Звонкий цокот железных каблуков, раздавшийся в конце коридора, заставил Катю с Аллой удивленно переглянуться. Понимая, что детям нужен покой, ни врачи, ни медсестры, ни тем более матери пациентов не носили такой громогласной обуви. Неуместное для клиники крещендо приближалось. Дверь в палату распахнулась, когда железный стук достиг апогея.

– Где он? – аккуратно уложенная светлая головка, капризное личико с чуть вздернутым носом, дорогое шерстяное платье до колен и шикарные сапоги на высоченных стальных каблуках складывались в образ сногсшибательной молодой красотки.

– Кто? – Алла смотрела на гостью с изумлением. Интересно, как ее пропустили в клинику без тапочек и даже без бахил? Наверное, охранники на входе потеряли бдительность: красота – это страшная сила.

Девушка не ответила. Она уже заметила в углу палаты своего сына и бросилась к нему. Но вместо ожидаемых слез и стенаний Алла услышала злое шипение. Малыш проснулся, увидев перед собой перекошенное лицо матери, и тут же заплакал.

– Как ты мог?! – Она раздраженно отчитывала ребенка. – Не умеешь кататься, не лезь!

– Не шпечально, – он оправдывался сквозь слезы, – пласти!

– Нечего просить прощения, уже натворил дел!

– Не шпечально… – Малыш продолжал плакать.

Все обитатели палаты с выпученными глазами уставились на безжалостную мамашу. Заметив на себе осуждающие взгляды, она наконец сменила тон:

– Больно?

Он, скуксившись, закивал.

– Потерпи, горе луковое, – она со вздохом положила руку мальчику на голову, – что же теперь делать… будем лечиться…

Напряженная тишина, нарушаемая только всхлипами крохи, тянулась до самого обхода. Даже завтракали ввиду обстоятельств молча и без обычных капризов. Степка испуганно косился на новеньких и теснее прижимался к своей терпеливой мамочке, а Алеша даже снизошел до того, что разрешил Алле покормить себя с ложки.

Долгожданный Борис Кузьмич наконец появился в палате и, как всегда, направился к своему любимцу.

– Как ты, бравый солдат?

– Ничего, только голова болит, – признался Максимка.

Врач обеспокоенно заглянул в зрачки подростка, аккуратно придерживая большими ладонями бритую голову.

– Плохо спал?

– Уснешь тут, – Максим страдальчески закатил глаза.

– Что такое?

– Новенький, – прошептал он и кивнул в сторону малыша.

– Ясно, – Борис Кузьмич вздохнул, – днем поспи, хорошо? Сестре скажу, чтобы дала снотворного.

– Я сам попытаюсь.

– Молодец! Так держать!

Он отошел от Максимки и направился к Ване, потом к Степке. Осматривая Алешу, Борис Кузьмич нахмурился и заглянул в карту.

– Температура сильно повышена? – Алла обеспокоенно смотрела на доктора.

– Да.

– Что-то не так?

– Сделаем рентген, будет ясно. Подойдите ко мне, голубушка, после обхода. Часов в двенадцать.

Алла кивнула и, сложив руки на коленях, стала ждать. Борис Кузьмич направился к новенькому.

– Как, Андрейка, – улыбнулся он малышу, проигнорировав мать, – плечико еще болит?

– Дя, – мальчик вздохнул.

– Пройдет, – доктор наклонился, разглядывая повязку ребенка, – главное, спокойно лежать. Не капризничать. Хорошо? Тогда все быстро и правильно заживет.

– Дя.

– Вот и умник! – Он наконец перевел недовольный взгляд на мать. – У нас здесь не ходят в уличной обуви. Наденьте бахилы или снимите сапоги.

Девушка, испугавшись властного тона, стала торопливо расстегивать «молнии». Борис Кузьмич молча наблюдал за ней. Как только она стащила с себя сапоги и запрятала их в пакет, оставшись в одних колготах, он снова заговорил. Уже с приятной мягкостью в голосе:

– Снимки ваши я посмотрел, смещение незначительное.

– Что это значит?

– Кольца Дельбе, голубушка. Повязка. И все.

– Надолго? – Девушка нетерпеливо заерзала на одеяле.

– Простите, как вас зовут?

– Валя…

– В течение трех недель, Валентина, – Борис Кузьмич улыбался, словно радушный хозяин, – ребенку нужен абсолютный покой. Читайте, разговаривайте, но все в постели.

– Кошмар…

– Я бы так не сказал, – суровые ноты зазвучали в голосе, но врач тут же избавился от них и перешел на шепот: – Тем более в больнице вас насильно никто не держит. Выздоравливать можете дома.

– Вы нас выписываете?! – глаза ее в панике заметались.

– Я этого не говорил, – Борис Кузьмич смотрел на молодую мать с удивлением, – вы можете забрать ребенка домой под расписку. Я не возражаю. Все его лечение – это покой. Дома будет комфортнее.

– Нет! – Валя отчаянно замотала головой. – Бабушка в больнице, я не смогу…

– Как скажете. – Хирург развернулся в раздражении и вышел за дверь.

После ухода врача Валентина торопливо достала телефон из сумки и с тревогой посмотрела на дисплей. Пробормотав «что же такое, опять звонил», она босиком выскочила в коридор и, нажав вызов, с кем-то услужливо заворковала. Наблюдая за этой сценой, Алла только удивлялась: оказывается, эта девица умела быть кроткой – что с Борисом Кузьмичом, что с неведомым собеседником по телефону, судя по тону, ее начальником. И при этой способности она выливала столько злости на собственного маленького сына!

В голове вовремя прозвучало предостерегающее «не суди». Так ли давно она с пеной у рта отстаивала женскую свободу? Так ли давно считала детей серьезной обузой, мешающей их матерям развивать собственные таланты? И здесь, в больнице, подтверждения ее правоте были на каждом шагу: матери отказывались от работы ради детей, подчиняли их здоровью себя без остатка. Что-то не наблюдала она в палатах того же количества отцов, ухаживающих за своими сыновьями и тем более дочерьми.

Факт остается фактом – дети поглощают жизни своих матерей. Но понимание этой простой истины теперь не вызывало в Алле протеста и ярости, как раньше: она каким-то чудом приняла это новое для себя правило жизни. Только так и должно быть! Никакие мужские подвиги, за которыми она раньше гналась с таким упоением, не могут превзойти главного таланта человека, которым обладает лишь женщина, – дарить и сохранять жизнь.

Всего за несколько дней в клинике сознание Аллы перевернулось. С тем же запалом, с которым она отстаивала раньше право женщины на независимость, теперь она готова была бороться за гораздо более весомое право человека – на жизнь. И без участия женщины его невозможно было реализовать.

Валя вернулась в палату расстроенная, и Алле показалось, что она прекрасно понимает девушку: наверняка начальник требует ее присутствия в офисе, но и сынишке нужна мать. Возможно, из-за этой внутренней борьбы Валя и повела себя так некрасиво с Андрюшей. Не со злости – из-за страха за него и растерянности.

– Еще и на работе что-то стряслось?

– Что? – Девушка обернулась.

– Простите, – Алла улыбнулась смущенно: не следовало лезть не в свое дело, – мне показалось, у вас на работе проблемы.

– Не совсем, – пробормотала Валя задумчиво, – угораздило же Андрюшку! В самый ответственный момент!

Алла невольно вспомнила о своей прошлой жизни. Перед окончанием календарного года, который совпадал в их компании с финансовым, дел всегда было невпроворот. Весь декабрь работали без выходных, с раннего утра и до позднего вечера. Маккею совершенно точно не понравилось бы, если бы она вдруг вздумала отпрашиваться или – того хуже – угодила на трехнедельный больничный. И это было еще одним аргументом против детей: вверх по карьерной лестнице гораздо быстрее двигались свободные от материнства женщины.

– Понимаю.

– Беда к беде, – Валя капризно надула губы, – еще и мама попала в больницу из-за этого сорванца.

– Андрюша не виноват.

– Конечно. – Валя закатила к небу глаза.

Алла не нашлась, что ответить. Ее вдруг разозлило собственное стремление со всеми быть до приторности хорошей. Даже перед этой девицей, которая еще до своего появления в палате вызвала всеобщую неприязнь, она заискивала. Алла понимала, в чем проблема: она чувствует себя виноватой, словно занимает в этой палате чье-то чужое место, которое ей по праву не принадлежит. Она взглянула на часы и, решив дождаться Бориса Кузьмича возле ординаторской, вышла в коридор.

– Что, голубушка, – он заметил Аллу, переминающуюся под дверью с ноги на ногу, издалека, – взвалили на себя горы чужих проблем?

– Нет…

– Не отнекивайтесь, – хирург устало вздохнул и распахнул перед Аллой дверь, – я говорил с мамой Максимки. И сам вижу. Зачем это вам?

– А вам зачем?

Он улыбнулся в усы, но ничего не ответил. Потом пожал плечами:

– Людям обычно хватает своих забот.

– У меня все заботы кончились, – Алла печально вздохнула, – была хорошая работа, любимый муж. Теперь ничего.

– Проходите, не стесняйтесь, – Борис Кузьмич указал на свободный стул возле своего стола и сел сам, – значит, бежите от одиночества?

– Лечусь за ваш счет от депрессии, – Алла улыбнулась. – Ваши детки кому угодно втолкуют, что такое оптимизм и радость жизни.

– Эти могут! – он горделиво задрал подбородок. – Не представляете, какое счастье, когда удается поставить ребенка на ноги.

– А Алешеньку… сможем поставить на ноги?

– Ситуация непростая, – Борис Кузьмич напряженно кашлянул. – Родители его нашлись?

– Нет, – Алла потупилась, – я узнала, что он жил с матерью на съемной квартире. Но женщина куда-то пропала.

– Она срочно нужна в больнице! Чем у нас полиция занимается?!

– Они, кажется, – Алла виновато взглянула на доктора, – даже дело не завели.

– Вы говорили…

– Да! Полицейские остались на месте аварии, но соседей никто не опрашивал. И в больнице они до сих пор не появлялись.

– Они из нас идиотов делают? А если этот… еще десятерых задавит? Хоть кто-то в состоянии его остановить?!

Алла молчала, опустив глаза в пол. Что она могла с этим поделать? Разве что, как и Борис Кузьмич, изводить себя бессильной яростью.

– Вы же юрист, – он вдруг посмотрел на нее с надеждой, – пойдите к ним.

– Это ничего…

– Заставьте работать, в конце концов! – Он почти выкрикнул эти слова, потом увидел перепуганные глаза Аллы, и ярость на его лице сменилась болью. – Простите, простите!

– Я все понимаю…

– Это не к вам, голубушка, – он торопливо оправдывался перед ней, и от этого стало совсем неловко, – я просто выдохся. Каждый божий день привозят детей, каждый раз борьба за жизнь, месяцы без движения, если удается спасти. А назавтра все повторяется снова! И никто. Никто не может этого остановить!

– Я пойду в полицию.

– Спасибо, – он улыбнулся ей через силу, – давайте хотя бы попытаемся. Еще раз простите! Расклеился непозволительно.

– Ничего, – она кивнула, – я понимаю.

Опустив голову, Алла вернулась в палату. Все правильно – она заслужила эти упреки: Борис Кузьмич надеялся на нее, ожидал, что она разыщет родственников Алеши, но она не сделала ни одной серьезной попытки. Вот и сейчас, вместо того чтобы немедленно пойти в ближайший участок, нашла предлог задержаться – решила, что сначала нужно накормить ребенка обедом. После этого, когда он уснет, она обязательно сходит в полицию.

Но Алешенька, словно чувствуя ее нежелание уходить, преподнес новый повод остаться – температура поднялась до тридцати девяти. Вокруг засуетились врачи, медсестры, Алла то поила ребенка, то удобнее подкладывала подушки и сходила с ума от волнения. Несмотря на антибиотики, обострился воспалительный процесс – слишком слабеньким был организм.

Остаток дня прошел в суете и нервозности. Алла даже не успела заметить, как за окном стемнело. Измученный сначала жаром, потом уколами, Алешенька задремал. Уже несколько раз заходила дежурная медсестра и пыталась выпроводить Аллу домой, уже стих за окном гул вечерней московской пробки, а она все сидела рядом с ребенком и с тревогой смотрела на его бледное лицо. Когда Алле наконец показалось, что мальчик крепко спит, она осторожно поднялась со стула и начала собираться. Навела порядок на тумбочке, вытащила свою сумку из-под кровати.

Взволнованный и неожиданный шепот ребенка нагнал ее у самой двери.

– Ты завтра придешь?

– Да, – она обернулась, едва сдерживая невероятное волнение, в темноте обеспокоенные глаза ребенка светились, – рано утром!

Услышав все, что хотел, мальчик спокойно кивнул и, изможденный, закрыл глаза.