39

За неделю до окончания школьных каникул я снова открыл практику. Однако энтузиазм пропал. Возможно, его никогда и не было, но, во всяком случае, теперь я не чувствовал вовсе ничего. Невзирая на отвращение к человеческой плоти, я всегда хорошо делал свое дело. Жалоб почти не бывало. Серьезные случаи я вовремя переправлял дальше. Менее серьезные больные получали от меня необходимый рецепт. Иначе обстояло с преобладающим большинством, с людьми, которые ничем не страдали. До отпуска я еще терпеливо их слушал. В течение двадцати минут держал участливую мину. Теперь меня даже на эти двадцать минут не хватало. Минут через пять участливая маска явно трескалась, поскольку пациенты уже минут через пять вдруг умолкали — порой посреди фразы. «Что такое, доктор?» — «Ничего, а что может быть?» — «Не знаю, но вы словно бы мне не верите».

Раньше я позволял этим пациентам высказываться целых двадцать минут. Засим они с облегчением возвращались домой. Доктор выписал рецептик, обласкал, успокоил. «Подойдите прямо сейчас к моей ассистентке, запишитесь на следующий прием, — говорил я. — Через три недельки посмотрим, есть ли улучшение».

Теперь у меня не хватало сил. Я терял терпение.

— Вы ничем не больны, — сказал я пациентке, которая в третий раз пришла с жалобами на головокружения. — Совершенно ничем. Радуйтесь, что вы вполне здоровы.

— Но, доктор, когда я резко встаю со стула…

— Вы хорошо меня слышали? Видимо, нет. Иначе бы услышали, что я сказал: у вас ничего нет. Ничего! Сделайте одолжение, ступайте домой.

Несколько пациентов больше ко мне не вернулись. Иногда мы получаем письмо или мейл, что они нашли другого семейного доктора «поближе к дому». Я знал, где они живут. Знал, что это вранье. Но ничего не предпринимал. В часы приема возникали «окна». Порой я сидел без дела минут по двадцать — сорок. Мог бы спокойно выйти на улицу. Прогуляться вокруг квартала. Выпить эспрессо или съесть булочку в кафе за углом. Но я всегда оставался в кабинете, за закрытой дверью. Откидывался на спинку кресла, закрывал глаза. Пробовал подсчитать, через сколько месяцев останусь совсем без пациентов. Мысль эта вообще-то должна бы внушать тревогу, но я тревоги не испытывал. Размышлял о естественном ходе вещей. Люди рождались. Люди умирали. Переезжали из сельской местности в большой город. Деревни обезлюдевали. Сперва закрывал лавочку мясник, а за ним и пекарь. Одичавшие собаки завладевали пустынными неосвещенными улицами. Потом умирали последние обитатели. Ветер гулял на свободе. Разболтанные двери сараев скрипели в петлях. Солнце всходило и заходило, но его лучи уже совершенно ничего не освещали и не согревали.

Иногда, в светлые минуты, я думал о финансовых последствиях. Не слишком подолгу, решение-то было очевидно. Ведь за процветающую врачебную практику в хорошем районе можно запросить большие деньги. Молодые начинающие домашние врачи горло друг другу перегрызут ради такой практики, как моя. За такие практики платят астрономические суммы, большей частью вчерную, как говорится. Отступное. Официально это не разрешено, но все знали, что именно так и делается. Я дам объявление. Молодой, только что закончивший учебу доктор лишь для проформы состроит озабоченную мину, когда я назову астрономическую сумму. Но глаза его не солгут. Алчный взгляд выложит все. «И поспешите с решением, — скажу я. — Желающие копытом бьют, чтоб поскорее взяться за дело».

Мне и самому долго выжидать не стоит, думал я в эти светлые мгновения. Практика с небольшим числом пациентов — золотая жила. Практика без пациентов — отнюдь нет. Я посчитал. На три-четыре года денег от ее продажи нашей семье наверняка хватит. А дальше будет видно. Быть может, какая-нибудь спокойная работенка. Фабричный врач. Или что-нибудь совсем другое. Радикальная перемена. Врач в гостинице на Канарах. Туристы, наступившие на морских ежей. Солнечные ожоги. Неприятности с кишечником от перегретого оливкового масла. Возможно, радикальная перемена пошла бы на пользу и Юлии. Перемена окружения. Новое начало. Вот так я думал в светлые мгновения. Иногда такое мгновение не кончалось и при появлении очередного пациента.

— Почему ты так думаешь? — спросил я гомосексуалиста, телевизионного комика, который решил, что заразился СПИДом.

Тогда начались рассказы, описания вечеринок, которые я не хотел слушать. Пробовал думать о каком-нибудь пляже. Золотисто-желтом пляже и ярко-синем море. После приемных часов в гостинице я пойду по этому пляжу к морю.

— Он что, кончил тебе в рот? — спросил я у комика. — А ты в последнее время ходил к стоматологу?

При воспаленных деснах зараза может через сперму проникнуть в кровь. Между тем я уже по пояс стоял в синем море. Как раз собирался нырнуть. Нижняя половина тела уже охладилась, верхняя — еще горячая. Я смотрел на рот комика, пытаясь представить себе член в его губах. По какой-то причине член был бледный, как головка порея, и целиком находился у него во рту. Комик сосал порей, шутливо покусывал. «Черт, я кончаю!» — простонал владелец члена. Шлюзы открылись. Первая волна спермы выплеснулась в нёбо комика. Следующие — на кровоточивые десны. Это куда эффективнее смертельной инъекции. Когда волна накрывает голову, первое ощущение — холод. Нырок с головой. Потом снова всплываешь на поверхность. Волосы мокрыми прядями липнут к голове. От соли щиплет глаза. Облизнешь верхнюю губу — вкус водорослей и устриц. Смотришь на пляж, где стоял совсем недавно. Очищение — вот первое слово, возникающее в мозгу. Комик — человек упитанный, но этак через месяц-другой его перестанут узнавать. Изнуренный. Иначе не скажешь. СПИД грызет тело изнутри. Приставляет к стене дома перфоратор. Вроде тех, какими пользуются дорожники, когда выковыривают из асфальта трамвайные рельсы. Конструкция начинает трескаться. Тремя этажами выше лопается штукатурка. Клочья краски и известки валятся с потолка. Как при землетрясении. Большие дома иной раз падают раньше, чем глиняные лачуги. У комика нет ни малейшего шанса. Ему надо было как следует чистить зубы. Вовремя ходить к стоматологу. А теперь сперма на деснах стала ему смертным приговором.

Я пока делал вид, будто слушаю, делал вид, будто пишу что-то на рецептурном бланке, а сам смотрел на часы, висевшие на стене над головой комика. Я повесил их там нарочно, чтобы в присутствии пациента не смотреть на наручные часы. Долго ли еще? Не прошло и четырех минут. А я уже не хотел ничего слышать. Никаких подробностей. Хотел только, чтобы комик убрался из моего кабинета. Поскорее отправился на тот свет. Причем не заходя больше ко мне. Животные, чтобы умереть, ищут тихое место. Кошка забивается под буфет, за бутылки с моющими средствами. Месяцев через восемь я прочту его некролог. Скорее всего даже целую страницу некрологов. Похороны состоятся на кладбище в излучине реки, придут больше тысячи человек. Речи. Музыка. Некролог по телевизору. С повтором его лучшего выступления. Несколько хилых воспоминаний в ток-шоу, после чего неизбежная тишина.

Я улыбнулся. Успокоительной улыбкой.

— Ах, все уладится, — сказал я. — Риск заражения относительно мал. К тому же средства, тормозящие развитие СПИДа, день ото дня становятся все точнее и эффективнее. У вас и анальный секс был?

Этот вопрос я постарался задать совершенно невзначай. Как домашний врач без предрассудков. Домашний врач обязан быть выше предрассудков. И я выше их. Руку дам на отсечение. Но быть выше предрассудков вовсе не означает, что ты способен полностью их истребить. При анальном сексе ткани до предела растягиваются. Кровотечения скорее правило, чем исключение. От анального секса никто никогда не беременел. Это не предрассудок. Это факты. В биологии все имеет свою цель и функцию. Если бы нам было назначено совать член в анус партнера, отверстие было бы больше. Иными словами, оно такое узкое, чтобы предостеречь нас: не суй туда член. Точно так же жар пламени предупреждает нас не держать над ним руку подолгу. Я глянул на приговоренного к смерти комика. Можно бы его осмотреть. Что-нибудь придумать насчет припухших желез. Железы у тебя в паху действительно немного припухли, но это ничего не значит. С одной стороны, мне хотелось под предлогом утешительного вывода отправить его домой с ощущением паники, с другой же — сегодня мне не хотелось осмотров. Никакой обнаженной кожи. Никаких волосатых ягодиц или — кто знает — еще и выбритого члена. Да, у меня нет предрассудков, но есть вещи, которые крайне напрягают чуткость. Я достал из ящика стола направление на анализ крови, наугад расставил галочки. Холестерин. Уровень сахара. Функция печени. Посмотрел на наручные часы. Мог бы глянуть на стенные над головой пациента, но взгляд на наручные часы служил сигналом. Разговор окончен.

— Если ты прямо сейчас наведаешься в лабораторию, то через несколько дней мы будем знать больше, — сказал я. Встал. Протянул руку. Передал ему направление.

Через три минуты пациент стоял на улице. Я рухнул в кресло, закрыл глаза. Попытался снова вернуться на пляж. К синему, очищающему морю. Но тут в дверь кабинета постучали. В щелку заглянула моя ассистентка.

— Что ты ему наговорил? — спросила она.

— Ты о чем?

— Пациент. Он ушел в слезах. Сказал, что никогда больше сюда не придет. Послал тебя в… извини, я просто повторяю его слова.

Я смотрел прямо на ассистентку, глаз с нее не сводил.

— Что именно он сказал, Лисбет?

Ассистентка густо покраснела.

— Он… он сказал, чтобы ты… ну… шел в задницу. Хамство какое! Я просто онемела.

Я глубоко вздохнул:

— Лисбет, у этого человека, вполне возможно, СПИД. И подхватил он его потому, что некто выпустил сперму на его кровоточивые десны. Если человек ездит на мопеде без шлема и налетает на дерево, мы говорим: он сам виноват. Тот, кто не соблюдает правил безопасности и берет в рот чужой член, не может рассчитывать на мое участие, как и ездок без шлема. По мне, так пусть сам идет в задницу. Да что я говорю? Он именно так и делает!