ПОД ЗВЕЗДАМИ

Расстегнув пряжку на ремне, летописец аккуратно заправил сорочку в бриджи, застегнул и то, и другое, затем надел синий дуплет — я же, опустившись на пол, торопливо закрепил ремешки на его туфлях. Николас, словно не заметив этого, жестом велел мне подняться и следовать за ним.

Через несколько мгновений мы были уже на улице. Стояла теплая ночь, и мы молча двигались по пересекающимся улочкам на запад, к городским воротам. Я шел рядом с Николасом, сложив руки за спиной, и, когда нам навстречу попадались темные фигуры — чаще всего прогуливающегося господина в сопровождении уныло марширующего раба, — я, словно исполненный почтительности, быстро опускал взгляд.

Множество окон горели огнями в теснящихся друг к другу домах с нависающими во мраке островерхими крышами. И когда мы вывернули на широкую улицу, я увидел вдалеке, на востоке, огни рыночной площади, услышал глухой рокот толпы на Позорищном месте.

Даже едва вырисовывающийся в темноте профиль господина, приглушенное ночным мраком сияние его белых волос возбуждали меня. Мой отдохнувший друг готов был вернуться к жизни — от одного лишь прикосновения или нужного слова, — и это внутреннее состояние готовности еще сильнее обостряло все мои чувства.

Мы дошли до площади с множеством гостиниц, неожиданно очутившись посреди целого зарева огней фонарей и факелов. Вход в трактир «Лев» был тоже ярко освещен, через распахнутую дверь доносились шум и крики веселящейся толпы. У крылечка Николас велел мне опуститься на колени и подождать, сам же вошел внутрь.

Отдыхая, я уселся на пятки и осторожно заглянул в сумрак зала. Тут и там за столами сидели, смеялись, разговаривали и пили из высоких кружек десятки мужчин. Мой господин стоял у трактирной стойки, покупая бурдюк вина, и, уже держа его в руках, разговаривал с красивой темноволосой женщиной в пышной красной юбке, которую я как раз и видел утром наказывающей Красавицу.

И тут высоко за стойкой я увидел саму принцессу. Привязанная к стене с вздернутыми вверх руками, девушка сидела на широком бочонке, обхватив его ногами. Ее чудесные золотые волосы струились по плечам, глаза смежились, будто в сладкой дремоте, прелестный ротик был слегка приоткрыт. По обе стороны от нее в точно таких же позах застыли другие невольники, все в состоянии глубочайшей истомы, и весь их вид говорил о какой-то отчаянной, исчерпывающей удовлетворенности.

О, если бы мы могли хоть ненадолго остаться с Красавицей наедине! Если бы я получил возможность поговорить с нею, рассказать обо всем том, что я узнал, поведать ей о взошедших во мне новых чувствах.

Однако вскоре хозяин вышел из трактира, велел мне подняться на ноги и направился с площади прочь. Очень скоро мы оказались у западных городских ворот и двинулись по проселочной дороге, ведущей к загородному имению летописца. Приобняв меня одной рукой, Николас передал мне бурдюк.

Под высоким звездным пологом разлилась восхитительная тишина. На дороге было пусто, лишь одна коляска ярким полуночным видением прокатилась мимо нас в ночи. Богатый золоченый экипаж проворно влекли запряженные тройками двенадцать обнаженных красавиц-принцесс в белоснежной кожаной сбруе. К моему удивлению, правила ими моя прекрасная госпожа Джулия, сидевшая рядом с высоким мужчиной. Оба, проезжая мимо, помахали рукой Николасу.

— Это наш лорд-мэр, — тихонько сообщил мне летописец.

Не доходя до дома, но уже оказавшись во владениях Николаса, мы свернули с дороги. Мы двинулись по прохладной траве мимо фруктовых деревьев в направлении невысоких, густо поросших лесом холмов.

Долго ли мы шли, не знаю — возможно, где-то с час. Наконец мы остановились на уступе на полпути к вершине холма, откуда открывался завораживающий вид на ночную долину. Площадка оказалась достаточной, чтобы разместиться там вдвоем и даже развести небольшой костерок, пристроившись спиной к склону под покровом древесных крон.

Николас хлопотал над огнем, пока тот хорошо не разгорелся, после чего господин откинулся назад, улегшись на спину. Я сидел рядом, скрестив ноги, глядя на виднеющиеся вдалеке башенки и шпили городка, на сияющее пятно света Позорищной площади.

Выпитое вино навевало на меня сонливость. Господин же мой, вытянувшись и подложив руки под голову, глядел широко открытыми глазами в темно-синее, залитое лунным сиянием небо с величественными росчерками созвездий.

— Ни одного невольника я не любил так сильно, как люблю тебя, — умиротворенно произнес господин.

Я попытался сдержать свой восторг, несколько мгновений слушая собственные взволнованные удары сердца в ночной тиши. Но потом все же быстро спросил:

— Вы же выкупите меня у королевы и оставите в городке?

— Ты даже не знаешь, о чем просишь! — воскликнул он в ответ. — Ты ведь пробыл-то тут всего два дня!

— А если я стану умолять вас на коленях, повергнусь ниц, целуя ваши туфли?

— Это вовсе излишне, — усмехнулся летописец. — В конце недели я предстану перед Ее величеством с дежурным докладом о зимней жизни города. И я знаю совершенно точно — как не сомневаюсь в собственном имени, — что предложу выкупить тебя у нее и выдвину для этого достаточно веские доводы.

— Но ведь лорд Стефан…

— Оставь лорда Стефана на меня. Насчет этого господина я дам тебе одно пророчество. Каждый год в день летнего солнцестояния совершается один необычный ритуал. Любой житель города, который желает на последующие двенадцать месяцев сделаться невольником, представляет себя на особую, конфиденциальную проверку. Для этой цели устанавливаются специальные палатки, там горожанина раздевают и внимательно, подробнейшим образом осматривают. Та же самая процедура устраивается и в замке для лордов и леди. И никому в точности не известно, кто именно выставил свою кандидатуру в рабы. И вот ровно в полночь в праздник летнего солнцестояния как в замке, так и с торгового помоста городской рыночной площади объявляются имена тех, кто прошел отбор. Разумеется, из всех желающих отбирается очень мало, всего единицы. Самые красивые и стройные, с наиболее аристократической наружностью, к тому же самые здоровые и выносливые. Когда выкрикивают имена этих избранных, в толпе начинают озираться — это естественно, ведь все друг друга знают! — его или ее тут же находят, влекут к платформе и быстро раздевают донага. Конечно же, от ужаса, сожаления, малодушного страха избранный стремится как можно скорее покончить с этой процедурой, позволяя толпе рьяно сдергивать с себя одежду, распускать волосы, — и зрители наслаждаются разыгрывающимся действом не меньше, чем на аукционе. А сосланные в городок принцы и принцессы — особенно из тех, кого попирали и наказывали новоиспеченные невольники, — аж вопят от радости и возносят хвалы провидению.

Затем этих городских «жертв» отсылают в замок, где они целый год будут славно служить, пусть и на более низких ролях, но все же почти неотличимо от настоящих принцев и принцесс. А из замка, в свою очередь, мы получаем тех лордов и леди, кто так же заявил о своем желании побыть в рабах и которых отобрали и раздели в замковых увеселительных садах другие такие же пэры. Этих особ бывает очень мало, порой всего два-три. Ты даже представить себе не можешь того ажиотажа, что царит на аукционе, когда их привозят сюда в день летнего солнцестояния! Одного из столь знатных невольников неизменно покупает наш лорд-мэр, с большой неохотой расставаясь с прошлогодним своим приобретением. Другого иногда забирает моя сестра Джулия. Однажды таковых невольников к нам привезли аж пять, а в прошлом году — всего двоих, в иные годы бывает и вообще по одному. Так вот, капитан стражи поведал мне, что в этом году — он готов биться об заклад — среди партии из замка прибудет лорд Стефан.

Ошеломленный его словами, я не нашелся, что ответить.

— Из всего, что ты мне рассказал, становится ясно, что этот господин совсем не способен властвовать, причем королеве это прекрасно известно. Так что, если он предложит себя в невольники, его непременно выберут на эту роль.

Я хмыкнул под нос и тихонько сказал:

— Он даже не представляет, что ему тут уготовано!

Тряхнув головой, я снова невольно фыркнул, силясь подавить смешок.

Николас с улыбкой повернул ко мне голову:

— Скоро ты станешь моим. Абсолютно моим — года на три, а возможно, и на четыре.

Сказав это, господин приподнялся на локте, я же лег подле него и крепко его обнял. Страсть во мне всколыхнулась с новой силой, однако Николас дал понять, чтобы я ее умерил. И, подчиняясь его воле, я тихо положил голову ему на грудь, он же мягко накрыл мне лоб ладонью.

Мы долго хранили молчание, наконец я спросил:

— Скажите, господин, а рабу когда-нибудь дозволяется обращаться с просьбой?

— Почти что никогда, — тихо отозвался он. — Обычно невольнику вообще не положено ни о чем просить. Но ты просить можешь сколько угодно, тебе я позволяю.

— Возможно ли мне каким-то образом узнать, как обстоят дела у другого раба? Точнее, у рабыни? Покорна ли она, смирила ли свой нрав — или ее без конца карают за мятежный дух?

— Зачем тебе это?

— Меня привезли сюда в одной повозке с невольницей кронпринца. Ее зовут Красавица. Она чрезвычайно горячая, полная жизни девушка — редкостное явление для замка, учитывая ее пылкость и полную неспособность скрывать даже самые мимолетные эмоции. Так вот, в пути она все задавала мне тот же вопрос, что и вы недавно: «Зачем вообще нам подчиняться?» Сейчас она в трактире «Лев». Она та самая невольница, о которой нынче утром, отлупив меня, обмолвился у колодца капитан стражи. Есть ли какой-то способ узнать, приняли ли ее там так же, как вы меня. Всего лишь спросить. Может статься…

Я почувствовал, как его рука ласково тронула мне волосы, губы коснулись моего лба.

— Если хочешь, — мягко произнес он, — завтра я пошлю тебя к ней в трактир, чтобы ты смог с ней повидаться и сам у нее обо всем спросить.

— О, господин!.. — Я был настолько изумлен и исполнен благодарности, что не мог облечь ее в слова.

Николас позволил поцеловать его в губы, и я, на радостях расхрабрившись, покрыл поцелуями также его щеки, веки. Ответив мне слабой улыбкой, он снова привлек мою голову к своей груди.

— Но знай, что, прежде чем ты сможешь с ней увидеться, тебя ждет весьма нелегкий, суетливый день.

— Да, сэр, — с готовностью ответил я.

— А теперь давай-ка спи. Завтра тебе предстоит изрядно потрудиться здесь в саду, прежде чем мы вернемся в город. А потом тебя запрягут в большую повозку, чтобы доставить фрукты в мой городской дом. Причем мне хотелось бы управиться со всем этим пораньше, чтобы к полудню, когда к Позорищной площади стекается максимум народу, ты оказался на «вертушке».

От этих слов во мне на миг все полыхнуло паникой, я непроизвольно прижался к Николасу чуть крепче — и тут же почувствовал, как его губы нежно скользнули мне по макушке.

Потом он осторожно высвободился из моих объятий и перевалился на живот, чтобы уснуть, отвернув от меня лицо и подсунув под себя руку.

— А вторую половину дня ты проведешь в городских конюшнях, — добавил он сонно. — Будут сдавать тебя напрокат. Будешь с другими «лошадками» трусить рысью в упряжке, обвешанный сбруей и с поднятым членом. Надеюсь, ты выкажешь такую прыть, что в конюшне не застоишься.

Некоторое время я разглядывал вырисовывающийся в лунном сиянии его изящный силуэт, светящиеся в ночи белизной длинные рукава, совершенные очертания икр, подпертых мягкой кожей ремешков.

Я принадлежал этому человеку. Принадлежал всем телом и душой.

— Да, господин, — тихо произнес я.

Я приподнялся на колени и, осторожно наклонившись над ним, поцеловал его правую руку, лежавшую на траве.

— Благодарю вас, господин.

— А вечером я переговорю с капитаном насчет того, чтобы прислать Красавицу.

Минуло, вероятно, около часа. Костер успел погаснуть. Судя по дыханию, господин летописец крепко спал. Он не носил никакого оружия, даже не прятал при себе хоть мало-мальского ножа. И я знал, что с легкостью могу его побороть. Николас не обладал ни силой, равной моей, ни таким же весом, да и шесть месяцев, проведенных в замке, моим мускулам пошли лишь на пользу. Я вполне мог бы стащить с него одежду и оставить здесь привязанным, с кляпом во рту, сбежав во владения короля Льюиса. У него даже деньги имелись в карманах!

И, разумеется, сам он это прекрасно понимал, отправляясь со мной в ночи за город. Выходит, он либо устраивал мне таким образом проверку — либо настолько был во мне уверен, что подобный исход дела даже не приходил ему в голову. И вот теперь, проснувшись в темноте, я должен был для себя решить то, что Николас знал уже и так: удеру я или же нет, представься мне такая возможность?

Решение далось мне без труда — однако всякий раз, говоря себе, что, конечно же, я не сбегу, я снова и снова невольно возвращался мыслями к этому вопросу. Улизнуть, пробраться к родному дому, предстать перед отцом, рассказать ему про блеф королевы — или же отправиться в какие-нибудь другие края в поисках приключений. Полагаю, любой нормальный человек на моем месте, по крайней мере, подумывал бы об этом.

А еще я представлял, как меня отловят какие-нибудь крестьяне, как меня снова разденут догола и, перекинув через седло капитана стражи, отправят на какую-нибудь ужасную экзекуцию, которую страшно описать словами, и за все, что я натворил, мне хорошенько всыпят — и к тому же тогда я наверняка потеряю своего господина навеки.

Тогда я стал раздумывать о других вариантах развития событий, прокручивая один за другим в голове. Наконец я повернулся на бок и уютно пристроился вплотную к Николасу, тихонько обняв его за талию и уткнувшись лицом в мягкий бархат его дуплета. Мне следовало поспать: все ж таки утром меня ждет масса дел. Я даже представил сгрудившуюся вокруг «вертушки» полуденную толпу.

Перед самым рассветом я вдруг проснулся, как будто услышав из зарослей какие-то странные звуки. Однако, прислушавшись, понял, что это всего лишь предутренняя возня обитателей леса и ничто не нарушает ее обычного мирного течения. Потом я посмотрел на раскинувшийся вдалеке городок, что еще спал под тяжелыми тучами, слегка подсвеченными первыми лучами зари. И мне почудилось, будто что-то в его облике за эти пару дней неуловимо изменилось.

Городские ворота были закрыты. Но, возможно, они всегда бывают заперты в этот час? Впрочем, меня это уже нисколько не заботило: утром-то их непременно отворят.

И, перевернувшись на живот, я снова поплотнее пристроился к своему господину.