37

Маленькая гостиница располагалась у горного ручья с водяным колесом. Ниже в долине паслись среди деревьев бурые коровы. Бубенцы у них на шее тихонько позвякивали, толстые шмели с гудением перелетали от цветка к цветку, вода в ручье журчала по камням. На горных вершинах у горизонта там и сям белел снег.

Первый день Юлия провела в номере. Временами просыпалась, просила попить, есть не хотела. В первый вечер я ужинал с Лизой в гостиничном ресторанчике. Она спросила, что случилось с сестрой, и я ответил, что объясню как-нибудь попозже, это связано с тем, что иной раз происходит с подрастающими девочками.

— Ей нездоровится? — спросила Лиза.

На следующее утро я проснулся от дерганья в глазу. Поспешил в ванную, глянул в зеркало. Под веком возникла опухоль размером с яйцо. Кожа века натянулась до предела и цветом напоминала волдырь от комариного укуса, но кое-где с темными пятнами. Высохший желтый гной склеил ресницы. Все болело и дергало — как нарыв на пальце. Необработанный нарыв на пальце может привести к заражению крови и ампутации. Когда давление на сетчатку станет слишком сильным, она лопнет. Гной и кровь под большим давлением в глазнице станут искать выход. Сам глаз к тому времени, считай, потерян.

— Ты должна сейчас же увести Юлию вниз, — шепнул я Каролине. — Я не хочу, чтобы она оставалась здесь.

Я прикрывал глаз банной рукавицей, чтобы жена не видела его.

— Если хочешь, я тебе помогу.

Я покачал головой:

— Ты больше поможешь, если побудешь с Юлией.

Уже много позже — через несколько дней — я задним числом встревожился, что Юлия совершенно не протестовала, когда Каролина с мягкой настойчивостью велела ей встать и одеться.

— Идемте, позавтракаем внизу, — оживленным тоном сказала она обеим дочерям и раздвинула шторы. — День-то вон какой чудесный.

Я лежал на кровати, по-прежнему прикрывая глаз банной рукавицей. Видел, как Юлия со стопкой одежды, которую ей вручила мать, прошла в ванную. Немного погодя послышался шум воды из душа. Через пятнадцать минут вода шумела все так же.

— Юлия! — Каролина постучала в дверь. — У тебя все в порядке? Тебе помочь?

Мы переглянулись. Паника в глазах Каролины, без сомнения, была точной копией паники, какую она прочла в моем единственном глазу. Лиза тем временем перебралась из своей кровати ко мне. Я прижал ее к себе, накрыл ее голову ладонью, а губами беззвучно прошептал:

— Дверь… попробуй дверь.

— Юлия! — Каролина постучала еще раз, потом нажала на ручку. Посмотрела на меня, качнула головой. Нижняя губа у нее задрожала, глаза вмиг наполнились слезами.

— Не надо!.. Не надо!.. — беззвучно произнесли мои губы.

— Папа? — сказала Лиза.

— Да?

— Папа, можно я прямо сейчас позвоню Томасу?

В этот миг шум воды неожиданно утих.

— Юлия! — Каролина поспешно смахнула с ресниц слезы и опять постучала в дверь.

— Мама? — Дверь приоткрылась, но со своего места я не видел лица старшей дочери. — Я готова, — сказала Юлия.

В Каролининой косметичке я нашел иголку, прокалил ее в пламени зажигалки. На краю умывальника все было уже приготовлено: вата, марля, йод и шприц с обезболивающим. Но это лишь на самый крайний случай. Я не хотел обезболивать глаз, по возможности. Боль здесь единственный правдивый советчик. Боль скажет, как далеко я могу зайти. Нарыв надо представить себе в виде вооруженной до зубов крепости. Вражеского аванпоста в здоровом теле. Или, пожалуй, лучше сказать — террористической ячейки. Сравнительно малочисленная группа вооруженных боевиков держит в заложниках множество людей. Женщин и детей. Террористы обвешаны ручными гранатами и динамитными шашками, которые в случае штурма взорвут. Средним пальцем левой руки я чуть приподнял веко. Осторожно ввел горячую иглу. Если проколю слишком далеко, могу нанести глазу непоправимую травму. Вытечет не только гной из нарыва, но и сам глаз. Освободительную акцию с десятками жертв среди заложников можно считать неудачей. Пока что игла почти не встречала сопротивления. Боли не было. Открытым глазом я попробовал оценить в зеркале, насколько далеко завел иглу, и тут вдруг услышал звуки. Голоса. Посмотрел вбок. Голоса доносились в окошко над унитазом. В откидное окошко с матовым стеклом, открытое. Я узнал голос Лизы, хотя и не смог разобрать, чтó она говорила. Вероятно, они сидели на воздухе, прямо под нашим номером. Не вынимая иглы, я осторожно сделал два шага, тихонько закрыл окно. И в тот же миг ощутил на пальцах что-то липкое. Шагнул к умывальнику и увидел кровь. Она сбегала по лицу и густыми каплями падала на белый фаянс. Я вытащил иголку и нажал на веко. Крови прибавилось. Брызги попали на футболку. На ноги, на плитки пола. Но я увидел и кое-что еще. Субстанцию цвета горчицы. Горчицы с давно истекшим сроком годности. Почуял и запашок. Нечто среднее между застоявшейся водой из вазы с цветами и протухшим мясом. Я почувствовал рвотный позыв, а секунду спустя вытошнил струю желчи в раковину, перепачканную кровью и гноем. Но в душе я ликовал. Беззвучно. Снова надавил на веко. И наконец-то ощутил боль. Она бывает двух видов. Либо предупреждает, что надо остановиться, либо говорит об избавлении. Моя боль была избавительной. Я включил воду. Нажал на глаз. Выдавил гной. Отмотал целый метр туалетной бумаги. И только когда очистил все вокруг глаза, рискнул посмотреть. Чудо, не больше и не меньше. Под остатками гноя и сгустков крови виднелся глаз. Живой-здоровый, блестящий, как жемчужина в устрице. Глядел на меня. С благодарностью, как мне показалось. Явно обрадованный, что снова видит меня.

Через десять минут я присоединился к своему семейству. На столе стояли кофейник и сливочник с горячим молоком. Корзинка с круассанами и багетом. Пачечки масла и мармелада. Бренчали коровьи бубенцы. Шмель нырнул в цветок, согнувшийся под его тяжестью. Солнце согревало мое лицо. Я улыбнулся. Послал улыбку далеким горам.

— Не начать ли нам нынешний день с прогулки? — сказал я. — Может, посмотрим, куда бежит ручей?

Прогулку мы тогда действительно совершили. Юлия старалась изо всех сил. Выше по склону ручей исчезал в высоком ельнике. На неглубоком месте мы по камням перешли на другой берег. Немного погодя очутились у водопада. Лизе хотелось поплавать. Мы с Каролиной посмотрели на Юлию.

— Не-а, мне и тут хорошо, — улыбнулась Юлия.

Подобрав ноги и обхватив коленки руками, она сидела на большом плоском камне. Что-то в ее улыбке было не так. Как и в том, что она старалась изо всех сил — явно ради нас. Изо всех сил старалась не испортить отпуск.

— Может, хочешь вернуться в гостиницу? — спросила Каролина. В ту самую минуту, когда я собирался задать этот же вопрос. Или нет, я вообще-то хотел спросить, не предпочитает ли она вернуться домой.

— Нет-нет, это ни к чему, — ответила Юлия.

Каролина глубоко вздохнула, посмотрела на меня.

— Может, ты устала? Может, хочешь передохнуть?

— Мне здесь хорошо и сидеть удобно. Смотрите, как красиво падает свет среди деревьев.

Она показала вверх, на верхушки елей. Прищурясь, смотрела на широкие полосы солнечного света, проникавшие сквозь ветви до самой земли. Лиза тем временем разделась и прыгнула в воду.

— Ух-х, холодная! — взвизгнула она. — Папа, иди сюда! Искупайся!

— Юлия? — спросил я.

Она взглянула на меня. Опять улыбнулась. Я что-то почувствовал — внезапная слабость поползла от коленей вверх, к груди и голове. Я шагнул назад, опустился на камень.

— Ты хочешь домой, Юлия? — спросил я. — Скажи. И мы тогда завтра же уедем.

Голос звучал нормально, подумал я. Разве что слишком мягко, но едва ли можно было что-то заметить.

Юлия несколько раз моргнула. Улыбка пропала. Она прикусила нижнюю губу.

— Правда? А можно?