Новосибирская область, город Искитим. Дом Фомина

Утро встретило Игоря болью в разбитом теле и сухостью во рту Он дотянулся до припасенной с вечера бутылки минералки и, приподняв голову над подушкой, жадными глотками влил в себя почти половину.

– Не подавись, – услышал он насмешливый голос Семена.

Фомин отлип от бутылки и с чувством причмокнул, облизывая губы. Посмотрел на Старцева. Тот сидел на диване у окна, где его положил ночевать Игорь. Он успел одеться, умыться и выглядел довольно бодро. Даже постельное белье сложил аккуратной стопкой.

– Сушняк? – поинтересовался Старцев, улыбаясь. Улыбка вышла кривой, левая сторона губ была опухшей, а от скулы до глаза тянулась широкая ссадина.

– У меня после выхода в Зону всегда так, – объяснил Игорь. – Ты как сам?

– Нормально, – отмахнулся Семен. – Бывало и хуже.

– Выспался?

– Меня вырубило, не успел подушки коснуться. А ты?

– A-а, – покачал головой Фомин, ища глазами свои вещи. – Какая-то хрень снилась. Вроде бы даже просыпался несколько раз… Блин, как все болит-то!

– Хорошо нас вчера помяли, – Семен поднялся и подошел к окну, разглядывая заметенный снегом двор. – Давно я так не дрался.

– Я тоже, – Игорь подтянул к себе лежащие на полу джинсы и принялся одеваться. – А чего ты сразу стрелять не стал? Шмальнул бы в воздух, и всего делов.

– Тот, что из травмата стрелял, прямо в руку мне попал, когда я пистолет вытаскивал. Тот и улетел в сугроб. А потом как-то не до него стало. Выдался момент – я его нашел.

– С чего ты взял, что был травмат?

– Ну, – Семен покрутил растопыренной пятерней с бордовой отметиной на тыльной стороне, – потому что травмат. Или ты думал, что в тебя из огнестрела попали?

Фомин вспомнил удар в спину, с которого началась драка. Ну да, если бы в него попали боевой пулей, пуховик бы не спас.

– Это Херсонец подослал, – уверенно произнес он. – Очень уж ему твоя выходка не понравилась.

– Да я так и понял, – кивнул Старцев. – Убивать не хотели, видно было. Так, побуцкать, проучить. Хотя рубились в полную силу, без дураков.

– Торпеды, шестерки Тоши, – Игорь побродил по комнате в поисках носков. Вчера раздевался чуть ли не с порога. Так хотелось упасть и уснуть. Сказал: – Тут в местных спортзалах подобных пруд пруди. Есть там нормальные ребята, кто за спорт, а есть те, кто специально учится людей молотить. Такие, как Херсонец, их и используют по мере необходимости. А те и рады стараться, лишь бы поблатовать да покуражиться. Потом те, кто доживают, становятся новыми Тошами и Волчками. Такой вот круговорот отморози в природе.

– Прямо дремучие девяностые, – хмыкнул Семен.

– Так ты и сам из таких, – поддел друга Игорь. – Только из новых, более причесанных и цивилизованных.

– Я не из таких, – поморщился Старцев.

– Да ну?

– Ладно, проехали… Интересно, как там Гоша?

– Он крепче, чем кажется, – Игорь встал на пол, зябко перебирая босыми ногами по холодному паркету. – Я думал, ему нос сломали, а оказалось, просто разбили.

– Как он отмываться-то будет? Ему ж водой… того… нельзя?

– В общаге у него растворы всякие есть. В его случае без этого нельзя.

– Жалко его, – сокрушенно покачал головой Сёмка. – Я ведь его последний раз видел, когда он еще почти нормальный был. А тут вдруг…

– Ты это, Сём, – остановился, крутя в руках футболку, Игорь и серьезно посмотрел на друга. – Ты только его жалеть не вздумай. По крайней мере не в его присутствии. Гоша через такое прошел, такое пережил, нам и не снилось. Уж не знаю как его лечили, какие эксперименты ставили, но он до сих пор врачей боится до чертиков. На нем же все крест поставили, даже родные. А он выжил, да еще и жизнь себе построил такую, какая ему нравится. Потому не жалей его, не умаляй его достижений.

– Понял, – без сарказма ответил Старцев. – Буду знать.

– Завтракал? – поинтересовался Игорь.

– Нет.

– Ладно, давай перекусим чего-нибудь, а потом Гошке через скайп позвоним.

Дом оказался пустым. Отчим опять где-то решал свои дела, а мать, судя по записке, пошла в гости к старой подруге. Покопавшись в холодильнике, Игорь по-быстрому соорудил нехитрый завтрак.

– Какие у тебя планы на день, – спросил Семен, пережевывая бутерброд с колбасой.

– Была пара небольших дел, – уклончиво ответил Игорь.

Говоря по чести, дел у него почти никаких не было. Хотел сходить к Фаготу, быть может, найти Рябу. Если повезет, встретить Машу. А еще нужно было решить, как поступить с «малахитом», припрятанным в укромном местечке. Неужели Старцев все же заберет артефакт в Новосибирск?

– А у тебя какие планы? – забросил удочку Игорь.

Семен пожал плечами, отхлебнул чаю с лимоном.

– У меня еще есть несколько дней, так что, считай, я в отпуске. Похожу, вспомню старые места. Может, знакомых повстречаю.

– Не торопишься ты домой, – отметил Фомин. – А перед своими отчитаться? Все же двое людей погибли.

– Выпроваживаешь? – перестал жевать Семен.

– Не придумывай. Просто любопытно.

– Кому надо, я уже позвонил, – ответил Старцев. – Остальное не мое дело. И не твое.

– Ну извини…

– Да ты не дуйся! Я как лучше хочу. Нечего тебе в эту историю влезать.

После завтрака, как и договаривались, позвонили Чеснокову. Гоша долго не отвечал, чем заставил друзей поволноваться, но потом его сонная рожа наконец появилась на экране. Парень убедил Игоря и Семена, что в порядке, хотя его нос распух и из ноздрей торчали ватные тампоны. Тем не менее он предложил встретиться через пару часов в «Саманте» и пообедать, благо время близилось к полудню. Никто возражать не стал, потому Гоша махнул на прощание рукой и отключился.

– Я посмотрю пока? – Семен отошел от компьютера и указал рукой на стопку фотоальбомов, лежащих на книжной полке.

– Валяй. Я пока почту проверю, – разрешил Игорь и полез в свой почтовый сервис. Потом выбрался на искитимские новости, попытался найти сообщения о ночной потасовке со стрельбой, но ничего похожего не обнаружил. Тем лучше, нечего без нужды светиться в сводках.

– О, круто! – воскликнул Семен. Игорь обернулся.

Друг склонился над раскрытым фотоальбомом и с горящими от восторга глазами разглядывал старые черно-белые фотографии, на которых они, все трое, еще дети. На рыбалке, на снежной горке, с родителями. Улыбающиеся, неразлучные, счастливые. Словно из совсем другой жизни.

– Помнишь этот меч? – Старцев ткнул пальцем в одну из фотокарточек. – Я его у тебя тогда за сколько выменял?

– Ни за сколько, – улыбнулся Фомин. – Это ты Гоше какие-то марки отдал, чтобы тот не обижался, что я тебе меч отдал, а не ему.

– Точно! Он тогда филателистом заделался, со всех конвертов марки повырезал… А меч был знатный, как настоящий!

Игорь вновь вернулся к Интернету. Забрался на форум, который для непосвященного человека выглядел как скучный и блеклый ресурс о румынской этнической музыке, но на деле являлся закрытым местом общения сталкеров и приближенных к теме людей. Впрочем, совсем уж откровенные секреты здесь были не в ходу – за очередным ником мог скрываться сотрудник профильного силового ведомства.

– О, а это кто? – вновь отвлек Игоря от чтения очередного поста озадаченный голос Семена.

– А? – переспросил Фомин, оборачиваясь.

Семен листал очередной альбом в потертой коричневой обложке и с металлическими уголками на титульном листе.

– Это отцовский альбом, – прокомментировал Игорь. – Там наших снимков нет.

– Я понимаю, – кивнул Семен. – Но ты вот эту фотографию видел?

Игорь все же вылез из-за компьютера и подошел поближе, рассматривая вытащенную из альбома карточку.

Фотография была старая, с пожелтевшими краями. Игорь когда-то видел ее, но специально не разглядывал, не особенно интересуясь незнакомыми лицами.

На фотографии был запечатлен какой-то пикник где-то возле реки. Летний солнечный день, легко одетые люди, дымящийся за спинами костерок с притуленным к углям закопченным котелком. В кадр попали преимущественно мужчины, развеселые, с полупустыми шампурами шашлыка. Их было пятеро, и среди них Игорь знал только отца.

– Не узнаешь? – спросил Игорь.

– Нет. Кого?

– Да вот же, – Семен ткнул пальцем в одного из мужчин – статного, со светлыми кудрявыми волосами. Он приобнимал отца за плечи и широко улыбался.

– Нет. А должен?

– Ну приглядись.

Фомин честно старался вспомнить или узнать незнакомца, но тщетно. В итоге он сдался, качая головой.

– Помнишь, мы пошли к орешнику шпаги ломать?

– Ну.

– Помнишь, наткнулись на умирающего сталкера, который Гоше передал…

– Ну.

– Баранки гну! Это ж он, тот самый сталкер!

– А ну-ка!

Игорь вновь взялся за фотографию и новым взглядом посмотрел на улыбающегося мужчину.

Ну возможно. Чем-то похож, конечно, но… Если бы не Семен, Игорь вообще бы не смог сопоставить этих двух людей. Сталкер из прошлого – обезображенный, измученный человек с остывающим дыханием, и мужчина с фотографии – пышущий здоровьем, счастливый, живой.

– Да он, точно тебе говорю, – уверил друга Старцев. – У меня на лица отличная память.

– То есть они с отцом были знакомы, – проговорил Игорь, вглядываясь и в другие лица. – А это значит…

Что конкретно это значит, Фомин еще толком не мог сказать, но что-то уже чувствовал – как мысли в голове пришли в движение, обтекая пока неявную, невидимую, но уже существующую идею.

Игорь перевел взгляд на другого мужчину, стоящего с другой стороны от отца и махающего с фотокарточки рукой.

– Твою мать! – выругался Фомин.

Идея обрела форму и вид. Мысли ударились о нее, зацепились и вытащили на свет.

На груди у этого человека, под расстегнутой до живота рубашкой, висел знакомый медальон.

– Звони Гоше, – выдохнул Игорь. – Скажи, что мы сами к нему приедем.

Общежитие, в котором проживал Чесноков, выглядело серым пятиэтажным кубом, наполовину вторгшимся на территорию рекреационной зоны Института. Со стороны МИВК к нему примыкал небольшой парк с дорожками и скамеечками, институтская поликлиника и один из корпусов лечебного интерната, печально известного в Искитиме под названием «Зомбарий». Именно туда помещали для наблюдений и исследований детей-дифферентов, именно там многие из них теряли человеческий облик и навсегда уходили из мира людей.

Там когда-то содержался и Гоша. Хорошо, что те времена давно прошли.

Друзья миновали пустующую проходную, поднялись на третий этаж и пошли по длинному, похожему на узкую кишку коридору. Воздух был полон запахов готовящейся еды, сырости и сигаретного дыма. Редкие жильцы провожали подозрительными взглядами гостей и торопливо убирались с дороги, если попадались навстречу.

– Тут частенько воруют и хулиганят, – пояснил Фомин.

Чесноков встретил их в цветастом халате и лохматых домашних тапках. Вид он имел всклокоченный, над усами и бородой нависал распухший сизый нос, а сам шелковистый мех местами свалялся и требовал расчески. Забранные на затылке в хвост волосы походили на пальму.

– Проходите, – Гоша посторонился, пропуская друзей внутрь.

Игорь, который часто бывал у Гоши дома, сразу прошел на небольшую кухню, выставляя на стол пакеты с купленной едой. Семен, не торопясь, разулся, снял куртку, которую ему одолжил Фомин, и пошел разглядывать жилище Чеснокова. Впрочем, жилище было не шибко обширным, чтобы потратить на знакомство с ним сколь долгое время. Одна комната, кухня, узкая и похожая на пенал, совмещенный санузел. Обстановка тоже не вычурная, но с «изюминкой» – две настоящие, писанные маслом картины, книжная полка, невысокий стол с ноутбуком. На подоконнике деревянная плошка с дымящейся ароматической палочкой – Гоше отчего-то нравились терпкие индийские запахи. Комод, шкаф, диван-кровать. Возле него – тумбочка с забытыми на ней баночками с какими-то растворами и мазями.

– Чего принесли? – поинтересовался Гоша, заглядывая через плечо Игоря в пакет.

– Жрать принесли, – откликнулся Фомин. – Опять эстетствовать будешь? Скажу сразу – омаров нет.

– Фу таким быть, – вздохнул Чесноков. – Без омаров жизнь немила. А что тогда купили? Опять беляшей с котятами?

– Ничего себе у вас запросики, – восхитился появившийся в дверях Семен. – Омары? Правда?

– Окстись, – отмахнулся со смехом Игорь. – Мы шутили. Просто Гоша у нас иной раз любит нос воротить от обычной человеческой пищи, привередничает. То шаверма недостаточно сочная, то пельмени слишком быстро всплывают, то борщ больно бледный…

– Ты тогда сам его есть не стал! – попытался оправдаться Чесноков.

– Я из солидарности, – не дал ему шанса Фомин. – В общем, Сёмка, перед тобой не просто Гоша Чесноков, а прямо целый Георгий Васильевич, белая кость, картежник, мот и ловелас. И мартини чтобы с оливкой и льдом в форме звездочки.

– Ну что ты врешь-то, – возмутился Чесноков. – Оливка и лед поилку забивают.

– А, ну тут да, тут приврал, – сдался Фомин, смеясь. – Но в целом Чеснок стал моралистом и борцом за правду. И женщины ему нравятся только в клипах с канала ретро.

– А чего так? – спросил Семен.

– Современные певички в клипах почти все время с раздвинутыми ногами, как самки во время течки, – ничуть не смутился Гоша. – Не мой идеал.

– Ты бы хотел, чтобы платье в пол и ни намека на сексуальность? – хохотнул Старцев.

– Я сторонник тургеневских девушек – скромных, обаятельных и неиспорченных, – наставительно ответил Чесноков.

– Ага, – криво улыбнулся Фомин. – Только время все равно проводит с танцовщицами и стрептизершами.

– Нравлюсь я им, – скромно пожал плечами Гоша. – А отказывать девушкам невежливо. Ну ладно, хватит надо мной угорать. Пойдем обедать.

За столом втроем еле уместились, сталкиваясь локтями и ютясь на скрипучих табуретках. Пообедали яичницей с сосисками и остывшей пиццей. Гоша налил в свою поилку кофе и потягивал его из пластикового носика, чтобы не замочить губ. Игорь и Семен сошлись на чае из пузатого чайника.

– Чего вы вдруг решили в гости наведаться? – спросил Гоша.

– Не рад? – хитро прищурился Старцев.

– Просто знаю, что не просто так.

– Помнишь сталкера, на которого мы в орешнике натолкнулись? Ну когда еще мелкими были? – не стал тянуть резину Игорь.

– Конечно, помню.

– Так вот, он, судя по всему, был из команды моего отца.

– Дела, – протянул Чесноков. – Откуда узнал?

– Семейные фотографии нужно тщательнее разглядывать, – ответил за Игоря Семен.

Тот смерил его едким взглядом.

– Так вот, – продолжил Игорь, упершись локтями в стол. – У меня все никак не выходило из головы то, что он тебе тогда дал. Все думал: «Не может это быть абсолютно бесполезной вещью». Потом я нахожу в Зоне вот этот жетон.

Фомин выложил на стол найденную в призрачной деревне металлическую пластинку с цифрами. Гоша лишь кивнул, ожидая продолжения, а Семен принялся рассматривать жетон, крутя перед глазами.

– А сегодня я увидел фотографию, на которой мой отец, тот умирающий сталкер и владелец этого жетона вместе, и они явно друзья. Тут мне вспомнился рассказ Разуваева, в котором про три предмета, про три ключа, ведущие…

– К «Золотому шару»? – с сомнением закончил Гоша. – Ты об этой истории?

– Да!

Чесноков скептически поморщился, задумчиво почесывая синюшный нос. Семен же, наоборот, положил жетон обратно на стол и подался вперед, внимательно слушая.

– Третий ключ был у моего отца, – уверенно сказал Игорь. – И мы можем найти его.

– Отца? – спросил Семен.

– И отца, и ключ. Обоих.

– Как-то все это слишком хитро, – отозвался Чесноков. – Три друга, три ключа, легендарный артефакт. Думаешь, история Разуваева не просто история?

– Думаю, что не просто.

– А я считаю, что может выгореть, – поделился мнением Семен. – Очень уж совпадений много. Так не бывает.

– Вот именно что не бывает, – покачал головой Чесноков.

– Гоша, с каких пор ты стал скептиком? – укорил его Игорь.

– Я не скептик, я – реалист. К тому же выходит, что третий друг твоего отца, тот загадочный Алексей или Александр, – это все-таки не твой отчим, верно?

– Выходит, что так.

– Ну вот, зря наговаривал.

– Гоша, от него всего можно ожидать!

– Все-все, неудачно сказал. Но хорошо, что хоть тут разобрались. Потому как все остальное выглядит менее логично.

– В любом случае попытка не пытка, – пожал плечами Старцев. – Если есть шанс добыть такую вещь, как «Шар», то им грех не воспользоваться.

Они с Игорем смотрели на Чеснокова, который какое-то время мялся, потом все же махнул рукой и со стуком поставил на стол поилку.

– А, ваша правда! Что мы теряем?

– Только вот в чем проблема, Гоша, – перешел к основной части Игорь. – Чтобы найти тайник, нужны все три ключа. Один у меня есть, один нужно найти. А еще один у тебя, тот самый, что сталкер отдал.

– Ух, вспомнили, – невесело усмехнулся Чесноков. – Это ж когда было!

На кухне повисла пауза, потом Фомин тревожно спросил:

– Ты не сохранил?

– Конечно, нет! – искренне воскликнул Гоша. – Блин, у меня с тех пор жизнь так круто менялась, что я удивлен, как себя-то еще не растерял. Мы же переезжали несколько раз, потом меня определили в Интернат. А там личных вещей почти не было.

У Игоря от огорчения в горле перехватило. Нет, шансов, конечно, было мало, что Гоша до сих пор хранит подарок мертвого сталкера, но все же…

– То есть ее нет? – робко уточнил Фомин.

– Нет, – твердо ответил Гоша. – Точно не сохранилась. Сгорела или порвалась. Может, сам выкинул. Не помню. Как-то не до нее было.

– М-да, – разочарованно выдохнул Семен.

– Вот ведь… черт! – отъехал от стола раздосадованный Фомин.

Гоша поднялся, поставил поилку в раковину, возле которой рядком лежали упаковки влажных полотенец. Засунул руки в карманы халата и, привалившись к подоконнику, хмуро о чем-то задумался.

– Ладно, значит, не судьба, – философски заметил Семен. – Жили без «Шара» и…

– А знаете что? – вдруг произнес Гоша, поднимая на друзей свои черные глаза. – Я знаю, кто нам поможет.

Игорь никогда не был в медицинском корпусе Института, о чем, собственно, не очень жалел. Когда-то МИВК не поскупился и создал здесь хорошую ведомственную поликлинику со стационаром и высококвалифицированными врачами. Пусть поликлиника была небольшой, рассчитанной на нужды персонала Института, но уже очень скоро каждый искитимец старался попасть на прием сюда, а не в районную больницу, хотя это было и нелегко.

А еще здесь располагался специнтернат для больных с синдромом Руффа. И вот такому соседству местные были не очень рады.

Вообще, «синдромом Руффа» называли все странные и непонятные болезни, происходящие, как считалось, из-за воздействия Зоны. Многие слышали про тот же «синдром Хармонта», который проявился у людей, переживших Посещение. Стоило этим несчастным переехать от Зоны куда подальше, как вокруг них начинали с завидной регулярностью происходить аварии и несчастные случаи.

Подобное происходило то тут, то там, практически во всех городах, расположенных вблизи Зон Посещения. Люди внезапно слепли, глохли, их начинали бить током все без разбору электрические приборы. Кто-то засыпал, и его больше не могли разбудить, кто-то ломал себе шею из-за внезапно возникшей хрупкости костей.

Все эти проявления наверняка имели собственные названия, но их автоматом причисляли к симптомам, указывающим на болезнь Руффа. Однако по полной эта напасть отыгрывалась на детях. Инопланетная зараза каким-то образом вмешивалась в генетический код, и на свет появлялись дифференты.

Дифференты рождались в семьях, где один из членов семьи имел непосредственный контакт с Зоной. Причем неважно, в каких ее проявлениях – ходил «за забор», работал с внеземными объектами, обслуживал вернувшихся с задания роботов. От всеобщей паники спасало лишь небольшое количество таких аномалий. По статистике, на пятьсот новорожденных лишь у одного проявлялись симптомы прогрессирующих мутаций. А самое интересное, что дифферентами становились только местные, проживающие в непосредственной близости от Зоны. Тем, кто покупал, к примеру, лечебный «белый браслет» в том же Новосибирске, ничего не грозило. Ни ему, ни его детям. Это проклятие карало только причастных.

– Вон видите на втором этаже окно? – Гоша указал варежкой на здание медкорпуса. – Рядом с водопроводной трубой.

– Вижу, – ответил Семен, пряча подбородок в шарф.

– Там моя палата была, – похвастался Чесноков. – Всегда солнце по утрам.

– Чего-то завидовать не хочется, – отозвался Игорь и добавил: – Уж извини.

– И правильно, – не обиделся Гоша, глядя из-под капюшона. – Лучше там не быть.

– А почему на первом и втором этажах окна пусть и с решетками, но есть, а на четвертом и пятом кирпичами заложены? – спросил Старцев.

Чесноков невесело хмыкнул в усы.

– А там, – сказал он. – Блоки интенсивного лечения и больные в четвертой стадии.

– В какой стадии? – не понял Семен.

– В четвертой, – ответил за Гошу Игорь. – Совсем не люди.

– Еще человек, слегка не человек, почти не человек, совсем не человек, – словно детскую скороговорку, произнес Чесноков. – Четыре стадии болезни Руффа.

– А… а у тебя? – Семен чуть не отвел глаза, но сдержался.

– Вторая, – легко ответил Гоша, привыкший к подобным вопросам. – Уже неизлечим, но вовремя купирован. Так-то.

– Жесть, – поежился Старцев. – В нашем детстве такого не было.

– Было, – уверил друга Гоша. – Просто об этом не говорили.

Парни вышли на очищенную от снега дорожку, пересекли центральную аллею, миновали центральный вход со скучающими посетителями поликлиники и свернули за угол. Прошли вдоль здания, свернули еще раз и вышли к небольшому крыльцу с узким пандусом. Здесь курил, воткнув лопату в сугроб, квадратной формации мужик в ватнике и сером брезентовом переднике.

– Здорово, дядь Саш, – издалека поздоровался Гоша, махая рукой.

Мужик повернулся, сжимая размочаленную папиросу желтыми зубами, зыркнул из-под кустистых бровей, и его губы разошлись в улыбке.

– А, Гошка-картошка! – прогудел он. – Здорово.

– Сегодня кто дежурит по нашему этажу, дядь Саш? – Чесноков пожал широкую, как воткнутая в снег лопата, ладонь.

– А чего? – хитро прищурился дворник. – Опять пришел порядки нарушать?

– Дядь Саш! – возмутился Гоша. – Да когда ж я…

– Мелких кто на полдня из палат увел?

– Дядь Саш, я их в кино водил, – оправдывался Чесноков. – Чего им в четырех стенах тухнуть? Причем уводил под свою ответственность, а вы меня знаете, я ни разу не подводил.

– Твоя ответственность вон, – дворник хотел щелкнуть Гошу по сизому носу, но тот вовремя увернулся. – Распухла и посинела. Знаешь как Марь Егоровну тут разносило, когда она пустую палату увидела? Ты ей лучше не попадайся в ближайшее время.

– Я потому и спрашиваю, кто дежурит, – обезоруживающе улыбнулся Чесноков. – Дядь Саш, мне действительно надо. По делу.

Дворник вынул папиросу изо рта, затушил, поплевав на уголек, и отнес к урне возле крыльца. Оттуда пробасил:

– Владимировна сегодня дежурит. Только смотри, без нарушений распорядка!

– Без вопросов, дядь Саш, – обрадовался Гоша.

– С тобой? – Дворник кивнул на Игоря и Семена.

– Да. Мы быстро.

– Надежные?

– Друзья, – с чувством ответил Чесноков, бросая взгляд на парней.

– Тогда можно, – разрешил дядя Саша и отошел в сторону, словно валун откатился от входа.

Когда металлическая дверь с отключенным магнитным замком захлопнулась за их спинами, Игорь понял, что они зашли в интернат с черного хода. Тут не было посетителей, не было очередей на прием, а лишь приоткрытая дверь с табличкой «Дежурные покои», рядом стрелка с указателем «Реанимация», створки широкого грузового лифта и лестница вверх, перегороженная решетчатой дверью с обычным кнопочным кодом.

– Как-то мы легко прошли, – несколько разочарованно произнес Семен, и его слова отдались эхом. – Я думал, тут посерьезней охрана.

– Кого охранять-то? – удивился Гоша. – Детей? Здесь же не тюрьма, не изолятор.

– А решетки для красоты? – хмыкнул Старцев.

– Ты не путай, – Гоша скинул капюшон и поправил волосы. – Мы идем в интернат, считай в обычную больницу. Ну пусть не совсем обычную. Решетки для безопасности… Ну и как средство от всяких инцидентов.

– Это от каких же?

– Чтобы из окон не прыгали. Мало ли какая блажь подростку в голову придет. А, к примеру, в «зомбарий» этим входом не попасть, там охраняемый вход через главный корпус Института. И уж поверь, охраняют там как положено.

Гоша подошел к двери, ведущей на лестницу, и принялся нажимать кнопки на кодовом замке.

– К слову, дядя Саша тоже не просто дворник, он тут лучше всякой охраны.

– А кто он, если не просто дворник? – спросил Игорь.

– Не то бывший чекист, не то бывший рэкс. Но очень непростой дяденька.

– Проверял? – с улыбкой спросил Семен.

Чесноков лишь развел руками, мол, было дело.

Замок звонко щелкнул, дверь открылась, и Гоша сделал приглашающий жест, первым начав подъем по ступенькам.

Здесь уже чувствовались своеобразные запахи, присущие большому количеству живущих вместе людей, приправленные легкими оттенками каких-то медикаментов и хлорки. Здесь же, на лестнице, друзьям встретился и первый воспитанник специнтерната.

– Привет, Максим! – приветливо воскликнул Гоша. – Как дела?

Парнишка лет семи, одетый в вытянутые спортивные штаны, олимпийку и тапочки на шерстяной носок, сидел на широком подоконнике и копался в телефоне. При звуке голоса он поднял голову, увидел Чеснокова, заулыбался и кивнул несколько раз, помахав рукой. Из его горла вырвался тоненький, похожий на свист звук.

– Вот и молодец, – Гоша, проходя мимо, хлопнул его по плечу. – Смотри не простудись.

Когда друзья поднялись еще на полпролета, он вполголоса пояснил:

– У мальчишки с рождения с голосовыми связками проблемы. В ультразвуковом диапазоне общается.

Поднялись на второй этаж. На массивной, обитой плотным кожзамом двери висела табличка «Младшая группа».

– Здесь детишки до четырнадцати лет, – Гоша щелкнул ногтем по двери. – Мало кто рождается сразу в тяжелой стадии болезни, в основном меняются с возрастом. Впрочем, бывают исключения. Нам выше.

На следующем этаже дверь выглядела помассивнее, с поперечными рейками и тяжелой металлической ручкой. На косяке был прикреплен звонок, под которым кто-то дописал черным маркером: «А надо ли?»

Табличка гласила, что перед друзьями вход в среднюю группу.

– Здесь лежат подростки, – вновь прокомментировал Чесноков. – Обычно после нескольких лет наблюдений становится ясно, удастся ли заблокировать ход болезни или нет. Потому с этого этажа выхода два – либо домой всю жизнь на «колесах», либо выше, в «зомбарий», на опыты.

– Ничего себе перспективы, – мрачно сказал Старцев.

– А ты думал, – полным оптимизма голосом ответил Гоша. – Тут все по-взрослому.

Он вдавил кнопку звонка, и за дверью раздался резкий дребезжащий звук.

Ждать пришлось недолго – раздались приближающиеся шаги, щелкнул засов, и дверь приоткрылась.

– Здравствуйте, Софья Владимировна! – радостно воскликнул Гоша. – Соскучились?

– Не успели, Чесноков, не успели, – ответила невысокая пожилая женщина в длинном врачебном халате и с волосами, убранными под шапочку. Она напомнила Игорю строгую учительницу из какого-то старого черно-белого фильма – прямая, несмотря на возраст, осанка, внимательный взгляд сквозь стекла очков и профессиональная невозмутимость присутствовали.

– Ну как же так, Софья Владимировна, – притворно расстроился Гоша, разведя руками. – А я вот очень по вам соскучился!

Губы врача чуть дрогнули от сдерживаемой улыбки, она склонила голову и прямо посмотрела на Игоря и Семена.

– Кого привел?

– Это друзья, Софья Владимировна, – поспешно откликнулся Чесноков. – Они со мной.

– Посещения только в отведенные дни, – отрезала врач.

– Ну, Софья Владимировна, – загундел Гоша. – Ну чего вы? Всегда ж можно было…

Софья Владимировна нахмурила брови, сверля Чеснокова взглядом.

– Это можно было пока ты воспитанников самовольно не уводил, – сказала она. – А теперь все, Чесноков, нет тебе веры.

– Ну, Софья Владимировна…

– А то мы как раз сомиков новых в аквариуме завели, а ну как ты их тоже утащишь?

– Да я же сам тот аквариум сюда принес! – У Гоши сделался вид как у нашкодившего ученика, старающегося загладить вину перед директором. – На фига мне ваши сомики?

– А на фига ты четырех детей в кино без разрешения водил? – парировала врач.

– Ну а кто их еще в кино сводит? – перешел в наступление Чесноков. – Там фильм шел, они его давно уже ждали. Софья Владимировна, вы же меня знаете. Я ради наших в лепешку разобьюсь! Я же как лучше хотел!

– Ну а чего разрешения не спросил?

– Не получается у меня с Марией Егоровной общий язык найти, – сокрушенно вздохнул Гоша. – Она считает, что я плохо влияю на молодых. Вы же меня с детства знаете, Софья Владимировна, вы бы ей сказали, что я хороший. Я даже записку оставил в палате, что ребята со мной, номер своего мобильного там указал. Она же даже не позвонила!

– Скажи спасибо, что она до Разуваева не дошла, – вздохнула врач. – А то бы досталось тебе на орехи.

Чесноков пристыженно опустил голову, покусывая губы. Софья Владимировна, поняв, что воспитательный эффект достигнут, смягчилась и уже другим, теплым голосом сказала:

– На будущее, Гоша, сделай выводы. Мы же тут не простых больных содержим, ты же знаешь. А вдруг у кого из ребят кризис случится или приступ? И помочь вокруг некому… Ладно, вижу, что понял. Ты просто так пришел? А то скоро процедуры.

– Нам нужно к Каму попасть, – сказал Гоша. – Мы ненадолго.

Софья Владимировна еще раз обвела друзей взглядом, ответила:

– Если только ненадолго. У Кама в последнюю неделю обострение.

И их впустили в отделение, указав оставить верхнюю одежду у стойки дежурного врача.

Здесь было тепло и чисто, даже по-своему уютно. Неширокий коридор с несколькими поворотами и тамбурными дверями, которые могли запереться разом с удаленного пульта. Повсюду стекло и пластик, изредка разбавленные деревянными панелями и цветочными горшками. Персонала почти не видно, лишь пару раз мимо друзей прошли занятые своими мыслями люди в форме Института.

Гоша исполнял роль гида, с жаром рассказывая и показывая.

– Вон там когда-то был испытательный стенд, – указал он жестом на плотно закрытую дверь с холодным зеркальным глазком. – После одного инцидента его перенесли на пятый этаж.

– Что за инцидент? – спросил Фомин.

– Дифференты как-то по-особенному влияют на внеземные объекты, – ответил Чесноков. – Не все – некоторые… Ну как объяснить… Допустим, у одного в руках «пустышка» схлопнулась, у другого «обруч» цвет поменял, у третьего «зуда» запоет. А один раз что-то такое произошло, что полстены как языком слизало и лаборант погиб. Решили перенести в более безопасное место от греха… Во, а там, в конце коридора, была «мозгоправка». Там нас пытались лечить операциями на мозге.

Гоша говорил так буднично, с нескрываемой ностальгией, а у Игоря мурашки бежали по спине. Он помнил того Гошу, маленького и худенького, которого увозили прямо из школы на карете «скорой помощи». Помнил, как тот не появился ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. Как родители Чеснокова хмуро и пространно отвечали на вопрос, почему Гоша не выходит гулять, как раздраженно отмахивались в ответ на: «Когда Гоша вернется?» – когда тот якобы жил у родственников.

А он был тут, в этих стенах, одинокий и напуганный. И над ним ставили опыты, проводили эксперименты, кололи непонятные лекарства и проводили жуткие процедуры. Причем делали это не со зла, а наоборот, в желании помочь, вылечить, повернуть вспять или хотя бы остановить генетическую гонку в организме, запущенную Зоной. Но детям это объяснить сложно, им больно, когда делают больно, и одиноко, когда некому поплакать в плечо. Никакие высшие мотивы тут не способны заменить простого человеческого тепла. И хорошо, если попадаются такие, как та же Софья Владимировна, о которой Гоша рассказывал только хорошее и светлое, но бывали и просто равнодушные. И тут еще неизвестно, что хуже – прогрессирующая болезнь, превращающая человека в странное существо, или холодные профессионалы, использующие больных детей в качестве подопытных кроликов. Хотя, наверное, иначе нельзя. Наверное, иначе не победить.

После очередного тамбурного пролета Гоша свернул налево. И тут друзья нос к носу столкнулись с худой, нескладной девушкой-подростком в цветастом халате и с наушниками плеера на ушах. Девушка походила на кузнечика – она была очень худой, короткостриженой и какой-то угловатой.

– Томка! – воскликнул Гоша и потянулся к воспитаннице интерната. – Фига се ты вымахала!

Девушка заулыбалась, стянула наушники, смущенно мазнув взглядом по Игорю и Семену.

– Привет, – ответила она.

Парни вразнобой поздоровались, а Гоша уже махал кому-то находящемуся дальше, у окна.

Только сейчас Фомин обратил внимание, что все вокруг внезапно из полупостого и стерильного медблока превратилось в студенческую общагу или в корпус молодежного лагеря отдыха. В воздухе витала какофония из различной музыки, приглушенного смеха и гитарного бренчания. Коридор преобразился, на стенах появились какие-то листы с надписями и репродукции картин, из висящих под потолком колонок приглушенно бухала клубная музыка. По обе стороны располагались двери в комнаты или палаты – неизвестно как их тут называют. Их было немного, не больше десяти. Насколько успел заметить Фомин, комнаты рассчитаны на двух или трех жильцов. Почти везде двери были открыты нараспашку, но у многих входной проем занавешен тюлем или одеялом. Видимо, юношеский максимализм таким образом боролся за свое личное пространство с местными правилами держать доступ в комнату свободным.

Друзья шли мимо этих комнат, и Фомин не мог себя заставить не смотреть, хотя и чувствовал от этого неловкость. Ему было любопытно что же это за место, что тут живут за люди, как они вообще могут находиться так долго в четырех стенах?

Впрочем, жили здесь обычно. Кто-то играл в компьютер, кто-то валялся на кровати перед телевизором, кто-то качал пресс на полу. Каждая комната представляла собой определенный микромир, который пытались создать вокруг себя ее жильцы. В ход шли плакаты любимых поп-идолов, фотографии, памятные календарики и магнитики, самодельные фенечки, макраме и всевозможные мягкие и не очень игрушки. В общем, обычные комнаты обычных подростков. За исключением ряда деталей – стоящих у кроватей капельниц, небольших окошек в дверях, а также мощных щеколд с внешней стороны. Ну и конечно, самих воспитанников.

Некоторые из них предпочитали даже в четырех стенах носить кепки, банданы или темные очки. У одного парня левая рука настолько высохла и изменилась, что походила на заросшую серебристым мехом тяпку. Кто-то прятался в темноте, сверкая оттуда неестественно круглыми глазами. Кто-то в оцепенении стоял у окна, неестественно изогнув конечности в разные стороны, кто-то сидел на полу, сгорбившись и обхватив голову руками, кто-то накрылся одеялом с головой. Другие обитатели специнтерната не обращали на них внимания, привыкшие к собственным и чужим особенностям.

Пара дверей оказались запертыми на те самые щеколды. И глазки в них работали внутрь, а не наружу. Хорошие такие глазки, с эффектом ночного видения.

Возле одной из таких дверей и остановился Чесноков. Он еще не отошел от радостной встречи с некоторыми старыми знакомыми, все еще перекидывался с кем-то шутками, но все же поменялся в лице, заметив запоры.

– У Кама все так плохо? – обратился он к сидящему напротив за ноутбуком парню со слишком широко расставленными миндалевидными глазами и желтыми радужками.

– Всю ночь выл и мебель двигал, – ответил тот, не отрываясь от экрана.

– Стабилизировали?

– Да вроде.

– М-да, – Гоша поднял глаза на ждущих друзей. – Нехорошо.

Он посмотрел в глазок, потом вздохнул, щелкнул щеколдой и отворил дверь в комнату.

Внутри был полумрак. Вся находящаяся в комнате мебель оказалась нагроможденной возле окна, загораживая его почти полностью. На шкаф была навалена поставленная вертикально кровать со съехавшим матрасом, на запахнутых шторах поблескивали густо наклеенные крест-накрест полосы скотча. На полу – полный беспорядок, валялись книги, тарелка, обувь и вещи.

– Камиль, – ласково позвал Чесноков с порога, – Кам, это я, Гоша.

В углу заворочалось, и то, что Фомин вначале принял за валяющийся замызганный полушубок, повернуло голову. Блеснули глаза, большие, как у лемура.

– Гоша, – прошипело существо.

– Да, Кам, это я, – Гоша сделал шаг вперед. – Я включу свет?

– Нет… не надо, – дифферент тяжело поднялся, сделал два шага к центру комнаты, но застонал, обхватил голову руками с длинными, поросшими шерстью пальцами и опустился на пол.

Выглядел Камиль как чья-то злая шутка. Лицо почти полностью заросло шерстью, спускающейся на манер бороды ниже подбородка. Шерсть покрывала руки и спину голого по пояс человека. Сквозь кожу, там, где ее было видно, бледную и почти прозрачную, проступали черные изгибы вен.

А еще в комнате стоял тяжелый запах мускуса, терпкий и липкий. Из-за него Фомин предпочел остаться в коридоре, хотя это и выглядело не слишком красиво. Остался с ним и Старцев, во все глаза разглядывающий стонущего на полу Камиля.

Лишь Гоша, привыкший ко всему этому, подошел к дифференту и присел рядом на корточки.

– Совсем хреново, да?

– Не то слово, Гоша, – устало проговорил Кам. – Давно так не накрывало. Опять эти вспышки за окном – и выключаюсь, словно кто-то другой телом руководит… Ты знаешь как бывает?

– Знаю, – ответил Гоша, бросая взгляд на оставшихся в коридоре друзей. Игорь неловко поежился, словно был виноват в том, что родился нормальным. – Блокаторы не помогают? – с участием спросил у Камиля Чесноков.

– Иралиум плохо помогает. Попросил колоть нофедрин, но завотделением попросил терпеть до последнего. Вот терплю.

– Правильно сказал. С этой дряни потом не соскочить.

– Да и хрен бы с ним! – неожиданно зло ответил Кам, поднимая лицо. – Сил больше нет! Лишь бы кончился этот постоянный шум в голове, эти звуки… И вибрация эта по всему телу, вот-вот все внутри оторвется! Эти лучи из окна, свет и видения… Я проваливаюсь в какую-то яму, потом очухиваюсь – а сам стою на подоконнике и вою, аж глотку сводит. А ощущение, будто выпотрошили, а потом запихали все внутрь как попало. Такого раньше не было, Гоша. Еще чуть – и в «зомбарий» загремлю!

Чесноков вздохнул. Было видно, что он хочет, но никак не может помочь товарищу.

Камиль сжал челюсти, закрыл глаза руками. Глухо сказал:

– Ладно, Гоша, извини. Не буду грузить, просто действительно тяжело. Потому извини.

– Да ладно, брось извиняться, – Гоша протянул руку, чтобы приобнять Камиля, но передумал, понимая, что сделает только хуже.

– Не сочти за грубость, но мне бы одному побыть… В темноте, – Кам тяжело поднялся с пола, отошел к стенке и сел на перевернутую тумбочку.

Чесноков тоже поднялся.

– Камиль, – сказал он. – Я, собственно, по делу. Извини уж, что так не вовремя…

– Ерунда, – отмахнулся дифферент. – Что за вопрос?

– Мне нужно посмотреть твой альбом с рисунками. Ну у тебя был, помнишь?

Камиль кивнул, указал слабым пальцем в угол, на нагромождение коробок.

– Там, в желтом пакете, все мои альбомы. Я даже спрашивать не буду, зачем они тебе, – пока что не до этого. Ты же с возвратом?

– Само собой!

– Хорошо. Тогда бери. Как нужда отпадет – передай кому-нибудь из наших.

– Я сам занесу, – уверил товарища Гоша.

– Заметано. А сейчас…

– Все, уходим. Держись.

Когда дверь в комнату закрылась, Чесноков с серым лицом защелкнул щеколду.

– Иногда пытаются уйти, – в пол сказал он. – Когда себе отчета не отдают.

В гробовом молчании друзья прошли за Чесноковым в местную библиотеку, безлюдную и прохладную. Библиотекой это помещение можно было назвать с натяжкой – так, небольшое помещение с несколькими рядами книг, импровизированным читальным залом на три стола и толстенными подшивками старых журналов у стенки. Насколько смог заметить Фомин, книги тоже не отличались свежестью и актуальностью, большинство из них он видел еще в своем пионерском детстве.

– Камиль когда-то замечательно рисовал, – сказал Чесноков, усаживаясь за стол и вытаскивая из пакета пачку альбомов для рисования в мягких обложках. – Все подряд рисовал, без разбора. Я помню, его когда сюда привезли, он прямо с альбомом под мышкой и пришел. И с карандашом за ухом. Никогда раньше не видел, чтобы так карандаши носили…

Казалось, он сейчас расплачется. Не то чтобы Чесноков был чересчур эмоциональный или ранимый, но увиденное его явно задело за живое. Чувствовалось, что у него прямо ком в горле стоит. Игорю и самому было как-то неприятно на душе, чего уж говорить про Гошу, который вынужден видеть каждый день, как те, кого он знал с детства, превращаются в… в существ, ничего и никого не помнящих, одержимых лишь одним желанием – уйти вглубь Зоны, чтобы там…

А чтобы что? Насколько Игорь помнил, все опыты по «возвращению» дифферентов Зоне заканчивались плачевно – изменившиеся люди тупо гибли в ловушках, умирали с голоду, заблудившись, ломали себе руки-ноги и прочее. То есть вели себя как самые обычные люди, попавшие на территорию Посещения. С той лишь разницей, что людьми они уже не являлись и не могли контролировать свои действия.

А вот из дифферентов второй и начинающейся третьей стадии выходили хорошие сталкеры. Видимо, вот это внеземное, пробивающееся сквозь естество, контролируемое человеческими разумом и волей, давало некий «нюх» на Зону, лучше помогало ориентироваться в постоянно меняющейся атмосфере аномальной зоны. Правда, недолго. Походы «за забор» сильно форсировали развитие болезни, и после года такой практики человек необратимо изменялся.

Потому Гоша и не ходил в Зону. Оттого и жрал блокаторы, словно конфеты.

Рисунки у Камиля и правда были замечательные. В основном карандашом, изредка мелками или красками. Совсем редко гелевой ручкой. Чесноков попытался разложить альбомы в хронологическом порядке и теперь вспоминал в каком из десяти имеющихся видел то, что они искали. Пока он вспоминал, Игорь и Семен просто листали.

Камиль действительно рисовал все подряд. Тут были и чьи-то портреты, и несколько вариаций вида из окна в разные времена года, и перерисовка понравившихся картинок и рисунков других художников. Получалось живо, достоверно.

А потом Фомину попался, видимо, один из последних альбомов. Здесь уже чувствовались напряженность линий, нарушение пропорций, рисунки стали менее детализированными и более схематичными. Вместо пейзажей и портретов стало много абстракции, каких-то линий, переплетенных спиралей и черных силуэтов. Многие рисунки зачирканы, яростно и густо. Они раздражали, казались резкими и неестественными.

– Вот! – вдруг воскликнул Гоша. – Нашел! Я же помню, что он перерисовывал!

Он разгладил альбомный лист ладонью и положил его в центр стола, всем на обозрение. Семен присвистнул. Игорь не смог сдержать улыбки.

На рисунке была карта местности с сеткой координат. Именно ее отдал трем мальчишкам умирающий рыжий сталкер.

– Слушайте, прямо один в один, – выдохнул Фомин. – Я даже примерно представляю какая местность тут нарисована. Это в глубине Зоны, пригород Бердска.

– Ну-ка, Игорян, дай свой жетон, – протянул руку Семен.

Когда Игорь выложил находку, все трое склонились над картой. Старцев положил рядом пластинку с цифрами.

– Хм, – спустя пару секунд озадачено хмыкнул Семен. – Что бы это значило?

Сетка координат имела деления по долготе и широте от одного до десяти. Если выгравированное на жетоне число «1249» и имело отношение к координатам какой-то точки, то было непонятно как эти координаты вычислить. Игорь попытался найти точку, соответствующую пересечению долготы «1» и широты «2», потом «2» и «4». Потом перепробовал в других комбинациях. Попробовал другие всевозможные вычисления. То же самое делали и его друзья, водя пальцами по бумаге.

– Нет, так мы ничего не поймем, – отстранился Семен. – Непонятно как именно искать. Это будет одна точка? Две? Или вообще четыре?

– Или это шифр от сейфа, – предположил Гоша.

– Во-во, – поддакнул Старцев. – Нужен третий ключ.

Игорь встал из-за стола, прошелся, разминая ноги.

– Третий ключ был у моего отца, – сказал он. – И, судя по всему, вместе с ним пропал. Тело так и не было найдено, впрочем, его и не искали.

– А кто может знать, где именно погиб твой отец? – Чесноков откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. – В среде сталкеров такие вещи обычно обсуждаются.

– Можно спросить у Фагота, – подумав, сказал Фомин. – Если была какая информация, то он ее знает. Только он задаром ничего говорить не станет. А еще у кого можно спросить, даже и не знаю. У Разуваева, быть может?

– У главрэкса? – засмеялся Чесноков. – А, ну да, вы же теперь кореша!

– Ой, не ёрничай, – отмахнулся Игорь. – Я просто вариант предложил. Разуваев много чего знает, но вот расскажет ли?

– Ага, ты ему еще скажи зачем тебе эта информация нужна, – не унимался Гоша. – Он тебя с эскортом доставит.

– Это да, не подумал…

– А отчим? – вдруг спросил Семен. – Они же с твоим отцом вроде как дружили?

Фомин сразу отверг такой вариант.

– Нет, – отрезал он. – Отчим – последний к кому я обращусь. Я вообще не уверен, что они дружили. Отчим такой человек, у него нет близких и доверенных.

– А вы с мамой? – спросил Старцев.

Игорь с Гошей понимающе переглянулись – конечно, откуда Семену знать про сложные отношения в семье Фомина.

– Они с Горынычем на ножах, – сказал Гоша.

– А мать за домработницу, – поддакнул Фомин.

– Сложно, – покачал головой Семен. – Так что решим-то?

Не успел Фомин ответить, как в кармане зазвонил телефон. Он вытащил трубку и удивленно поднял бровь – звонили с неизвестного номера. Первым порывом было скинуть звонок, но что-то подсказало, что это может быть важным. Поэтому он нажал на «ответить» и поднес телефон к уху:

– Алло.

– Игорь! – затараторил звонкий девичий голос. – Это Маша! Мне нужна твоя помощь! Срочно!