Твой отец герой…
Телемах рос, и ему уже не хватало простых отговорок вроде «твой отец герой, и ты таковым обязательно станешь». К тому же итакийцы ждали рассказов о подвигах своего царя. Никто не задавался вопросом, откуда Пенелопе известно об Одиссее, все считали, что рассказывает Афина.
Самым трудным оказалось не придумывать, а запоминать то, что говорила в прошлый, позапрошлый и какой-то еще раз. Цепкая память ребенка выхватывала незначительные для нее детали и сохраняла их.
Верила ли Пенелопа в то, что рассказывала? Пока это были всякие побасенки из жизни в лагере вокруг Трои, верила, потому что основывалась на настоящих рассказах участников похода, таковых нашлось немало, они, конечно, привирали, но где же виданы рассказы без легкого вранья? Таковые неинтересны.
Пенелопа привирала талантливо, ей верили, и постепенно по Элладе расходились именно ее версии всех событий. Рождалось то, что позже переработает великий слепец Гомер и что назовут «Илиадой».
Хуже стало, когда разговор зашел о дальнейших событиях. Что придумывать, если вообще не знаешь, где носит этого Одиссея, по каким морям, на каких островах, в чьих постелях? А Телемах требовал…
Пенелопа ткала, задумавшись. Руки проворно работали, а мысли текли сами по себе. Что отвечать сыну? Афина перестала рассказывать об отце? Но это значит либо что богиня перестала помогать самой Пенелопе (допустить такой мысли у итакийцев царица не могла, на вере в помощь богине держалось слишком многое), либо что она перестала помогать самому Одиссею (еще неизвестно, что хуже). Но что рассказывать дальше, она ведь не мореход, не знает ни островов, ни течений, ни названий племен, ни обычаев?
И еще вопрос: любой рассказ не должен быть бессмысленным, ведь до сих пор она внушала Телемаху и остальным, что Одиссей если не силен, как Геракл или Ахилл, то может взять хитростью, если не столь богат и влиятелен, как Агамемнон, то способен выкрутиться из любого положения. А к чему рассказывать теперь? Что она должна внушить сыну?
На третий день молчаливой упорной работы за ткацким станом (Эвриклея ходила вокруг кругами, но так ничего и не смогла понять) Пенелопа вдруг решила… пересказывать историю путешествия аргонавтов, только подставляя те названия, какие ей известны! Царица хорошо помнила рассказы о приключениях аргонавтов, потому что в том походе участвовали ее двоюродные братья — Диоскуры (близнецы) Кастор и Полидевк. Конечно, они не такие болтуны, как Одиссей, но все же живописали многое.
Пенелопа уже поняла, что на Итаке не слишком сведущи в событиях, происходивших с Ясоном и его товарищами, а потому начала рассказывать уверенно. Восторженный Телемах принял первый же рассказ о кулачном бое с царем острова Лесбос на веру, зато все поняла Эвриклея:
— Аргонавтов пересказываешь? Осторожней, чтобы не запутаться, не то получится вранье, насмешка над героем, а не рассказ о нем.
— Насмешка? А над ним и стоит посмеяться! Где его носит столько времени? Все уже давно дома, один Одиссей где-то мотается.
Она рассказывала, те, кто размышлял над услышанным, быстро поняли, что это пародия, но большинство до размышлений не снисходило, Одиссей о себе всегда много чего рассказывал, потому и теперь верили любой выдумке.
Теперь рождался следующий эпос — «Одиссея», откровенная пародия на рассказ об аргонавтах. Не все использовала Пенелопа, что-то и она забыла, что-то просто не хотелось повторять ввиду явного завирательства, чему-то не могла подобрать подходящие названия из тех, что помнила. Но в целом выходило складно, не хуже, чем про аргонавтов.
Телемах, не искушенный в рассказах о своих двоюродных дядях, верил и остальным пересказывал, блестя глазами. Мальчишки тоже верили и разносили по Итаке, а оттуда по всей Элладе. Но взрослые были умней, и рассказы о «подвигах» блудного царя Итаки вместо героической эпопеи незаметно переходили в область анекдотов. «Приплыл как-то Одиссей в землю лотофагов…»
Все откровенно дивились тому, что Пенелопа не стареет, а царица смеялась:
— Я должна встретить мужа молодой, такой, какой провожала.
Хотелось спросить: а что потом?
Этот вопрос не раз задавала и Пенелопа:
— Эвриклея, если твои средства не колдовство, то смогут ли они меня и дальше держать молодой?
— Тебя не средства держат, а ты сама. Кто больше тебя двигается, кто спокойней всех, а морщинки — они от гримас и злости чаще всего бывают. Если очень злая, так и в молодости вся в морщинах.
Но каждый день что-то растирала и всю царицу с головы до ног обмазывала.
День за днем, год за годом. Дом, хозяйство, пусть маленькое, но царство… А Одиссея все нет. Кого теперь-то ждать молодой, красивой, разумной царице?
Незаметно состарился Евпейт, хотя мысли породниться с Пенелопой не бросил. Правда, теперь итакийца больше привлекали закрома Пенелопы, чем сама женщина, понимал, что не потянет.
Но Евпейт не оставил своей задумки со сватовством. Он умел все делать медленно, но основательно. Прошло время Евпейта, но наступило время Антиноя. Сын давнего врага Пенелопы не забыл красивую, стройную женщину, освещенную заходящим солнцем. Никакие покорные и услужливые рабыни не смогли вытравить этот образ из его сердца.
Антиной стал красивым юношей, а потом красивым мужчиной. Пора бы жениться, но его взор не желал останавливаться ни на ком, кроме царицы Пенелопы, которая, вообще-то, годилась ему почти в матери.
Заметив это впервые, Евпейт едва не наорал на сына, но потом призадумался. А почему бы и нет? Самый богатый (конечно, после самой царицы) на Итаке он, самый красивый и достойный жених — его сын Антиной. Почему бы этим не воспользоваться?
Евпейт сдержал свою давнюю угрозу. Когда на попытку Антиноя посвататься Пенелопа только рассмеялась в ответ, отец позвал сына.
— Хочешь взять в жены царицу?
— Хочу.
— Она много старше тебя, если не в матери, то в тетки годится.
— Не так уж много, к тому же она не стареет, скорее я состарюсь, чем Пенелопа.
— Отказала?
— И слушать не желает, твердит, что Одиссей жив и вернется.
— Ты не можешь помнить, как сосватал Пенелопу сам Одиссей, слишком мал был, когда она тут появилась. Но рассказы помнить должен.
— Помню. Привез из Спарты, хотя ездил сватать Елену.
— Это не все. Никогда не задумывался, к чему царевичу из маленькой Итаки вдруг отправиться на безнадежное сватовство?
— Их таких много было.
— Вот то-то и оно! Узнав, что Тиндарей готов выдать замуж Елену, хитрый Диомед решил сорвать сватовство и кинул клич: свататься всем!
— И что?
— А то, что все — это не один. Одному отказать можно, сказать, что замуж не собирается, что не вдова, прогнать. А если соберется десяток, два десятка? Не откажешь, и выбрать придется, и замуж пойти тоже.
— А если не меня?
— Пенелопа дура? Никогда не замечал. Те, кто воевал с Одиссеем, никогда не рискнули бы сватать его жену, в Спарте, Микенах, Аргосе, Пилосе, Афинах не до того, да и что для них царица крошечной Итаки, даже если она умна и красива? Сватать приедут свои — с Зама, с Закинфа, с Левкады… Из них ты самый сильный и достойный. Нужно только собрать эту толпу, чтобы вынудить Пенелопу решиться на замужество. Она упрямая, по доброй воле не пойдет, а вот если выхода не будет… Мы поможем.
Помогли. Совсем скоро дворец Пенелопы превратился в настоящий постоялый двор. Женихов набилось столько, что сватовство Елены стало казаться дружеской вечеринкой по сравнению со свадебным пиром. Отказать нельзя, имеют право, для всех она вдова. А то, что твердит о будущем возвращении мужа, так это просто набивает себе цену. Ничего, поумнеет.
Толпа желающих стать царем Итаки росла не по дням, а по часам.
— Евринома, сколько их?!
— Вчера прибыли еще восемь с Самоса. И позавчера шестеро с Закинфа.
Несчастная ключница едва не плакала, толпа женихов стремительно, словно нашествие мышей, опустошала закрома. И выгнать нельзя.
Пенелопа до колик в животе хохотала в спальне:
— Они вынудят меня либо закрыть дворец и объявить, что больше не царица, либо выйти замуж.
— Лучше уж второе, — вздохнула Эвриклея.
— Фиг им, а не замужество! Сколько у нас там запасов?
— Женихов больше…
— А мы хитрей. Меня пираты не разорили, а уж какие-то женихи тем более не справятся.
Экономическая война вышла на новый уровень, иногда казалось, что женихов и их сопровождающих (а каждый привез с собой толпу сочувствующих и слуг!) больше, чем самих жителей Итаки. В бухте не протолкнуться от судов, на рынке от покупателей, на улицах и во дворце от бездельников.
— Им скоро надоест бездельничать, сами уплывут, зато будет известно гостеприимство царицы Итаки.
— Зря надеешься, бездельничать еще ни одному мужику не надоедало. К тому же они жениться хотят.
Эвриклея права, на прокорм женихов пришлось задействовать все ресурсы, теперь все запасы ткани, созданной мастерицами царицы и ею самой, уходили только на оплату провизии для незваных гостей.
— Если так дальше пойдет, они просто сожрут Итаку!
А как прогнать, если все по закону?
— Где ты, Одиссей, Аид тебя возьми?! Рыжий мерзавец, что я должна делать с этой толпой твоих «заместителей»?!
Кормила, поила, развлекала. Они жрали до дурноты, пили до беспамятства, играли в кости и шашки и покидать дворец не собирались. Ответ один: выбирай мужа!
— В своем дворце не хозяйка, ступить некуда, везде эти… уроды спят!
Евпейт потирал руки: долго не выдержит…
Но наступил день, когда пришлось дать ответ на вопрос «когда?!».
— Вот… вот… вот сотку погребальный покров Лаэрту, тогда и решу!
— Лаэрт силен, как бык, хоть и стар, к чему ему покров?!
— Это он на вид крепкий, а вообще-то, стар, как пень оливы… Буду ткать!
Евпейт смеялся:
— Лучшей отговорки придумать не могла. Не бойся, Антиной, пусть ткет. Пенелопа лучшая ткачиха в Элладе, так что работа ненадолго.
Но… творилось что-то непонятное. Пенелопа честно работала, это видели даже женихи, а работа двигалась так медленно, что грозила растянуться на годы.
Евпейт советовал сыну:
— Не теряй времени даром, спаивай женихов, доводи до свинского состояния и старайся, чтобы увидела Пенелопа. Сам не пей ни капли, будь всегда чист, опрятен, красив и весел. Развлекай, но не надоедай, будь приятен в общении, но не назойлив, вежлив и не нагл. В тот день, когда она все же закончит покров, только ты должен остаться на высоте, остальные — выглядеть безобразными пьяницами.
Антиной старался, спаивал, поддразнивал, осторожно затевал свары, оставаясь в стороне, сталкивал женихов между собой. И всегда был предупредителен, вежлив и отменно ухожен, выгодно выделяясь. Мало того, по совету отца он стал играть роль даже защитника царицы от нападок других.
И тут не выдержал, почувствовав себя почти хозяином. Может, если бы он продолжал действовать по подсказке отца, Пенелопа и сдалась бы, но Антиной постепенно превратился в самоуверенного нахала, надменно считающего себя хозяином дворца, Итаки и самой царицы.
Неудивительно, ведь женихи толпились во дворце уже пятый год, а покров Пенелопа ткала целых три, по ночам при крошечной лучине распуская почти все, что сделано за день. И все-таки, как ни тянула, а покров увеличивался в размерах.
Что дальше?
Эвриклея с тревогой наблюдала за царицей. С Пенелопой что-то происходило, и это «что-то» не нравилось старой няньке.
Пенелопа стала каждый день ходить на дальний мыс и подолгу стоять там, глядя в море. Тоскует? Но прошло уже столько лет, можно бы и перестать тосковать. Никто, кроме Пенелопы, не верит, что Одиссей вернется. Телемах вырос без отца, правда, мать сумела ему внушить, что отец есть и рано или поздно приплывет. Хотелось спросить: откуда?
Сама Пенелопа рассказывала сказки, мол, Одиссей был на острове циклопов, победил одного такого, выколов ему единственный глаз осиновым колом, потом жил у волшебницы Цирцеи, которая может превращать людей в животных… а теперь вот далеко у нимфы на краю земли, откуда сам не уплывешь, и пока боги не согласятся вернуть его домой, ничего не получится.
Даже Евмей, слыша такие россказни, фыркал:
— Людей в животных… в свиней с перепою и я превратить могу. Налью неразбавленного побольше, вот тебе и зверь. После одной чаши любой становится храбрым львом, после второй упрямым ослом, а после третьей свинья свиньей.
Но царице не перечил, верит женщина, пусть себе верит.
Пенелопа снова ходила на мыс и стояла, глядя, как с криками носятся чайки.
— Что беспокоит тебя, царица?
— Эвриклея, скоро двадцать лет, ровно двадцать.
— Ты веришь, что вернется?
— Верю.
— Боишься? Чего, ведь ты молода и красива. Боишься, что Одиссей не узнает или сам слишком изменился?
— Нет, не этого.
— А чего же? Боишься, что он тебе не будет нужен?
Если честно, то этого боялась сама Эвриклея, она-то знала цену Пенелопе. Никакие притирания не помогли бы, не будь царица подвижной и умеренной в еде и питье. Она, а не Эвриклея помогла коже остаться молодой. А каков Одиссей? Конечно, он любимец Афины, богине ничего не стоит вернуть своему подопечному молодость и красоту, хотя какую красоту, если Рыжий никогда ею не отличался?
— Нет, не этого я боюсь. Полон двор женихов, каждый из которых так и ждет, чтобы я дала согласие стать его женой. Но им нужна не я сама, а богатая ныне Итака и, как они считают, мое умение договариваться с Афиной. Что будет, когда Одиссей вернется?
— Думаешь, он не поверит в твою верность?
Пенелопа на мгновение замерла, потом невесело рассмеялась:
— Может и не поверить, глядя на эту толпу сумасшедших юнцов. Но то, что они не будут рады появлению моего мужа, несомненно. Когда-то Одиссей дал совет Тиндарею взять с женихов клятву о помощи будущему мужу Елены, каждый надеялся быть выбранным, и все поклялись. Резни удалось избежать. А что теперь? Снова клясться никто не станет, все помнят, что клятва потом привела ахейцев к стенам Трои на многие годы. Значит, будет резня?
Она немного помолчала, вздохнула:
— Хочу, чтобы Одиссей поскорей вернулся, и боюсь этого. Что, если у него не будет нескольких триер и команды гребцов с большим количеством стрел в колчанах и копий в руках? А если и будут, что делать с женихами?
Эвриклея смотрела на Пенелопу и понимала, что та высказала не все. Чего-то она еще боится.
— Совсем скоро двадцать лет. Знаешь, кто может пострадать при бойне первым?
— Ты.
— Нет, Телемах. За себя не боюсь, а за сына очень.
Что могла ответить Эвриклея? Пока ничего.
Пенелопа неслышно скользнула из спальни и дальше из дворца, мысленно ругнувшись по пути: если она могла пройти вот так незаметно, то сможет и кто-то другой…
Но соблюсти порядок в доме при таком количестве незваных гостей было трудно, очень трудно. Гости спали всюду, кроме гинекея, хорошо, что из женской половины есть свой выход и своя лестница, иначе пришлось бы переступать через бесчувственные тела напившихся кандидатов в мужья.
Но эти полутрупики мало волновали Пенелопу, она спешила по своим делам.
Еще шаг — и она у алтаря небольшого храма богини Афины, построенного после ухода Одиссея в затяжное плаванье. Но этот шаг Пенелопа не сделала, потому что там уже кто-то был! Царица замерла, прижавшись к стене и стараясь слиться с тенью, в которой стояла. Хорошо, что пеплос темно-коричневый, а светлая туника спрятана под ним.
Голос женщины, так же, как и сама Пенелопа, пришедшей тайно, показался знакомым. Царица прислушалась… Так и есть!
— Богиня, я никогда и ни о чем тебя не просила, даже когда было очень трудно. Приносила дары и только благодарила за то, что жива и могу помочь другим. Но теперь прошу о помощи. Не себе, Афина, не себе. Помоги царице. Где ее муж? Вернется ли? Когда? Что делать Пенелопе? Помоги ей.
Пенелопа уже открыла рот, чтобы позвать верную Эвриклею, но тут… в углу храма почти рядом со старой нянькой возникла зыбкая фигура. Афина!
— Одиссей вернется. Тот, кого очень ждут, всегда возвращается. Скоро вернется. В чем нужна помощь Пенелопе? Она по-прежнему красива, вырастила прекрасного сына, вернется Одиссей, будет счастлива, что еще нужно?
Нянька, не пугаясь богини, упрямо дернула плечом:
— Где этот Рыжий, сколько можно мотаться по чужим морям и чужим постелям?
Афина рассмеялась серебряным смехом:
— Второе точнее. Скоро будет, двадцать лет еще не прошли. А Телемаха царице лучше пока отправить на Пелопоннес. Надежней…
И тут… кому-то из женихов приспичило отлить выпитое накануне вино или просто стало плохо с перепою, покой был нарушен, Афина исчезла, а самой Пенелопе пришлось спешно прятаться за дверью.
Она не спала до утра. Афина ни разу за все время не появилась перед ней самой, даже в храме не появилась. Богиня не желала ей помогать, хотя Пенелопа приносила дары, славила имя Афины, клялась, что на каждом шагу пользуется ее помощью, слышит подсказки, подчиняется воле богини.
А может, так и было? Может, подсказки Эвриклеи и были подсказками Афины? Нет, это не так, иначе Эвриклея не говорила бы, что просит помощь впервые.
Что она там сказала? Двадцать лет еще не прошли? Да, но совсем скоро пройдут. Телемаха лучше на время отправить на Пелопоннес? Наверное, она и сама об этом думала не раз. Останавливал царицу только страх. Казалось, пока Телемах рядом, перед ее глазами, с ним ничего не случится. Как же можно отправить его через пролив?
Пенелопа прикидывала расположение островов и прекрасно понимала, что ничего не стоит устроить засаду на Дулихии. А если… значит, нужно плыть другим путем. Может, туда и как обычно, а вот возвращаться иначе, вокруг, откуда и не ждут!
Брало зло, что за жизнь?! Она никому не мешает, много лет занималась хозяйством Итаки, не просто возродила остров после налета, но и сделала царство достаточно богатым, настолько богатым, что оно легко выдерживает пятилетнее присутствие толпы обжор и транжир! Царица трудится, а эти пропойцы целыми днями играют в шашки или кости, жрут, пьют и портят все во дворце. Иногда казалось, что женихи нарочно вредят Пенелопе, чтобы тому, кого она когда-нибудь выберет, уже ничего не досталось.
Если бы не надежда каждого, что выбран будет именно он, давно разнесли бы сам дворец по щепкам. Только ее улыбки, приветливое лицо и ласковый голос (а как иногда хотелось ласково расстрелять их из Акилины!) спасали от полного разграбления и резни. Но вечно это продолжаться не может.
— Одиссей, где ты?! Афина, верни мужа! Сколько можно мотаться по чужим постелям?!
Она бессильно откинулась на ложе. Нет ответа ни от мужа, ни от богини.
Тоже мне советчица! Отправить Телемаха на Пелопоннес!.. К кому, к дядюшке Менелаю и тетушке Елене? Агамемнона собственная жена зарезала, других перебили, даже о Диомеде ни слуху… Чему сына Одиссея научат в той же Спарте? И вообще, не для того она Телемаха родила и воспитала, чтобы к чужим, пусть даже родственникам, отправлять.
Но тут же родилась другая мысль, она настойчиво пробивала себе дорогу, словно расталкивая остальные: действительно, отправить Телемаха и, пока сына не будет на Итаке, устроить женихам настоящую бойню. Что говорил об Акилине Одиссей? Лук-убийца? Но Акилина еще не сказал своего слова, вот и скажет в ее руках!
— Перебью женихов, потом пусть меня саму убьют, зато Телемаху трон останется, и он сам будет жив!
Пенелопа не видела, что за ее спиной в самом углу спальни возник зыбкий силуэт красивой вооруженной женщины. Богиня Афина только головой качала, слушая, как Пенелопа сама с собой строит планы расправы с женихами.
Кого отправить с Телемахом? Эвриклею? Стара. Пусть Ментор плывет, нечего зря зад просиживать рядом с противными пьяницами! Утром же распоряжусь!
Наставник Телемаха зову царицы не удивился, напротив, казалось, сам искал с ней встречи.
— Ментор, а ты веришь в то, что Одиссей вернется?
— Да.
Пенелопа резко, слишком резко повернулась к наставнику своего сына, всем телом развернулась. Ментор удивленно смотрел на нее:
— Что?
— Что у тебя с голосом?
— У меня? Царица, что с тобой?
— У тебя только что был женский голос.
— Тебе показалось, царица. Телемаху нужно отправиться к Нестору на Пилос или к Менелаю, чтобы расспросить, когда же они потеряли из вида корабли твоего мужа.
— С меня достаточно отсутствия Одиссея, теперь еще Телемах уплывет…
— Что дурного в том, чтобы твой сын поговорил с мудрейшим Нестором, ум которого всегда чтил Одиссей, и повидал Спарту? Он должен быть смелым и стойким, ты же спартанка, сама знаешь, что побывать в Спарте полезно каждому юноше. Чего ты боишься? Что дурного может случиться с Телемахом в доме его дяди?
— Вот как раз там и может. Там такие родственники, от которых лучше держаться подальше.
— Ничего страшного не произойдет.
— Но ведь есть еще море…
— Посейдон не обидит.
И снова Пенелопе показалось, что голос Ментора звучит странновато. Сам наставник старательно не смотрел в глаза царице:
— Скажу Телемаху, чтоб собирался поскорей. Лучше трудная правда, чем неизвестность…
Ментор заторопился к выходу, Пенелопа замерла, глядя, как поспешно ступают ноги наставника царевича. Никогда не замечала, что у Ментора такие крошечные, почти женские ступни… Женские?..
— Афина?!
Ментор обернулся, и на мгновение, всего на мгновение его лицо озарилось улыбкой богини, а глаза сверкнули синевой:
— Не беспокойся за сына, Пенелопа…
Царица обессиленно опустилась на скамью. Афина взяла ее Телемаха под свою защиту, значит, можно не бояться за юношу?
Но Пенелопу тут же охватил ужас, Афина покровительствовала самому Одиссею, и что из этого вышло? Все герои давно дома, только от Одиссея и его людей никаких известий. И… если богиня покровительствует сыну, не значит ли это, что отец уже в царстве Аида?!
Чем больше Пенелопа пыталась успокоить себя, тем сильней волновалась. Конечно, воле богов противиться невозможно, но просто так отдать еще и сына она не могла даже Афине!
Размышления матери прервал вошедший Телемах:
— Ментор говорит, что мы должны плыть в Пилос к Нестору, а потом отправляться в Спарту к Менелаю, чтобы что-то разузнать об отце. Он будет со мной, сказал, что ты не против.
Она была против, всем сердцем была, но заставила себя улыбнуться:
— Слушайся во всем Ментора, он подскажет, как лучше поступить.
— Я всегда слушаю его советы.
— Афина, не забирай у меня сына… если уж взяла мужа…
— С сыном ничего не случится. И Одиссей вернется. Жди.
Сказано тихо, услышала только Пенелопа, на сей раз Афина даже не скрыла свой голос.
Царица стояла на берегу, провожая взглядом корабль с Телемахом и Ментором, пока тот не скрылся за мысом, закрывающим вход в бухту Итаки.
Теперь очередь за женихами. Она все продумала, все для себя решила. Перебить из Акилины, конечно, хорошо, но всех сразу не получится, они же не будут подходить по очереди под стрелы и стоять, пока Пенелопа станет натягивать тетиву лука. А нужно всех сразу, всех! Потому что оставшиеся в живых убьют Телемаха.
— Так когда же ты, царица, выберешь себе мужа?
— Только когда будет готов погребальный покров Лаэрта. Вы мое условие знаете. Я давно все сказала.
— Твоя работа движется слишком медленно, а ведь ты считалась лучшей ткачихой Эллады.
Пенелопа притворно развела руками:
— Что делать, с тех пор прошло много лет, мои руки стали менее ловкими, а красота увяла. Я больше не та заманчивая невеста, какой была, и не понимаю, чем привлекла вас.
Женихи зашумели, что бы там ни говорила царица Итаки, она сохранила молодость и выглядела так, словно годится большинству не в матери, а в младшие сестры. И о ее умелых руках все еще ходят легенды. А уж о разумности говорить нечего, стоит только посмотреть на Итаку, где и клочок земли не пропадает просто так, ничего не валяется и не гниет. Кто еще смог бы вынести такое бремя, как пятилетнее пребывание больше сотни гостей? А ведь с каждым из ста восьми женихов приплыла толпа родственников, приятелей и слуг! То, чего когда-то в гораздо меньших размерах не мог выдержать богатый Тиндарей во время сватовства к Елене, пятый год терпела его племянница Пенелопа.
Каковы же в действительности богатства этой женщины, если она до сих пор не разорилась? У многих только при одной мысли об этом текли слюнки. Хотя самые разумные уже чесали затылки, начиная соображать, что дело добром не кончится, предстоит резня. Разве только Пенелопа придумает какую-то хитрость, как когда-то сделал это Одиссей, посоветовав Тиндарею взять с женихов Елены клятву?
Честно говоря, большинству надоело сидеть без дела в богатом дворце Пенелопы, есть, пить и играть в шашки или кости, хотелось взять в руки оружие, поохотиться, хотелось простора, Итака слишком маленький остров. Но это было условие Пенелопы — ни шагу за пределы города! Со вздохами, но соблюдали…
Когда уже она закончит свою работу? Выбрала бы кого-то, да по домам. Многие были согласны, что выберут не их, только побаивались самых ретивых. Большинство даже понимало, что мужем Пенелопы станет Антиной, он сильней всех, богаче и давно знает царицу. Конечно, Антиной годится Пенелопе в сыновья, но царица столь молода внешне, что этого никак не скажешь. И всем хорошо видно, что их с Антиноем связывает какая-то тайна… Ну какая тайна может быть между двумя молодыми красивыми людьми?..
Никому не приходило в голову, что эта тайна совсем другого рода, и связывает она Пенелопу и Антиноя с того самого берега Акарнании, когда голая царица тащила из-под воды тонущего Антиноя. Пенелопа не рассказала, что мальчишка тонул, а он никому не поведал, что видел ее обнаженной. Но вспомнил родинку на бедре и стал осторожно намекать, что знает о таковой.
Сначала Пенелопа возмущалась:
— Подлец!
Потом поняла, что никто не поверит, что это было всего лишь спасение утопающего, пришлось молчать.
— Одиссей, где ты?!
Скоро двадцать лет, как паруса его кораблей скрылись за мысом…
Пенелопа размышляла об этом, привычно распуская сделанную днем работу. Это было ужасно — распускать по ночам то, что выткано днем! Душа лучшей ткачихи Эллады обливалась кровью, а руки отказывались делать такую работу. Но выхода не было.
Три года она морочила голову женихам, якобы создавая погребальный покров Лаэрта, три года днем ткала, а ночью старательно, осторожно распускала. Но распустить все нельзя, иначе все заметили бы, что работа попросту не движется. Приходилось оставлять хоть чуть-чуть сделанного. Покров получался красивым, очень большим, но, как ни тянула, работа уверенно подходила к концу. Еще день — и все будет закончено. Что тогда? Начать и собственный погребальный покров? Если раскроется обман, то он не понадобится, женихи разорвут на части.
Меланфо кралась с очередного свидания. Несмотря на все воспитательные старания отца и присмотр братьев, она выдалась известной блудницей, хлебом не корми, дай в чью-нибудь постель залезть. Боги детей не давали, не то был бы у Пенелопы полон двор отпрысков Меланфо от всех женихов подряд.
Служанка никогда не понимала царицу, красивая, молодая женщина два десятка лет спит одна. Ну и что, что муж далеко в море, а теперь и вообще неизвестно где? Муж далеко, а вот целая толпа горячих жеребцов рядом, выбирай любого и зови к себе. Каждый готов переспать. Меланфо и то переспала почти со всеми, остались только замухрышки.
Вдруг служанка замерла: из одной из комнат гинекея явно доносились какие-то звуки! Неужели царица там? Не хватало только попасть ей на глаза, возвращаясь со свидания! Сообразит ведь сразу — волосы у Меланфо встрепаны, туника помята, любовник попался здоровый, как бык, ему одного раза мало, потребовал еще и еще. Конечно, она не против, даже рада, поскольку и сама ненасытна, но опасно же.
Но тут же пронзила другая мысль: царица в гинекее? С кем она? Ах, какая хитрая! Все подглядывают за спальней, а Пенелопа принимает гостей в рабочей комнате гинекея? Конечно, никто же не подумает, что можно заниматься любовью рядом с ткацким станом. Меланфо едва не рассмеялась своему открытию. Осторожно подобравшись к самой двери, она заглянула в щелку.
Нет, Пенелопа была одна, но она… распускала сотканное!
Служанка обомлела — распускать сотканное?! О таком никто не мог догадаться.
Некоторое время Меланфо стояла, соображая, как быть. Потом тенью заскользила прочь.
— Служанка царицы? Зачем она мне, я не сплю с кем попало! — Антиной поморщился. Он не любил эту вертлявую, приставучую женщину. Вот уж кто побывал во всех руках!
Но распорядиться, чтобы гнали в шею, не успел, Меланфо змеей проскользнула в мегарон:
— У меня есть для тебя важное сообщение, Антиной.
— Тебя прислала царица?
— Фи, — фыркнула юркая дрянь. — Это секрет, нужно сказать наедине.
Антиной сделал знак слуге, чтобы тот вышел. Что за секреты посреди ночи? Разве что вернулся Одиссей? Но тогда хорошо бы знать об этом заранее, а не увидеть поутру царя сидящим на своем месте в мегароне. Толстенькая дрянь права.
— Говори.
— Э, нет. Что ты мне дашь, если секрет окажется достойным оплаты?
— Сто плетей.
— Тогда молчу. Пойду к кому-то другому.
Антиной усмехнулся:
— Одиссей вернулся?
— Что?! — испуганно оглянулась на него Меланфо. — Кто это сказал?
— Нет? — бровь сына Евпейта чуть приподнялась.
Меланфо полегчало, даже выдохнула свободней:
— Нет. Хвала богам, нет.
— Тогда что же?
Антиною тоже полегчало.
— Ты ничего не сказал об оплате.
— Я могу обещать тебе что угодно, а потом и впрямь дать сто плетей.
— Тогда ты не узнаешь ничего!
— Под плетьми?
— Под плетьми узнают все.
— Хорошо, я заплачу тебе, если секрет того стоит. Прекрати торговаться и говори, иначе выгоню.
— Царица по ночам распускает то, что соткала днем.
— Что? — Антиной не сразу понял. Распускать свою работу прекрасная ткачиха не может, это противно душе любой мастерицы. Но…
— Царица. По ночам. Распускает то, что соткала днем! — по слогам повторила Меланфо.
— Откуда тебе известно?
— Видела!
Конечно, как же он не догадался?! Как иначе может опытная, лучшая ткачиха Эллады столько времени ткать пусть и большой, но все же не бесконечный покров?!
Меланфо ждала награды. Антиной снял с руки большой браслет и швырнул ей через стол. Женщина подхватила, почти согнувшись.
— Молчи! Не говори больше никому.
— Молчу.
Она получила куда больше, чем рассчитывала. Конечно, браслет велик, но велик не мал, можно согнуть или носить не на запястье, а выше локтя…
На следующее утро Антиной явился во дворец одним из первых. Пенелопа настолько была поглощена своими мыслями, что не обратила внимания на излишнюю решительность сына Евпейта. А он вдруг призвал многочисленных незваных гостей царицы к вниманию. Дождавшись, когда в мегароне установится тишина, Антиной вдруг ехидно поинтересовался, как скоро царица закончит погребальный саван для Лаэрта.
— Скоро. Я тку каждый день, вы же видите…
— А ночью распускаешь то, что сделала днем?
Она вздрогнула, слишком откровенно вздрогнула, чтобы этого не заметили. Но одновременно Пенелопа испытала облегчение, словно с души свалился огромный камень. Три года она лгала, три года портила собственную работу, замирая от опасения быть разоблаченной, выслушивая насмешки по поводу того, что лучшая ткачиха Эллады заметно потеряла сноровку, не спала ночами, а потом валилась с ног от бессонницы днем.
Теперь этого не нужно делать, можно закончить погребальный покров и начать какую-то другую работу. Ее руки устали, устала душа, устали глаза…
А что дальше?
Она знала, что дальше, и это знание придавало ей решимости и спокойствия. Закончит покров и, пока не вернулся Телемах, найдет способ уничтожить женихов! Оставалось только одно сожаление — Одиссей не успел вернуться….
Потом появился даже интерес — кто же выдал, откуда Антиной узнал о ее занятиях по ночам в полутьме?
Ответ она увидела в тот же день: на руке у Меланфо надет большой мужской браслет, который Пенелопа не раз видела у Антиноя. Определенно плата, но Антиной не из тех, кто станет спать с рабыней, побывавшей в постелях всех остальных, и щедро платить за такие услуги. Значит, оплата за другое. За что именно, объяснять не стоит. Вот же дрянь!
Но Пенелопе не до предательницы Меланфо (и почему не удавила ее раньше?), царица сосредоточилась на завершении покрова, нужно успеть, пока не вернулся Телемах. Теперь Пенелопа работала быстро и проводила за работой почти весь день. Однажды она неосторожно проговорилась, что должна закончить покров до возвращения сына, которое уже скоро. Занятая своими мыслями, царица снова не обратила внимания на поведение Антиноя. Жених чуть прищурил глаза…
Хотя и без размышлений можно догадаться, что они устроят засаду для Телемаха при его возвращении на Итаку. Оставалось надеяться на помощь Афины, богиня ведь обещала.
