Сама себе царица…
— Царица…
Пенелопа вскинулась:
— Что?
— Актор…
Евринома сказала «Актор», а не «люди от Икария». Еще не успев сообразить, что для нее значит прибытие Актора одного, Пенелопа мысленно начала сопротивляться:
«Нет-нет, он просто постарался опередить остальных, чтобы принести радостную весть самому!»
Умом понимая, что Актор не рискнул бы отправляться в опасный обратный путь один, если есть возможность чуть позже плыть под защитой, она все равно уговаривала себя, что слуга не стал ждать корабли Икария, потому что те будут долго собираться. Мелькнула даже досада, что они не торопятся, а ей здесь так тяжело!
Утлое суденышко, на котором слуга плавал в Арголиду, уже ткнулось носом в песок, Актор спрыгнул прямо в воду и побежал наверх. Один…
Едва взглянув на старого раба, Пенелопа поняла, что вернулся ни с чем. Сердце упало.
— Что с отцом?
— Госпожа, дом пуст! Вернее, в нем живут другие люди. Расспрашивать у них было опасно, едва смог сбежать сам… Все, что удалось узнать: Икарий с семьей изгнан из Спарты. Проклятый Агамемнон постарался. Икарий не пожелал отправлять с микенским царем сыновей и отдать богатства на войну тоже не пожелал. Икарий слишком громко выступал против нападения на Троаду, микенский царь Агамемнон добился, чтобы его изгнали.
— Куда?
— Не знаю, твой отец не так глуп, чтобы бежать открыто, он исчез под покровом ночи.
— Знать бы, что живы…
Актор смотрел на нее почти со слезами, он понимал, каково царице получить известие об изгнании любимого отца. Если кто и был дружен с отцом, так это старшая дочь Пенелопа. Она разумней любого из сыновей Икария, именно в нее бывший соправитель Спарты вкладывал свои знания и учил практической смекалке. Пенелопа внимала, запоминала. Конечно, она уехала на Итаку вопреки воле отца, Икарий совсем не хотел отпускать дочь на далекий маленький остров на самом краю Эллады, но Пенелопа поступила по-своему. И вот теперь дочь далеко от отца, а ей очень нужна помощь.
Актор проклинал себя за то, что с риском для жизни не пробрался все же в имение и не расспросил кого-нибудь из соседей. Но если бы его схватили, то Пенелопа не узнала бы об изгнании отца и могла бы приплыть вместе с Телемахом прямо к недовольным спартанцам. Еще неизвестно, что хуже…
Пенелопа лежала, глядя в темноту. Хорошо, что темно, а у них нет масла для светильников. Никто не должен видеть ее горя. Еще вчера была хоть какая-то надежда, казалось, вот-вот приплывут корабли, посланные отцом, чтобы забрать их в Спарту, это будет означать конец бедам, там, дома, она спокойно дождется возвращения Одиссея.
Уплыть отсюда, от всех опасностей, снова увидеть стены родного дома, пройтись по саду, прижаться щекой к отцовскому плечу, заглянуть ему в глаза с тихой просьбой:
— Прости меня, если можешь!
Нет, она не собиралась жаловаться на вечно отсутствующего Одиссея или неприветливую строгую свекровь, на молчаливого Лаэрта, от которого не то что защиты, слова не дождешься, просто сказала бы, что лучше Спарты места нет. Этого отцу достаточно, он сразу понял бы, что дочь вернулась домой не только телом, но и душой.
Но это все было вчера, отныне у Пенелопы не осталось даже таких мечтаний. Она не сможет уплыть с маленьким Телемахом в Арголиду, не увидит белые стены родного дома, не пройдет по саду, вдыхая запахи цветущих деревьев… Прижмется ли когда-нибудь щекой к отцовскому плечу? Неизвестно…
У нее больше нет родного дома, у нее больше никакой защиты, кроме себя самой!
У несчастной Пенелопы было ощущение, что она долго бежала с закрытыми глазами, а когда открыла, увидела, что стоит перед огромной стеной, ни обойти, ни перепрыгнуть которую возможности нет. И не было никого, кто взял бы ее за руку и повел к скрытой калитке, кому можно уткнуться в колени и поплакать, кто подхватил хотя бы часть ее ноши. Рядом люди, но все они ждали ее действий, ее распоряжений, ее помощи…
Неужели нет выхода?
Защитников нет, а опасностей много…
Опасно даже не столько для нее самой, сколько для маленького Телемаха. Когда вернется Одиссей и вернется ли? За это время можно убить маленького Лаэртида и занять место отбывшего в Троаду царя. Царица — женщина, с ней никто считаться не станет.
Пенелопа вдруг разозлилась, она не просто царица и не просто женщина, она спартанка, а значит, много сильнее даже мужчин! Дело не в точности руки и глаза, желательно, чтобы об этом вообще никто не знал, чтобы не было лишних разговоров, дело в твердости духа. Кто это позволил спартанке раскисать из-за того, что ее дворец разграблен, а слуги убиты или угнаны? Сама она жива, жив и здоров маленький сын, значит, нужно бороться! Сколько можно ныть и жалеть себя?! Этим она будет заниматься потом, когда выпутается из положения, в котором оказалась. Помощи нет и не будет, будут только препятствия и беды, которые нужно преодолеть. И она преодолеет!
Мойры, плетущие нить судьбы, что-то перепутали и наплели Пенелопе мужские заботы? Если это не необходимость вонзать меч в горло врагу каждый день, то она выдержит! Когда-то Икарий учил дочь премудростям управления большим поместьем, словно чувствовал, что пригодится. Отец не может забрать ее к себе? Он не может помочь, потому что сам где-то в изгнании? Значит, дочь должна выпутаться сама, и не просто выпутаться, а встать на ноги!
Когда сон наконец смежил веки смертельно уставшей женщины, небо на востоке уже начало розоветь, обещая новый день, Гелиос готовил свою сверкающую колесницу, первые лучи от ее спиц прогнали ночную тьму где-то далеко за горизонтом.
До этого времени Пенелопа успела понять главное — она должна справиться со всеми напастями, которые приготовила ей Судьба! Она спартанка, а потому не станет обращаться за помощью ни к своей сестре Ифтиме, ни к сестре Одиссея Ктимене, ни даже к Антиклее и Лаэрту, те сами ждут помощи. И к Евпейту не будет!
Судьба распорядилась так, что она должна оставаться на этом острове? Значит, нужно стать настоящей царицей, хозяйкой этой пусть и небогатой земли. И плевать на недовольство свекрови или молчаливое бездействие свекра! Она станет правительницей, сумеет выбраться из нищеты, в которую оказалась в одночасье ввергнута, сумеет сделать свое царство богатым, а Телемаху передаст не только сокровища, привезенные в качестве приданого, но и много новых. У ее сына будет возможность одарить свою невесту множеством дорогих подарков, а ее отцу пригнать большое стадо тучных коров.
Сам будущий жених и муж сладко спал в большой корзине, которая заменила ему кроватку, не подозревая, какие грандиозные планы строит его мать.
А Пенелопа со вздохом подумала, что это ее ноша, и эту ношу она вынесет, не согнувшись и не потеряв себя! Жизнь изменилась, отныне Пенелопа знала, что никогда ни у кого не попросит помощи и не даст обидеть ни себя, ни своего сына. Сколько бы Одиссей ни отсутствовал — еще пару лет или действительно двадцать, как изрек оракул, она больше не позволит поставить себя на колени!
Прежняя нежная, беззаботная Пенелопа в ту ночь умерла, она умерла не тогда, когда от отчаянья всадила меч в горло врагу, а вот теперь, когда поняла, что нет спины, за которую можно было бы спрятаться, нет плеча, к которому можно прислониться. Сама, все сама. Родилась новая Пенелопа, настоящая спартанка и настоящая царица, с которой не сладить не только пиратам, но и хитрому Евпейту.
— Ничего, мы еще поборемся…
Дни беззаботной, сытой жизни ушли в прошлое, их не вернуть, даже восстановив дворец и подняв все хозяйство заново, она сама уже никогда не станет прежней. Итака стала ее полем битвы, и Пенелопа должна эту битву с Судьбой, с самой собой выиграть, причем надо сделать это так, чтобы все ахнули! Но в тот момент царице на всех было наплевать, предстояло решить, как жить самой.
Эвриклея осторожно заглянула хозяйке в лицо, что-то в нем появилось такое, что подсказывало старой няньке: царица пережила кризис, теперь можно ждать чего угодно. Хитрая женщина сумела-таки вытащить из Актора признание, что тот плавал в Арголиду и был в имении отца Пенелопы, но там никого не нашел. Где семья Икария — неизвестно.
Нянька быстро сообразила, что Пенелопа, видно, хотела вернуться к отцу и просила того прислать корабль с людьми, но если Икарий неизвестно где, то деваться молодой царице некуда. Однако и на Итаке жить негде. Сам дворец, конечно, можно подновить, а вот запасов еды у них нет. У Пенелопы есть сокровища приданого, но это все, что есть, они быстро будут потрачены, стоит тому же Евпейту понять, что царица пустила в ход последнее средство, как цены на продукты взлетят.
На Итаке каждый кусок хлеба и так дорог, потому что пахарей почти не осталось, много сильных молодых мужчин, которые должны были бы весной пахать поле и сеять, пасти коз и свиней, выделывать шкуры, лепить и обжигать посуду, рубить лес, делать мебель, уплыли с Одиссеем, а потом еще на следующих кораблях и пока не вернулись. Вернутся ли, никто не знает. Оставшимся женщинам тяжело, очень тяжело.
Но тяжелее всех сейчас царице, на ее шее не только сын, но и свекровь со свекром и немало слуг. Она не может пойти к кому-то в услужение, не может жить в хижине, не может кушать простые бобы…
Жалея молодую женщину, на которую свалилась такая беда, Эвриклея предложила то, что грозило рабам гибелью:
— Хозяйка может прогнать рабов, чтобы не кормить…
Конечно, саму Эвриклею с удовольствием взял бы к себе даже Евпейт, но она знала, что никогда не бросит семью Одиссея, даже если ей совсем не будут давать есть. Лучше умереть от голода рядом с теми, кого любишь, чем жировать с тем, кого ненавидишь. Но куда денется тот же Актор, его никто не возьмет…
— Что?! У меня каждый раб на счету, а ты предлагаешь прогнать! Перестань говорить глупости, лучше помоги мне понять, что у нас есть и что мы можем сделать.
Эвриклея удивилась изменившемуся не только тону Пенелопы, но и ее голосу. Молодая царица словно повзрослела за ночь лет на десять, теперь это была не красивая, избалованная женщина, а сильная и властная Хозяйка!
— Что хозяйка хочет знать?
— От Лаэрта и Антиклеи помощи ждать нечего, вот-вот придет время сева и посадки огорода, надо понять, что и где у нас есть. Кто знает?
— Раньше все о припасах знала Евринома, но теперь какой толк от ключницы, если закрома пусты?
— Меня не интересуют закрома, нам пора выращивать то, что будем есть зимой.
— Царица намерена нанять работников на поля или купить новых рабов? Сейчас можно не покупать, много рабов хозяева просто выгнали, потому что их нечем кормить.
— Это я знаю, но выгнали самых слабых, они не смогут работать. Но я не могу никого брать к себе и нанимать не могу. Некого, да и не на что.
— Что же мы будем делать?
— Работать сами! Отправь кого-то узнать, сколько свиней у Евмея. И предупреди строго-настрого: ни единой свиноматки не резать, все должны дать приплод.
Эвриклея хотела сказать, что работать некому, но быстро поняла, что недооценила свою хозяйку.
— До нового урожая придется провизию покупать, но очень экономно. Актор раньше славился умением ловить рыбу, пусть этим займется, пахарь из него никудышный. Созови-ка мне всех, кто остался.
Немного погодя рабы стояли, тревожно ожидая, что скажет хозяйка. На Итаке и правда немало рабов, которых хозяева прогнали со двора, не желая кормить бесполезные рты, оказаться в их числе никому не хотелось.
— Чем-то Итака прогневала богов, что наслали они такую напасть. Но что есть, то есть, печалиться некогда. Просто теперь всем придется работать за двоих…
— Если хозяйка позволит, я скажу…
— Говори, Долион.
— Сейчас в Итаке никто ничего не строит, потому нанять опытных работников, которые быстро восстановят дворец, нетрудно. Мы приведем все в порядок, будет лучше, чем прежний.
— Я не о том. Дворец будем восстанавливать позже. Сейчас надо подумать, что мы будем есть. Все запасы либо увезены, либо уничтожены.
— Но можно купить новые, на рынке нет прежнего изобилия, однако еда продается…
— Евринома, еда продается, а не дается даром, и чтобы купить, нужно золото. Нет, мы должны вырастить для себя все, что будем есть зимой.
Слуги с недоумением смотрели на хозяйку, она все время говорила «мы», что это значит?
— Не смотрите так! Я тоже буду работать, мои руки умеют не только прясть и ткать, а также метать пращу, но и жать тоже. Спартанки умеют все!
Сказано это было так, что никто не усомнился ни в одном слове.
Пенелопа распоряжалась и распоряжалась, она нашла работу всем, причем настолько толково, что слуги диву давались. Возмутилась только дочь Долиона Меланфо:
— Но мы слуги в доме, я никогда не брала в руки серп и не молотила! Для этого есть другие рабы.
— Других рабов сейчас нет! Можешь идти на все четыре стороны, я тебя не держу, все равно работница из тебя плохая, что в поле, что в доме. Долион, я запрещаю твоей дочери появляться рядом с нами, если она не будет работать, как все.
Сказано словно молотом по наковальне. Меланфо даже съежилась, ее отец Долион взмолился, прекрасно понимая, куда денется дочь, если ее прогнать:
— Царица, не гони Меланфо, она будет работать, как все.
— Сомневаюсь, но пусть попробует. Сколько у нас мулов, годных для пахоты? Сколько свиней даст приплод? Какой огород мы сможем посадить?
Она задавала и задавала вопросы, приводя в изумление слуг. Никто и не думал, что молодая женщина может так хорошо разбираться в организации хозяйства и в том, что и когда пора делать. Откуда Пенелопа знает, сколько человек нужно, чтобы выполнить ту или иную работу не только по дому (что неудивительно, этим в Элладе везде ведают женщины), но и в поле, в саду, в огороде?
Но еще больше все оказались поражены, когда Пенелопа вышла на работу сама и принялась убирать посеянную пшеницу вместе с немногочисленными оставшимися в живых рабынями. Царица-ткачиха — это нормально, царица-пряха тоже, царица, надзирающая за рабами по дому, следящая за приготовлением пищи, за стиркой, за детьми… Но царица с серпом в руках?!
Пенелопа так не считала. Пшеница созрела, если ее срочно не убрать, немало зерен останется лежать на земле, а это потери и голод зимой. Неужели лучше кичиться тем, что ты правительница, скрипя зубами от голода? Нет, она может работать, спасая свою жизнь и особенно жизнь сына, значит, будет работать! А мозоли и синяки на руках пройдут.
Жизнь не оставила ей выбора, и Пенелопа предпочла работать, чем тратить последнее золото или жить, голодая.
В разоренном дворце постепенно наводили порядок. Евпейт пришел, якобы чтобы предложить помощь, а в действительности чтобы посмотреть, как там спартанская гордячка, оценить, как скоро она запросит помощи или начнет тратить свое немалое приданое. Ради него, этого приданого, которое не удалось обнаружить пиратам, и затевал все Евпейт. В том, что станет править островом, он не сомневался, самый сильный, самый богатый, самый умный… куда там рыжему болтуну! Но Евпейту не хотелось рисковать и попусту тратить силы, лучше немного подождать, когда царица начнет нуждаться, уже начала, и станет послушной игрушкой в его руках.
Вот ради этого Евпейт и пришел во дворец. Но Пенелопы там не оказалось.
— Где царица?
— Там… — махнул рукой в сторону Долион, с трудом оторвавшись от дела.
— Что она там делает? Решила сама надзирать за работой рабов? — Голос Евпейта насмешлив. Видно, у Пенелопы и впрямь дела плохи, если она не стала нанимать опытного человека и сама приглядывает за работами. Но что может слабая женщина?
Пенелопа не тратила свои сокровища, о которых Евпейт знал только одно: они, несомненно, есть! Когда спартанка приплыла на Итаку, за ней прибыли корабли, тяжело груженные серебряными и золотыми изделиями, а также тонкими тканями, дорогой домашней утварью, украшениями. Украшения на Пенелопе бывали в праздники разные и очень красивые. Когда же она начнет продавать свои богатства?
Евпейту казалось, что он все рассчитал верно: налет пиратов уничтожил съестные запасы царицы, оставив ее без ничего, увезены почти все рабы, сожжено все во дворце, немало убитых… Одиссей далеко, о том, что Икарий изгнан из Спарты, Евпейт знал задолго до плаванья Актора (потому и подсказал пиратам, когда и кого грабить), Лаэрт настолько испуган, что будет тихо жить в своем домике за городом.
Евпейт надеялся, что молодая царица рискнет уплыть к отцу, захватив с собой основные сокровища. Устроить ей встречу по пути не составляло труда, у Пенелопы оставался всего один корабль. Однако она оказалась куда разумней, сначала отправила на разведку Актора. Когда и этот корабль уплыл, Евпейт дал знак пиратской шайке, что можно нападать — безопасно. Но спартанка и тут повела себя так, как не ведут женщины, — она сумела даже дать отпор нападавшим. Конечно, они все сожгли и разграбили, однако Евпейту пришлось со своей стороны выплатить им немалый куш за понесенный урон.
Евпейт не поверил никаким рассказам о чудовище, растерзавшем Ликета, но убеждать пиратов, что с ними так жестоко обошлась женщина, тоже не стал, пусть боятся соваться на Итаку, все же на острове не только царский дворец, вернее, его останки. Не то в следующий раз может прийти в голову пограбить и городских богатеев…
Теперь он с нетерпением ждал, когда же царица примется продавать свои богатства, чтобы на что-то жить до возвращения (будет ли оно?) Одиссея.
С какой стороны ни посмотри, Евпейту все выгодно. Он сам с удовольствием женился бы на молодой, красивой женщине и стал царем Итаки. Была, правда, загвоздка в собственной супруге, но уж это устранимо, как и маленький сын Одиссея Телемах. В царстве Аида места всем хватит…
Если бы Пенелопа просто убралась с Итаки к своему отцу в Спарту, тоже хорошо, в отсутствие царя и царицы не взять власть и вовсе глупо, Лаэрт не помеха…
Если бы увезла с собой сокровища — можно пограбить по пути…
Но Пенелопа счастливо избежала этих опасностей, оставалось следующее — тратить свои богатства. На Итаке не так много торговцев и вовсе нет богачей, способных купить дорогие украшения и вещицы Пенелопы. Да никто и не стал бы сейчас расходовать на это собственные сбережения. Мог разве что Евпейт, а он стал бы скупать задешево, а еду продавать дорого… Заполучить сначала ценности царицы, а потом ее саму — тоже неплохо.
Одиссея Евпейт не боялся, при возвращении от Трои беспокойному царю вполне можно устроить встречу подальше от Итаки, пираты с удовольствием поживятся тем, что награбит царь Итаки в Троаде (если награбит и вообще будет возвращаться).
Настоящим хозяином на острове давным-давно был Евпейт, а то, что царем назван Одиссей, так это временно. Хитрый Евпейт понимал, что итакийцы не простят, если он открыто возьмет власть, пока царь уплыл воевать, но прошло уже несколько лет, жители начали ворчать из-за упадка хозяйства, трудностей жизни без мужчин, без нормальной торговли, без хороших вестей…
Окинув взглядом поле, на котором женщины жали ячмень, Евпейт не увидел Пенелопы. Царица должна бы сидеть под навесом, чтобы не опалить солнцем свое нежное лицо, но никакого навеса не было и в помине. Однако в кустах на краю поля явно кто-то был; решив, что Пенелопа там, Евпейт пошел в эту сторону. Но там, на разостланной шкуре, молодая женщина кормила грудью ребенка, лежали остатки трапезы, заботливо прикрытые тканью, стоял большой сосуд, видно, с водой.
— А где царица?
И снова взмах в сторону поля:
— Вон там.
— Где там?!
— Третья слева.
Евпейт обомлел: Пенелопа жала! Царица, как простая рабыня, работала вместе со всеми! Волосы ее подвязаны большим куском ткани, чтобы не выгорели, и без того не слишком длинная туника подоткнута под пояс повыше, в руках серп.
Мужчина невольно залюбовался, у Пенелопы крепкое тело, ловкие движения, стройные ноги.
Но полюбоваться не пришлось, кормившая ребенка женщина громко крикнула:
— Эгей!
Пенелопа распрямилась, отвела рукой с серпом выбившуюся прядь со лба, поспешно одернула тунику и двинулась к Евпейту. На ее лице явно читалась досада. Потом Евпейт понял, что мальчишка, оставленный пасти гусей и заодно следить за приближением незваных гостей, отвлекся в кусты и не заметил чужака, а ведь должен был покричать это самое «Эгей!» куда раньше.
Его глаза твердо сказали: «Ты будешь моей!»
Ее так же твердо ответили: «Никогда!»
Евпейту вдруг стало почти весело. Он не просто хотел эту необычную женщину, но даже испытывал восторг от того, что Пенелопу придется завоевать. Женщина, которую завоевывают, куда желанней той, что получают покорной по договоренности с ее отцом или потому, что она рабыня. Тем более это завоевание не с мечом в руке у другого мужчины, когда радость обладания обагрена кровью, а потому недолга, а борьба с самой женщиной.
Евпейт всегда считал, что на земле нет женщин, за которых стоило бы бороться, он не верил в красоту Елены, зная, что любая красота вянет со временем, не верил, что женщина способна на что-то, кроме капризов и распоряжений в пределах женской половины и кладовых. И вот перед ним стояла та, что не испугалась взвалить на свои плечи груз, который немногие мужчины смогли бы потянуть. Такую женщину он встречал впервые. К тому же Пенелопа красива.
Что ж, за эту стоило побороться, а если вспомнить, что борьба предстояла с ней самой… ммм… тем сладостней будет миг обладания!
Пенелопа не поняла выражения восторга в глазах Евпейта: чему он радуется, тому, что вынудил царицу жать вместе с рабынями?
— Если нужна помощь, я всегда готов помочь моей царице.
«Конечно, в обмен на золото!» — мысленно ругнулась Пенелопа.
— У меня нет золота, Евпейт.
Она постаралась произнести это миролюбиво. Если бы только Пенелопа знала, как запело сердце у Евпейта от произнесенного ее устами его имени!
— Я не прошу никакой платы. Одиссей вернется с богатой добычей, тогда и отдашь.
Он говорил, не задумываясь, просто хотелось видеть ее лицо, фигуру, слышать ее голос. А Пенелопу каждое слово точно резало по горлу серпом. Но она понимала, что ссориться с Евпейтом нельзя. Пока нельзя, слаба и второго налета просто не выдержит. Врага лучше держать в неведении и в убеждении, что ты слаб, — это наставление отца Пенелопа помнила хорошо. Хотелось сказать, что бывает столь неоценимая помощь, что лучше бы ее не оказывали.
— Я буду помнить об этом и, если понадобится помощь, обязательно попрошу. Благодарю тебя, Евпейт.
«Будешь, будешь моей!» — снова сказали его глаза.
Пенелопа опустила свои, чтобы он не прочел почти проклятье, повернулась и отправилась на свое место в женском строю. Некоторое время Евпейт невольно любовался красивыми, уверенными движениями рук, потом легко вздохнул и отправился восвояси. Жизнь казалась куда более заманчивой, чем даже вчера, теперь его целью было не богатство, даже не власть над Итакой, а покорение вот этой женщины, строптивой, властной и умной красавицы… То, что у нее где-то там муж, а у него дома жена, не играло никакой роли, Евпейт прекрасно знал, как устраняют неугодных.
Евпейт шел, улыбаясь непонятно чему, внутри все почему-то пело и ликовало. Если бы ему кто-то сказал, что это влюбленность, Евпейт расхохотался бы прямо в лицо. Влюбляются только юноши, а у него сын — ровесник царицы. Но разве дело в возрасте? Она достойна его и не желает падать в руки, точно перезрелый плод. За такой добычей нужно побегать по горам и даже рисковать? Ничего, зато добыча достойна!..
Удивительно, но ему и в голову не приходило сожалеть о том, что по его воле и его стараниями она вынуждена жать вместе с рабынями, вместо того чтобы нежиться в довольствии. Если бы нашелся кто-то, кто сказал бы об этом, Евпейт только пожал плечами: попросила бы помощи, я бы всегда помог.
Но в том-то и дело, что никогда не попросит, лучше собьет руки в кровь, сломает спину и натрет мозоли на пальцах за тканьем, чем склонит перед ним голову. Евпейт не верил в такое упорство, не чувствовал себя виноватым и лишь восторгался предстоящей охотой на царицу Итаки.
Пенелопа — царица, только пока жив этот маленький гаденыш Телемах. Одиссей где-то далеко на востоке не в счет, с войны возвращаются не все, к тому же хитрый Евпейт тоже знал пророчество оракула о двадцати годах отсутствия. Царь, отсутствующий два года, не царь. Еще вчера Евпейт жаждал просто уничтожить царевича и взять власть в свои руки, отбросив царицу, как препятствие вроде Лаэрта. Теперь он хотел другого — получить эту власть вместе с женщиной, он хотел завоевать женщину и только потом уничтожить мальчишку.
Она, словно рыбка, попадет на его крючок, и он будет подтягивать ее к себе медленно-медленно, чтобы насладиться каждым движением ее сопротивления. Строптивые женщины куда слаще послушных! О, эта строптивость достойного противника! И от предвкушения борьбы — хитрой, пусть и долгой — радостно сжимается внутри. Он не будет торопить царицу, станет расставлять ей силки и даже позволять выпутываться из них — так интересней. А потом новая ловушка, и новая, и новая… Она умна, она оценит и хитрость этих ловушек, и ловкость Евпейта.
Он почему-то чувствовал, что Пенелопа догадалась о его роли в набеге, но мало волновался из-за этого. Дорога к его помощи открыта, приходи — проси. Евпейту даже нравилось, что она не бросилась просить сразу, даже словом не обмолвилась. «Если понадобится, попрошу…» Знал, что не попросит, сейчас не попросит, пока. Но никуда не денется: вырастить урожай, чтобы накормить множество голодных ртов, еще не все, все равно придется продавать свои безделушки. Кроме того, Евпейт не верил, что трудового порыва царицы хватит надолго. Стертые до волдырей руки, обожженная кожа, с трудом гнущаяся поясница… разве это царское?
Сквозь удовольствие проступила легкая досада на ненужную строптивость царицы. Тем более на глаза попалась собственная жена — оплывшая, дородная от постоянного сидения и лежания.
Пенелопа в своем углу лежала, свернувшись комочком, и размышляла. Сегодняшняя встреча совсем ей не нравилась. Евпейт и раньше вызывал какое-то неосознанное чувство тревоги, а теперь при одном его виде становилось не по себе.
Она не сомневалась, что пиратов навели, слишком уж уверенно рыскали те по окрестностям. Чтобы понять, кто именно это сделал, достаточно вспомнить, кто пострадал от набега меньше всего. Да, это Евпейт. Его дом и имущество разграблены мало, внешне это выглядело так, словно пираты просто не дошли до владений Евпейта, но в это может поверить лишь младенец.
Пенелопа вспомнила, что Евпейт ближе других стоит к трону Итаки. Невелико царство, не так уж заманчив трон, но это все равно лучше, чем просто зажиточный дом. Евпейт — самый сильный из горожан, самый богатый. Если не станет Одиссея и его наследника, именно Евпейт будет царем Итаки.
Значит, с этой стороны самая большая опасность. И эта опасность тем более велика, что она за спиной, всегда можно получить предательский удар сзади. Но доказать, что пиратов на остров навел Евпейт, она не сможет, значит, обвинять его нельзя, можно за клевету быть изгнанной.
Можно сколько угодно стараться и развивать свое хозяйство, посеять и посадить, собрать урожай, надавить оливкового масла, соткать много ткани, вырастить много овец, но явится очередной Фрасиник или Ликет, и все пойдет прахом. Она не надеялась на то, что страх перед чудовищем надолго удержит пиратов от нападений. А если кое-кто из местных им еще и подскажет, что никакого чудовища нет, то и вовсе все восстановленное попадет в руки грабителей.
Как защитить, если рабов можно только что не по пальцам пересчитать, а рабыни — это всего лишь женщины? В тайной кладовой у нее есть Акилина — знаменитый лук Одиссея, лук-убийца, но нет самого Одиссея, чтобы этот лук натянуть.
Пенелопа вдруг почувствовала настоятельную потребность хотя бы коснуться этого лука, словно тот мог подсказать решение. Поднялась, позвала Евриному, долго перебирала ключи, хотя прекрасно знала, какой именно от той самой кладовой, потом решительно шагнула вперед:
— Пойдем. Только постарайся, чтобы нас никто не видел.
Это прекрасно организованная кладовая, скрытая настолько, что даже пираты не смогли обнаружить. Одиссей не зря старался.
Евриному оставила за дверью, в кладовую оружия шагнула сама. Там почти пусто, Одиссей все забрал с собой. А вот Акилину не взял. Почему? И сам не смог объяснить, только сказал, чтобы, если не вернется, вышла замуж только за того, кто сумеет выстрелить из этого лука.
Выстрелить… Одиссей и сам редко брал Акилину в руки, помня, что это лук-убийца. Тетива снята и заботливо уложена в кожаный мешочек. Как надолго? Неужели Тиресий прав — на целых двадцать лет? Пенелопа прекрасно знала, что не только пустить стрелу из Акилины, но и просто надеть тетиву никто не мог. А Одиссей делал это, пусть с усилием, но почти смеясь.
Царица сняла лук со стены, погладила. Его касались руки рыжего упрямца. Акилина словно завибрировала под ее пальцами.
— Что ты хочешь, чтобы я натянула тетиву? Я не сильный мужчина, а всего лишь слабая женщина.
Налучье было гладким и теплым. Пенелопа еще и еще проводила пальцами, потом ладонью по поверхности, лаская лук, который держал ее муж. «Он слишком сильный… он все может…» Что «все»? Без промаха разить стрелами врагов? Тогда почему Одиссей не взял Акилину с собой в Трою? «Тебе нужней…»
— Чем ты мне можешь помочь? Я хорошо стреляю, но не смогу натянуть твою тетиву.
Пенелопа вдруг задумалась: а как это мог Одиссей? Почему знаменитый лук оказался в его руках? Одиссей не великий лучник, есть куда более меткие и сильные. «Зато он великий хитрец!» — мысленно рассмеялась Пенелопа.
Ей показалось или налучье стало почти горячим?!
— Ты… ты хочешь сказать, что все можно сделать хитростью? Что в действиях Одиссея была хитрость?
Акилина действительно был почти горячим.
Затаив дыхание, Пенелопа начала осторожно ощупывать налучье и вдруг заметила, что, если ее пальцы движутся в одном направлении, налучье становится теплее, а в другом — прохладней. Акилина сам подсказывал!
Царица перекинула лук, как положено, под ногу, чтобы надеть тетиву, все было обычным, Пенелопе не раз приходилось делать это со многими луками еще дома в Спарте, да и на Итаке тоже. И снова осторожно, пядь за пядью, она ощупывала лук, гладила, почти ласкала…
Женщина не знала, сколько прошло времени, прежде чем что-то случилось. Налучье пусть и с усилием, но согнулось под ее крепкой рукой, и крючок принял на себя петлю тетивы!
— Я натянула Акилину?!
Может, со временем что-то рассохлось или растянулось? Нет, тетива почти звенела, сам лук снова был просто теплым.
Чтобы снять тетиву, понадобилось снова погладить, приласкать Акилину.
Старательно спрятав тетиву, Пенелопа погладила лук и повесила его на место. Внутри все ликовало: она смогла натянуть Акилину! Хотелось кричать об этом на всю Итаку, нет, даже на всю Элладу, на всю Великую Зелень! Однако что-то заставило ее промолчать, словно еще не все сделала, не все узнала. Пенелопа чувствовала, что еще придет к Акилине, еще что-то поймет.
Долго лежала без сна. Вот бы десяток Акилин, да научить даже Евриному или Гипподамию стрелять! Нет, это невозможно… А почему? Не из Акилины, конечно, но простым луком пользоваться научиться можно. Луки у Одиссея в запасе есть, да и в домах Итаки найдутся. Она сама научилась же, значит, можно. В Спарте девчонки стреляли вместе с мальчишками. В Итаке немало сильных женщин, у мужей которых дома остались луки и полные колчаны стрел.
Почти до рассвета Пенелопа обдумывала, как будет учить владению луком всех желающих. Тогда можно если не победить пиратов, то хотя бы задержать их продвижение, пока смогут спрятаться женщины и дети. Значит, нужно постоянное наблюдение если не по всему острову, то хотя бы за бухтой. Если суметь воспрепятствовать высадке там, то будет куда легче отбиться. А еще лучше оставить на каждом мысу, вернее, на горах над крайними точками охрану с готовыми кострами, чтобы в случае опасности зажгли и дымом предупредили о приближении чужих кораблей.
Конечно, для этого нужны люди и время, у каждого такого костра должны постоянно быть два, а то и три человека. Пенелопа вздохнула: людей мало и для уборки урожая… Но мысль о предупредительных кострах не оставила. Подумалось, что костер должен быть дымным, очень дымным, иначе его не заметят от города. А еще лучше — цепочка костров: заметили первый, зажгли второй, потом третий… Пока судно дойдет до бухты, все будут готовы.
Трудно сделать, но можно.
Но сначала обучение владению оружием, чтобы хоть в бухте задержать, а потом можно подумать и о кострах…
Утром она вдруг подумала, что помочь сможет Эвриклея, нянька прекрасно знала на Итаке всех — тем более женщин и девушек.
Эвриклея вопросу о крепких женщинах не удивилась, она быстро схватила суть:
— Я позову тех, кто сможет натянуть лук и пустить стрелу, но при этом не станет болтать. Где царица будет обучать женщин?
А вот это вопрос: потому что делать это посреди двора значит сразу обречь все на неудачу. Под насмешливыми взглядами мужчин и под их едкие замечания женщины не станут и пытаться.
— Приведи к пещере, в которой мы прятались. Скажешь, что я научу, как подчинить себе чудовище. Но только женщин и девушек!
Они боялись, очень боялись, даже по тропинке поднимались тихонько, разговаривали шепотом, ступали бесшумно, словно от каждого резкого движения или громкого слова чудовище могло проснуться и разорвать их, как Ликета.
Но Эвриклея уверенно шла впереди, остальным было стыдно бояться.
На площадке неподалеку от пещеры, скрытой за большими камнями, их ждала Пенелопа. Чтобы сразу пресечь страхи, но не развенчивать миф о чудовище, она объяснила, что чудовище можно вызвать только определенным заклинанием, воем, который женщины слышали, когда были в пещере. Эвриклея кивнула:
— Такого дважды в жизни не услышишь…
— Да и я могу вызвать чудовище только в крайнем случае, иначе мы все погибнем. — Оглядев перепуганных женщин, Пенелопа добавила: — Чудовище трудно вернуть назад в пещеру, потому будем справляться сами…
Началась учеба. Первое время женщины больше оглядывались на вход в пещеру, пока Пенелопа не разозлилась:
— Сказано же, что чудовище можно вызвать только специальным криком! Не будете учиться — вызову!
— У нас не получится, для этого нужны сильные мужские руки…
— Артемида женщина.
— Она богиня.
— А я? У меня мужские руки? Если захотеть, можно натянуть даже Акилину.
— Ну да?
— Можно! — Царица ответила столь уверенно, что Эвриклея внимательно вгляделась в ее лицо. Пожалуй, нянька не удивилась бы, увидев, как Пенелопа выпускает одну стрелу за другой из Акилины точно в цель. После того случая с пиратами она уже ничему не удивлялась.
К концу занятия у женщин болели руки и спины, но им понравилось. Начали с мальчишечьих луков, научились надевать тетиву и держать лук правильно, чтобы не дрожала рука.
Долго отсутствовать дома нельзя, заметят родные, начнутся ненужные расспросы… Но с того утра ежедневно шестеро женщин и девушек собирались неподалеку от пещеры и тянули, тянули тетивы своих луков.
Конечно, удержать все втайне не удалось, вскоре добрая половина острова знала, что молодая царица учит сильных женщин стрелять из лука.
— Зачем?
— Чтобы защитить себя, раз нет мужчин, способных сделать это. Не стоит рассчитывать только на помощь чудовища.
По поводу чудовища по острову волнами прокатывались разные страшилки одна другой нелепей и ужасней. Получалось, что оно не тронет только тех, кто сумеет пропустить стрелу сквозь несколько колец, как это делают мужчины на соревнованиях. А молодую царицу это чудовище слушается, как щенок, и руку лижет, пуская кровавую слюну.
Антиклея сначала хотела возмутиться, все же она видела и слышала это «чудовище», но потом подумала, что полезней молчать. Для собственной безопасности полезней.
О ручном чудовище рассказывали редким торговцам, нарочно привирали, чтобы те разнесли по всей Великой Зелени, итакийцы тоже понимали полезность страшилок. Но когда в слухах чудовище стало просто перерастать размеры самой пещеры, его аппетиты требовали ежедневных жертв, Пенелопа собрала всех, кого смогла, и заявила:
— Хватит распространять слухи о чудовище! Да, оно есть, и страшное, но не настолько, чтобы пожирать людей толпами.
— Мы рассказываем, чтобы боялись…
— Хотите, чтобы на Итаку либо вообще перестали заглядывать купцы, либо собрались все бандиты охотиться на чудовище?
Многие смущенно почесали затылки — царица права, все хорошо в меру.
После разговора подошел Евпейт, хмыкнул:
— Говорят, ты умеешь ладить с чудовищем? Оно тебя слушает?
Пенелопа твердо глянула ему в глаза:
— Да. Хочешь попробовать?
С каким удовольствием она растерзала бы и вот этого, так же, как поступила с Ликетом!
— Никогда не слышал, чтобы на Итаке водились чудовища.
А голос-то неуверенный, значит, сомневается…
Пенелопа пожала плечами:
— Все когда-то бывает впервые. Ликет тоже не встречался с ним, пока не был растерзан.
— Ликет?
Поняв, что выдал себя с головой, Евпейт поторопился исправить ошибку:
— Откуда ты знаешь, как его зовут?
— Кого? — подняла бровь Пенелопа. — Бандита? Я сама приказала чудовищу разодрать его.
Евпейт шагнул прочь.
— Евпейт… мне подсказала Афина.
Итакиец не оглянулся.
Надо добить.
— Как ты думаешь, почему я не уплыла к отцу? Афина велела остаться. Богиня любит не только Одиссея… И женщин учить владению луком мне тоже боги посоветовали.
Хватит, можно перестараться. Евпейт не столь глуп и доверчив, может потребовать доказательств помощи богинь, да и сами боги могут обидеться из-за такого хвастовства. Пенелопа мысленно взмолилась:
«Афина, я не ради себя, ради всех итакийцев!»
Конечно, их разговор все же услышали, по Итаке понеслось: богиня Афина помогает жене царя, это она велела всем женщинам взять в руки луки.
На следующий день перед входом в пещеру стояла толпа — пришли все от мала до велика. Это и хорошо, и плохо одновременно, но Пенелопа решила, что сумеет организовать учебу.
Разбились на группы, чтобы было кому оставаться дома и заниматься делами и детьми, тех, кто уже освоил трудную науку получше, царица выделила в наставницы, потребовав только одного: чтобы не метали стрелы где попало, можно покалечить тех, кто нечаянно попадет под руку.
На большом дворе на стене большой щит с кругом, в который нужно точно попасть, и еще кольца, подвешенные на шестах. Это мишени…
Женщины Итаки под руководством своей молодой царицы становились подобными Артемиде. Нет, не Артемиде, не богине охоты, скорее Афине — богине разумной битвы! Что ж, может, и помогала Пенелопе Афина, все же Одиссей всегда слыл ее любимцем…
Надо ли говорить, что восторга у мужчин такой порыв эмансипации не вызвал! Недовольством сильной половины крошечного царства не мог не воспользоваться Евпейт.
Евпейт не сдавался, он уже понял, что не получит Пенелопу просто так, эта зеленоглазая не сдастся на милость победителя, ее можно только сломать, а в случае необходимости даже уничтожить. Жестоко? Но мир вообще жесток, выживает сильнейший. Спартанка приняла вызов мужчины, вернее, бросила этот вызов сама. Евпейт был вынужден его принять и теперь старался не терять лицо, потому что воевать с женщиной, даже сильной и красивой, для мужчины унизительно.
Он не верил в помощь Афины, не верил в особую силу Пенелопы. Не верил сам и старался разуверить в этом остальных, при любой возможности унижая царицу, пользуясь тем, что у нее нет мужа, который мог бы потребовать ответа за такое унижение.
Особенно Евпейт старался прилюдно, что толку унижать наедине?
— Я сильный мужчина, а ты всего лишь слабая женщина…
Глаза Пенелопы превратились в две щелочки, потом расширились, брови насмешливо приподнялись.
— Ты уверен, Евпейт?
— В чем?
Ее вопрос граничил с оскорблением, еще мгновение — и Евпейт выхватит меч, не обращая внимания, что перед ним царица. Но Пенелопа опередила:
— В том, что я слабая женщина?
Угроза оскорбления миновала, и Евпейт с облегчением расхохотался:
— Нет, ты сильная женщина, но все же только женщина…
— Евпейт, дай слово, что то, что ты увидишь завтра на рассвете, ты не расскажешь никому, но при всех признаешь, что я не слабая.
— Как же я могу дать такое слово?
Вокруг уже откровенно хохотали. Пенелопа кивнула:
— Я не все сказала. Я покажу тебе, насколько слаба, если это будет достойно, то ты при всех признаешь мою силу.
У многих мелькнула мысль: что же такое нужно показать, чтобы лживый Евпейт признал то, чего мог не признавать? А сам итакиец снова рассмеялся:
— Если ты готова показать мне свою женскую силу, я согласен.
— Евпейт, если ты поступишь нечестно, я просто отрежу тебе язык. — Она повернулась и пошла прочь, добавив через плечо: — Предварительно насадив на большую стрелу, как жука! На рассвете жди здесь.
Что она задумала? Евпейт не верил в существование чудовища, потому что Меланфо рассказала ему о том, что глупого Ликета растерзала сама царица. Конечно, связываться с женщиной, которая способна просто порвать на части человека, страшно, но и отступать он не мог.
Хотелось напиться, и вино было готово, но Евпейт подумал, что в случае опасности лучше быть трезвым.
— Помоги, — Пенелопа коснулась лука, Акилина остался холоден, — я понимаю, что не должна была так поступать, но если я не покажу ему силу, то он уничтожит меня. Помоги, прошу тебя…
Лук потеплел. Царица сняла Акилину с крюка, долго гладила, уговаривая, рассказывая о своих бедах, страхах, о том, что у нее просто нет защиты на этом острове.
Первые рассветные лучи застали ее на площади. Евпейта не было.
Он пришел, когда Гелиос уже позолотил верхушки гор с противоположной стороны. Конечно, был не один. Пенелопа поморщилась:
— Не опоздать не мог… Один прийти побоялся? Чего же ты боишься слабую женщину? — Махнула рукой: — Евринома и мужчины останутся здесь. Со мной только Евпейт.
Он на миг замер, но сделал шаг следом, кивнув сопровождающим, чтобы оставались. Действительно, смешно пугаться женщины.
— Не бойся, мы не пойдем в пещеру к чудовищу.
— Про чудовище рассказывай кому-то другому.
— Ты готов доказать, что его нет? Не отставай…
Женщина шла столь быстрым шагом, что не привыкший долго и быстро ходить Евпейт поспевал пусть не с трудом, но с усилием. Ну и жена у Одиссея! Тут Евпейт обратил внимание на то, что несет женщина — что-то большое, завернутое в ткань. По форме… Что это, большой лук?
Задать вопрос не было возможности, Пенелопа неслась вперед, как молодая лань, пришлось бежать и Евпейту. Он уже хотел возмутиться и отказаться бегать по всему острову, когда царица вдруг встала на большой поляне:
— Здесь. Да, здесь места достаточно. Ты видел Акилину?
Она развернула ткань, в которой действительно был огромный лук. Солнце уже осветило и поляну, и Пенелопу с Акилиной в руках.
— Конечно.
— Сможешь ее натянуть?
Не торопясь отвечать, Евпейт взял лук в руки. Налучье было холодным, просто ледяным. И гнуться не собиралось вовсе, точно сделано из серебра.
— Ну же, сильный мужчина, надень тетиву и выпусти стрелу из лука Одиссея!
Лук был очень тяжелым, Акилина не поддавался, чтобы не позориться, Евпейт фыркнул:
— Всем известно, что пускать стрелы из этого лука может только Одиссей. Ты решила доказать мне, что я слабей твоего мужа?
Пенелопа словно не заметила второй фразы, спокойно забрала Акилину у итакийца, погладила лук и насмешливо переспросила:
— Только Одиссей?
Ее руки при этом ловко перекинули лук под колено, а потом… Евпейт не поверил своим глазам: Акилина, который только что не желал в его руках не то что гнуться, но и вовсе держаться, поддался этой женщине!
— Вон тот шест, — Пенелопа кивнула на большой шест, который для чего-то вбили в землю пастухи, видно натягивали на него шкуры. До шестов больше сотни шагов…
Но женщина спокойно положила стрелу… Неужели сможет не только надеть тетиву, но и натянуть ее? О том, что стрела полетит, Евпейт уже не думал. Раздался упругий вибрирующий звук, свист стрелы и… Он только успел повернуть голову, но самой стрелы не увидел. Однако и шеста не было!
Не веря своим глазам, Евпейт бросился к тому месту, где стоял шест. Стрела расщепила его надвое! Разглядывая дубовое древко, Евпейт не заметил, как Пенелопа поцеловала лук, прошептав:
— Благодарю тебя…
Акилина был горячим.
Но когда Евпейт повернулся, то обомлел: Пенелопа вложила новую стрелу и теперь держала лук на изготовку! Мелькнула мысль, что одно движение, и она действительно нанижет его на большую стрелу, как жука. Следующее мгновение длилось вечность. Царица опустила лук с усмешкой:
— Не бойся, я не стреляю в тех, кто мне не враг. А вот врагов ражу наповал. Ты ведь не враг?
— Н-нет… н-не враг…
В эту минуту Евпейт ненавидел сам себя.
— А вы? — Пенелопа резко развернулась в сторону ближайших кустов, снова вскинув лук.
Оттуда раздались вопли:
— Нет, царица, что ты! Не враги!
Пенелопа спокойно опустила лук, сняла стрелу и легко освободила тетиву. Сворачивая тетиву и убирая ее в мешочек, она продолжала наставлять:
— Афина дала Акилине силу без промаха разить врагов Одиссея и его семьи. Запомнили? В чьих бы руках этот лук ни оказался, он будет сам бить по врагам Одиссея и моим.
Она ничего не сказала о том, что сначала нужно надеть тетиву, но никто даже не подумал спросить. Кравшиеся следом за Евпейтом его помощники стояли словно пораженные молнией Громовержца. Женщина сумела не просто надеть тетиву, не просто пустить стрелу из лука, справиться с которым не под силу мужчинам, но и расщепить шест этой стрелой!
— В полдень на площади ты признаешь, что я сильней тебя!
Он признал, хотя все равно ворчал, что без помощи богини Афины не обошлось. Пенелопа согласно кивнула:
— Я все время говорю, что Афина помогает Одиссею и его семье. Неужели не ясно? Наказан будет любой, кто против. Даже попав в чужие руки, Акилина все равно обернется против наших врагов.
— Эвриклея, как ты думаешь, теперь можно ходить по острову без опаски или, наоборот, ждать стрелы из-за каждого куста?
Няньке не нужно объяснять, о чем этот вопрос, она уже все разузнала сама.
— Можешь не бояться, царица. Мы распустили слух, что Афина обещала помогать тебе двадцать лет, пока будет отсутствовать Одиссей. На того, кто посмеет что-то сделать против тебя или Телемаха, падет гнев богини, и гнев этот будет страшен.
— Благодарю тебя.
Еще парочку таких, как Эвриклея, и никакой помощи от Афины не нужно.
— Там… там…
Старый Салий так взволнован, что у Пенелопы просто рухнуло сердце. Неужели новое нападение?! Но у них не хватит времени, чтобы спрятаться, и сил, чтобы защититься. Стрел и тех почти нет, а одним Акилиной не отобьешься.
— Что там?!
— Корабль, простой, не пираты.
Хотелось спросить, с чего он взял, но даже на это времени не оставалось.
— Салий, скажи людям, чтобы уходили в горы, и поскорей. Эвриклея, возьми Телемаха, и бегите, позови Антиклею, скажите Лаэрту, чтобы прятался со своими людьми.
Она отдавала распоряжения, спеша во двор. По окрестностям разносился уверенный, жесткий голос Пенелопы:
— Всем быстро в лес, скорей, хватайте все, что можете унести, но главное — спасайтесь сами. Я выйду на берег одна. Если все в порядке — позову вас. Если со мной что-то случится, на помощь не приходить, постараться спрятаться. Оставьте кого-то наблюдать, но осторожно. Пусть Алк сидит в кустах, не шелохнувшись, и смотрит. Если я махну рукой, значит, все в порядке, если вдруг закричу птицей — надо бежать и прятаться как можно скорее. Только Алк не должен выдать себя, чтобы не выдать остальных.
Эвриклея возмутилась:
— Царица, я пойду вместо тебя.
— Нет! Я сама.
— Тогда я с тобой.
— Зачем? Ты нужна остальным, ты самая разумная.
Антиклея, услышав такие слова, поджала губы, но после всего произошедшего возражать Пенелопе не смела.
Пенелопа не стала брать Акилину, одного-двух убьешь, а что дальше? Лук может попасть в чужие руки.
И снова она одна на берегу, и снова корабль на подходе, а приветственный костер не горит. Но в Элладе скоро совсем забудут этот обычай, сейчас мало кто ждет гостей, к любому кораблю относятся так настороженно, что никаких приветствий никто не выказывает. И не обижается тоже никто.
Мысль одна: только бы успели уйти и увести Телемаха, только бы не остались, как в первый раз, сидеть дома в ожидании, пока она справится с пиратами на берегу. Но теперь распоряжалась в Итаке она, после спасения все оставшиеся в живых признали ее главенство, потому выполняют то, что скажет младшая царица, а не старшая, и сама Антиклея возражать не рискует.
Может, успеют? Может, убегут?..
Корабль ткнулся носом в песок, с него спрыгнул пожилой воин и побрел по воде к сухому месту. На пиратов и впрямь непохоже, к тому же этот человек показался Пенелопе смутно знакомым. Она вышла из-за деревьев.
— Пенелопа? Я Плий, не узнала?
— Плий…
Пенелопа узнала отцовского помощника. На сердце отлегло, она обернулась туда, где должен сидеть в кустах Алк, и увидела, что тот просто стоит во весь рост, мысленно обругала глупого мальчишку, но тут же замахала рукой, показывая, что все в порядке.
— Плий, что с отцом, он жив?!
— Жив, Пенелопа. Он теперь в Акарнании. Был изгнан из Спарты, но не жалеет. Твой отец — разумный человек, чем отдавать свои сокровища и сыновей Агамемнону, предпочел сокровища заранее спрятать, а сыновей отправить в пустые земли. Обживается…
— Хвала богам!
Она снова повернулась к кустам и замахала руками.
Плий изумленно смотрел на царицу:
— А что случилось у вас на острове? Где все остальные?
— Одиссей в Троаде, ты знаешь, а пираты не дремлют. Нас пограбили, конечно, и мы дали сдачи, но натерпелись…
У Плия два корабля, не боевые триеры, конечно, но вполне серьезные, чтобы пересечь небольшое расстояние от Итаки до Акарнании, не боясь нападения пиратов.
Икарий приказал привезти дочь во что бы то ни стало, хоть силой. Но Плий прекрасно видел, что такую женщину силой не увезешь, да и применять эту силу совсем не хотелось. Он решил говорить открыто.
— Отец велел привезти тебя к нему. Но неволить никто не станет. И все же подумай, может, стоит посмотреть, как теперь живет Икарий, и уже тогда решить? Это недалеко, сможешь быстро обернуться. К тому же просить помощи легче, если смотришь в глаза…
Он прав, он тысячу раз прав.
— Пенелопа, тебе лучше взять сына и плыть со мной к отцу.
Первым порывом было крикнуть:
— Да!
Да, да, да! Пусть не в Спарту, пусть не в родной дом, но туда, где безопасно, где не нужно кромсать пирата руками, не нужно выпускать стрелы из Акилины, боясь быть проклятой богиней, не нужно ни с кем воевать и даже жать серпом не нужно. Но главное — там надежное отцовское плечо, к которому можно прислониться, спина, за которую можно спрятаться, руки братьев, на которые можно опереться. Там свои, там безопасно для нее и Телемаха, там можно заниматься привычными делами — прясть, ткать и не думать об отражении нападений пиратов или хитрости против Евпейта.
— Я подумаю…
Она действительно думала. Долго сидела на мысу, глядя в море, слушала крики чаек и пыталась понять, чего же она хочет на самом деле и как лучше поступить. Уплыть, жить в безопасности и окруженной заботой, спокойно растить сына, забыв все происходившее на Итаке как ночной кошмар? Но тогда придется забыть и счастливые годы с Одиссеем.
Внутри вели между собой спор две Пенелопы…
Одиссей оставил их с Телемахом под защитой только своего имени и своей славы, но, как оказалось, это не всех пугало. Царь Итаки далеко, а пираты близко, и им наплевать, что он сам не так давно был пиратом. Теперь кто может, тот и грабит… Пенелопа вдруг подумала, что обиды могут вспомнить те, кого недавно грабил Одиссей, таких тоже немало. Спрашивать с Лаэртида не станут, он далеко, а вот с его семьи наверняка спросят. Защиты нет.
Увезти Телемаха к деду означало дать ему шанс выжить, остаться на Итаке — почти наверняка оказаться добычей при следующем нападении. О себе самой Пенелопа уже не думала.
Плыть!
Но стоит покинуть остров, как Евпейт все здесь возьмет в свои руки, ко времени возвращения Одиссея Итака будет потеряна и вернуть ее будет невозможно.
Возвращать-то что? Крошечный островок, пастбищ почти нет, дворец так и не восстановлен, приведена в порядок лишь часть комнат. И дело не только в грабеже, хозяйство тоже едва теплится, потому что некому пахать и сеять, некому убирать, некому сажать новые оливы и давить масло из плодов… Есть только женщины, которые не могут выполнять мужскую работу, а женской для них почти нет. Их можно научить стрелять из лука, но нельзя научить валить топором большие деревья, просто сил не хватит.
Самой обрабатывать крошечное поле, чтобы прокормить сына? Словно рабыня, жать, тереть зерна, стряпать нехитрую еду? Или тратить то, что привезено от отца из Спарты?
На Итаке не за что держаться, даже царства и того нет, не назовешь же царством остров, на котором нет царя и у которого нет защиты? Быстро поймут, что Итака беззащитна, а чудовища не существует, и тогда один путь — рабство. Или вон с утеса вниз головой, чтобы не достаться какому-нибудь Фрасинику. И с сыном в охапку, потому что его не пощадят. Евпейт просто продаст сына Одиссея и его жену.
Значит, плыть?
Но это означало предательство. Предательство чего или кого? Одиссея, лучших лет, прожитых с ним, первого сына Лаэрта, своих надежд, ожиданий… Одиссей не вернется еще долго, очень долго, Пенелопа верила оракулу. За двадцать лет она станет старухой, а Телемах взрослым мужчиной. А кем станет сам Одиссей? Одиссею помогает богиня Афина, ей ничего не стоит вернуть любимцу молодость, нужна ли будет ему тогда старая жена? А каково будет Телемаху понять, что отсутствовавший двадцать лет мужчина не только его отец, но и царь Итаки? Как воспитывать Телемаха, если оставаться, — как царя или как царевича? Как мальчику жить в отсутствие отца и без мужской руки? Как он отнесется к приплывшему невесть откуда Одиссею? Сейчас Телемах мал, но скоро, совсем скоро ему в руки нужно дать маленький лук и научить стрелять, вести себя по-мужски. Кто это сделает, если Лаэрт живет в своем доме с садом и заниматься внуком не желает?
Значит, плыть!
Да, конечно, Икарий сумеет воспитать внука настоящим мужчиной, а ее братья помогут.
А вернуть Итаку тоже помогут?
Зачем тебе Итака?! Клочок суши посреди моря, ничем, кроме своего царя Одиссея, не примечательный?! Были знаменитые пираты Лаэрта, но их больше нет, а Одиссея не будет два десятка лет! Уже не два десятка, а меньше, три года прошло, значит, осталось семнадцать…
Лаэрт просто предал Одиссея, их с Телемахом, саму Итаку….
А ты, ты разве не собираешься предать, уплыв к отцу?
А что мне предавать?
Пенелопа убеждала и убеждала сама себя, что нужно плюнуть на этот остров и уплыть к отцу, в конце концов, дожидаться Одиссея можно и там. Евпейт захватит власть в Итаке? А разве так не захватит, разве у нее самой есть силы противостоять Евпейту? Демонстрация возможностей Акилины — это ненадолго, хитрый Евпейт найдет способ обезвредить и лук, и ее саму.
Она словно поделилась надвое, одна половина требовала поступить разумно, не рисковать и отправиться с Плием к Икарию, чтобы там дожидаться возвращения Одиссея, вторая искала и не находила зацепки, чтобы остаться дома. Не было таких зацепок, ничто, кроме памяти о счастливых днях с Одиссеем, не держало ее на Итаке. Кроме самой Итаки.
Разум взял верх, Пенелопа решила, что если у нее есть возможность уберечь от гибели сына, нужно этой возможностью воспользоваться.