Глава 13

Мать Элен нервничала.

Все стало вдруг абсолютно ясно. С того самого момента, когда они пришли в ресторан, чтобы пообедать, Элен наблюдала за Анной, пытаясь разобраться, что именно изменилось. Кто-нибудь другой мог бы сказать, что Анна спокойна и расслаблена, болтая с Элен о ее беременности, вежливо споря с крестными Элен относительно выбора вина и расспрашивая официанта о фирменных блюдах. Но было нечто странное в том, как именно она сидела: ее спина была неестественно выпрямлена, даже для человека, который является страстным поклонником хорошей осанки, ее подбородок вскинут слишком высоко, плечи слишком развернуты. Ее прекрасные фиолетовые глаза упорно смотрели мимо Элен. Обычно Элен отчетливо ощущала, как взгляд матери исследует ее: хорош ли цвет кожи, не прибавила ли дочь в весе, не пожелтели ли белки глаз. И это вместо объятий. Она всегда была уверена: Анна желала бы, чтобы ее дочь носила на руке браслет для измерения давления и совала за щеку термометр каждый раз, когда они встречались.

Элен перенесла внимание на крестных. Филиппа как будто сдерживала волнение, словно собиралась посмотреть слегка рискованное представление. Вроде бы только в Мел не было ничего необычного, но потом Элен все же заметила, как ее взгляд то и дело упирается в Анну. Мел тоже чего-то ожидала. Элен припомнила звонок Мел, всего две недели назад. Та сказала, что Анна ведет себя странно. Но из-за беременности и обручения Элен забыла об этом.

Как только официант принял их заказы и ушел, Элен заговорила:

– Ладно, так что же все-таки происходит?

Рука Анны взлетела к горлу, и Элен обратила внимание на прекрасное и явно дорогое ожерелье на шее матери, которого прежде никогда не видела. А вот кожа на шее выглядела более постаревшей и тонкой, чем на других частях тела; она походила на смятый шелковый лоскут. Элен захотелось протянуть руку и разгладить ее.

– Откуда у тебя это ожерелье?

– Вот видишь, и ты ничего не знала! – с оттенком гордости произнесла Филиппа. – Она всегда такой была. Вспомни-ка то время, когда мы пытались ее убедить, что…

– Пип, – перебила ее Мел. – Это касается только Анны и Элен.

– Именно так! Согласна! Я даже не знаю, зачем мы здесь! Может, ты предпочла бы, чтобы мы ушли и оставили вас вдвоем?

Анна вздохнула:

– Мы вырастили Элен втроем. И поэтому я хочу, чтобы вы тоже здесь были. Вы обе всегда были для Элен как матери. Мы четверо – настоящая семья. Мы семья, а это… Это как раз дело семейное.

Элен ужаснулась. Ее мать никогда в жизни не говорила ничего подобного.

– Что… рак, да? – спросила она.

– Это хорошая новость. – Анна улыбнулась. И вдруг словно засветилась изнутри. – Я собиралась сказать тебе обо всем на днях, но мы отвлеклись, так?

– Вроде так, – кивнула Элен.

– Дело в том, что я просто встретилась с твоим отцом, вот и все.

– Ну, не совсем все, – возразила Филиппа.

– Да… И я вроде как… завязала отношения с ним, – продолжила Анна.

– Это так романтично! – вздохнула Филиппа.

– Не понимаю, – недоуменно произнесла Элен. – Я думала, он женат и живет в Соединенном Королевстве.

– Развелся, – сообщила Анна с таким блаженным видом, будто развод был одним из самых прекрасных наслаждений в жизни.

– И он снова переехал в Сидней, – добавила Мел. – Твоя мать уже несколько недель с ним встречается. Она нам ничего не говорила! Но я знала: происходит нечто необычное!

– Это все из-за меня, – принялась объяснять Филиппа. – Он меня нашел в «Фейсбуке»! И спросил, продолжаю ли я поддерживать отношения с Анной О’Фаррел, а когда я рассказала об этом твоей матери, то по ее лицу сразу поняла, что у нее остались к нему какие-то чувства, даже после стольких лет!

– Какие-то чувства? – переспросила Элен.

В ее груди закипало безмерное раздражение. Эти три дамочки вели себя как подростки!

– Но ты говорила, что просто выбрала его по списку!

– Да-да, так оно и было, – согласилась Анна. – Не беспокойся. Твоя жизнь не построена на лжи. Просто я никогда тебе не говорила, что на самом деле была в него немножко влюблена.

– Вовсе не немножко, – заявила Мел. – Уж мы-то с Пип видели тебя насквозь!

Теперь все три дамы старательно закусывали губы, накрашенные чрезвычайно дорогой помадой, как будто пытались не хихикать, сидя в классе. Анна заново наполнила минеральной водой винный бокал Элен. Та чувствовала себя так, словно это она была матушкой всех трех особ. Они вели себя ужасно глупо!

– И так уж оказалось, что и он тоже всегда был неравнодушен ко мне, – с гордостью заявила Анна. – И думал обо мне все то время, пока был женат. Похоже, я то и дело являлась ему во сне.

– Бедная женщина, – пробормотала Элен.

– Какая еще бедная женщина? – Анна нахмурилась.

– Его жена! Та, с которой он был обручен, когда ты с ним переспала, чтобы зачать меня!

– Ох, вот только не надо… – Анна внезапно умолкла и взмахнула рукой, словно отгоняя мелкое безобидное насекомое.

Элен подозревала, что ее матушка готова сказать, что все это «ужасно скучно».

Тут заговорила Мел:

– Элен, твоя мать не имеет никакого отношения к крушению его брака! Ничего дурного сейчас не происходит!

Элен подумала о несчастной женщине, оставшейся в Лондоне. Она каждую ночь спала рядом с мужем, который видел во сне девушку с фиолетовыми глазами, оставшуюся в Сиднее. И в самом деле ничего дурного.

– Значит, – Элен постаралась говорить не слишком резко, – ты рассказала ему обо мне?

Блаженное выражение улетучилось из глаз Анны, она снова явно занервничала.

– Ну, он был весьма потрясен, разумеется, и так разозлился на меня за то, что я ему ничего не сказала. Заявил, что отменил бы ту свадьбу, если бы знал, и женился бы на мне. Ты только вообрази! Я могла превратиться в тихую домохозяйку!

– Ох, мам, – вздохнула Элен.

В тоне ее матери было нечто уклончивое и самодовольное. И от этого вся жизнь Элен показалась жалкой и банальной, а не богемной и дерзкой.

– Ты ведь с ним встретишься? – спросила Филиппа. – Это будет похоже на то телевизионное шоу, в котором воссоединяются семьи. Я сразу плакать готова, как только об этом подумаю!

– Конечно встречусь. Я с ним встречусь, только в этом нет ничего романтического или душещипательного. У нас просто одна и та же ДНК.

– Но ты теперь знаешь, что твои родители были влюблены друг в друга! – воскликнула Филиппа, прижимая обе ладони к сердцу.

– Мы предполагали, что ты будешь потрясена, придешь в восторг. – Мел одарила Элен удивленным и одновременно испытующим взглядом, как будто вычисляла причины несовпадения фантазии и реальности, которые ей необходимо было устранить.

– Ты всегда так страстно желала увидеть своего отца. Одно время это было настоящей одержимостью.

– Ну да, когда мне было четырнадцать, – согласилась Элен.

Теперь это выглядело для нее просто как некое неудобное социальное обязательство.

– Неужели тебе не хочется хотя бы узнать, как он выглядит? – спросила Филиппа.

– Любопытно, наверное, – кивнула Элен, хотя на самом деле особого любопытства не испытывала.

Она теперь была слишком сосредоточена на своей собственной жизни, на данном моменте: на своем ребенке, на мальчике, которому вскоре предстояло стать ее приемным сыном, на муже. На ее муже и его бывшей подруге. У нее и времени-то не было на то, чтобы выстраивать какие-то новые отношения.

– Спешить некуда, – решила Анна. – Подождем, когда ты будешь готова.

Ее рука то и дело возвращалась к горлу, чтобы погладить камень нового ожерелья.

– Значит, это ожерелье – его подарок? – спросила Элен. – Подарок… э-э… Дэвида?

Остается надеяться, Анна не ожидает, что Элен станет называть его папой?

Мать опустила руку:

– Да. Это в честь первого месяца нашего романа. – Анна порозовела. – Понимаю, мы староваты для такого рода вещей.

– А-а-ах, – протянула Филиппа.

Мать была явно влюблена, и влюбилась она в отца Элен, что выглядело бы вполне приемлемым и подходящим, если смотреть с точки зрения мирового порядка. И Элен не могла понять, почему это так огорчает ее. Возможно, она просто не желала перемен? Может быть, не хотела, чтобы ее мать любила еще кого-нибудь, кроме нее? Надо ей хорошенько подумать обо всем этом, когда она вернется домой.

– Я рада за тебя, мам. – Элен приложила все усилия к тому, чтобы эти слова прозвучали искренне.

– Я пока что не считаю цыплят, для этого еще рановато, – живо произнесла Анна, но тут же улыбнулась своей новой странной улыбкой и коснулась руки Элен. – Твой папа самый чудесный из всех, кого я когда-либо знала.

Я живу в доме на две семьи, в квартире с тремя спальнями. Никогда не любила такие дома, и тем не менее я здесь.

Когда мы с Патриком расстались, мне нужно было как можно быстрее найти какое-нибудь жилье, и я попросила знакомого агента по недвижимости подыскать что-нибудь подходящее по цене. И он нашел вот это безвкусное, стерильное местечко на улице, заполненной такими же домиками на две семьи, и еще неподалеку стоят три двадцатиэтажные многоквартирные башни. Люди, что живут здесь, – трудяги среднего класса, профессионалы. Это рабочие пчелки общества, они вкалывают, стремясь достичь чего-то лучшего. В этом районе в счет идут только удобства проживания. До железнодорожной станции можно легко дойти пешком, а до города ехать всего десять минут. Здесь много вполне приличных, но не роскошных ресторанчиков, и химчистка, которая работает двадцать четыре часа, и заправки, и стоянка такси. Люди спешат по своим делам, поглядывая на часы и глотая кофе навынос.

Это место не для влюбленных. Здесь нет уличных музыкантов, или книжных лавочек, или художественных галерей, или кинотеатров. И это хорошо. Это место выглядит как продолжение офиса.

С тех самых пор, как я сюда переехала, во второй половине дома живет некто по имени Джефф. Он невысок, лыс, обладает аккуратной рыжеватой бородкой, и самый личный из фактов, известных мне о нем, – это то, что он не чувствует холода. Он круглый год носит рубашки с короткими рукавами.

Когда он дома, до меня редко доносятся хоть какие-то звуки с его стороны: ни музыки, ни телевизора. Однажды, правда, я слышала, как он кричал, как будто с болью: «Но ты не должна так делать!» Делать – что?

Но во мне это пробудило лишь весьма легкое любопытство. Мне этот человек не настолько интересен, чтобы действительно поговорить с ним или хотя бы наладить зрительный контакт.

Если мы встречаемся у почтового ящика в холле, то тут же прибавляем шагу и быстро уходим, будто вдруг вспомнили, что куда-то опаздываем, или же изображаем повышенный интерес к полученным письмам: принимаемся тут же их вскрывать, словно в них может содержаться нечто чрезвычайно важное. Мы здороваемся рассеянным деловым тоном, произнося что-нибудь вроде: «Жарковато, а?» или «Холодно сегодня, да?» – или, если погоде трудно дать определение, бросаем: «Как дела?» – но никогда не ждем ответа, потому что он нас не интересует.

Иногда, правда, я отвечаю мысленно: «Да я все еще гоняюсь за моим бывшим возлюбленным, горюю об умершей матери и страдаю от необъяснимой боли в ноге, спасибо, а вы как поживаете?»

Так что – да, Джефф представляет собой идеального соседа в двухквартирном доме. Мы умудрились прожить по соседству все эти годы, забираем друг для друга почту, когда один из нас в отъезде, вполне мирно справляемся с выносом мусора и стрижкой газона, и это самые великолепные из всех возможных поверхностных отношений.

И вдруг сегодня, когда я вернулась домой, забрав машину у механика, Джефф неожиданно подошел ко мне и остановился уж слишком близко. Я попыталась отступить, чтобы расстояние между нами стало приемлемым.

– Саския, привет! – сказал он.

Думаю, впервые за все эти годы он назвал меня по имени.

– Привет, Джефф. – Я тоже впервые произнесла его имя.

– Я просто хотел дать вам знать, что переезжаю, – сообщил Джефф. – Решил все резко изменить.

– Резко изменить, – повторила я.

– Да, я перебираюсь в маленький городок на южном побережье. Купил там кафе, собираюсь им заниматься. Я его назвал «Причал Джеффа».

Новость меня ошеломила. И сама не знаю точно почему. Наверное, я просто никогда не считала своего соседа достаточно решительной личностью для того, чтобы предпринять столь серьезный шаг. Конечно, он-то не знает, что для меня, в моей жизни он всего лишь мелкая фигура. Зато в собственной жизни он звезда, а я незаметная пешка. И это вполне справедливо.

– На самом деле оно стоит не на причале, но я собираюсь оформить его в таком стиле. Канаты, якоря и… черпаки, такого рода вещи.

В глазах Джеффа мелькнуло выражение неуверенности. Он на самом деле не имел ни малейшего представления о том, что делал.

– Звучит замечательно, – сказала я.

Да уж, это будет эффектный крах.

– Ну да, я решил, что пришла пора расстаться с полицией, – кивнул сосед.

– Вы полицейский?

Я просто поверить в это не могла – никогда не видела его в форме. Думала, он какой-нибудь аудитор, или технический консультант, или вообще библиотекарь. Но разве полицейский не должен был как-то дать знать окружающим, кто он такой? А что, если бы я случайно заговорила с ним о каком-нибудь преступлении, встретившись у почтового ящика? Или предложила бы ему запрещенное законом вещество?

И к тому же была еще проблема Патрика. Он постоянно грозил мне, что обратится в полицию. Как мелодраматично! С какой бы стати полиции интересоваться тем, что представляет абсолютно личное дело двух взрослых людей? И тем не менее. В техническом смысле я ведь проникала в его дом без разрешения.

– Понятия не имела, что вы полицейский.

Я не смогла скрыть негодование, прорвавшееся в моем тоне.

– Под прикрытием, – пояснил Джефф. – Весьма напряженное занятие. Создает отчаянный беспорядок в голове. Невозможно наладить отношения с кем бы то ни было. А я ведь не становлюсь моложе. Я уже отчаялся встретить ту самую женщину. Мне хочется когда-нибудь стать отцом.

Мне совсем не хотелось слушать о том, что Джефф отчаялся встретить свою прекрасную леди. Это было похоже на то, как если бы он делился со мной весьма интимными и немножко неприятными сексуальными тайнами.

– А в мою квартиру переедет милая молодая семья, – продолжил Джефф. – С двумя чудесными малышами. Мальчик и девочка. Вам они покажутся куда интереснее, чем я.

Похоже, в этот момент он вспомнил, какими именно соседями мы всегда были, и внезапно сделал шаг назад.

– В общем, – сказал он, – я вас предупредил заранее. Просто подумал, что следует дать вам знать, чтобы вы не слишком удивились, когда завтра приедут грузчики. А молодая семья въедет еще через день.

– Желаю вам удачи во всем.

– Спасибо, – ответил Джефф и улыбнулся, и оказалось, что у него неожиданно чудесная застенчивая улыбка, и тут меня почему-то охватило странное сожаление, почти грусть.

Я ведь могла стать ему другом. Могла пригласить его выпить чего-нибудь или просто на кофе. Может быть, тогда ему не захотелось бы устраивать эту дурацкую полную перемену в своей жизни.

До Патрика я как раз и принадлежала к таким людям, которые могли бы так поступить. Во всем виноват Патрик.

А теперь прямо за стеной будет жить чудесная молодая семья. Мой пустоватый маленький дом на две квартиры перестанет быть надежным убежищем, где можно спрятаться от чужого счастья. Мысль о том, что мне придется слышать и видеть эту самодовольную семью, эту любящую пару, видеть и слышать их каждый день, была невыносимой.

Ненавижу семьи, в которых имеются мальчик и девочка, как в какой-нибудь рекламе автомобиля. Это выглядит уж слишком аккуратненько. Такие семьи всегда невероятно горды собой.

Я почувствовала, как в голове все нарастает и нарастает давление предчувствия. Что-то должно случиться. Я должна сделать так, чтобы что-то случилось. И очень скоро. Я просто пока не знала точно, что именно.

Когда Элен вернулась домой после обеда со своей матерью и крестными, она села на ступени крыльца и положила сумку на колени. Ей не хотелось доставать ключи и открывать дверь в пустой дом. Хотелось позвонить в колокольчик и подождать, пока внутри не раздадутся медленные шаркающие шаги. Ее дедушка всегда открывал дверь с настороженным, почти воинственным выражением на лице, но оно сразу исчезало, когда он видел Элен.

– Она пришла! – ликующе кричал он бабушке и сразу широко распахивал дверь, а Элен чувствовала горячий запах выпечки.

Они умерли уже больше года назад, но сегодня Элен почему-то представлялось, что по какой-то причине они могут оказаться там, в доме. Бабушка и дедушка открывали перед ней эту дверь сотни раз, наверное. И сейчас ей не чудилось, что она просто оживляет воспоминания. Они вполне могли быть внутри, но на каком-то другом уровне бытия. Если посидеть на крыльце достаточно долго и по-настоящему сосредоточиться, то можно проскользнуть сквозь время, или материю, или что-то там еще и опустить голову на плечо деда, всего один еще раз, и увидеть, как он слегка розовеет, точно так же, как всегда, когда она его обнимала.

– Элли, что у тебя на уме?

Только ее бабушка называла Элен Элли, и никто больше. «Я не называла своего ребенка Элли и никогда бы так не назвала!» – обычно пожимала плечами Анна, слыша это имя.

Элен отчаянно хотелось рассказать бабушке с дедушкой о новом повороте ее жизни, о том, что Дэвид Гринфилд – это странное, заманчивое имя, стоящее в ее свидетельстве о рождении, – больше не является просто тщательно выбранным донором спермы, а превратился в наимилейшего человека из всех, кого только знала ее мать.

Это было примерно то же самое, как вдруг узнать – Санта-Клаус все-таки существует. И это тогда, когда тебя он уже совершенно перестал интересовать в смысле реальности магии, когда такая весть становится просто источником растерянности и смущения.

– Уж эта Анна! – Бабушка покачала бы головой и отставила в сторону чашку с чаем.

Элен вздохнула и улыбнулась. Да, так бы оно и было. Ей хотелось, чтобы ее мать выбранили за то, что она создает всю эту путаницу в ее жизни. А бабушка с дедушкой всегда были на стороне Элен.

Но ведь настоящей причиной того, что ей хотелось, чтобы Анна получила выговор, был страх. Страх перемен. Страх неведомого. Тот же самый страх, который заставлял ее деда смотреть подозрительно, когда он открывал дверь.

Элен вздохнула, достала из сумки ключи и встала. И тут ее взгляд привлекло нечто, лежавшее на кованом столике с мозаичной столешницей рядом с входной дверью. Столешницу сделала собственноручно ее бабушка после того, как закончила курсы мозаики. Вообще-то, столик был не очень хорош. Весь орнамент состоял из зеленых и оранжевых прямоугольников, выстроенных в линии. Не зря преподаватель постоянно делал бабушке замечания по поводу того, что она слишком много разговаривала во время занятий.

Точно в центре столика лежала какая-то книга, словно ее выставили на продажу в книжном магазине. А рядом с книгой расположилась по диагонали к орнаменту розовая камелия.

По спине Элен пробежал леденящий холодок. Это была та самая книга, которую она давала почитать Саскии. Та книгу вернула, как и обещала. Элен взяла ее и быстро поворошила страницы. Никаких записок. Только зловеще точное расположение томика ровно в центре стола. И еще цветок. Что означает этот цветок?

– Это кабинет гипнотерапии? – ворвался в ее мысли чей-то голос.

Элен подпрыгнула на месте и по-девчоночьи взвизгнула.

– Ох! Простите, простите, что напугал вас!

Какой-то мужчина, в возрасте хорошо за сорок или слегка за пятьдесят, виновато смотрел на Элен, стоя у нижней ступени крыльца и глядя на нее снизу вверх. Он держал блокнот с аккуратно прикрепленной к нему сбоку авторучкой, а одет был в деловую рубашку размера на два больше, чем нужно, без галстука. Незнакомец выглядел, как адепт какой-нибудь новой религиозной общины.

Элен прижала ладонь к груди, чтобы немного утихомирить колотящееся сердце.

– Извините, я просто слишком задумалась. – Она улыбнулась и протянула вперед руку, спускаясь с крыльца навстречу мужчине. – Да, это именно то самое место. А вы Альфред, да? Альфред Бойл. Я Элен.

Альфред был ее новым клиентом, который нашел Элен через Интернет и несколько недель назад прислал ей письмо по электронной почте с просьбой подтвердить расценки ее работы. В письме он также сообщил, что является партнером в какой-то бухгалтерской компании и что ему требуется улучшить умение говорить публично, так как это необходимо для работы.

Когда Элен открыла парадную дверь, впустила Альфреда и повела его вверх по лестнице в кабинет, она быстро огляделась по сторонам, надеясь хотя бы мельком увидеть бабушку с дедушкой – что бы они сказали о Саскии? – но дом был пуст. И неважно, насколько старательно Элен принюхивалась, надеясь уловить аромат бабушкиных горячих булочек, – она только то и чувствовала, что запах жареных цыплят с карри по-тайски, которых готовила накануне вечером.

Она оставила книгу и цветок камелии на столике в прихожей, чтобы подумать о них потом.