули спины мужчины, попотели… Немало пришлось выкорчевать и вынести.
— Царица, будет нужно много сосудов, чтобы собрать все масло со стольких деревьев.
Евринома, как настоящая хозяйка кладовых, думала о своем. Это для болтушки Гипподамии прежде всего помощь Афины и взрослые деревья взамен вчерашних крошечных ростков, а для Евриномы практические вопросы.
Пенелопа радовалась — все получилось как надо, сегодня же Гипподамия возвестит всей Итаке, что Афина превратила вчерашние саженцы в плодоносящую рощу, и можно будет приступать к сбору плодов. Но если Евриному интересовала тара, в которой будет храниться масло, то Пенелопа задумалась о том, как это масло давить. Она не рассчитывала на урожай в первый же год, а потому не позаботилась о прессах и сосудах, теперь придется срочно что-то придумывать. Двух каменных прессов мало для того объема оливок, которые предстояло переработать.
Эвриклея встречала их возле ворот, тревожно всматриваясь в лица. Но долго няньке волноваться не пришлось, Гипподамия бросилась к ней издалека. Крик служанки был слышен не только Эвриклее:
— Богиня Афина превратила саженцы во взрослые деревья! Там целая роща олив! Вместо саженцев роща взрослых деревьев и с плодами!
На крик служанки прибежали все свободные рабы, а кто-то и дела побросал, слишком удивительным было то, о чем она сообщала. К вечеру Итака и впрямь гудела: Афина помогает их царице! Богиня превратила вчерашние саженцы во взрослые оливы! Нашлись даже любопытные, не поленившиеся отправиться на другой конец острова, чтобы собственными глазами увидеть чудо.
Пенелопа торжественно принесла Афине щедрые дары, при этом тихонько попросив помогать Одиссею, а вовсе не из благодарности. Ферета с его молчаливыми помощниками царица щедро наградила, но они просили лишь одно: позволить остаться жить в ее доме.
— Конечно, я и не думала, что вы уйдете. Спасибо за очищенную рощу, она вас тоже отблагодарит. А еще за посаженные смоковницы.
— Царица заметила? Это будут хорошие смоковницы, они дадут плоды.
Плоды с новых смоковниц Пенелопа посвятила Афине, и этому никто не удивился. А самый большой и перезревший плод пошел снова на семена. Вдоль всего ручья они легли в землю, чтобы со временем вырасти в новые плодоносящие деревья. Да, Итака бедна пашнями и полянами, где можно пасти скот, но она богата ручьями с хорошей водой, значит, нужно сажать деревья, которые принесут плоды. Смоква прекрасно хранится и вкусна в свежем виде, из нее даже вино делать можно. Об оливах и говорить нечего.
Недовольно ворчала Антиклея, полагавшая, что царице, конечно, пристало следить за порядком в доме, за достатком, но не в поле же и не на сборе оливок! И уж тем более не охотиться, что вообще мужское занятие, и не интересоваться рыболовством или сооружением маслодавильного пресса.
А Пенелопе наплевать на ее недовольство, если слушать свекровь, то, кроме ткацкого стана и бесед с Евриномой по поводу содержания кладовых, делать будет нечего. А что в тех кладовых было бы, не займись она сама всем вплоть до оливок! И маслодавильным прессом тоже пришлось заняться поневоле. Урожай оливок большой, а чем давить, если два малых пресса не справлялись, хоть и крутили их с рассвета до заката и даже почти в темноте при свете факелов?
Пенелопа, сидевшая за рукоделием в спальне, вздрогнула от стука — это упало и покатилось веретено. Поднимая его, царица на мгновение замерла. Потом положила веретено на пол, крутнула… подождала, пока остановится и снова толкнула. Веретено с намотанной на него нитью было узким у одного конца и утолщенным у другого, а потому описывало круг, при этом острый конец оставался на месте.
— Гипподамия, позови-ка Прома.
Гипподамия чуть поморщилась, у хозяйки снова какая-то придумка, только бы не заставила, как вчера, провести целый день, лазая по горам! У несчастной женщины болело все тело, Евринома тоже без сил, а царице хоть бы что! Охая и морщась, Гипподамия отправилась разыскивать Прома. Раб нашелся сразу, он что-то мастерил во дворе. Пром сметливый, вечно что-то придумывает и налаживает. На зов он только кивнул и поспешил к хозяйке.
И снова Антиклея недовольна — разве дело звать раба в женскую половину?! Что за дело, если большая часть дворца еще не восстановлена, женская половина есть женская половина, там чужим, а тем более рабам, появляться нельзя. Но Прому не пришлось идти наверх, Пенелопа уже сама спустилась и встретила его в мегароне.
— Смотри, — она показала движение веретена по кругу. — Если такими сделать давильные камни, только еще толще к одному краю? Тогда не придется то и дело останавливать движение, чтобы подсыпать новые оливки, раздавленное будет само сползать к тонкому краю.
Некоторое время они обсуждали, как можно закрепить острый конец и как соединить сами конусы с осью вращения. Пром забыл, что перед ним женщина, да еще и царица, он разговаривал, как с равной, вернее, равным. Гипподамия изумленно слушала. Оливковые саженцы превратила в деревья для хозяйки богиня Афина, это понятно, а кто внушает ей вот такие мысли? Да, наверное, тоже богиня мудрости, иначе откуда бы взялись они в голове у той, что воспитана в женской половине дома?
— К следующему году можно будет попробовать сделать каменные конусы.
— Это долго. А если из дуба?
— Из дуба?
— Да, на этот урожай хватит, а к следующему можно и каменные.
На царском дворе застучали топоры… И снова никто не понимал Пенелопу, нашла же время заниматься мебелью, когда самый сбор оливок начинается! Но быстро стало ясно, что вовсе не мебель делает Пром со своими людьми. Огромные тяжеленные дубовые колоды на глазах превращались в конусы. Это еще что?
Гипподамия уверенно рассказывала, что богиня Афина снова приходила к царице и что-то подсказывала не иначе как про эти самые конусы. На вопрос, что же это будет, служанка только разводила руками:
— Не знаю, хозяйка отправила меня искать Прома, а когда я вернулась, богини уже не было в спальне.
По Итаке разнеслось: богиня Афина частенько навещает царицу в ее спальне! Евпейт хохотал:
— Хорошо, что не бог…
Начался сбор оливок. Из-за большого количества плодоносящих деревьев Пенелопа наняла много работников, обещая со всеми расплатиться оливками или маслом, кто как пожелает. Убирали быстро, гора свезенных с ближней плантации оливок росла, два пресса едва успевали перерабатывать.
Но основная масса и плодов, и работников была все же на том самом южном склоне, где Афина за день вырастила взрослые деревья. В эту сказку поверили все, никому не пришло в голову вспомнить, что оливковые деревья встречались в этом лесу издревле, а кто и вспомнил, тоже решили, что именно потому царица вдруг повелела Ферету и его помощникам корчевать лес и сажать деревья именно там.
Там тоже работали плотники, сначала спешно вытесывая конусы, а потом соединяя их в какое-то хитрое устройство. Пром даже похудел, мотаясь между одной постройкой и другой. Пенелопе тоже было некогда…
И только когда в рукояти сооружений впрягли мулов, стало ясно, что это давильные прессы! Три огромных конуса вращались, как и каменные круги на привычных прессах. Пром насыпал первую порцию оливок и махнул рукой, чтобы погонщик тронул мула. Со скрипом завертелись конусы, зачавкали под тяжестью раздавленные оливки… Несколько оборотов, и давленая масса уверенно сползла к центру, освобождая место для новых плодов, Пром снова насыпал, потом крикнул, чтобы несли еще.
К сооружению прибежали почти все, кто занимался сбором оливок. На чудо-придумку смотрели с изумлением и восхищением. На вопрос, кто выдумал, уверенно твердили:
— Богиня Афина научила царицу.
Стало ясно, что Афина покровительствует не только царю, но и его разумной жене. Это прибавляло уверенности, что все будет хорошо. А разве не так? Полностью разорившись из-за нападения пиратов, Пенелопа сумела быстро не только восстановить хозяйство, но и увеличить его. Разве было столько олив на Итаке раньше? Теперь можно не возить масло из других мест, своим обходиться.
Пришел посмотреть на диковинное изобретение и Лаэрт. Стоял, качал головой, но, кто придумал, не поинтересовался. Сказано — богиня, значит, богиня. Пенелопа могла бы посмеяться, если бы имела время.
У нее появились и другие заботы.
От отца прибыли наконец корабли с шерстью. Огромные тюки, обернутые шкурами, туго перетянутые, чтобы занимать как можно меньше места, такие же большие корзины… Их носили и носили на берег, ставили под навесы.
А взамен из кладовых носили готовые ткани, также завернутые в шкуры и туго перетянутые. Корабельщики торопились, им предстояло вернуться еще несколько раз, шерсти было много, и привезти все за один раз не получалось.
— Откуда столько? У Икария такие большие стада, что сам обработать не успевает, даже нам столько остается?
Пенелопа лукаво посмотрела на Эвриклею.
— Там не только отцовские, но и мои стада… Всем скажем, что нам привезли для прядения и ткачества, потому что у нас лучшие ткачихи.
Так и сказали. Соорудив давильные прессы, плотники без работы не остались, теперь они спешно строили большое помещение для работы ткачих. Пенелопа требовала делать все крепко и без щелей, чтобы не дуло даже в холода.
К чему все это, стало ясно, когда сбор плодов был почти закончен и дел в поле и огороде для женщин почти не осталось.
Расплатившись со всеми жницами и сборщицами винограда, царица вновь созвала женщин Итаки на свой двор:
— Пора прясть и ткать.
Все согласно закивали, чем еще заниматься женским рукам, как не столь привычной работой?
Принялись распаковывать присланную шерсть, зажужжали веретенца, а потом и зазвучала женская песня — работать руками легче, когда поется. Пенелопа учила и учила молодых женщин и девчонок, требуя, чтобы нить была как можно тоньше и ровней, из такой и ткань получится качественней.
К прошлогодним ткачихам добавились новые, пришлось Прому отложить давильные прессы и заняться еще деталями для станков. Долион с сыновьями возводил новые кладовые для шерсти, пряжи и готовой ткани.
Пенелопа распорядилась не жалеть масла для светильников:
— Нужно беречь глаза ткачих!
Сытно кормила, когда стало холодно, многим помогла теплой одеждой, и в самих мастерских топили щедро. Все свободные и несвободные женщины потянулись работать у царицы. Росли запасы спряденной нити, потихоньку начали заправлять ткацкие станы.
А она не забывала еще одно: раз в неделю они обязательно тренировали руки, выпуская стрелы в чучела зверей и в щиты, прикрепленные на заднем дворе дворца. На вопрос «зачем?», только пожимала плечами:
— Чтобы не забыли то, чему научились.
