6
В воскресенье Керн вернулся в отель только вечером; в комнате он натолкнулся на Марилла, тот был чрезвычайно взволнован.
– Наконец хоть кто-то! – вскричал он. – Проклятая дыра, в которой как раз сегодня я не могу найти ни одной падали! Все разбежались! Даже проклятый хозяин!
– Что случилось? – спросил Керн.
– Вы не знаете, где живет акушерка? Или врач, какой-нибудь врач по женским болезням, или еще кто-нибудь в этом роде?
– Нет, не знаю.
– Конечно, вы не знаете! – Марилл уставился на него. – Вы же еще порядочный человек, Керн. Пойдемте со мной. Кто-нибудь должен остаться у женщины. Тогда я побегу и найду акушерку. Вы можете это сделать?
– Что?
– Присмотреть, чтобы она не очень волновалась! Поговорить с ней. Что-нибудь сделать!
И он потащил ничего не понимающего Керна вдоль по коридору, в нижний этаж, и открыл дверь в маленькую комнатку, где, кроме кровати, почти ничего больше не было. На кровати стонала женщина.
– Седьмой месяц. Наверно, преждевременные роды! Успокойте ее, как можете. Я позову врача.
Он исчез, прежде чем Керн успел что-либо ответить.
Женщина на кровати стонала. Керн на цыпочках подошел к ней.
– Вам дать что-нибудь? – спросил он.
Женщина продолжала стонать. У нее были светлые блеклые волосы, совершенно мокрые от пота, и посеревшее лицо, на котором удивительно отчетливо выступили веснушки. Глаза закатились, за полуопущенными ресницами виднелся только белок. Тонкие губы были приоткрыты, зубы обнажены и плотно сжаты. В полумраке комнаты они словно светились…
– Вам дать что-нибудь? – спросил Керн еще раз.
Он огляделся. На стуле валялся дешевый тонкий пыльник. Перед кроватью стояла пара стоптанных туфель. Женщина лежала, распростершись, прямо в одежде. На столе стояла бутылка с водой, а рядом с умывальником – чемодан.
Женщина стонала. Керн не знал, что делать. А потом женщина заметалась. Керн вспомнил о том, что ему сказал Марилл, и то немногое, чему научился за год в университете. Он попытался придержать ее за плечи. Но это было все равно, что удержать змею, она выскальзывала и вырывалась; внезапно она вскинула ладони вверх и в то же мгновение крепко вцепилась в его руки.
Он стоял, как прикованный. Он бы никогда не поверил, что у женщины может быть такая сила. Она медленно повернула голову, словно та была у нее на шарнирах, и тяжело застонала; Керну казалось, будто стоны идут из-под земли.
Тело вздрогнуло, и Керн внезапно увидел, как из-под сбившегося покрывала на простыне проступило темно-красное пятно, оно расширялось, становилось все больше и больше. Он пытался освободиться, но женщина держала его, как в железных тисках. Будто завороженный, смотрел он на пятно, которое превращалось в широкую красную полосу; наконец, кровь достигла края простыни и начала капать на пол, скапливаясь в темную лужу.
– Отпустите! Отпустите меня! – Керн не решался двинуть руками, иначе ему пришлось бы встряхнуть тело женщины. – Отпустите! – выдавил он из себя. – Отпустите!
Внезапно тело женщины безвольно обмякло. Она разжала руки и упала на подушки. Керн схватил покрывало и немного его приподнял. Струйка крови вырвалась наружу и пролилась на пол. Керн вскочил и помчался наверх, в комнату, где жила Рут Голланд.
Она была дома. В комнате, кроме нее, никого не было, а она сидела на кровати среди раскрытых книг.
– Пойдемте! – вскричал Керн. – Внизу… женщина… истекает кровью.
Они помчались вниз. В комнате стало темнее. В окне загорелась вечерняя заря, она бросала мрачный отсвет на пол и стол. Красное отражение рубином играло в бутылке с водой. Женщина лежала совсем тихо. Казалось, она больше не дышит.
Рут Голланд приподняла покрывало. Женщина буквально плавала в крови.
– Зажгите свет! – крикнула девушка.
Керн побежал к выключателю. Свет тусклой лампочки, смешавшись с вечерней зарей, едва осветил комнату. Женщина лежала в этом желтовато-красном чаду. Казалось, от нее остался лишь бесформенный живот и сбившаяся, вся в крови, одежда, из-под которой торчали ноги со сползшими черными чулками – неестественно вывернутые и безжизненные.
– Дайте полотенце! Надо остановить кровь! Может, вы найдете что-нибудь!
Керн видел, как Рут засучила рукава и пыталась стянуть с женщины одежду. Керн подал ей с умывальника полотенце.
– Врач должен прийти с минуты на минуту. Марилл побежал за ним.
Он начал искать что-нибудь для перевязки и в спешке опрокинул чемодан.
– Давайте что подвернется! – крикнула Рут.
Из чемодана вывалился целый ворох белья для малютки: рубашонки, пеленки, платки, а среди них – несколько вязаных шерстяных распашонок, розовых и голубых, украшенных бантиками и шелком. Одна еще не была готова: из нее торчали вязальные спицы. Моток мягкой голубой шерсти выпал и бесшумно покатился по полу.
– Давайте! – Рут отбросила кровавое полотенце. Керн подал ей пеленки и платки. И тут он услышал шаги на лестнице.
Сразу вслед за этим распахнулась дверь, и в комнату вошел Марилл с врачом.
– Ну, что здесь?.. Черт возьми!
Врач шагнул к кровати, отстранил Рут, наклонился над женщиной. Через некоторое время он повернулся к Мариллу.
– Срочно позвоните по номеру 2167. Скажите Брауну, чтобы он немедленно приехал и привез все для наркоза, операция Брэкстона-Хикса. Понятно? И все, чтобы остановить кровотечение.
– Хорошо.
Врач огляделся.
– Вы можете идти, – сказал он Керну. – Фрейлейн останется здесь. Принесите воды! Дайте мой портфель!
Другой врач появился через десять минут. С помощью Керна и людей, подошедших за это время, помещение рядом с комнатой, где лежала женщина, превратили в операционную. Кровати сдвинули в сторону, столы придвинули друг к другу, подготовили инструменты. Хозяин принес самые яркие лампочки, которые только у него нашлись, и ввинтил их.
– Живо! Живо!
Первый врач просто бушевал от нетерпения. Он накинул белый халат и попросил Рут, чтобы та завязала тесемки.
– Наденьте и на себя! – Он бросил ей халат. – Может, вы нам здесь понадобитесь. Вы сможете смотреть на кровь? Вам не станет плохо?
– Нет, – ответила Рут.
– Хорошо. Молодец!
– Может быть, я тоже могу чем-нибудь помочь? – спросил Керн. – Я изучал медицину, два семестра.
– Сейчас – нет, – врач посмотрел на инструменты. – Начнем.
Свет отражался в его лысине. Дверь была занавешена. Четверо мужчин понесли кровать с тихо стонущей женщиной через коридор в операционную. Глаза женщины были широко раскрыты. Бесцветные губы дрожали.
– Ну, беритесь! – командовал врач. – Приподнимите! Осторожно, черт возьми!
Женщина оказалась тяжелой. У Керна на лбу выступил пот. Его взгляд встретился со взглядом Рут. Она была спокойна, но побледнела и так изменилась, что он едва ее узнал. Сейчас она принадлежала этой женщине, истекающей кровью.
– Так, а теперь уходите все, кому здесь нечего делать! – резко сказал лысый врач. Он взял руку женщины. – Вам не будет больно. Это очень легко,
– внезапно заговорил он материнским голосом.
– Ребенок должен жить – прошептала женщина.
– Оба, оба будете жить, – мягко ответил, врач.
– Ребенок…
– Мы его только немного повернем, плечиками вперед. Тогда он молнией выйдет. Только спокойно, совсем спокойно. Наркоз!
Керн, Марилл и еще несколько обитателей отеля стояли в опустевшей комнате женщины. Они ждали, когда могут понадобиться снова. Из соседней комнаты доносилось приглушенное бормотание врачей. На полу были разбросаны розовые и голубые вязаные «распашонки.
– Роды, – сказал Марилл Керну. – Так бывает всегда, когда человек появляется на свет… Кровь, кровь и крик! Понимаете, Керн?
– Да.
– Нет, – сказал Марилл. – Не понимаете. Ни вы, ни я. Только женщина, только женщина может ронять это. Вы не чувствуете себя свиньей?
– Нет.
– Правда? А я чувствую. – Марилл протер очки и посмотрел на Керна. – Вы уже спали с женщиной? Нет? Если бы спали, вы бы тоже чувствовали себя свиньей. Здесь можно где-нибудь достать рюмку водки?
Из глубины комнаты появился кельнер.
– Принесите полбутылки коньяка, – сказал Марилл. – Да-да, у меня есть деньги. Тащите быстрее!
Кельнер исчез. За ним – хозяин и двое других. Керн и Марилл остались одни.
– Присядем к окну, – предложил Марилл. Он показал на заходящее солнце.
– Красиво, правда?
Керн кивнул.
– Да, – сказал Марилл. – Все рядом друг с другом. Это что – сирень, там внизу, в саду?
– Да.
– Сирень и эфир. Кровь и коньяк! Ну, прозит!
– Я принес четыре рюмки, господин Марилл, – сказал кельнер и поставил поднос на стол. – Я думал, может… – Он кивнул головой в сторону соседней комнаты.
– Хорошо, – Марилл наполнил две рюмки. – Вы пьете?
– Немного.
– Еврейский порок. Они все трезвенники. Зато они больше разбираются в женщинах. Но женщины не хотят, чтобы их понимали. Прозит!
– Прозит!
Керн выпил. После коньяка он почувствовал себя лучше.
– Это что, только преждевременные роды?
– Да. На четыре недели раньше. От перенапряжения. Поездки, пересадки, волнения, беготня и тому подобное, понимаете? В таком положении женщины не должны этого делать.
– А зачем она это делала?
Марилл снова наполнил рюмки.
– Зачем? – переспросил он. – Потому что хотела, чтобы ребенок был чехом. Потому что она не хотела, чтобы уже в школе на него плевали и обзывали вонючим жиденком.
– Я понимаю, – сказал Керн. – А ее муж не убежал вместе с ней?
– Мужа несколько лет назад посадили за решетку. И знаете – за что? За то, что у него было собственное дело, и потому, что он был усерднее и прилежнее, чем его конкурент на соседнем углу. Что тогда делает конкурент? Он идет в полицию и доносит на работягу: речи, направленные против правительства, руготня или коммунистические идеи. Что-нибудь. Затем мужа сажают за решетку, а конкурент забирает себе его клиентуру. Соображаете?
– Это мне знакомо, – сказал Керн.
Марилл выпил свой коньяк.
– Жестокий век. Мир завоевывается пушками и бомбардировщиками, человечность – концлагерями и погромами. Мы живем в такие времена, когда все перевернулось. Керн. Агрессоры считаются сейчас защитниками мира, а те, кого травят и гонят, – врагами мира. И есть целые народы, которые верят этому!
Через полчаса из соседней комнаты донесся пронзительный квакающий плач.
– Черт возьми! – сказал Марилл. – Они сделали свое дело. В мире стало одним чехом больше. Давайте поднимем бокалы по этому поводу! В честь великого таинства мира. Рождения! Вы знаете, почему оно – таинство? Потому что вслед за ним следует смерть. Прозит!
Открылась дверь. Вошел второй врач, весь в поту, обрызганный кровью. В руках он нес нечто красное, которое квакало и которое он хлопал по спинке.
– Живет, – пробормотал он. – Здесь есть что-нибудь?.. – Он схватил несколько платков. – В крайнем случае, сойдет. Фрейлейн!
Он передал ребенка и платки Рут.
– Выкупайте и запеленайте… не очень туго… старуха знает, как это делать. Хозяйка отеля. И уходите быстрее, здесь запах эфира. Все делайте в ванной.
Рут взяла ребенка. Ее глаза показались Керну в два раза больше, чем обычно. Врач уселся за стол.
– Найдется рюмка коньяку?
Марилл налил ему рюмку.
– Скажите, какое состояние бывает у врача, – спросил он, – когда он видит, что создаются бомбардировщики и пушки, а не больницы? Ведь первые предназначены только для того, чтобы заполнять вторые.
Врач поднял голову.
– Отвратительное, – ответил он, – отвратительное! Прекрасная задача – штопать людей, применяя все свое великое искусство с тем, чтобы их с величайшим варварством снова разрывали на куски. Почему их не убивать сразу, когда они еще дети? Это же много проще!
– Послушайте, любезнейший, – ответил депутат рейхстага Марилл. – Умерщвлять детей – это убийство. Умерщвлять взрослых – это дело национальной чести. В следующей войне будет участвовать много женщин и детей. Холеру мы искоренили, а ведь это – безобидное явление по сравнению с небольшой войной.
– Браун! – крикнул врач из соседней комнаты. – Быстро!
– Иду!
– Черт возьми! Кажется, не все гладко, – сказал Марилл.
Через некоторое время Браун вернулся. Щеки его ввалились.
– Разрыв в шейке матки, – сказал он, – Сделать ничего нельзя. Женщина истекает кровью.
– Ничего нельзя сделать?
– Ничего. Уже все перепробовали. Кровь продолжает идти.
– А вы не можете сделать переливание крови? – спросила Рут. Она стояла в дверях. – Вы можете взять мою.
Врач покачал головой.
– Не поможет, девочка. Если кровь не перестанет…
Он ушел. Дверь осталась открытой. Ее светлый четырехугольник казался призрачным. Все сидели молча. Тяжело передвигая ноги, вошел кельнер.
– Можно убрать?
– Нет.
– Хотите чего-нибудь выпить? – спросил Марилл Рут.
Она покачала головой.
– Все-таки выпейте немного. Будет лучше. – Он налил ей полрюмки.
Стало темно. Только на горизонте над крышами продолжали еще мерцать, зеленовато и оранжево, последние слабые отблески. В них, словно медная монета, плавала бледная луна, изъеденная пятнами. С улицы слышались голоса. Громкие, довольные и ничего не подозревающие голоса. Внезапно Керн вспомнил о словах Штайнера: «Если рядом с тобой кто-нибудь умирает, ты этого не чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание – это не боль. Сострадание – это скрытое злорадство. Вздох облегчения, что это не ты и не тот, кого ты любишь». Он взглянул на Рут. Он уже не мог видеть ее лица.
Марилл прислушался.
– Что это?
В наступающем вечере послышался сочный, протяжный звук скрипки. Он затих, начал снова нарастать, поднялся вверх – победно и упрямо; потом заискрились рулады, все нежнее и нежнее, и, наконец, полилась мелодия – незатейливая и печальная, как утопающий вечер.
– Это здесь, в отеле, – сказал Марилл и посмотрел в окно. – Над нами, в четвертом этаже.
– Мне кажется, я знак», кто это, – ответил Керн. – Это скрипач, которого я уже однажды слушал. Я не знал, что он тоже здесь живет.
– Это не обычный скрипач. Он играет слишком хорошо.
– Может, мне подняться и сказать ему, чтобы он перестал?
– Зачем?
Керн уже сделал движение, намереваясь выйти. Очки Марилла блеснули.
– Нет. Зачем? Быть печальным можно в любое время. А смерть окружает нас везде. Все это идет рядом друг с другом.
Они сидели и слушали. Прошло много времени, наконец из соседней комнаты вышел Браун.
– Все, – сказал он. – Она не очень страдала. Узнала только, что ребенок жив. Мы успели ей это сказать.
Все трое поднялись.
– Мы должны снова перенести ее сюда, – сказал Браун. – Нам не разрешат оставить ее в соседней комнате.
Женщина, побледневшая и сразу как-то похудевшая, лежала среди кровавых платков, тампонов, ведер, сгустков крови и ваты. Ее лицо изменилось, стало строгим и равнодушным ко всему. Как-то странно было видеть хлопотавшего около нее врача – жизнерадостного мужчину, из которого энергия так и била ключом.
– Дверь нужно запереть, – сказал врач. – Будет лучше, если другие ее не увидят. Нам и так досталось слишком много, не правда ли, маленькая женщина?
«Рут покачала головой.
– Вы держались храбро. Не пикнули. Вы знаете, Браун, что я сейчас бы хотел? Повеситься. Просто повеситься на ближайшем окне.
– Вы спасли ребенку жизнь. Это было сделано блестяще.
– Повеситься. Вы понимаете? Я знаю: мы сделали все, что могли. Что мы бываем и бессильны. И тем не менее, мне хочется повеситься!
Он ожесточенно стал тереть себе шею. Его лицо стало потным и красным.
– Двадцать лет я уже занимаюсь этим делом. И каждый раз, как меня постигнет неудача, я хочу повеситься. С ума можно сойти! – Он повернулся к Керну. – Достаньте сигарету из левого кармана пиджака и суньте мне в рот. Да, маленькая женщина, я знаю, о чем вы думаете. Ну, а теперь огня. Я иду мыться. – Он уставился на резиновые перчатки, словно они были виноваты во всем и, тяжело ступая, направился в ванную.
Они вынесли мертвую вместе с кроватью в коридор, а оттуда – снова в ее комнату. В коридоре стояло несколько человек, которые жили в большой комнате.
– Ее нельзя было отвезти в клинику? – спросила какая-то тощая женщина с шеей, словно у индюка.
– Нет, – ответил Марилл. – Мы бы это сделали.
– А теперь она останется здесь, всю ночь! Рядом с мертвецом никто не сможет заснуть.
– Ну, тогда бодрствуйте, бабуся, – ответил Марилл.
– Я не бабуся.
– Это видно.
Женщина бросила на него злобный взгляд.
– А кто приведет комнату в порядок? Ведь этот запах никогда не выветрится. Вы бы лучше использовали комнату номер десять, на той стороне.
– Посмотрите, – сказал Марилл, обращаясь к Рут. – Эта женщина умерла. А она была нужна ребенку, и мужу, наверное, тоже. А вот эта бесплодная доска живет. И будет жить назло своим современникам, по всей вероятности, до глубокой старости. Это одна из загадок, на которую нельзя получить ответа.
– Все злое – более твердое, оно дольше выдерживает, – мрачно ответила Рут.
Марилл взглянул на нее.
– Вы это уже знаете? Откуда?
– В наше время это легко понять.
Марилл ничего не ответил. Он только посмотрел на нее. Вернулись оба врача.
– Ребенок у хозяйки, – сказал врач с лысиной. – За ним заедут. Я сейчас сообщу о нем по телефону, о женщине – тоже. Вы ее знали?
Марилл покачал головой.
– Она приехала несколько дней назад. Я только один раз разговаривал с ней.
– Может, у нее есть документы. Тогда их нужно будет сдать.
– Я посмотрю.
Врачи ушли. Марилл порылся в чемодане умершей. Там были только детские вещи: голубое платьице, немного белья и детские погремушки. Марилл снова уложил вещи:
– Странно, но кажется, что вещи тоже внезапно умерли вместе с ней.
В сумочке он нашел паспорт и свидетельство, выданное полицией Франкфурта-на-Одере. Он поднес их к свету.
– Катарина Хиршфельд, урожденная Бринкман, из Мюнстера, родилась 17 марта 1901 года.
Он поднялся и взглянул на умершую – светлые волосы, узкое решительное лицо, характерное для вестфальцев.
– Катарина Хиршфельд, урожденная Бринкман.
Он снова взглянул на паспорт.
– Действителен еще три года, – пробормотал он. – Три года жизни для другого. Для похорон будет достаточно и полицейского свидетельства.
Он положил документы в карман.
– Я сделаю все, что нужно, – сказал он Керну. – И позабочусь о свечке. Я не знаю… может, стоит посидеть немного рядом с ней. Хотя ей это уже и не поможет, но, странно: у меня такое чувство, что с ней надо немного посидеть.
– Я останусь, – ответила Рут.
– Я тоже, – добавил Керн.
– Хорошо. Тогда я зайду позже и сменю вас.
Луна засветила ярче. Наступила ночь, необъятная и темно-синяя. Она заполнила комнату запахами земли и цветов.
Керн и Рут стояли у окна. Керну казалось, будто он находился где-то далеко-далеко, а сейчас вернулся.
В нем остался лишь страх перед криками роженицы и перед ее вздрагивающим, истекающим кровью телом. Он слышал рядом с собой тихое дыхание девушки и видел ее мягкие юные губы. И внезапно он понял, что и она принадлежала этому – этой мрачной тайне, которая окружала любовь кольцом ужаса: он знал, что и ночь принадлежала этому, и цветы, и этот сильный запах земли, и нежные звуки скрипки над крышами; он знал, что если он сейчас обернется, то на него уставится в мерцающем свете свечи бледная маска смерти, – и тем сильнее почувствовал он тепло под своей кожей, которое заставило его задрожать и снова искать тепла, только тепла…
Словно чья-то чужая рука взяла его руку и положила ее на юное плечо рядом с ним…
