7
Марилл сидел на цементной террасе отеля и обмахивался газетой.
Перед ним лежало несколько книг.
– Идите сюда, Керн, – крикнул он. – Приближается вечер. В это время зверь ищет одиночества, а человек – общества. Как поживает ваше разрешение на пребывание в стране?
– Продлили на неделю. – Керн присел рядом с ним.
– Неделя в тюрьме – это большой срок, неделя на свободе – маленький. – Марилл ударил по книгам, лежавшим перед ним. – Эмиграция заставляет повышать образование. На старости лет я еще занимаюсь английским и французским.
– Временами я не могу слышать слова «эмигрант», – угрюмо сказал Керн.
Марилл засмеялся.
– Чепуха! Вы находитесь в чудесном обществе. Данте был эмигрантом. Шиллер должен был удирать. Гейне, Виктор Гюго. Это лишь некоторые. Взгляните-ка на небо. Видите эмигрантку Луну – нашу бледнолицую сестрицу? Да и матушка Земля в солнечной системе – тоже эмигрантка. – Он подмигнул Керну. – Может, лучше, если б всей этой эмиграции не было? А вместо людей существовали бы только горящий газ да пятна на солнце. Такой вариант вас устраивает?
– Нет, – ответил Керн.
– Правильно. – Марилл снова начал обмахиваться газетой, – Вы знаете, о чем я только что читал?
– О том, что в засухе виноваты евреи.
– Нет.
– О том, что осколок гранаты в животе – истинное счастье для настоящего мужчины.
– Тоже нет.
– О том, что все евреи с жадностью накапливают состояния, и поэтому все они – большевики.
– Неплохо. Дальше.
– О том, что Христос был арийцем. Внебрачным сыном германского легионера.
Марилл засмеялся.
– Нет, вы не отгадаете. Я читал брачные предложения. Послушайте-ка! «Где тот дорогой симпатичный мужчина, который хочет сделать меня счастливой? Женщина с глубокой душой, достойным, благородным характером, любящая все доброе и прекрасное и имеющая первоклассные знания в руководстве отелем, ищет родственную натуру в возрасте тридцати пяти – сорока лет, с хорошим заработком». – Марилл поднял глаза. – В возрасте тридцати пяти – сорока! Сорок один уже исключается. Вот это уверенность, правда? Или вот еще. «Где мне найти Тебя, мое Дополнение! Проницательная, веселого нрава леди и домашняя хозяйка, не разбитая повседневной жизнью, темпераментная и душевная, обладающая внутренней красотой и пониманием товарищества, желает найти себе джентльмена с достаточным доходом, любящего искусство и спорт, и в то же время – хорошего супруга», – прекрасно, правда? Или возьмите вот это: «Одинокий человек пятидесяти лет, но выглядящий моложе, чувствительный, круглый сирота…» – Марилл остановился. – Круглый сирота. В пятьдесят-то лет! Достойное сожаления существо – этот наивный пятидесятилетний!
– Вот, мой дорогой! – Он протянул газету Керну. – Две страницы! Каждую неделю целых две страницы, и только в одной газете! Вы только посмотрите на заголовки, тут все дышит любовью, добротой, товариществом, дружбой! Настоящий рай! Эдем в пустыне политики! Это оживляет и освежает. Сразу видно, что в наши жалкие времена есть еще много хороших людей. Такие вещи возвышают, правда?
Он отбросил газету.
– Почему бы не написать так: комендант концентрационного лагеря с нежным сердцем и глубокой душой…
– Он наверняка считает себя таким, – сказал Керн.
– Конечно. Чем примитивней человек, тем больше он собой доволен. Посмотрите на предложения. – Марилл ухмыльнулся. – Какая пробивная сила! Какая уверенность! Сомнение и терпимость – это черты интеллигентных людей. Поэтому они и продолжают погибать. Сизифов труд… Одно из самых глубоких изречений человечества.
– Господин Керн, вас кто-то спрашивает, – неожиданно сказал кельнер отеля взволнованным голосом. – Кажется, не из полиции.
– Хорошо, я сейчас приду.
Он не сразу узнал бедно одетого мужчину. Ему казалось, будто в матовом стекле фотоаппарата он видит расплывчатое, неясное изображение, которое постепенно становилось все резче и резче и принимало знакомые черты.
– Отец! – вымолвил он с испугом.
– Да, Людвиг.
Старый Керн вытер пот со лба.
– Жарко, – сказал он с кислой улыбкой.
– Да, очень жарко. Пойдем вон в ту комнату, где пианино. Там прохладнее.
Они сели. Но Керн сразу же поднялся, чтобы принести отцу лимонаду. Он был очень взволнован.
– Мы давно не виделись, отец, – сказал он, возвращаясь.
Старый Керн кивнул.
– Ты сможешь здесь остаться, Людвиг?
– Думаю, нет. Ты же знаешь. Они очень обходительны. Четырнадцать дней разрешения, потом еще два-три дня – ну, и на этом все кончается.
– А ты не хочешь остаться здесь нелегально?
– Нет, отец. Здесь сейчас слишком много эмигрантов. Я этого не знал. Я, наверно, вернусь в Вену. Там легче скрываться. Ну, а что делаешь ты?
– Я был болен, Людвиг. Грипп. Я только несколько дней тому назад встал.
– Ах, вот оно что! – Керн облегченно вздохнул. – Ты был болен. Ну, а сейчас ты уже совсем поправился?
– Да, ты же видишь…
– Ну, а что ты делаешь, отец?
– Мне удалось спрятаться.
– Тебя хорошо охраняют, – сказал Керн и улыбнулся.
Старик посмотрел на него таким мученическим и смущенным взглядом, что Керну стало стыдно.
– Тебе плохо живется, отец? – спросил он.
– Хорошо, Людвиг. И «потом – что значит для нас „хорошо“? Немного покоя
– это уже хорошо. Я кое-чем занимаюсь. Веду счета. Это немного. Но это работа. На одном угольном предприятии.
– Это же чудесно! И сколько ты получаешь?
– Почти ничего. Только на мелкие расходы. Но зато у меня есть еда и место для ночлега.
– Ну, это уже кое-что! Завтра я тебя навещу, отец.
– Да… да… или, может, я зайду к тебе.
– Да зачем тебе беспокоиться. Я приду…
– Людвиг… – Старый Керн судорожно сглотнул. – Наверное, будет лучше, если приду я.
Керн удивленно посмотрел на него. И внезапно он все понял. Эта мощная баба в дверях… На какой-то момент сердце его застучало в груди, словно молоток, горло сдавило. Он хотел вскочить, взять отца и убежать вместе с ним; в каком-то вихре он вспомнил о матери, о Дрездене, о тихих воскресных утрах, – потом он увидел перед собой разбитого судьбой человека, который смотрел на него с ужасающим смирением, и подумал: все! Готов! Спазма прошла, и не осталось ничего, кроме беспредельного сострадания.
– Они два раза меня высылали, Людвиг. Они нашли меня в первый же день, как только я перешел границу. Они не поступили со мной круто. Но не могут же они всех нас оставить. Я заболел. Все время шел дождь. Я подхватил воспаление легких, потом оно повторилось. И вот… она ухаживала за мной… иначе я бы погиб, Людвиг. И она неплохо ко мне относится.
– Конечно, отец, – спокойно сказал Керн.
– Кроме того, я немного работаю. Оправдываю себя. Конечно, все это не то, ты знаешь, не то. Но я не могу больше ночевать на скамейках и постоянно испытывать страх, Людвиг.
– Я понимаю, отец.
Старик безучастно уставился перед собой.
– Порой мне кажется, что мать должна была развестись со мной. Тогда бы она могла вернуться в Германию.
– А ты хочешь этого?
– Нет, это не ради меня. Ради нее. Ведь я виноват во всем. Если она не будет моей женой, она сможет вернуться обратно. Ведь виноват же я. И перед тобой тоже. Из-за меня у тебя нет больше родины.
Керну стало страшно. Это был не его веселый жизнерадостный отец из Дрездена, это был жалкий, беспомощный, одряхлевший старик, который приходился ему родственником и который не мог больше справиться с жизнью. Он встал, растерянный, и сделал то, чего еще никогда не делал. Он взял отца за худые, согбенные плечи и поцеловал его.
– Ты понимаешь меня, Людвиг, – пробормотал Зигмунд Керн.
– Да, отец. Ведь все это пустяки, настоящие пустяки. – Он нежно похлопал его рукой по костлявой спине и уставился поверх его плеч на картину, висевшую над роялем и изображавшую таяние снегов в Тироле…
– Ну, тогда я сейчас пойду…
– Хорошо.
– Я только хочу заплатить за лимонад. И кроме того я принес для тебя пачку сигарет. Ты вырос, Людвиг, стал большим и сильным.
«Да, а ты старым и жалким, – подумал Керн. – Попался бы мне здесь хоть один из тех, кто довел нас до этого, чтобы я мог набить его сытую, самодовольную, глупую морду!»
– Ты тоже хорошо выглядишь, отец, – сказал он. – А за лимонад уже заплачено. Я сейчас немного зарабатываю. И знаешь, чем? Нашими собственными товарами. Твоим миндальным кремом и туалетной водой «Фарр». У одного аптекаря здесь есть целая полка, я у него и покупаю.
Глаза Зигмунда Керна немного оживились. Потом он печально улыбнулся.
– И тебе теперь приходится торговать этим? Ты должен меня простить, Людвиг.
– Ну, что ты! – Керн быстро проглотил комок, подступивший к горлу. – Это лучшая школа жизни, отец. Познаешь жизнь снизу. И людей тоже. Поэтому позже никогда не разочаруешься.
– Только не заболей.
– Нет, я хорошо закалился.
Они вышли.
– У тебя столько надежд, Людвиг…
«О боже, он называет это надеждой», – подумал Керн.
– Все придет снова в порядок, – сказал он. – Ведь не останется же так…
– Да, – старик посмотрел вдаль каким-то невидящим взором. – Людвиг, – сказал он затем тихо. – Если мы снова будем вместе… и если с нами будет и мать… – Он сделал движение, показывающее куда-то назад. – Тогда все это будет забыто… мы не будем больше об этом вспоминать, правда?
Он говорил тихо и по-детски доверчиво, это было похоже на щебетание усталой птицы.
– Ты бы мог учиться и без меня, Людвиг, – сказал он немного жалобно и машинально, как человек, который так много об этом думал, что сознание своей вины со временем стало для него чем-то само собой разумеющимся.
– Без тебя меня бы даже не было на свете, отец, – ответил Керн.
– Ну, будь здоров, Людвиг. Ты не хочешь взять сигарет? Я же твой отец, мне хочется что-то сделать для тебя.
– Спасибо, отец. Я возьму их.
– И не забывай меня, – сказал старик, и губы его внезапно задрожали. – Я хотел, чтобы все было хорошо, Людвиг. – Казалось, что ему доставляет удовольствие повторять имя сына, он повторял его снова и снова. – Хотя мне этого и не удалось, Людвиг. Я хотел заботиться о вас, Людвиг.
– Ты и заботился о нас, как только мог.
– Ну, так я пойду. Желаю тебе счастья, детка.
«Детка, – подумал Керн, – кто из нас детка?» Он видел, как отец медленно брел вниз по улице; Керн обещал написать ему и снова встретиться, но в то же время знал, что видел его последний раз. Он провожал его широко открытыми глазами до тех пор, пока того не стало видно. Потом все опустело.
Керн пошел назад. На террасе все еще сидел Марилл и читал газету с отвращением и насмешкой.
«Странно, – подумал Керн, – как много можно пережить за то время, пока другой не успеет дочитать и газету. Круглый сирота. Пятидесятилетний мужчина. – Он улыбнулся, судорожно, с горькой насмешкой. – Круглый сирота! Как будто нельзя быть сиротой, имея в живых и отца и мать».
Три дня спустя Рут Голланд уезжала в Вену. Она получила телеграмму от подруги, у которой могла жить, и хотела попытаться найти там работу и поступить в университет.
Вечером перед отъездом она пошла-с Керном в ресторан «Черный поросенок». До этого они каждый день обедали в общественной столовой, но в последний вечер Керн предложил предпринять что-нибудь особенное.
«Черный поросенок» был маленьким прокуренным ресторанчиком – недорогим, но очень хорошим. Его Керну рекомендовал Марилл. Он сообщал ему также точные цены и особенно порекомендовал отведать гордость владельца ресторана – гуляш из телятины. Керн пересчитал деньги и решил, что их хватит и на десерт, на ватрушки. Рут как-то сказала ему, что она их очень любит. Но в ресторане их ожидал неприятный сюрприз. Гуляш кончился, они пришли слишком поздно. Керн озабоченно изучал меню. Большинство других блюд были слишком дороги. Кельнер стоял у их столика, перечислял блюда: копчености с зеленью, свиные котлеты с салатом, фаршированная курочка, свежая гусиная печень…
«Гусиная печень, – подумал Керн, – этот болван считает нас, кажется, миллионерами».
Он передал меню Рут.
– Что бы ты хотела вместо гуляша? – спросил он. Он уже высчитывал, что если они закажут свиные котлеты, денег на ватрушки им не хватит.
Рут бросила быстрый взгляд на меню.
– Сосиски с картофелем, – сказала она. Это было самое дешевое блюдо.
– Исключается, – возразил Керн. – Это не будет похоже на прощальный ужин.
– Я их очень люблю. После супа в общественной столовой они покажутся настоящим деликатесом.
– Ну, а как ты смотришь на свиные котлеты?
– Слишком дорого.
– Господин официант, – сказал Керн, – две порции свиных котлет! Но больших!
– Порции все одинаковы, – равнодушно ответил кельнер. – А что прикажете на первое? Суп, Hors-d'oeuvre, студень?
– Ничего, – ответила Рут, прежде чем Керн успел ее спросить.
Они заказали еще графин дешевого вина, и кельнер удалился с презрительной гримасой, словно предчувствуя, что Керну не хватит полкроны ему на чай.
Ресторанчик был почти пуст. Только за столом в углу сидел мужчина с моноклем и со шрамом на широком красном лице. Он сидел перед кружкой пива и разглядывал Керна и Рут.
– Жаль, что он здесь сидит, – сказал Керн.
Рут кивнула.
– Если бы на его месте был кто-нибудь другой! Но он… он напоминает человека…
– Да, он конечно, не эмигрант, – согласился Керн. – Скорее наоборот.
– Мы можем совсем не смотреть в его сторону…
Но Керн все-таки поглядывал. И он заметил, что мужчина продолжал непрерывно смотреть на них.
– Я не знаю, что ему нужно, – сердито сказал Керн. – Но он не спускает с нас глаз.
– Возможно, он – агент гестапо. Я слышала, что здесь шпики так и кишат.
– Может, мне пойти и спросить, что ему от нас нужно?
– Нет! – Рут в испуге положила свою руку на руку Керна.
Появились котлеты, поджаристые и нежные; к ним подали свежий зеленый салат. Но против ожидания они съели котлеты без особого удовольствия: Рут и Керн были встревожены.
– Он здесь не из-за нас, – сказал Керн. – Никто не знал, что мы пойдем сюда.
– Конечно, нет, – ответила Рут. – Может, он здесь случайно. Но он наблюдает за нами, это видно…
Кельнер убрал тарелки. Керн недовольно посмотрел ему вслед. Он хотел этим ужином доставить Рут удовольствие, а теперь страх перед неизвестным с моноклем все испортил.
Он поднялся, рассерженный; он принял решение.
– Минутку, Рут.
– Что ты собираешься делать? – в испуге спросила она. – Не ходи никуда!
– Нет, нет, я не к нему… Я хочу только поговорить с хозяином.
Перед уходом из отеля Керн взял с собой на всякий случай два маленьких флакона духов. Сейчас он хотел попытаться обменять один из них у хозяина на ватрушки. Духи были значительно дороже, но ему было все равно. После неудачных котлет Рут должна получить хотя бы десерт, который любила. Может, ему удастся выторговать и чашку кофе.
Он подошел к хозяину и объяснил, в чем дело. Тому сразу бросилась кровь в голову.
– А-а! Подлецы! Сперва нажрались, а теперь нечем расплатиться! Нет, мой дорогой, теперь одна дорога – в полицию!
– Я могу заплатить за то, что мы съели! – Керн со злостью швырнул деньги на стойку.
– Подсчитайте, – сказал хозяин кельнеру. Спрячьте вашу воду! – набросился он на Керна. – Что вы, собственно, хотите? Кто вы, посетитель или торговец?
– В настоящий момент я посетитель, – с яростью заявил Керн. – А вы…
– Минутку, – раздался голос позади него.
Керн обернулся. Рядом с ним стоял незнакомец с моноклем.
– Разрешите задать вам вопрос? – Незнакомец отошел от стойки на несколько шагов. Керн пошел следом. Сердце бешено заколотилось. – Вы немецкие эмигранты, не так ли? – спросил мужчина.
Керн пристально посмотрел на него.
– А какое вам дело?
– Никакого, – спокойно ответил тот. – Я только слышал, о чем вы здесь говорили. Не продадите ли мне один флакон?
Теперь Керн больше не сомневался, чего хочет этот человек. Если он сейчас продаст флакон, его обвинят в запрещенной торговле, сразу арестуют и вышлют.
– Нет, – сказал он.
– Почему – нет?
– Я ничего не продаю. Я торговлей не занимаюсь.
– Тогда давайте обменяемся. За это вы получите от меня то, чего вам не хочет дать хозяин, – пирожные и кофе.
– Я вообще не понимаю, чего вы хотите, – сказал Керн.
Незнакомец улыбнулся.
– А, я понимаю. Вы мне не доверяете. Выслушайте меня. Я из Берлина и через час возвращаюсь обратно. Вы туда вернуться не можете.
– Не можем, – согласился Керн.
Незнакомец посмотрел на него.
– Вот по этой причине я и заговорил с вами. Вот поэтому я и хочу оказать вам маленькую любезность. Во время войны я командовал ротой; один из моих лучших солдат был евреем. Ну, как, дадите мне маленький флакончик?
Керн протянул ему духи.
– Извините, – сказал он. – Я принял вас за шпика.
– Это понятно. – Незнакомец улыбнулся. – Ну, а теперь возвращайтесь к фрейлейн. Она наверняка испугалась. Желаю вам обоим всего наилучшего! – Он подал Керну руку.
– Спасибо. Большое спасибо.
Керн смущенно отправился обратно.
– Рут, – сказал он, – или сегодня рождество, или я сошел с ума.
Вслед за ним появился кельнер. Он нес поднос с кофе и целой горой пирожных, разложенных в три ряда.
– Что это? – удивленно спросила Рут.
– Это чудеса духов «Фарр», фирмы Керн.
Керн, сияя, начал разливать кофе.
– Каждый из нас может-взять по любому пирожному. Какое ты хочешь, Рут?
– Ватрушку.
– Вот тебе ватрушка. А я возьму шоколадную бомбу с кремом.
– Остальные вам завернуть?
– Какие остальные? Не понимаю.
Кельнер сделал движение рукой, охватив им все три этажа пирожных. – Это все заказано для вас.
Керн с удивлением посмотрел на него.
– Все для нас? А где же… а тот господин разве…
– Тот господин уже давно ушел. Все в порядке. Ну, так как?
– Подождите! – поспешно сказал Керн. – Подождите, ради бога! Рут, еще одно с кремом? Трубочку? Или песочное?
Он придвинул к ней полную тарелку и взял себе еще два пирожных. Вот так! – Керн облегченно вздохнул. – А остаток вы заверните в два пакета. Один тебе, Рут. Чудесно! Хоть раз в жизни я могу тебя угостить.
– Шампанское уже поставлено на холод, – сказал кельнер и взялся за серебряный поднос с искусно разложенными пирожными.
– Шампанское? Хорошая шутка! – Керн рассмеялся.
– Это не шутка, – кельнер показал на дверь. На пороге появился сам хозяин, неся перед собой ведерко со льдом, из которого торчала бутылка шампанского.
– Вы извините меня, – он приторно ухмыльнулся. – Я, конечно, тогда только пошутил.
Керн с вытаращенными глазами откинулся на спинку. стула. Кельнер кивнул.
– За все заплачено.
– Я сплю, – сказал Керн и протер себе глаза. – Ты когда-нибудь пила шампанское, Рут?
– Нет. До сих пор я только в кино видела, как пьют шампанское.
Керн с трудом взял себя в руки.
– Господин хозяин, – сказал он с достоинством, – вы видите, какой выгодный обмен я вам предлагал. Флакон всемирно известного «Фарр» фирмы Керн за какие-то две несчастные ватрушки! Вот, посмотрите, что за него дал знаток!
– Нельзя знать все, – извинился хозяин. – Я больше разбираюсь в напитках.
– Рут, – сказал Керн, – с сегодняшнего дня я верю в чудеса. Меня теперь не удивит, если сейчас в окно влетит белый голубь и принесет для нас в клюве два паспорта сроком на пять лет или разрешение на вечную работу.
Они выпили всю бутылку. Они считали, что возьмут грех на душу, если оставят в бутылке хоть каплю. Шампанское им не особенно понравилось, но они пили его, им – становилось веселее, и к концу они немного опьянели.
Они поднялись. Керн взял пакеты с пирожными и хотел заплатить за котлеты. Но кельнер покачал головой.
– За все заплачено.
– Рут, – сказал Керн, немного заикаясь. – Жизнь властвует над нами. Еще один такой день, и я стану романтиком.
Их остановил хозяин.
– У вас есть еще эти духи? Я думал, что для моей жены…
Керн снова пришел в себя.
– Случайно у меня есть еще один, последний. – Он вытащил из кармана второй флакон. – Но не за ту же цену, любезнейший! Вы упустили счастливый случай! Двадцать крон! – Он затаил дыхание. – И то только для вас!
Хозяин молниеносно прикинул. За пирожные и шампанское он получил с ротмистра лишних тридцать крон. Значит остается десять крон прибыли.
– Пятнадцать, – предложил он.
– Двадцать. – Керн сделал движение, словно собирался положить флакон обратно в карман.
– Ну, хорошо. – Хозяин достал из кармана смятую бумажку. Он скажет своей любовнице, толстушке Барбаре, что флакон обошелся ему в пятьдесят крон. Таким образом ему не придется тратиться на шляпку, которую она требовала с него уже несколько недель. Шляпка стоила сорок восемь крон. Двойная выгода.
Керн и Рут отправились в отель, взяли чемодан Рут и поехали на вокзал.
Рут притихла.
– Не грусти, – ободрял ее Керн. – Я скоро приеду. Самое позднее через неделю я должен отсюда уехать. Я поеду в Вену. Ты хочешь, чтобы я туда приехал?
– Да. Приезжай. Но только в том случае, если так будет лучше для тебя.
– Почему ты не скажешь просто: да, приезжай?
Она виновато посмотрела на него.
– А добавления разве не нужно?
– Не знаю, но это звучит осторожно.
– Да, – ответила она с внезапной печалью, – осторожно, это правда.
– Ну, не грусти, – повторил Керн. – Ведь ты только что была такой веселой.
Рут беспомощно взглянула на него.
– Не слушай меня, – пробормотала она. – Временами у меня все мешается. Может, от вина. Пойдем, у нас есть еще несколько минут.
Они зашли в сквер и сели на скамейку. Керн положил руку ей на плечи.
– Выше голову, Рут! Ничто другое нам не поможет. Может, мои слова звучат глупо, но для нас это не пустяки. Нам обязательно нужна хоть малая толика радости. Именно нам.
Ничего не видящими глазами она уставилась куда-то вдаль.
– Я хотела бы быть веселой, Людвиг, но у меня не получается. Мне трудно быть веселой, и это плохо. Я всегда хочу делать все хорошо. А у меня все выходит неловко и неуклюже. – Словно через силу она выдавливала из себя слова, и Керн внезапно увидел, что лицо ее залито слезами. Она плакала беззвучно, беспомощно, гневно. – Я не знаю, почему плачу, – сказала она. – Как раз сейчас у меня меньше всего причин для слез. Но, может быть, как раз поэтому. Не смотри… Не смотри на меня…
– Буду, – ответил Керн.
Она склонилась, положила руки ему на плечи. Он прижал ее к себе, и она поцеловала его жесткими закрытыми губами, – слепо, закрыв глаза.
– Ах, – она стала спокойнее. – Что ты понимаешь… – Ее голова упала ему на плечо, глаза остались закрытыми. – Что ты понимаешь… – Губы ее приоткрылись и стали нежными и мягкими, словно зрелый плод.
Они отправились дальше. На вокзале Керн исчез на несколько минут и купил букет роз. Покупая цветы, он благословлял незнакомца с моноклем и хозяина «Черного поросенка».
Рут совсем смутилась, когда он вернулся с букетом. Она покраснела, и все горести исчезли с ее лица.
– Цветы, – сказала она. – Розы. Меня провожают, как кинозвезду.
– Ты уезжаешь как жена в высшей степени удачливого коммерсанта, – гордо ответил Керн.
– Коммерсанты не дарят цветов, Людвиг.
– Дарят. Последнее поколение снова делает это.
Он положил ее чемодан и пакет с пирожными в багажную сумку. Потом они вместе вышли из вагона. На перроне Рут взяла руками его голову и серьезно посмотрела на него.
– Хорошо, что ты меня проводил. – Она поцеловала его. – А сейчас уходи. Уходи, а я уйду в вагон. Я не хочу сейчас снова расплакаться. Иначе ты подумаешь, что я больше ничего и не умею. Иди…
Керн продолжал стоять.
– Я не боюсь прощаться. Я уже со многим прощался. А это не прощание.
Поезд тронулся. Рут замахала рукой. Керн продолжал стоять. Ему казалось, будто вымер весь город.
Перед входом в отель он встретил Рабе.
– Добрый вечер, – сказал он, вытащил пачку сигарет и протянул, предлагая закурить. Рабе отскочил и поднял руку, словно защищаясь от удара. Керн удивленно взглянул на него.
– Извините, – смущенно сказал Рабе. – Это все… непроизвольно…
Он взял сигарету.
Штайнер уже две недели работал кельнером в гостинице «Зеленое дерево». Стояла поздняя ночь. Хозяин часа два тому назад улегся спать, а за столиками сидело всего несколько посетителей.
Штайнер опустил ставни.
– Отличный вечер, – сказал он.
– Выпьем еще по рюмочке, Иоганн? – сказал один из посетителей, столяр с длинным, как огурец, лицом.
– Хорошо, – ответил Штайнер. – «Миколаш»?
– Нет, никакого венгерского. Давай начнем с доброй сливянки.
Штайнер принес бутылку и рюмки.
– Выпей и ты, – предложил столяр.
– Только не сегодня. Сегодня я или совсем больше не пью, или должен напиться вдрызг.
– Ну, тогда напивайся. – Столяр потер свой огурец. – Я тоже напьюсь! Представь себе – третья дочь! Приходит сегодня утром акушерка и говорит: «Поздравляю, господин Блау, третья дочурка, здоровенькая». А я-то был уверен, что у меня будет парнишка! Три девчонки – и ни одного парня. Разве от этого не спятишь, Иоганн? Ты же человек, ты должен это понять!
– Ну, еще бы! – ответил Штайнер. – Давай будем пить из стаканов.
Столяр ударил кулаком по столу.
– Черт бы побрал все это!.. Да, ты прав. Конечно! Стаканы – это хорошая мысль! И как только я сам до этого не додумался.
Они взяли стаканы и пили целый час. В голове у столяра все перепуталось, и он стал жаловаться на то, что жена родила ему трех сыновей. Он с трудом расплатился и, качаясь, вышел со своими собутыльниками на улицу.
Штайнер убрал помещение. Он налил себе еще полный стакан сливянки и выпил.
В голове шумело. Он уселся за стол и, уставясь в одну точку, стал о чем-то размышлять. Потом поднялся и отправился в свою каморку. Там он начал рыться в вещах, нашел фотографию жены и долго смотрел на нее. За все это время он ничего о ней не слышал. Он никогда ей не писал, подозревая, что почту проверяют. И он думал, что она возбудила против него дело о разводе.
– Черт возьми! – Он поднялся. – Может, она давно забыла меня и живет с другим! – Он рывком разорвал фотографию. – Я тоже должен выбраться. Иначе это меня доконает. Я же одинокий мужчина, я – Иоганн Губер, а не Штайнер, все! Точка.
Он выпил еще стакан, затем закрыл дверь и вышел на улицу. Вблизи окружной дороги с ним заговорила девица.
– Пойдешь со мной, дорогой?
– Да.
Они пошли рядом. Девица искоса испытующе посматривала на Штайнера.
– Ты даже не взглянул на меня!
– Взглянул, – ответил Штайнер, не поднимая головы.
– А я думаю, что нет. Я тебе нравлюсь?
– Да, ты мне нравишься.
– Что-то уж очень быстро…
Она взяла его под руку.
– А сколько ты мне заплатишь, дорогой?
– Не знаю. А сколько ты хочешь?
– Ты останешься на всю ночь?
– Нет.
– Что ты скажешь насчет двадцати шиллингов?
– Десять. Я кельнер и зарабатываю немного.
– Ты не похож на кельнера.
– Есть люди, не похожие на президентов, а государством они управляют.
Девица рассмеялась.
– А ты веселый. Я люблю веселых. Ну, ладно, десять. У меня хорошая комната. Вот увидишь, я принесу тебе счастье.
– Правда? – удивился Штайнер.
В комнате, малюсенькой каморке, обитой красным плюшем, везде стояли безделушки; столы и стулья были закрыты чехлами. На софе сидел целый ряд плюшевых медвежат, карнавальных кукол и матерчатых обезьянок. Над софой висела увеличенная фотография фельдфебеля в полной форме, с выпученными глазами и пышными усами.
– Это твой муж? – спросил Штайнер.
– Нет. Это муж моей старшей сестры, вечная ему память…
– Она, наверное, рада, что избавилась от него, правда?
– Попал пальцем в небо! – Девушка вытянула блузку из-под юбки. – Она до сих пор оплакивает его, он был очень хороший. Красавец, правда?
– Ну, а почему же она повесила его портрет у тебя?
– У нее есть другое фото. Еще больше и в красках. Конечно, раскрашена только форма, понимаешь? Ну, иди, помоги мне расстегнуть сзади блузку.
Штайнер почувствовал под своими руками упругие плечи. Он не ожидал этого. Во время войны ему приходилось иметь дело с проститутками, и он знал, что они из себя представляли – всегда что-то мягкое и серенькое.
Девушка бросила блузку на софу. У нее была полная и упругая грудь. Она гармонировала с развитыми плечами и шеей.
– Садись, дорогой, – сказала она. – Садись поудобнее. Кельнеры и мы всегда на ногах.
Она сняла юбку.
– Черт возьми! – пробормотал Штайнер, – а ты красива!
– Это я уже слышала. – Девушка аккуратно сложила юбку. – Если она тебе не помешает…
– Помешает.
Она немного повернулась к нему.
– Ты опять шутишь. А ты весельчак!
Штайнер посмотрел на нее.
– Что ты так смотришь! – спросила девушка. – Тебя прямо можно испугаться. Господи, какой пронзительный взгляд. Давно не видел женщины, да?
– Как тебя зовут? – спросил Штайнер.
– Эльвирой. Смешное имя, правда? Это все идея моей матушки. Она всегда хотела чего-то особенного. Ну, иди, ложись.
– Нет, – сказал Штайнер. – Давай еще чего-нибудь выпьем.
– А у тебя есть деньги? – быстро спросила она.
Штайнер кивнул. Эльвира, совершенно не заботясь о том, что на ней ничего нет, подошла к двери.
– Фрау Пошник! – закричала она. – Что-нибудь выпить!
Хозяйка появилась так быстро, словно подслушивала за дверью. Это была полная, краснощекая особа с блестящими круглыми глазами, затянутая в черный бархат.
– У нас имеется шампанское, – услужливо сказала она. – Сладкое, как сахар.
– Водки, – ответил Штайнер, не поднимая головы. – Сливянки, вишневки, горькой, все равно какой.
Женщины обменялись взглядами.
– Вишневки, – сказала Эльвира. – Хорошей, которая стоит на верхней полке. Стоит десять шиллингов, дорогой.
Штайнер дал ей деньги.
– Откуда у тебя такая кожа? – спросил он.
– Ни одного пятнышка, правда? – Эльвира вертелась перед ним. – Такая кожа бывает только у рыжих.
– Да, – ответил Штайнер. – Я как-то не заметил, что у тебя рыжие волосы.
– Потому что я была в шляпке, дорогой. – Эльвира взяла у хозяйки бутылку. – Может, и вы выпьете с нами, фрау Пошник?
– Если разрешите! – Хозяйка села. – Вам хорошо, фрейлейн Эльвира! – Она вздохнула. А мы, бедные вдовы, всегда одиноки…
Бедная вдова залпом выпила рюмку и сразу налила вторую. – За ваше здоровье, элегантный господин!
Она поднялась и кокетливо взглянула на Штайнера.
– Ну, большое спасибо. Желаю приятно провести время!
– У нее ты будешь иметь успех, дорогой, – сказала Эльвира.
– Дай мне вон тот стакан, – сказал Штайнер. Он налил его до краев и выпил.
– О, боже ты мой! – Эльвира с тревогой посмотрела на Штайнера. – Надеюсь, ты ничего не побьешь, милый? – Комната дорого обходится, понимаешь? Такие комнаты не бывают дешевыми.
– Садись сюда, – ответил Штайнер. – Рядом со мной.
– Нам лучше было бы прокатиться. В Пратер или в лес.
Штайнер поднял голову. Он чувствовал, как после выпитой вишневки в его голове застучали тысячи молоточков.
– В лес? – спросил он.
– Да, в лес. Или в поле с колосящейся рожью. Ведь сейчас лето…
– В поле?.. С рожью?.. Как ты додумалась до такого?
– Ведь это же естественно, – оживленно и озабоченно лопотала Эльвира. – Потому что сейчас лето, дорогой! А летом люди охотно идут в поля, разве ты не знаешь?
– Не прячь бутылку! Я не испорчу твою каморку. Значит, ты говоришь, в поле… летом?
– Конечно, летом, дорогой; зимой холодно.
Штайнер налил полный стакан.
– Черт возьми, как ты благоухаешь!
– У всех рыжих одинаковый «аромат, дорогой.
Молоточки застучали сильнее. Комната закачалась.
– Поле, – промолвил Штайнер с трудом и медленно, – и ветер ночью…
– Ну, иди, дорогой, раздевайся…
– Открой окно!
– Окно же открыто, милый. Иди ко мне и будешь счастлив!
Штайнер выпил.
– Ты когда-нибудь была счастлива? – спросил он, уставясь на стол.
– Конечно. Часто.
– А-а! Помолчи лучше. Потуши свет.
– Ты сперва разденься.
– Потуши свет.
Эльвира послушалась. В комнате стало темно. – Иди в постель, милый!
– Нет. В постель… нет. Постель – это нечто другое. Черт возьми! В постель – нет.
Нетвердой рукой Штайнер налил себе в стакан вишневки. В голове гудело. Девушка прошлась по комнате. На минуту остановилась у окна и выглянула. Слабый свет уличных фонарей упал на ее темные плечи. За ее головой распростерлась ночь. Она поднесла руку к волосам.
– Иди сюда, – хрипло сказал Штайнер.
Она повернулась, мягко и беззвучно пошла к нему. Подошла, зрелая, как хлебное поле, темная и неузнаваемая, с ароматом и кожей тысяч женщин и той, одной…
– Мария, – прошептал Штайнер.
Девушка рассмеялась, искренне и нежно.
– Вот видишь, как ты пьян, дорогой… меня же зовут Эльвирой…
