40

Я не перезвонил Юдит. Она перезвонила сама.

— Ваша палатка так у нас и осталась, — сказала она.

Я хотел сказать, что она может сжечь ее в саду, мы никогда больше в палатке жить не будем.

— Как-нибудь при случае заберу, — сказал я.

На том конце линии немного помолчали. Потом она спросила, как Юлия. И мне, сам не знаю почему, послышалось в ее голосе что-то безразличное, рутинное, словно вопрос был задан лишь по необходимости. Ответил я в таком же духе: как можно короче. И действительно, продолжать расспросы она не стала. Опять повисло молчание. Я ждал, что она скажет: я скучаю по тебе. Хочу тебя увидеть. Но Юдит сказала совсем другое:

— Последние недели отпуска Ралф был какой-то вялый. И до сих пор такой. А когда я спрашиваю, в чем дело, он только отмахивается. Меня это тревожит, Марк. Вот я и подумала: может, ты как-нибудь глянешь на него. Только чтобы он ничего не заподозрил. К врачу ведь ни за что не пойдет.

С тех пор как мы покинули летнюю дачу, словно бы прошла целая вечность. Юлия по-прежнему была тише обычного. Принимала душ по три раза на дню — редко меньше пятнадцати минут. Физически она вполне оправилась, это я установил, когда осмотрел ее, предварительного спросив, не сочтет ли она это неприятным. Может, для нее предпочтительнее, чтобы ее осмотрел другой, «нейтральный» доктор, а не родной отец. Но она сказала, что как раз к другому не пойдет.

Мы с Каролиной договорились подождать несколько месяцев. И только тогда, если зримого улучшения не наступит, обратиться к посторонней помощи. В школе пока тоже никого посвящать не стали.

— Пусть он зайдет как-нибудь ко мне, — сказал я, хотя отнюдь не горел желанием видеть его. Пытался представить себе вялого Ралфа. На миг прикинул, не спросить ли про Алекса, может, он тоже стал вялым, но сразу же отбросил эту мысль.

— Я подумала, может, когда зайдешь за палаткой, спросишь у него, что с ним происходит, — сказала Юдит.

— Да, можно и так.

В трубке послышался глубокий вздох.

— Приятно будет снова тебя повидать, — сказала она. — Мне будет приятно.

Ясное дело, ответить надо «мне тоже». Но придется сделать огромное усилие, чтобы эти слова прозвучали правдоподобно.

Я зажмурил глаза. Представил себе Юдит на пляже, а когда не сумел — под уличным душем у бассейна: как она отбрасывает назад мокрые волосы и щурится от солнца.

— Мне тоже, — сказал я.

Несколько недель спустя неожиданно позвонила ее мать. Я не говорил с матерью Юдит и не видел ее с того утра, когда, отъезжая, заметил ее на лестнице дачи. Даже не вспоминал о ней ни разу, если быть точным.

Она спросила, как наши дела. В первую очередь как Юлия. Я рассказал. Но не все. Не рассказал, что Юлия по-прежнему ничего не помнит о том вечере. Да она и не спросила. Я старался сократить разговор, давая самые краткие ответы на ее вопросы.

— В общем, живем помаленьку, — сказал я, пытаясь закончить разговор. — Стараемся жить с этим, насколько возможно. Юлия должна стараться с этим жить.

Я слышал свой голос. Произносил фразы, но они были не мои. Отдельно стоящие, разрозненные фразы. Я просто цеплял их одну к другой. И уже хотел попрощаться, когда она сказала:

— И вот еще что, Марк…

Она позвонила в «окно», когда один пациент ушел, а следующий еще не явился. Не знаю, то ли из-за ее тона, то ли потому, что она впервые за весь разговор назвала меня по имени, но я встал из-за стола и прошел к приоткрытой двери кабинета. Выглянул в коридор, увидел, что ассистентка сидит за своим столиком. Что-то записывает в карточке пациента. Я тихонько закрыл дверь.

— Да? — сказал я в трубку.

— Хм… не знаю, как сказать и надо ли говорить, — начала мать Юдит. — Но это давно меня тревожит. Собственно, с того вечера.

Я легонько кашлянул. Так обычно показывают собеседнику на том конце линии, что слушают.

— До сих пор я колебалась, не хотела, чтобы все это истолковали превратно, — продолжала она. — И надеюсь, ты поймешь меня правильно. С другой стороны, молчать дальше недопустимо.

Я кивнул, а поскольку сию же минуту сообразил, что она меня не видит, опять тихонько кашлянул.

— Тем вечером, когда устраивали фейерверк и вы уехали на пляж, я легла рано. Немного почитала, потом выключила свет. Лишь много позже опять проснулась. Не знаю точно, в котором часу, но мне понадобилось в туалет. Среди ночи я частенько встаю. — Она помолчала, потом заговорила снова: — Свет нигде не горел, и я подумала, что твоя жена, наверно, ушла в палатку, а Эмманюель — к себе. Я зашла в ванную. И была еще там, когда услышала внизу автомобиль. Он проехал по дорожке и остановился. Хлопнула дверца, и кто-то поднялся по лестнице. Не знаю почему, но я поспешила спустить воду, выключила свет и вернулась в свою комнату. Кто-то вошел в дом. И прошагал прямиком в ванную. Моя комната совсем рядом, я слышала, как открыли и закрыли люк стиральной машины. А немного погодя стиральную машину включили. Затем полилась вода из душа.

Ралф. Ралф вернулся домой первым. Один. На своей машине. Бросив свое семейство. Пока что рассказ матери Юдит совпадал с фактами.

— Немного погодя донесся шум из кухни. Я чуточку подождала, потом встала. На кухне был Ралф. Стоял возле буфета, пил пиво. Волосы у него еще не высохли. Увидев меня, он явно испугался. Я сказала, что мне нужно в туалет, хотя только что там побывала. Но он-то не знал.

На пляже Ралф получил по зубам бокалом «маргариты». Текла кровь. Норвежка потом еще несколько раз ударила его по лицу. Вероятно, одежда у него испачкалась кровью.

— В ванной работала стиральная машина, — продолжала мать Юдит. — Я попробовала разглядеть, что там, но пены было слишком много. Не разглядеть. Помню, уже тогда это показалось мне странным. В смысле когда приходишь домой и хочешь надеть чистую одежду, обычно ведь просто бросаешь грязную в корзину, верно? Не затеваешь стирку сию же минуту? Среди ночи?