Глава 23

О боже, какую несусветную чушь она несла: запри дверь, запри навсегда!

Черт побери, ведь эта женщина вломилась в их дом прямо посреди ночи и смотрела, как они спят! Она, скорее всего, страдает шизофренией, или психопатией, или кто знает чем еще. Саския наверняка нуждается в медикаментозном лечении вместе с непрерывной психиатрической терапией. И мягкие и наивные попытки Элен – примерно то же самое, что витамины в том случае, когда необходимо срочное хирургическое вмешательство.

К тому же запертая дверь – не совсем правильная метафора. Человек не в силах захлопнуть дверь перед своими воспоминаниями. Это не поможет. Куда лучше было бы использовать какой-нибудь образ, связанный с водой. Ну, очисти себя, соверши омовение. Что-то в этом роде.

Элен широко зевнула, даже не трудясь прикрыть рот ладонью. Она ехала домой из госпиталя. На дороге было совсем не так много машин, как обычно; из-за пылевой бури многие остались дома. Все еще дул сильный ветер, хотя уже и не такой бешеный, как ночью. Все выглядело ужасно грязным.

Машина проехала мимо пустого уличного кафе. Элен увидела женщину с медицинской маской на лице, та подметала между столиками. Мамаша выскочила из машины, неся на руках малыша, голова которого была закутана в простыню, как у одного из детей Майкла Джексона. Потом мимо пробежал трусцой молодой человек в шортах и футболке. Он словно выскочил из другого дня, солнечного, с голубым небом, чистого и совершенно обычного.

Элен глянула на наручные часы. Был уже полдень. Она мысленно вернулась к сегодняшнему утру: казалось, что с тех пор прошло уже несколько дней, а не несколько часов.

Когда стало ясно, что Джек не слишком сильно пострадал и его вполне можно переносить, Патрик решил сам отвезти его в больницу. Сидеть и ждать, когда приедет «скорая», Патрик был не в состоянии. Ему требовалось двигаться, действовать, и, что важнее всего, ему необходимо было оказаться как можно дальше от Саскии.

Элен буквально ощущала жар кипевшей в Патрике ярости, этот жар исходил от его тела, как при тяжелой лихорадке. Она предложила остаться дома и дождаться парамедиков для Саскии.

– Ты не можешь оставаться с ней, – заявил Патрик.

Но Элен напомнила ему, что Саския почти без сознания – она тяжело дышала и явно испытывала сильнейшую боль, – так что ни для кого не может представлять опасности, и, кроме того, вряд ли они могут оставить ее в доме одну, прикрепив к дверям записку для парамедиков.

Патрик находился не в том состоянии, чтобы воспринимать хотя бы намек на шутку такого рода. Ладно, решил он, давай тогда позвоним в полицию и передадим Саскию им.

Но Элен убедила его сосредоточиться на Джеке.

Когда прибыла «скорая», парамедики сообщили Элен, что отвезут Саскию в госпиталь «Мона-Вэйл», что самой Элен незачем тратить время и ехать туда за ними и что та в надежных руках. Похоже, они считали само собой разумеющимся, что Элен захочет отправиться вместе с пострадавшей. Она просто оделась и поехала в госпиталь, где просидела несколько часов в переполненной комнате ожидания, читая потрепанные журналы и не понимая при этом ни слова, а вокруг толпилось множество астматиков, у которых начались тяжелые приступы из-за пылевой бури.

Наконец медсестра сказала, что Элен может зайти к Саскии на несколько минут.

За это время Элен уже успела поговорить с Патриком по мобильнику. Он отвез Джека в частную больницу в Мэнли, и теперь они ожидали, когда мальчику сделают рентген руки. Патрик ничего не спросил о Саскии, и он явно предполагал, что Элен дома, потому что посоветовал попытаться хоть немножко поспать.

Как бы он отреагировал, если бы узнал, что на самом деле Элен находилась в тот момент в госпитале и что она разговаривала с Саскией? Может, счел бы это предательством? А было ли это предательством?

Суть в том, что разговор с Саскией ощущался Элен не просто как нечто правильное, это было нечто совершенно необходимое для них обеих.

Элен думала об отчаянии, написанном на лице Саскии, лежавшей на узкой больничной кровати. Она походила на человека, который только что потерял абсолютно все в природной катастрофе, на того, кому приходилось осознать тот факт, что вся картина его прежней жизни рухнула.

Неужели она действительно дошла до последней точки? Или, может быть, то отчаяние, которое видела Элен, было всего лишь отражением физической боли? Медсестра говорила, что пострадавшая испытывает очень сильную боль. Может, как только Саския встанет на ноги, она снова вернется к прежнему?

Зазвонил телефон Элен, лежавший рядом на пассажирском сиденье, и она увидела, что звонит Патрик. Должно быть, он уже вернулся домой вместе с Джеком и гадал, куда подевалась Элен. Но ей оставалось ехать до дома всего несколько минут, так что она не стала отвечать.

Можно было не сомневаться: все ночные события должны и для Патрика стать поворотной точкой. Теперь, когда пострадал Джек, он наверняка захочет, чтобы в дело вмешалась полиция. Если же Элен попытается объяснить ему, что Саския тоже дошла до критической точки, он, пожалуй, ей и не поверит. Элен отлично помнила, как он выбирался из постели в зловещем оранжевом свете и как его лицо исказилось от страха и бешенства.

Если же Элен ошибается, если Саския продолжит преследовать их, тогда ненависть Патрика к ней постепенно может разрушить его. Это словно кислота, разъедавшая его изнутри. Элен чувствовала, что ненависть уже меняет его личность в худшую сторону. Бóльшую часть времени все дурное скрывалось за тем, что Патрик предпочитал демонстрировать миру: он выглядел добродушно-веселым, уверенным в себе австралийским парнем. Но в течение последних месяцев, когда Элен лучше его узнала, узнала его по-настоящему – ведь они миновали стадию первоначальной слепой влюбленности, – она увидела острые углы. Горечь. Недоверчивость. Тревога. И к тому же Патрик пережил трагедию еще до того, как вообще познакомился с Саскией.

Элен пыталась представить, каким бы человеком стал Патрик, если бы Колин выжила. Наверное, после Джека у них появились бы и другие дети. Патрик стал бы типичным папашей, интересовался школьными делами, предоставляя решение домашних проблем жене. Превратился бы в простого, милого человека. Счастливейшего человека.

А крошечный малыш, который вчера помахал им ручкой, никогда бы не получил жизни.

Ну, как бы то ни было, все это глупые и бессмысленные размышления.

Элен снова зевнула. Она не только устала до полного изнеможения, но и умирала от голода: это был назойливый, жадный голод, какой она не испытывала до беременности. Ей хотелось, добравшись домой, сразу залезть в постель с огромной тарелкой тостов и чашкой чая, а потом закутаться в одеяло и спать, спать без снов. Она бы сказала Патрику, что слишком устала для разговоров, слишком устала, чтобы говорить о чем бы то ни было – о прошлом, о будущем, о настоящем.

«Не думай об этом!» – резко приказала себе Элен.

Но это оказалось бесполезно, потому что где-то в глубине души Элен прекрасно понимала: ни о чем другом она и не думала с прошедшей ночи, несмотря на все, что случилось. И это еще больше усиливало кошмар последних часов.

Элен медленно и тщательно исследовала собственные чувства, будто осторожно снимала повязку, чтобы рассмотреть огнестрельную рану.

Болела ли она?

Да, еще как.

Элен подумала о том, что Саския принимала все как неизбежность: да, Патрик всегда будет любить Колин, как никого другого. И тут Элен с абсолютной ясностью поняла: «Я не люблю Патрика так, как любит его Саския».

Саскию совершенно не беспокоило то, что она любила Патрика намного сильнее, чем он любил ее, а вот для Элен это имело значение. Если она предлагала кому-то частицу своего сердца, ей хотелось получить взамен точно такой же кусочек. Вообще-то, она даже предпочла бы кусочек побольше.

Что ей действительно нужно, так это чтобы ею восхищались. Она носит в себе ребенка, а потому достойна преклонения.

Но это уж слишком по-детски, разве не так?

Во все времена женщины обзаводятся детьми без поддержки восторженных партнеров. А у Элен есть любящий партнер. Этого должно быть достаточно. Ей повезло! Ее собственная мать растила дитя вообще без мужчины.

Элен повезло. Ей досталось больше, чем просто любовь. Но на самом деле, наверное, в этом и крылась проблема. Элен испорчена избытком восхищения.

Ей бы следовало забыть то, что Патрик сказал о Колин. Ей бы вообще об этом не думать, и не рассказывать подругам, и, уж конечно, не намекать об этом самому Патрику.

Да, это может оказаться довольно трудно, но было бы абсолютно правильно.

Позади раздался вежливый сигнал клаксона, и Элен осознала наконец, что светофор на перекрестке, перед которым она остановилась, давно уже поменял свет на зеленый, а она все сидела, чувствуя себя ужасно благородной и добродетельной. Элен вскинула руку в жесте извинения и нажала на газ.

«Ты везучая», – напомнила она себе.

– Вам понадобится поддержка в ближайшую пару месяцев, – закончил мой доктор.

Он выглядел очень молодым, у него были розовые, по-детски гладкие щеки.

Наверное, я старею.

Я вспомнила, что мама, когда лежала в больнице, никак не могла смириться с молодостью ее врачей. «Меня постоянно смех разбирает, – шепнула она мне как-то. – Они разговаривают так серьезно, а мне кажутся детишками, которые играют в переодевание!»

Однако детишки хорошо знали, о чем говорили. «Пожалуй, ей удастся прожить до Рождества, – сказал мне один из них. – Но не намного дольше».

Когда она умерла, меня рядом не оказалось – пришлось вернуться домой, потому что Джек начал ходить в школу. Забавно, я считала это своим домом.

Мой врач подтвердил то, что уже сказала Элен. Треснувшая тазовая кость. Раздробленная лодыжка. На следующий день назначили операцию. Мне предстояло провести в постели не меньше шести недель.

Мне хотелось знать, как долго будет заживать рука Джека.

– У меня нет родных.

Не знаю, почему я это сказала. Может быть, думала, он пропишет мне какую-нибудь родню.

– Ну, вам придется положиться на ваших друзей. Я заметил, у вас уже была посетительница. Она как будто ваша близкая подруга и очень к вам привязана.

Это он об Элен.

– Ммм, – промычала я. – Не думаю, что она придет еще раз.

– Ох! Ну, как я и говорю, поддержка в любом случае понадобится, так что вам, может быть, захочется позвонить кому-нибудь. Не беспокойтесь. Людям нравится оказывать помощь тем, кто оказался в беде. Они от этого чувствуют себя лучше. Понимаете, они видят, что приносят реальную пользу. Вы просто удивитесь, как ваши друзья примутся за дело.

– Не сомневаюсь, – пробормотала я.

Язык не повернулся сказать, что у меня нет никого, кто стал бы за мной ухаживать, что я не участвую в обычной общественной жизни, что сама по себе и нет на свете человека, к которому я могла бы обратиться за помощью. Этот юный доктор просто представления не имел о том, что существуют люди вроде меня: люди, которые выглядят и разговаривают как нормальные и хорошо образованные, но при этом такие же одинокие и безумные, как бездомный бродяга.

Потом я вспомнила, что разница между мной и бездомным состоит в том, что у меня есть деньги. «Я кому-нибудь просто заплачу за помощь», – подумала я.

Должна же существовать служба услуг для таких, как я.

– Вы прекрасно со всем справитесь, – сказал врач.

Я попыталась вежливо улыбнуться, но мои лицевые мышцы взбунтовались, как будто это было некое совершенно незнакомое им усилие, как будто я никогда прежде не улыбалась.

Врач сунул мне в руку пульт вызова медсестры и похлопал меня по плечу:

– Дайте себе отдохнуть от боли. Наслаждайтесь мгновением. Скоро мы вас вообще от нее избавим.

Я нажала на красную кнопку.

Джек уже заснул, когда Элен добралась до дома. Он лежал в своей кровати, свернувшись на боку, и выглядел таким маленьким и бледным, а его загипсованная рука была накрыта одеялом.

– Врач прописал ему сильное болеутоляющее, – тихо сказал Патрик, когда они стояли рядом в спальне, глядя на Джека. Он поправил одеяло и на мгновение коснулся ладонью лба сына. – Наверное, проспит несколько часов.

Когда они вместе спускались по лестнице, Элен чувствовала, что в Патрике постепенно нарастает гнев, как в закипающем чайнике. Они вошли в гостиную, и Патрик тут же принялся расхаживать взад-вперед, говоря без умолку. Он даже не спросил, где была Элен. Патрик хотел рассказать ей, что наконец позвонил в полицию, а там ему велели немедленно приехать к ним, написать подробное заявление и начать судебный процесс, чтобы получить запретительный ордер. И несколько раз повторил, что Джек мог пострадать гораздо сильнее, как ему показалось, что сын мертв, когда он увидел его лежащим у нижней ступени, и не подумала ли то же самое Элен, и что ему следует добиться решения суда относительно Саскии как можно скорее, и что он никогда себе не простит того, что не сделал этого раньше.

– Я все пытаюсь понять, как она вошла в дом?

– Не знаю, – устало ответила Элен.

Пока Патрик говорил, она лежала на кожаном диване, закрыв глаза рукой. Когда она только вернулась домой, Патрик предложил ей чашку чая, но эта чашка так до сих пор и не материализовалась.

– Я положила ключ в другое место после того раза.

– Что?

Элен слишком поздно осознала свою ошибку.

Патрик замер на месте, остановился как вкопанный посреди гостиной:

– Что значит «после того раза»?

Элен открыла было рот, чтобы заговорить, но тут же закрыла его. Она отчаянно пыталась найти некий баланс между честным ответом и страхом еще больше распалить его гнев.

И сдалась:

– Саския оставила на крыльце бисквиты, когда мы ездили в горы. И думаю, она могла испечь их прямо в моей кухне.

– Что? Она уже проникала в дом, а ты даже не потрудилась мне об этом сказать?

– Я ведь могла и ошибиться. – Элен села и защитным жестом положила ладони на свой живот. – Просто у меня возникло такое ощущение.

Патрик смотрел на нее так, будто ему хотелось ее ударить. В мозгу Элен вспыхнула картина: Патрик хватает Саскию за плечи, словно собираясь швырнуть ее об стену.

– Я не Саския, – сама того не желая, произнесла она.

– Знаю, – нетерпеливо бросил Патрик, резко взмахивая рукой. – Но почему ты вообще ни слова ни сказала мне?

– Не хотела понапрасну тебя расстраивать. Я ведь знаю, как все это тебя огорчает.

– Но ты, разумеется, сразу же выбросила те бисквиты?

– Конечно, – кивнула Элен.

Значение честности явно переоценивают.

– Потому что она вполне могла подсыпать в них крысиного яда. Или, уж не знаю, бациллы сибирской язвы!

– Патрик, она совсем не хочет тебя убить. Она тебя любит.

– Да откуда тебе знать, чего она хочет? Ты об этом ни малейшего понятия не имеешь! Боже милостивый, эта женщина смотрела на нас прошлой ночью, когда мы спали!

– Я только что разговаривала с ней в госпитале. Уверена, на этом все и закончится. Я действительно так думаю. Она мне обещала. В любом случае ей придется долгое время провести в постели.

Патрик сел на стул перед Элен. Это был тот самый стул, на который садилась бабушка, когда смотрела телевизор. Патрик выглядел слишком большим и грубым для этого стула. Элен с трудом удержалась от того, чтобы не сказать: «Не садись на него».

– Ты… с ней… разговаривала, – медленно произнес Патрик. – И зачем ты это сделала?

– Мне показалось, что, если я с ней поговорю, возможно, сумею все изменить.

– Верно, – пробормотал Патрик и с силой провел ладонью по лицу. – Значит, вы, девушки, неплохо поболтали?

– Я действительно думаю, она уже дошла до предела… – начала Элен.

– Ох, милая бедняжка! – перебил ее Патрик.

Элен замолчала. Он имел право на сарказм.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, потом Патрик отвел взгляд и покачал головой. И тяжело вздохнул:

– Предполагается, что ты должна быть на моей стороне.

– Так и есть! – мгновенно откликнулась Элен.

– Но у меня такое чувство, будто ты защищаешь ее.

– Это… это глупо!

– Если бы какой-нибудь твой бывший приятель начал гоняться за тобой так же, как Саския гоняется за мной, я бы не стал колебаться. Я бы тут же расшиб ему башку.

– Ты хочешь сказать, что я должна поколотить Саскию? – спросила Элен, понимая, что говорит ерунду, но чувствуя необходимость расставить все по своим местам.

– Конечно нет! – устало произнес Патрик.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

В глубине головы Элен что-то начало мерно постукивать. И вдруг ужасно зачесалось запястье.

Чувство вины. Вот что она ощущала, потому что отчасти Патрик был прав. Элен гораздо сильнее старалась понять, каково это – оказаться на месте Саскии, и ни разу не попыталась понять, каково быть на месте Патрика. И наиболее мудрым в данной ситуации было бы просто промолчать, а не делать попыток оправдаться и, уж конечно, прекратить равнять себя с Саскией.

– Ты именно о ней сейчас думаешь? – однако спросила Элен.

– Что? – Патрик открыл глаза.

– Ты думаешь о Колин?

– Да о чем ты говоришь? Почему я должен думать о Колин? Какое она имеет отношение ко всему этому?

Патрик явно был сбит с толку.

Это было уж слишком. Элен напрочь забыла о своем добродетельном решении, принятом в машине. Да, отчасти ей хотелось повернуть время вспять и не задавать этот вопрос. Но с другой стороны, ее основное глубинное, инстинктивное «я» желало, чтобы все, все до последней точки, было раскрыто.

– Прошлой ночью ты сказал, что иногда смотришь на меня, вспоминаешь Колин и думаешь, что это не то же самое и что ты никогда не полюбишь никого так, как любил Колин.

– Я это сказал? – удивился Патрик. Потом помолчал немного. – Я никогда такого не говорил!

– Ты был в гипнотическом трансе, – вынуждена была признать Элен.

– То есть я вроде как говорил во сне, – медленно произнес Патрик.

– Вроде того, – кивнула Элен. – Ты находился в промежуточном состоянии между сном и бодрствованием.

– Значит, когда мы устраиваем эти сеансы расслабления, ты меня расспрашиваешь о всяком-разном? – спросил Патрик. – Ты расспрашиваешь меня о Колин? Ты для этого устраиваешь сеансы? Чтобы можно было забраться в мою голову?

– Конечно нет! – возразила Элен.

Зазвонил телефон. Элен подумала, не воспользоваться ли этим для того, чтобы избежать разговора, который явно пошел в неправильную сторону.

Она посмотрела вниз и увидела, что так сильно расчесала запястье, что на коже выступили крохотные капельки крови.

– Пусть оставят сообщение, – сказал Патрик.

И они просто сидели и смотрели друг на друга, а телефон все звонил и звонил.

Из-за морфина все как будто перепуталось. Потолок стал текучим и принялся кружиться, белое одеяло подернулось рябью, как вода.

Когда я закрыла глаза, чтобы не видеть расплывающуюся комнату, передо мной помчались картины моей жизни, как игральные карты, которые кто-то стремительно выкладывал одну на другую.

Патрик ждет меня перед кинотеатром, он глубоко задумался и выглядит таким печальным. И вдруг его лицо меняется, светится, потому что он видит меня. Моя мать, когда у нее были еще светлые волосы, везет меня домой из школы, смотрит на дорогу перед собой и смеется над тем, что я сказала. Дети, которые переехали в соседнюю квартиру, смотрят на меня снизу вверх доверчивыми, чистыми глазами. Ланс, с которым я работаю, стоит в моем кабинете и пылко навязывает мне диск со своим любимым сериалом «Предупреждение».

Вдруг я вспомнила, что у меня ведь есть работа и что мне, наверное, следует сообщить, что какое-то время я там не появлюсь.

Я позвонила туда с телефона, стоявшего возле моей кровати. Ответила Нина, и когда зазвучал ее знакомый бодрый голос, меня охватило ужасом, будто мне снился кошмар и я входила в контору голышом. Игра закончилась. Теперь они узнают всю правду.

– Нина, это Саския, – услышала я собственный голос.

– Привет, Саския! Я и не знала, что тебя сегодня нет. Слушай, я хотела тебя спросить насчет…

– Нина, – перебила ее я.

Я чувствовала себя так, словно шла под водой. И крепче сжала телефонную трубку.

Должно быть, я слишком долго молчала, потому что Нина проговорила:

– Эй, Саския?..

– Я дошла до предела, – произнесла я.

– Прости, не поняла?

– Не знаю, что и сказать, – начал Патрик. Глаза у него стали тусклыми, безжизненными. – Моя голова слишком забита тем, что случилось ночью. Я совершенно не помню, чтобы такое говорил, ну, насчет Колин.

– Мне не следовало об этом упоминать.

Элен была жутко разочарована в себе. Где-то в доме зазвонил ее мобильник.

– Можем мы поговорить об этом позже? – спросил Патрик. – Я хочу съездить в полицейский участок, пока Джек спит, и подать заявление.

– Конечно, – кивнула Элен. – Но давай лучше просто забудем, что я…

– Нет, мы не станем этого забывать, – сказал Патрик. – Мы все обсудим позже. – Он улыбнулся Элен, и неожиданность этой улыбки едва не заставила ее заплакать. – Обещаю, мы обсудим все до конца попозже и во всем разберемся.

– Хорошо.

Снова зазвонил телефон в кабинете Элен.

– Похоже, кому-то просто необходимо поговорить с тобой, – сказал Патрик.

– Да, – согласилась она, и тут ее словно холодным душем обдало. – О боже, я же забыла… Я совершенно забыла!

– О чем?

Элен посмотрела на настенные часы над головой Патрика, и ей захотелось, чтобы стрелки побежали в обратную сторону. Была половина третьего дня.

– О той журналистке! Я должна была встретиться с ней в кафе в одиннадцать утра!

Элен представила, как журналистка сидит в кафе, снова и снова поглядывая на наручные часы и нервно барабаня пальцами по столу. Она и без того уже была весьма дурно настроена в отношении Элен. А теперь будет думать, что та намеренно не явилась на встречу. И обязательно решит, что Элен есть что скрывать.

– Договорись заново. Объясни ей, что у нас произошел несчастный случай. Ты в этом не виновата.

– Конечно, – пробормотала Элен.

Безусловно, предложение Патрика было абсолютно логичным, но Элен уже знала, что все обернется настоящей катастрофой, и, когда прослушала сообщения, оставленные утром на ее рабочем и мобильном телефонах, убедилась в своей правоте.

– Я вас жду в кафе, которое вы сами выбрали, – сказала Лиза с легким ударением на слове «вы», а слово «кафе» она произнесла так, что Элен почувствовала себя еще более виноватой. – Я подаю свою статью сегодня днем, так что если ничего от вас не услышу в ближайшее время, то предположу, что у вас нет никаких комментариев и что вы совершенно не заинтересованы в том, чтобы как-то объяснить высказывания ваших бывших клиентов.

Как только Элен выключила автоответчик, телефон тут же снова зазвонил и она схватила трубку, отчаянно надеясь получить шанс на искупление. Но это была ее мать.

– Я тебе звоню все утро! – обвиняющим тоном сообщила Анна. – Мне просто необходимо поговорить с тобой!

– Я сейчас не могу разговаривать, – сказала Элен. – Позвоню тебе позже.

Телефон снова задребезжал. Теперь это была Джулия, и голос у нее был низким и хрипловатым.

– Угадай, кто только что выбрался из моей постели!

– Я не могу сейчас разговаривать, – повторила Элен. Это уже становилось похожим на какую-то дурную комедию. – Извини.

Она в очередной раз повесила трубку.

– Дыши, – сказал Патрик, стоявший в дверях ее кабинета.

– Заткнись!

Она набрала номер мобильника журналистки. Телефон сразу переключился на голосовую почту. Элен старалась скрыть панику, не дать ей прорваться наружу, пока она наговаривала сообщение.

– С моим приемным сыном произошло несчастье, – сказала она. – Все это время я была в госпитале.

И все-таки ее голос звучал не слишком естественно. Словно Элен говорила с натугой и пыталась кого-то обмануть. Да ей и самой чудилось, что она лжет, потому что до этого момента она ни разу не называла Джека приемным сыном и далеко не все это время провела в госпитале с ним. Она разговаривала с Саскией.

Патрик, глядя на нее, изобразил глубокое дыхание. Элен махнула рукой, предлагая ему убраться.

Чувство вины, охватившее Элен, было явно преувеличенным: она ведь никого не убивала. И она совсем ничего плохого не сделала, просто забыла о встрече.

Закончив сообщение – «Мне бы по-прежнему очень хотелось поговорить с вами!» – вот только «очень хотелось» прозвучало как в телерекламе, – Элен сразу услышала звонок у входной двери.

Патрик спустился вниз, чтобы открыть, и сердце Элен упало, когда она узнала голос пришедшей клиентки. Это была Мэри-Бет, как всегда опоздавшая на сеанс в половине третьего.

Мэри-Бет определенно заслуживала отдельного абзаца в статье про работу Элен. Та журналистка могла бы подсчитать, сколько денег потратила Мэри-Бет за последние месяцы, ни на шаг не продвинувшись вперед. И еще она могла бы упомянуть, сколько Элен потратила на те ботинки, которые надела лишь однажды.

«Я плохой человек, – подумала Элен. – Плохой, очень плохой человек».

– Мэри-Бет! – позвала Элен, преисполнившись решимости.

Она быстро спустилась вниз, как раз в тот момент, когда Патрик уже приглашал ее клиентку войти.

– Простите, мне очень жаль, но сегодня мы не можем провести сеанс. И если уж на то пошло, я вообще не могу больше с вами работать.

Мэри-Бет была откровенно ошеломлена. Элен отметила, что сегодня в Мэри-Бет появилось что-то новое. Ее лицо не было таким надутым, как обычно. И еще она держала в руках букетик цветов, и на ней был длинный шарф, сливочно-желтый.

Патрик вопросительно вскинул брови, глядя на Элен поверх головы Мэри-Бет, и его усталые глаза явно пытались что-то сообщить Элен, вроде: «Ты что, теперь откажешься от всех своих клиентов?»

Потом он пожал плечами и ушел наверх.

– У вас все в порядке? – спросила Мэри-Бет.

– Не совсем, – ответила Элен. – Думаю, завтра в одной из газет появится статья, которая предназначена для того, чтобы уничтожить мою репутацию.

– В какой газете? – тут же спросила Мэри-Бет, будто намеревалась мгновенно помчаться за экземпляром.

– «Дейли ньюс». Мне бы, если честно, не хотелось, чтобы вы ее читали, но, видите ли, дело в том…

– Ну, посмотрим, что тут можно предпринять, – перебила ее Мэри-Бет. – Ох, и кстати, это вам. – Она протянула Элен букет.

– Спасибо. – Элен уставилась на цветы. Они были желтыми, как шарф Мэри-Бет. – Но не думаю, что вы можете как-то помочь, хотя и благодарна.

– Расскажите мне все.

– Простите, не поняла?..

– В тех пределах, до каких вы можете дойти, не нарушая чьих-то личных интересов, расскажите мне обо всем, что произошло.

– Простите, но я все равно не понимаю.

– Я адвокат, – пояснила Мэри-Бет. – И моя специализация – дела о клевете.