Глава 14

– Элен, дорогая моя! Ты отлично выглядишь!

– Спасибо, Флинн.

Флинн Холидей коснулся щекой щеки Элен.

Прошел уже месяц после того, как Элен вернулась из Нузы, и она регулярно посещала собрания местного отделения Австралийской ассоциации гипнотерапевтов. Флинн был президентом, а Элен – казначеем. Они проводили собрания в маленькой комнате местного общественного центра. Флинн с Элен прибыли за полчаса до начала собрания, чтобы все подготовить.

– Как ты поживаешь? – спросил Флинн, когда они перетаскивали с места на место стулья и столы, устанавливая их полукругом. – Есть новости?

Элен замялась. Она чувствовала себя виноватой. Она всегда чувствовала себя виноватой рядом с Флинном, поскольку ей казалось, что она постоянно его подводит.

Она знала Флинна с тех пор, как ей едва исполнилось двадцать. И много лет работала рядом с ним, сначала как ассистентка, потом как врач-стажер и, наконец, как гипнотерапевт. Флинн хотел, чтобы она стала его партнером в деле, и Элен знала: он был очень огорчен ее выбором самостоятельного пути.

Но тут было кое-что такое, о чем Элен никогда не говорила вслух и в чем даже самой себе по-настоящему не признавалась. Это то, как Флинн на нее смотрел. Иногда Элен думала, что ей все это просто чудится, что она ведет себя как типичная дочь, выросшая без отца, и неправильно истолковывает абсолютно невинную нежность немолодого человека к своей юной коллеге. Но в другие дни она была совершенно уверена в том, что, если бы она хоть в малейшей степени поощрила Флинна, он, скорее всего, тут же начал бы ухаживать за ней, возможно, с поэтическими и затейливыми комплиментами и многозначительными подарками.

Флинн никогда не был женат и даже не состоял в длительных отношениях, насколько знала Элен. Он доживал уже пятый десяток, при этом имел пышные светлые волосы и розовощекое лицо престарелого херувима. Флинн походил на старого мальчика-певчего. Мысль о сексе с ним вызывала ассоциации с чем-то противозаконным.

Пока что Элен не сочла нужным упоминать о своей беременности. Хотя в последние несколько недель начала чувствовать себя совершенно по-другому: странные легкие покалывания в животе, повышенная чувствительность груди, легкая тошнота, длившаяся целыми днями. И еще – то и дело возникавшая внутренняя дрожь, порождавшая слезливость. Элен выглядела пока точно так же, как всегда, да и в любом случае она полагала, что Флинн предпочитает думать о ней как о девственнице.

Но странно было бы не упомянуть об обручении.

– Вообще-то, у меня и в самом деле есть кое-какие новости, – сказала Элен, прижимая пальцы к кольцу. – Я обручилась.

В этот момент Флинн смотрел в сторону. И помедлил чуть больше необходимого, чтобы повернуться к Элен.

Глаза Элен повлажнели. Ох, Флинн, какой же ты глупец! Если бы только было возможно жить параллельной жизнью, запасной, дополнительной, где Элен могла бы позволить Флинну ухаживать за ней и жениться на ней, где она могла бы сделать его счастливым. Только без секса, разумеется.

– Поздравляю! – Флинн пересек комнату и одарил Элен неловким, едва пахнувшим мятой поцелуем. Потом он отступил на шаг и сложил ладони, как деревенский викарий. – Великолепно!

Пока Флинн придумывал, чтобы ему еще сказать, Элен подумала о Саскии. Если бы ее отношения с Флинном не были такими сложными, она бы попросила у него совета. Элен бесконечно уважала его мнение, когда речь шла о человеческой душе.

Не надо было рассказывать Патрику, что Саския вернула книгу. С того самого дня у него началась бессонница. Он вышагивал по дому в отчаянии от собственного бессилия.

– Я в ужасе оттого, что тебе приходится страдать от всего этого. – Он даже как будто постарел, придавленный стрессом. – Я ведь должен сделать твою жизнь лучше. А не труднее.

– Она только книгу вернула, – возразила Элен. – Я ничуть не боюсь.

Элен и не боялась. Не по-настоящему. Испытывала лишь легкое мимолетное чувство неуверенности, которое вполне могло быть просто естественной реакцией на все перемены, происходившие в ее жизни, и совершенно не имело отношения к Саскии.

– Что ж, это действительно замечательная новость, – наконец произнес Флинн. И тут вдруг в его глазах вспыхнул нешуточный испуг. – Но это ведь не тот парень, Денни, нет? – спросил он.

– Нет! Я выхожу замуж за одного геодезиста, – ответила Элен. – Буду женой геодезиста.

Что она такое говорит? Когда Элен испытывала неловкость, у нее вечно вырывались нелепые слова и фразы.

– Геодезист! Человек земли, да, прекрасно! – Флинн продолжал держать ладони сжатыми вместе и встряхивал ими, как будто сам себе отвечал рукопожатием. – Да, да! Потому что этот Денни… Вы уже слышали, что он затеял?

Денни и Флинн встречались лишь однажды, их познакомила Элен на каком-то профессиональном торжестве, и они мгновенно прониклись взаимной неприязнью.

– Я довольно давно с ним не общалась.

– Он обращается с гипнотерапией, как с кухонной утварью! Устраивает вечеринки вроде рекламных и называет их…

– Гипновечеринки! – В комнату вплыла Марлен Адамс. Она была гипнотерапевтом того же поколения и тех же умонастроений, что и Элен. Ну почему Флинн не влюбился в нее? – Разве это не чудовищно? – продолжила Марлен. Я сама слышала, как он только вчера выступал по радио, и тут же подумала: «Что? Прошу прощения, вы о чем?» Гипновечеринки? Ну, знаете, нам тогда остается только устраивать показ фокусов на своих сеансах, разве не так?

– Значит, следующее воскресенье – последнее воскресенье месяца, – позже этим же днем сказал Патрик.

– Старые джинсы, – пробормотала Элен. – На этой коробке написано «Старые джинсы».

Она остановилась в коридоре, чтобы посмотреть на аккуратную надпись черным маркером на большой пыльной картонной коробке. Патрик и Джек официально жили в ее доме уже неделю. Однако процесс перемещения их собственности оказался довольно непростым. Судя по всему, Патрик не верил фирмам, организующим переезды. Он говорил, что перевозчики чересчур переоценивают свои услуги. А потому примерно каждые два дня, когда у него была такая возможность, сам привозил по нескольку коробок в своем пикапе.

Элен предпочла бы, чтобы он просто взял несколько выходных, нанял каких-нибудь слишком дорогих перевозчиков и все бы сделал сразу и основательно. Но вместо этого ее прихожая быстро заполнялась огромными картонными коробками: у Патрика просто не находилось времени перенести их наверх, а для Элен они были слишком тяжелы. Ее клиентам приходилось каждый раз пробираться по коридору бочком.

– Что это значит? Что эта коробка битком набита старыми джинсами?

– Вопрос с подвохом? – спросил Патрик.

– Но зачем ты хранишь старые джинсы?

– Для уборки в доме, работы в саду и прочего в этом роде, – ответил Патрик тоном терпеливого мужчины.

– Ладно, но зачем целая коробка?

Элен провела пальцем по слою пыли, покрывавшему картон. У нее было ощущение, что эта коробка много лет простояла забытая где-нибудь в гараже. И эти джинсы никогда не пойдут в дело, но при этом Патрик никогда и не выбросит их. Элен чихнула.

– Будь здорова, – сказал Патрик. – Ну так вот, я говорю… это последнее воскресенье месяца.

Элен посмотрела на следующую коробку. На ней было написано «Старые рубашки». Элен ощутила влажный, затхлый запах. Она даже увидела пушистую зеленую плесень, уже нараставшую на картоне сбоку.

Патрик оказался собирателем барахла. Этого она о нем не знала. А ведь его дом выглядел безупречно! Даже очень аккуратным и организованным. А все эти коробки прятались за дверцами шкафов и складывались штабелями до самого потолка в гараже.

В носу у Элен защекотало, она снова чихнула.

– И сколько, по-твоему, осталось еще коробок, которые ты собираешься привезти сюда? – спросила она, стараясь говорить так, словно проявляет вежливое любопытство.

– Да я еще только-только начал, – бодро ответил Патрик. – Мы ведь жили в том доме больше двадцати лет. Много чего набралось. – (Элен почувствовала, что близка к истерике.) – А что такое? Тебе это мешает? Но ты же понимаешь, это лишь временно. Я ведь не собираюсь превращать твою прихожую в постоянное хранилище, если ты об этом. – Патрик обнял ее за талию.

– Но ты вполне мог бы прямо из дома большую часть всего этого… барахла отвезти сразу на свалку. – Элен сделала легкое движение, ускользая от руки Патрика. – Ты никогда бы и не заметил, что все это исчезло.

Она узнала этот прохладный, четкий голос. Это был голос ее матери. Совсем недавно Джулия сообщила ей, что чаще и чаще замечает, как начинает говорить в стиле собственной матушки, а Элен тогда ответила: «Ну уж мне-то это не грозит».

Анна яростно ненавидела всякое барахло. Она всегда произносила это слово так, будто оно являлось самым чудовищным богохульством. Когда Элен была еще малышкой, ее вещи постоянно исчезали. «Ты до этого уже несколько недель не дотрагивалась», – обычно говорила ей мать, когда Элен обнаруживала, что какая-то из ее игрушек или что-то из одежды уже было пожертвовано бедным.

Элен испытывала нешуточную зависть, когда видела у подруг и фотографии в рамках на битком набитых книжных полках, и магниты-клубнички, которые удерживали на холодильниках школьные грамоты и разноцветные детские рисунки, и прочие фрагменты мозаики семейной жизни.

Ее дом, а как следствие и ее жизнь, в сравнении со всем этим выглядели стерильными. Элен приравнивала беспорядок к любви и теплу, для нее он был символом тех нежных, хлопотливых, пухлых мам, которые рассеянно предлагали ей сэндвичи с арахисовым маслом, прежде чем чуть ли не бегом вернуться к плите или стирке.

В тех редких случаях, когда к Элен приходили подруги, а Анна в это время не была на работе, она проявляла уж слишком много внимания, изучая девочек фиолетовыми глазами, предлагая им сок лайма – где вы видели ребенка, который стал бы пить лаймовый сок? – и выясняя, что они думают о разных событиях. А у них, само собой, никакого мнения не было. Только, пожалуй, Джулия оказывалась исключением: она вообще считала мать Элен чем-то особо выдающимся. В завершение Анна выдавала саркастические шутки, которых девочки просто не понимали.

Элен просто поверить не могла, что только что произнесла слово «барахло» в том самом смысле, в каком его использовала ее мать, и с такой же интонацией; это продемонстрировало ей, как ее детский опыт отпечатался в ее подсознании. Когда у нее будет время, ей следует весьма серьезно поработать над этим и докопаться до своих собственных истинных чувств по этому вопросу, или же однажды она внезапно обнаружит, что предлагает друзьям своего ребенка лаймовый сок!

– Точно, тебя это действительно раздражает, – сказал Патрик. – Послушай, я обещаю, к выходным все это исчезнет!

Он выглядел таким милым и виноватым, что Элен охватила жаркая волна любви к нему, а ее собственные глаза наполнились слезами. Гормоны беременности! Было просто изумительно наблюдать за тем, как они воздействуют на ее эмоции.

– Ничего, все в порядке, незачем спешить, я сказала глупость. – Элен быстро сморгнула и пошла дальше по коридору, не глядя на коробки. – Так что ты говорил насчет воскресенья?

Они вошли в кухню, и Патрик тут же включил электрический чайник. Он всегда его включал в тот же момент, когда они входили в кухню, на тот случай, если им вдруг захочется выпить по чашечке чая. В этом было нечто старомодное и ритуальное, и это напомнило Элен о ком-то… О ком? Конечно же, это был ее дедушка. Ее милый дедушка, готовящий чай для бабули.

Да, она обожала Патрика. Слава богу! Элен знала, что это весьма неразумно, но ее мгновенно охватывал панический страх, стоило ей испытать хотя бы мимолетное раздражение из-за него. Они вместе сотворили ребенка. Нужно быть начеку: любую трещину в их отношениях следует немедленно залатать. Это жизненно необходимо. Малыш, ее малыш, должен расти с мамой и папой.

– Так что ты говорил о воскресенье? – повторила она, когда Патрик поставил перед ней чашку с чаем.

В это воскресенье она должна впервые встретиться со своим отцом. Едва эта мысль возвращалась, как у Элен все сжималось внутри. Невозможно притвориться, что ее это ничуть не волнует или что она совершенно не нервничает. Ее тело напоминало ей о встрече каждый раз, когда она о ней думала.

– Это последнее воскресенье месяца. – Патрик отвернулся к холодильнику. – У нас остались еще лепешки? – Он говорил, стоя к Элен спиной и копаясь на полках. – О, хорошо, вот они. Ну, вот я и подумал, может, тебе захочется поехать с нами… Из непросеянной муки? Зачем портить хорошие лепешки, готовя их из грубой муки?

– Да о чем ты говоришь? – спросила Элен. Патрик явно собирался съесть сейчас все лепешки, так что на завтрашнее утро для нее ничего бы не осталось. И к тому же он говорил нечто непонятное. – Почему ты постоянно повторяешь «последнее воскресенье месяца», как будто это должно что-то значить для меня?

Патрик, запихивая в ее тостер две оставшиеся лепешки, удивленно посмотрел на нее:

– Но ты же знаешь… В последнее воскресенье каждого месяца мы с Джеком всегда навещаем родителей Колин, обедаем у них. Они живут в горах.

– Ты продолжаешь навещать родителей Колин? – растерянно произнесла Элен. – Каждый месяц?

– Они ведь бабушка и дедушка Джека, – ответил Патрик. – А по дороге мы всегда останавливаемся, чтобы побывать на могиле Колин.

– Ты никогда прежде ничего не говорил мне об этом, – сказала Элен. Она почувствовала, как ускоряется ритм ее сердца. Не очень сильно. – Никогда.

– Извини. Мне казалось, что говорил, – пробормотал Патрик. – Ну, как бы то ни было, не важно…

– Ты никогда вообще об этом не упоминал, – повторила Элен.

Ни при каких обстоятельствах она не могла бы забыть о чем-то вроде этого. Она женщина. Она Элен. Она могла забыть, какая модель автомобиля у Патрика или за какую футбольную команду он болеет, но она бы ни за что не забыла о том, что он каждый месяц навещает родных своей покойной жены.

– Это не важно… – снова начал Патрик.

– Важно! – перебила его Элен. – Ты ни разу не упомянул об этом прежде. Я знаю. Я бы запомнила.

– Я не сказал, что упоминал. Я сказал, что думал, будто упоминал. Но очевидно, я этого не сделал. Но это же на самом деле…

– Когда? – спросила Элен. – Когда ты подумал, что упоминал?

Лепешки выскочили из тостера. Патрик подошел, чтобы забрать их, и обжег кончики пальцев.

– Ой! Послушай, я не знаю! Но я действительно так думал!

– Нет, не думал.

Элен понимала, что ведет себя ужасно.

– Отлично! Я забыл об этом сказать. Мне очень жаль. Можем мы оставить эту тему?

– Это просто невыносимо, когда ты так говоришь! – воскликнула Элен.

И вдруг она с ужасом осознала, что Патрик ни разу прежде не говорил так. Это Эдвард постоянно повторял: «Можем мы оставить эту тему?» – и точно таким же утомленным тоном! Удивительно, как столь давно забытое воспоминание внезапно всплыло на поверхность ее ума после такого долгого перерыва.

– Тебе невыносимо, когда я так говорю? – Патрик был откровенно поражен.

– Ладно, ничего, – сказала Элен. – Извини.

Она пыталась понять, намеренно или бессознательно Патрик избегал слишком частого упоминания о Колин до того, как они обручились. А когда Элен приняла его предложение, имя покойной жены стало звучать чаще. Совсем недавно, на днях, Патрик проходил мимо комнаты для стирки как раз в тот момент, когда Элен сыпала стиральный порошок в машину, и заметил, что Колин всегда говорила, что очень полезно засыпать порошок в машину раньше, чем кладешь в нее белье, потому что он так полностью растворяется или что-то такое. Элен тут же почувствовала легкое раздражение. Похоже, Колин представляла собой нечто вроде богини домашнего очага. Она еще и шитьем занималась. На одной из коробок в прихожей красовалась надпись «Швейная машинка». «Колин сама сшила себе свадебное платье, вот на той машинке», – объяснил Патрик, когда Элен спросила его. «Ну, я не собираюсь сама шить себе платье, – беспечно бросила тогда Элен. – Я и с иголкой-то управляться не умею», а Патрик сказал: «А я и не жду от тебя ничего такого».

Но у Элен осталось впечатление, будто на самом деле Патрик говорил: «Конечно, я и не жду, что ты когда-нибудь станешь таким же совершенством, как Колин».

– Ну, в общем, я просто подумал, что теперь, когда мы обручены, и учитывая ребенка и все остальное… – Патрик откашлялся, не глядя на Элен. – Я подумал, может, ты поедешь с нами в это воскресенье и познакомишься с ними?

Элен глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. Для Патрика это было важно. Он нервничал, высказывая свою просьбу.

– Ну, это было бы очень мило, правда, но в это воскресенье не могу, – ответила она. – Я уже договорилась пообедать с мамой и с… с моим отцом. Я с ним впервые встречаюсь, помнишь?

Патрик был весьма взволнован неожиданным появлением отца в жизни Элен. Они подолгу говорили об этом, вместе гадая, как он может выглядеть, окажется ли похожим на Элен, пытаясь представить, что он должен чувствовать, и обсуждая всю странность ситуации, и всю ее неловкость, и необычное поведение Анны.

– Ох, конечно, – сказал Патрик, теперь хмуро намазывая на тосты чересчур много масла. – Я действительно забыл. А ты не могла бы перенести эту встречу? Ну, вместо обеда договориться об ужине, а?

Но Элен не хотела заменять обед ужином. Ужин представлял собой нечто более интимное, более официальное, более важное. А обед был в самый раз. Это нечто легкое и незначительное. «Привет, па, рада с тобой познакомиться!» И в любом случае Элен совершенно не желала устраивать суматоху с переменой времени встречи. Ее мать слишком бы расстроилась из-за этого. Элен вообще никогда не видела, чтобы Анну что-то задевало в такой степени, а это что-нибудь да значило, потому что естественным состоянием ее матери всегда была несгибаемость, словно вся ее жизнь зависела от того, хорошо ли пройдет это особое событие. Она проявила совершенно несвойственное ей волнение при выборе места встречи. Сначала заказала столик в одном ресторане, потом отменила заказ. Выбрала другой ресторан и тоже передумала, потому что там не нашлось столика у окна. Когда Анна наконец остановила выбор на ресторане малазийской кухни, она несколько раз уточняла и переуточняла место и время встречи с Элен. Филиппа и Мел тоже были в постоянном нервном напряжении. Подруги Элен требовали от нее немедленного отчета, как только она вернется домой. Элен не могла просто так взять и перенести время.

– Этот обед очень, очень важен для меня, – сказала она.

– Знаю, – кивнул Патрик. Он подошел к столу и сел рядом с Элен, поставив тарелку с лепешками, и умоляюще посмотрел на нее. – Но ведь твой папа не станет возражать, если ты перенесешь встречу на вечер? А если вообще вы пообедаете в субботу?

Твой папа. Сам выбор слов говорил о том, что Патрик совершенно не понимал всей сути, всего масштаба этой встречи. Элен ведь не просто отправлялась пообедать с папой, как будто это было нечто совершенно обычное, вроде обеда самого Патрика с его милым отцом в местном торговом центре.

– Ну а почему ты не можешь перенести свой обед с родными Колин? – Элен говорила нейтральным, вежливым тоном.

Необходимо просто справиться с этим. Речь ведь шла всего лишь об обсуждении времени. Однако это была одна из тех вещей, которые могут привести к конфликту другие пары, но только не их с Патриком, при столь их серьезной эмоциональной привязанности.

Патрик поморщился и почесал подбородок:

– Да просто мы всегда встречаемся именно в эти дни, в это время. Последнее воскресенье месяца. Даже когда Колин была жива. Это нечто вроде традиции. И никогда не менялось. Ее родители довольно стары и консервативны. Им нравится, когда все идет по заведенному порядку. Да и я вроде как… – Патрик явно смутился и отложил свой тост. Последовала довольно продолжительная пауза. – Я вроде как уже сказал им, что мы приедем. Для них это имеет огромное значение. И для меня это имеет огромное значение. Я никогда не знакомил их с другой женщиной. Для них это нелегко. Ведь ты как будто заменяешь Колин. Они же до сих пор горюют, это понятно. Невозможно по-настоящему пережить потерю ребенка. Им действительно очень хочется познакомиться с тобой! Милли сказала: «Элен ведь становится частью жизни Джека, так что мы хотим, чтобы она и в нашей жизни появилась».

Патрик покачал головой с явным изумлением и грустно, сентиментально улыбнулся Элен, как будто и она должна быть в равной мере изумлена храбростью Милли.

На Элен накатила волна негодования и обиды на все сразу. Она и так-то не горела желанием встречаться с абсолютно чужим ей человеком, который был ее отцом. И совершенно не жаждала знакомиться с родными покойной жены Патрика. Испытывать лишний раз чувство вины совсем не хотелось.

Она беременна. И никогда в жизни не ощущала себя такой усталой. Ее прихожая забита барахлом. Элен только того и хотелось, чтобы остаться в одиночестве и спать, спать, спать, а пока она спала бы, неплохо было бы, чтобы Патрик выбросил все эти коробки.

Вот чем ей хотелось заняться в ближайшее воскресенье.

Патрик облизал с пальцев мед:

– Джек ужасно волнуется из-за вашей встречи. Милли и Фрэнк. Он им заявил, что ты их загипнотизируешь.

– Ты сказал Джеку, что я с вами поеду, даже не предупредив меня об этом? – спросила Элен.

– Ну да, понимаю. Я действительно виноват. Я идиот. Просто вбил себе в голову, что ты поедешь.

– Но я не могу! – воскликнула Элен.

– Но если ты попросишь своего папу…

– Он мне не папа! – возразила Элен. И заметила, что стиснула зубы; ей пришлось сделать серьезное усилие, чтобы расслабить челюсти. – Я никогда не видела этого человека! Пожалуйста, перестань называть его моим папой!

– Хорошо. Знаю, встреча с отцом для тебя очень важна. Это же очевидно! Это событие. Но я уверен, что он не стал бы возражать против…

– Я ничего не стану менять! – отрезала Элен. – Просто объясни Милли и Фрэнку, что в этот раз я не могу приехать. Приеду в следующем месяце.

– Может, тебе неловко с ними знакомиться? Но они не заставят тебя испытывать неловкость! Боже, да они были милы даже сама-знаешь-с-кем… А это ведь было очень скоро после смерти Колин.

– Сама-знаешь-с-кем? Ты имеешь в виду Саскию? Но всего две секунды назад ты заявил, что никогда не знакомил с родителями Колин других женщин!

– Других нормальных женщин. Она не в счет. – Патрик повысил голос.

– Но тогда она шла в счет! – крикнула в ответ Элен.

На лице Патрика отразился тот едва сдерживаемый гнев, который охватывал его каждый раз при упоминании имени Саскии.

– Почему это ты принимаешь ее сторону?

– Я всего лишь говорю… – начала Элен.

– Забудь, – перебил ее Патрик. – Забудь об этом воскресенье. Забудь, что я вообще об этом говорил. Ты права. Мы это сделаем в другой раз. – Он встал. – Я собираюсь привезти из дома еще кое-какие вещи.

Он хлопнул кухонной дверью, не оглянувшись на Элен.

– Спасибо за то, что слопал все мои диетические лепешки! – крикнула ему вслед Элен.

А потом, к полному собственному изумлению, схватила тарелку и швырнула ее в стену.

Все в движении. Все переезжают.

Джефф из соседней квартиры переезжает на побережье. Милая новая семья вскоре переедет в наш двухквартирный дом.

Патрик и Джек переезжают к Элен.

И только я остаюсь на месте.

Сегодня после работы я сидела в машине перед домом Патрика, пока он грузил коробки в свой пикап. Он явно до сих пор не доверяет специалистам по перевозкам домашних вещей. Я вспомнила тот день, когда сама переехала в его дом. Он настоял на том, чтобы самостоятельно перевезти мои вещи. И позвал на помощь Стинки, а я присматривала за Джеком. Мы поехали с ним на детскую площадку, дальше по этой же дороге. Там гуляла одна малышка, примерно такого же возраста, что и Джек, так что мы учились делиться. Джек был уверен, что вся площадка принадлежит ему. Та маленькая девочка думала точно так же. Они оба непрерывно кричали: «Мое! Мое!» – а мы с матерью той крохи твердили те бессмысленные вещи, которые твердят все родители: «Эй, надо делиться! Играйте мирно! Не ссорьтесь! По очереди!»

Мать той девочки вздыхала: «Как они утомляют в таком возрасте, ведь правда?» – и я с ней соглашалась; вот только я при этом ничуть не считала это утомительным, потому что у меня просто голова кружилась от счастья.

Я любила Патрика, и я любила Джека, и мы трое все вместе начинали новую жизнь.

В тот вечер мы ели пиццу и пили пиво, и даже Джеку дали кусочек пиццы. Впервые в его жизни. Патрик фотографировал. Он сказал, что это исторический момент.

Джек ужасно забавно таращил глаза, по его лицу бродило блаженное выражение, будто он просто поверить не мог, что прожил на этой земле целых три года, не зная о существовании такой невероятной вещи, что называется пиццей. Он вгрызался в нее, как бульдозер. «Да, приятель, я тебя понимаю, – сказал Патрик. – Ты погоди, вот придет время, и ты ее попробуешь с холодным пивом!»

Это я была рядом, когда твой сын впервые попробовал пиццу, Патрик. Это я учила его делиться. Меня нельзя просто стереть, выбросить из жизни. Я была там, и я по-прежнему рядом.

Сегодня Патрик выглядел не слишком счастливым, когда укладывал коробки в пикап. Он не был похож на человека, который собирается жениться и обзавестись ребенком. Если честно, вид у него был раздраженный, он казался постаревшим.

Наверное, дело в том, что он догадался: я нахожусь неподалеку, наблюдаю за ним. Мое присутствие его просто бесит, но в то же время… Нет, тут есть и нечто другое. Я ведь знаю Патрика лучше, чем кто-либо.

Когда он поставил в пикап последнюю коробку, то направился прямиком к моей машине. Я опустила стекло окна, и Патрик наклонился и сказал:

– Саския, привет.

Я была поражена. Он ведь уже так давно не произносил моего имени! А если и произносил, то орал как резаный, будто само слово «Саския» было чем-то злобным и омерзительным.

Но на этот раз он произнес мое имя совершенно нормально, словно я просто его старый друг. И на долю секунды я преисполнилась восторженной, безумной надеждой. Он от нее уходит! Он возвращается. Это снова он, прежний Патрик. Все кончилось. И мне только и нужно, что немножко подождать.

Но потом он заговорил, и я увидела, что на самом деле он взбешен куда сильнее, чем когда-либо. Патрик словно нес в руках бомбу, и потому ему приходилось двигаться и говорить очень тихо и осторожно, чтобы она не взорвалась.

– Я не желаю, чтобы ты вообще появлялась поблизости от Элен. Ты меня понимаешь? Можешь гоняться за мной, если тебе это необходимо, но ее оставь в покое! Она не сделала ничего дурного и такого не заслуживает!

Патрик превратился в рыцаря в сияющих доспехах, он защищал свою невинную деву от дракона. От меня. Драконом была я.

– Но я не…

– Та книга!

– Я просто вернула ее!

– И тот цветок! – Патрик буквально выплюнул слово «цветок», точно это была дохлая крыса.

– Патрик, мне нравится Элен.

Мне хотелось уверить его, что я не представляю для Элен никакой опасности. А цветок означал нечто вроде дружественного жеста, даже жеста извинения. Да, мне хотелось, чтобы Элен исчезла где-нибудь вдали, но я не хотела причинять ей зла.

– Не смей! – резко произнес Патрик. – Не смей даже говорить о ней! Не смей! О боже…

Он глубоко вдохнул и надул щеки, медленно выпуская воздух. Я вспомнила, как мы постоянно твердили Джеку: «Дыши глубже, дыши глубже», когда он начинал злиться, мы старались научить его справляться со своим гневом.

– Ты помнишь… – попыталась заговорить я.

– Когда все это наконец закончится?

Теперь Патрик говорил чертовски ровным, рассудительным тоном.

– Я никогда не перестану любить тебя, если ты об этом, – ответила я.

– Ты не любишь меня. Ты даже не знаешь меня толком, теперь не знаешь. Ты любишь свои воспоминания, вот и все.

– Ты ошибаешься, – возразила я.

Патрик вздохнул и сказал:

– Отлично, ты меня любишь, ну и что? Я женюсь на Элен.

– Знаю, – кивнула я. – Поздравляю, и с ребенком тоже поздравляю.

Лицо Патрика снова изменилось, он спросил:

– Откуда ты знаешь о ребенке? Нет, не говори. Не желаю знать. – Он отодвинулся от моей машины и ушел.

– А ты помнишь, как Джек впервые в жизни ел пиццу? – крикнула я ему вслед.

И тут Патрик внезапно замер, а потом обернулся и закричал во все горло:

– Да, помню! Да, у нас были счастливые моменты! Ну и что? – Он вскинул руку с растопыренными пальцами, и я увидел, что эта рука дрожит. – Это не может продолжаться! – На этот раз его голос звучал по-настоящему странно. – Это необходимо прекратить.

– Знаю, – ответила я и ощутила при этом абсолютное спокойствие. – Ты должен вернуться ко мне.

Тарелка, которую Элен швырнула в стену, была из сервиза ее бабушки. Этот сервиз бабушка получила в качестве свадебного подарка от своих родителей. Элен очень его любила. Если бы начался пожар, она бы бросилась спасать его. Она просто поверить не могла, что расколотила об стену одну из этих драгоценных, незаменимых тарелок. Да еще из-за банальной глупости! Патрик ведь не заявил ей, что у него появилась любовница. Они просто не смогли договориться насчет обычной встречи с некими людьми.

Элен никогда ничего подобного не позволяла себе прежде. Представить только, что ее увидели бы ее клиенты! Она опустилась на колени и с сожалением собрала осколки.

– Прости, бабуля! – вслух сказала Элен. – Это было действительно ужасно!

Она увидела свою бабушку – там, в ином, бестелесном мире. Бабуля наверняка и там уже хлопотала о создании какого-нибудь комитета загробного мира; она всегда была весьма ответственной в гражданском смысле особой. Бабушка опустила газету и наблюдала за Элен поверх очков. «Это уж слишком не похоже на тебя, дорогая!»

– Знаю, – сказала Элен. – Это так странно!

Зазвонил телефон. Это была ее мать.

– Я только что разбила одну из бабушкиных тарелок, – сообщила ей Элен. – Из свадебного сервиза.

– Эти тарелки всегда казались мне чем-то ужасно заплесневелым и устаревшим, – ответила Анна. – Я бы держала их под рукой на тот случай, если понадобится что-нибудь грохнуть об стену во время ссоры. Но ты-то ведь никогда не была на такое способна, правда? Наверное, когда вы с Патриком в чем-то не согласны, вы просто медитируете вместе, или распеваете мантры, или совмещаете ауры, или что-то в таком роде.

– Вообще-то, я как раз об стену ее и грохнула, – уныло произнесла Элен.

– Неужели? – Похоже, на Анну это произвело впечатление.

– Да. – Элен внезапно разозлилась на мать. – Но мы с Патриком не читаем мантры и не медитируем вместе, и я не верю в ауру, ну, не как в реальное физическое проявление, да и в любом случае никто не совмещает ауры, совмещают чакры. Если тебе хочется язвить, хотя бы используй правильную терминологию.

Последовала пауза.

– Я совсем не собиралась язвить, – заговорила Анна куда более мягким, умиротворяющим тоном. – Извини. Мне казалось, это остроумно. Знаешь, твой отец… э-э… Дэвид, он кое-что сказал вчера вечером. Сказал, что иногда я бываю чересчур резкой. Возможно, он и прав.

По совершенно непонятной причине извинение матери вызвало у Элен еще более сильный гнев.

– Надеюсь, ты не собираешься полностью меняться, чтобы угодить этому человеку! – рявкнула она. – Ты в меня это вбивала с тех пор, как мне было лет восемь, не больше! И когда Джейсон Худ захотел сидеть рядом со мной за обедом, я ему заявила, что это невозможно, потому что он подавляет мою личность! Он ответил, что не собирается никого подавлять, а потом покраснел, заплакал и убежал!

Анна хихикнула:

– Вообще-то, я никогда не говорила ничего подобного. Ты, наверное, наслушалась этих лекций насчет подавления у Мелани. Я никогда не верила, что какой бы то ни было мужчина способен подавить мою личность.

– Может, ты и права, – вздохнула Элен, хотя была уверена, что слышала все это именно от матери.

Да, иметь сразу трех матерей – серьезная проблема; они как-то сливались, перемешивались в ее воспоминаниях. Элен потерла лоб пальцем:

– Похоже, у меня голова начинает болеть. Так из-за чего ты позвонила?

– Просто я подумала, не можем ли мы перенести наш обед на другое время. Нас с Дэвидом пригласили в эти выходные на прогулку на яхте, представляешь, яхта длиной в шестьдесят футов, ты можешь в такое поверить? Какие-то его друзья из Англии находятся сейчас в Австралии. Похоже, банкиры. Очень богатые. Судя по всему, они прекрасно пережили финансовый кризис.

В обычно холодном, резковатом голосе Анны явно слышались непривычные мурлыкающие нотки откровенного удовольствия. Элен вдруг пришло в голову, что Анна всегда была предназначена именно для такой жизни. Пить шампанское на яхте, болтать с банкирами. А дальше полагалось отправиться за покупками в Париж.

– Дэвид не хотел откладывать обед, но я сказала, что ты вряд ли будешь возражать. Конечно, я не стала ему говорить, что ты уже сыта по горло всеми этими событиями.

– Все в порядке, – ответила Элен, но ей было больно.

Ее отцу сделали более интересное предложение. В конце концов, он мог встретиться с дочерью, которой никогда в жизни не видел, и в другое время. А Элен теперь не имела причин отказаться от воскресной поездки в горы и от знакомства с родителями Колин. Великолепно.

– Уверена? – спросила ее мать. – Ты вроде как расстроена. Ты не расстроена, нет? Потому что именно я предложила принять то приглашение. Понимаю, весьма легкомысленно с моей стороны, но, должна признать, это звучало уж так заманчиво. Даже слегка развратно, я бы сказала.

Честность и легкое смущение Анны придали ее тону отзвук ранимости. А ведь Анна никогда не смущалась. Сердце Элен смягчилось. Она глубоко вздохнула. Ох, да что же это такое. Ее эмоции прыгали, как зайчики на лугу.

– Все абсолютно в порядке. И на самом деле даже к лучшему. У Патрика были кое-какие планы на это воскресенье.

– Отлично! – воскликнула ее мать. – Ох, кстати, я подумала, тебе будет интересно узнать, что за последнюю неделю мне довелось разговаривать даже не с одной, а аж с тремя пациентками, которые мне сообщили, что сумели похудеть благодаря гипнозу!

– Если это действительно так, – откликнулась Элен, не слишком заинтересованная.

– Да, они, судя по всему, посещали те гипновечеринки! Но сначала ужасно разозлились. Они обожают рекламные сборища вроде таперверских вечеринок, а тут вместо пластиковых контейнеров получили сеанс гипноза! Похоже, на этих вечеринках пьют шампанское и грызут морковку. Леди определенного возраста и определенного уровня дохода теперь просто сходят с ума из-за них!

– Вот и замечательно, – сказала Элен.

Что ж, Денни повезло.

Но все-таки новость вызвала у нее легкую подавленность. Какой смысл гипнотерапевтам классического направления вроде нее придерживаться строгих правил, если молодые энергичные ребята типа Денни готовы перевернуть весь бизнес?

– Ладно, мне надо бежать, – сказала ее матушка. – Мы собираемся в театр.

– Хорошо. Передай привет Пип и Мел.

– Вообще-то, я иду с Дэвидом.

– Ох, – вздохнула Элен. – А Пип и Мел чем заняты?

– Не знаю, но мы с Дэвидом планируем посмотреть новую пьесу Уильямсона. Сегодня премьера. У нас билеты в первый ряд.

– Ну конечно, как же иначе, – пробормотала Элен.

– Прости, не поняла?

– Да я так. Передавай привет Дэвиду.

– Элен?..

– Извини. У меня просто уж очень странное настроение. Но все в порядке. Отдохните как следует.

Она повесила трубку и посмотрела на крошечные осколки разбитой тарелки, поблескивавшие на полу.

Все, что, как Элен всегда думала, может сделать ее счастливой, происходило теперь. У нее были отец и мать, которые собирались сегодня вечером вместе отправиться в театр. У нее были жених и приемный сын, и она ждала собственного ребенка. Так почему она не чувствует себя на седьмом небе? Почему она так капризна и раздражительна? Дело ведь явно не в одних гормонах, объединившихся со страхом перемен?

Она не может быть уж настолько стандартной, разве не так?

В прихожей раздался грохот, и Элен подпрыгнула на месте. Она выбежала из кухни и увидела, что две из коробок Патрика, стоявших друг на друге, упали, и все их содержимое вывалилось огромной кучей на пол.

Старые грязные кроссовки, диски, выскочившие из своих коробок, перепутанные провода удлинителей, дорожный фен для волос, какие-то декорации для рождественского представления, сковородка, игрушечная машинка, пухлый альбом для фотографий, древний совок для мусора, монеты, квитанции… словом, барахло.

Когда она подошла, чтобы поднять упавшие коробки, то увидела, что на боку одной из них аккуратно написано рукой Патрика «Разное». Элен рассмеялась. Она думала, ее смех будет мягким, полным любви к ее пусть несовершенному, но все равно обожаемому будущему мужу, однако из горла вырвалось нечто вроде горького, неприятного лая, будто она уже много лет была замужем за Патриком и вот теперь это стало последней каплей.

Потом Элен воскликнула: «О, нет!» – потому что дно одной из коробок отвалилось и новый поток «разного» выплеснулся на ее пол.

Она уронила мягкие пыльные полосы картона и топнула ногой. Ее дом больше никогда не будет принадлежать ей. Он просто исчезнет под горами мусора. Элен яростно почесала запястье, когда щекочущее чувство гнева охватило ее, словно по всему ее телу поползли мерзкие крошечные насекомые.

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – завизжала она в пустой прихожей.

Элен огляделась по сторонам в поисках чего-нибудь такого, что могло ее отвлечь. Потом наклонилась и подняла альбом с фотографиями.

На первой фотографии она увидела невероятно молодого Патрика в белой рубашке с широкими рукавами, а на его коленях сидела светловолосая девушка в белых джинсах, заправленных в ботинки, курточке с накладными плечами, в серьгах с яркими оранжевыми перьями. Патрик и Колин. Юные возлюбленные.

Элен быстро пролистала страницы альбома.

Снимки Колин, позирующей перед камерой. Судя по всему, фотографировал Патрик. Руки в бока, надутые губки, широко открытые глаза, соблазнительная улыбка.

Когда Элен было семнадцать, она тоже носила очень похожие дерзкие серьги, но у нее никогда не доставало уверенности в себе для того, чтобы вот так позировать перед каким-нибудь парнем, который говорил бы ей: «Да, ты точно горячая штучка!»

Лучшая половина Элен твердила: «Элен! Да что с тобой происходит? Она же просто девчонка! Ей семнадцать, и она умрет молодой. Оставь ты ее в покое!»

Элен перевернула очередную страницу.

– Боже праведный… – выдохнула она, на этот раз заговорив голосом бабушки.

Теперь она смотрела на фотографии обнаженной Колин. Светлые волосы девушки прилипли к голове, как будто она только что вышла из-под душа. Без старомодной одежды и прически она утратила тот слегка глуповатый вид, который имеют люди на старых фотографиях. Здесь она выглядела просто хорошенькой восемнадцатилетней девушкой, обладающей классической красотой, с высокими скулами и большими глазами. Элен изучала каждую фотографию, чувствуя одновременно и странное волнение, и легкое отвращение. У Колин было безупречно пропорциональное тело, стройное и обладающее выпуклостями в нужных местах. Да, она вполне могла бы стать моделью.

Ничего непристойного в этих снимках не было. Они были полны невинной чувственности. Элен буквально ощущала могучую волну первой любви.

На одном великолепном снимке Колин, полностью обнаженная, лежала на узкой кровати с закрытыми глазами, и солнечный свет заливал ее лицо. Элен представила, как должен был себя чувствовать Патрик, сексуально озабоченный юнец, глядя на столь потрясающую девушку. Сама Элен была безусловно привлекательной в таком возрасте – хорошенькой, – но у нее никогда не было вот такого тела. А теперь ее кожа и вовсе начала стареть, и она понемногу полнела из-за беременности. Ее охватила совершенно неприкрытая зависть. Ей хотелось быть вот этой юной девушкой, лежать на кровати в солнечном свете, без одежды. Увы, правда в том, что Элен никогда такой не была и не могла стать.

Элен села на пол, скрестив ноги, прямо среди груд мусора, и продолжила смотреть фотографии, и чем дольше она их рассматривала, тем сильнее испытывала странное желание поговорить с Саскией чисто по-женски, один на один.

– Как ты думаешь, он все еще любит свою жену? – спросила бы Элен. – Как тебе кажется, он уже пережил ее смерть? Как ты думаешь, у кого-то из нас действительно когда-то был шанс завоевать его?..

Она чувствовала, что Саския – единственный человек, который по-настоящему понял бы, почему Элен никак не может оторваться от этих фотографий.