16

Когда в дверь робко постучали и в комнату вошла мадемуазель Мирабо, я, как почти всегда в последние дни, сидел за столом, уронив голову на руки.

После бесславного бегства из квартиры Орели Бреден я чувствовал себя ужасно. Добравшись до своей квартиры, я долго стоял перед зеркалом в ванной и, глядя в глаза своему отражению, называл себя последним идиотом, который все испортил. Вечером я слишком много пил, а ночью почти не спал. Снова и снова я звонил Орели, но по домашнему телефону мне отвечал автоответчик, а на работе трубку брала какая-то дама, не устававшая повторять, что мадемуазель Бреден не желает со мной говорить.

Наконец в ресторане ответил мужчина, вероятно тот самый ворчливый повар. Он сказал, что, если я не перестану преследовать мадемуазель Орели, он лично явится в издательство и накостыляет мне так, что мало не покажется.

Три раза я пытался связаться с ней по электронной почте, пока наконец она не написала мне, чтобы я не тратил силы понапрасну, поскольку мои сообщения она удаляет, не читая.

Я впал в страшное отчаяние в эти последние предрождественские дни. Я не сомневался в том, что потерял Орели навсегда. У меня не осталось даже ее фотографии, а последний взгляд, брошенный ею в мою сторону, был исполнен такого презрения, что при мысли о нем у меня по спине пробегал холодок.

— Месье Шабане? — Я устало поднял голову и увидел мадемуазель Мирабо. — Я собираюсь купить себе сэндвич, вам что-нибудь принести?

— Нет, я не голоден.

Флоранс Мирабо осторожно приблизилась:

— Месье Шабане…

— В чем дело?

— Простите, что я вам это говорю, но вы ужасно выглядите, месье Шабане. Съешьте, пожалуйста, сэндвич, ну, ради меня…

— Хорошо, — тяжело вздохнул я.

— Вам с курицей, ветчиной или тунцом?

— Мне все равно.

Через полчаса она появилась снова с начиненным тунцом багетом и стаканом свежевыжатого апельсинового сока и молча поставила все это мне на стол.

— Вы придете сегодня на рождественскую вечеринку? — спросила она.

Была пятница. Рождество приходилось на вторник следующей недели, и издательство «Опаль» с сегодняшнего дня уходило на каникулы. С некоторых пор у нас вошло в традицию отмечать новогодние праздники шумным и обильным застольем в пивной «Брассери Липп». Однако сегодня у меня на это просто не осталось сил.

— Нет, к сожалению, — покачал я головой.

— Это из-за вашей мамы? — спросила мадемуазель Мирабо. — Ведь у нее сломана нога, так?

— Нет.

Собственно, почему я должен был ей лгать? Я слишком устал от этого за последние недели.

Маман уже пять дней как у себя в Нейи. Она довольно проворно шастает на костылях по дому и затевает рождественское пиршество.

— С мамой все в порядке, — ответил я.

— Но тогда почему?

— Я совершил большую ошибку. — Тут я посмотрел мадемуазель Мирабо в лицо и приложил руку к груди. — И теперь, можно сказать… сердце мое разбито. — Я попытался улыбнуться, однако шутка вышла не совсем удачная.

— О! — удивилась мадемуазель Мирабо, и на душе у меня сразу потеплело. Я словно физически ощутил ее сострадание. А потом она сказала нечто такое, что еще долго вертелось в моей голове, после того как она закрыла дверь: — Если человек совершил ошибку, он должен как можно скорее ее исправить.

Не так-то часто директор нашего издательства появлялся в кабинетах своих подчиненных, но если такое случалось, то всегда по действительно нешуточному поводу. Через час после того, как Флоранс Мирабо закрыла за собой дверь, ко мне ворвался Жан Поль Монсиньяк и плюхнулся на стул так, что тот затрещал.

— Что такое, Андре, я слышал, вы не идете на вечер?

Я съежился от неожиданности.

— Э… нет, — выдавил я наконец.

— Могу я знать почему?

Месье Монсиньяк непременно хотел видеть в «Брассери Липп» всех своих подчиненных. Рождественская вечеринка в издательстве «Опаль» — это святое.

— Ну… я не настроен, честно говоря.

— Мой дорогой Андре, — начал Монсиньяк, — не держите меня за дурака. Любой, у кого есть глаза, видит, что с вами не все в порядке. Вы не явились на заседание редколлегии, о чем предупредили по телефону в одиннадцать часов, так и не объяснив причины. И вот вы приходите на работу, бледный как покойник, и не желаете ни с кем разговаривать. В чем дело, Андре? Я вас не узнаю. — Монсиньяк задумчиво меня оглядел.

Я молча пожал плечами. А что мне оставалось? Честное признание повлекло бы за собой новые проблемы.

— Надеюсь, вы понимаете, что должны рассказать мне все, — настаивал Монсиньяк.

— Так-то оно так, месье Монсиньяк, — вымученно улыбнулся я, — но, боюсь, именно с вами я не могу это обсуждать.

Удивленный таким ответом, он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу, обхватив обеими руками лодыжку, обтянутую темно-синим носком.

— Ну, теперь вы меня заинтриговали! — воскликнул он. — Почему же это вы не можете мне открыться? Что за глупость, Андре?

Я посмотрел в окно на уходящий в розовое небо шпиль церкви Сен-Жермен.

— Потому что в этом случае я наверняка потеряю работу, — мрачно ответил я.

— Что же вы такого сделали, Андре?! — захохотал Монсиньяк. — Украли в ресторане серебряную ложку или ущипнули кого-нибудь из наших сотрудниц? Присвоили чужие деньги? — Развеселившись, он раскачивался на стуле взад-вперед.

Тут я вспомнил слова мадемуазель Мирабо и решил последовать ее совету:

— Речь идет о Роберте Миллере, месье Монсиньяк. Видите ли, я был не совсем честен с вами.

Он посерьезнел и перегнулся через стол:

— Что, опять проблемы с англичанином? Ну-ка, выкладывайте все начистоту.

Я сглотнул. Начать было не так-то просто.

— Чтения прошли замечательно, мой друг, я смеялся до слез! — восклицал Монсиньяк. — Что же такое случилось с парнем? Он же обещал нам и свой следующий роман.

Я застонал и обхватил руками голову.

— В чем дело? — встревожился Монсиньяк. — Не драматизируйте, Андре, просто скажите, что случилось. Миллер еще пишет для нас или вы поссорились? Вы повздорили, Андре?

Я чуть заметно тряхнул головой.

— Его кто-то переманил?

Я глубоко вздохнул и посмотрел Монсиньяку в глаза:

— Обещайте, что не будете кричать.

— Да-да… Говорите же наконец!

— Никакого романа больше не будет… — начал я и остановился. — По той простой причине, что нет никакого Роберта Миллера.

Монсиньяк уставился на меня безумными глазами:

— Что за вздор, Андре? У вас жар или вы потеряли память? Он же приезжал в Париж, вы забыли?

— В том-то все и дело, что на чтениях был никакой не Роберт Миллер. Это зубной врач, который выдавал себя за Роберта Миллера по нашей просьбе.

— По нашей? — переспросил Монсиньяк.

— Да, моей и Адама Голдберга. Это его брат, Сэм Голдберг. И живет он вовсе не с маленькой собачкой, а с женой и детьми в Девоншире. И к книгам имеет такое же отношение, как я к золотым коронкам.

— Да, но кто же тогда написал роман? — Голубые глаза Монсиньяка беспокойно засверкали.

— Я, — произнес я.

И тут месье Монсиньяк все-таки закричал.

Беда в том, что, когда шеф возбуждался, он полностью терял контроль над собой и бушевал, как стихия.

— Это невероятно! Вы обманули меня, Андре! А я-то верил вам, я готов был чем угодно ручаться за вашу честность! Но это вам так не пройдет… Вы уволены!

К счастью, месье Монсиньяк успокаивался так же легко, как и выходил из себя. Кроме того, с чувством юмора у него все было в порядке.

— Невероятно, — повторил он через десять минут, когда я уже видел себя безработным редактором, в которого товарищи по цеху тычут пальцами. — Вы, ребята, провернули неслыханное дело и даже прессу вокруг пальца обвели. Здорово, надо признать… — Тут он затряс головой и внезапно разразился хохотом. — То-то я удивился, когда Миллер сказал, что герой его следующего романа — зубной врач! Но почему вы сразу не признались, Андре, что за всем этим стоите вы? Милый мой, я и не думал, что вы так хорошо пишете. Действительно хорошо! — Он пригладил седые волосы.

— Эта идея пришла внезапно, — объяснил я. — Помните, вы говорили, что хотите нового Стефана Кларка? Но на сегодняшний день нет ни одного англичанина, который мог бы так весело написать о Париже. Ну, вот мы и не ударили в грязь лицом. Вы же знаете, что гарантийная сумма за эту книгу была очень скромная. Все это розыгрыш с самого начала. — (Монсиньяк кивнул.) — Мы и не предполагали, что роман будет иметь такой успех и что кто-то заинтересуется автором, — продолжал я.

— Хорошо, — снова кивнул Монсиньяк. Он слушал мой рассказ, слоняясь из угла в угол, и вот теперь наконец успокоился и опустился на стул. — С этим все ясно. Я передумал вас увольнять, Андре, но за это вы придете сегодня в «Брассери Липп», хорошо? — (Я с облегчением кивнул.) — Ну а теперь поговорим как мужчина с мужчиной. Я хочу знать, Андре, какое отношение имеет вся эта комедия к вашему разбитому сердцу. Мадемуазель Мирабо очень обеспокоена. И у меня такое чувство, будто только сейчас мы подбираемся к самой сути вопроса. — Он откинулся на спинку стула, закурил сигариллу и приготовился слушать.

И я начал свой долгий рассказ, который закончил, только когда на улице зажглись первые фонари.

— Не знаю, что мне теперь делать, — признался я. — Стоило мне найти женщину, которую я искал всю жизнь, как она меня тут же возненавидела! И даже если я смогу доказать ей, что никакого Миллера не существует, это вряд ли что-нибудь изменит. Она слишком на меня зла. Еще бы, так растоптать ее чувства! Она никогда мне этого не простит…

— Бла-бла-бла! — перебил меня месье Монсиньяк. — Успокойтесь, Андре. Судя по тому, что вы сейчас рассказали, ничего еще не потеряно. Это вам говорит человек, поживший на свете больше вашего. — Он стряхнул пепел с сигариллы и дернул ногой. — «Ни в чем не вижу смысла», «Ни о чем не жалею» и не в последнюю очередь «Плюю на все!» — вот три правила, которые помогали мне выпутываться из самых сложных ситуаций. — Он улыбнулся. — Однако боюсь, в вашем случае они бессильны. Вам, мой друг, нужно сейчас одно: правда. — Он встал и подошел к моему столу. — Послушайтесь моего совета, изложите эту историю на бумаге так, как вы мне ее сейчас рассказали, начиная с того самого момента, как вы увидели Орели в окне ресторана, и кончая нашим сегодняшним разговором. А потом пошлите рукопись мадемуазель Бреден с запиской, что, мол, ее любимый автор написал новую книгу и ему очень важно, чтобы именно она прочла ее первой. — Он похлопал меня по плечу. — Это замечательный сюжет, Андре. Просто великолепный! Напишите о своей жизни, мой друг. Сделайте это для той самой женщины, которую так очаровал ваш первый роман. — Монсиньяк подошел к двери и обернулся. — Как бы то ни было, у Роберта Миллера еще все впереди!