Глава 5
Утро в монастыре наступало рано. Я проснулась под негромкий разговор и смех послушников. За окном едва рассвело. Дети сворачивали подстилки. Потом я услышала певучий голос Тхара Тхара, начавшего мантру. Послушники тут же ее подхватили. На башенках крыши мелодично позвякивали колокольчики. Кудахтали куры. Приятно шумел ручей. Вчера, сидя на крыльце, я его не слышала.
Я потянулась всем телом, чувствуя себя выспавшейся и бодрой.
У Ба еще спал, лежал на спине, приоткрыв рот. Чувствовалось, кашель измотал брата, его щеки опали, нос заострился. В какой-то момент даже дыхание смолкло. Во всяком случае, мне так показалось. Я испуганно села и вслушивалась, пока не уловила знакомое сопение. Оно меня успокоило.
Не дайте У Ба умереть.
Пожалуйста, пощадите его. Сохраните ему жизнь.
Я поймала себя на том, чего не делала с детства. Я обращалась за помощью к высшим силам. Когда-то я точно так же лежала в постели и просила: «Дорогой Бог, помоги». Я обращалась к Нему, когда моя лучшая подруга Рут переехала в Вашингтон и мне стало одиноко. Когда умирала моя морская свинка. Когда мама почти неделю скрывалась у себя в спальне, плотно зашторив окно.
К кому я обращалась сейчас? К судьбе? К звездам? К местному духу по имени Натс? К Будде? Молитва была криком о помощи. Пусть откликнется тот, кто способен помочь!
Звуки мантр сменились другими: грохотом посуды, приглушенными голосами, треском поленьев в очаге. Еще через какое-то время дети вышли на крыльцо, спустились и отправились на поле.
Я вылезла из спального мешка. Утро оказалось холоднее, чем я предполагала.
Посередине зала, на подстилках, под старыми одеялами лежали две девочки. Обе выглядели печальными и больными. В одной я узнала Моэ Моэ. Перед ней на корточках сидел Тхар Тхар.
– Что с ними? – спросила я. – Вчера они были совсем здоровы.
– В жарком климате тоже легко простудиться. Даже легче.
– У вас есть лекарства? – по привычке спросила я, хотя и знала ответ. – (Тхар Тхар покачал головой.) – Совсем никаких?
– Иногда туристы оставляют жаропонижающее и таблетки от головной боли. Но дети не хотят их пить, у них потом животы болят. Если простуда не проходит сама, мы посылаем в Хсипо, к знахарю. У него есть травы и мази, обычно они помогают. Во всяком случае, не вредят, чего не скажешь о китайских таблетках.
– Я могу сделать девочкам холодные ножные компрессы.
– И что это даст?
– Снимет жар.
Тхар Тхар принес миску с водой и тряпки, которые я тут же намочила и отжала. Откинув одеяло у первой девочки, я едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Кажется, ее звали Эй Эй. У нее была негнущаяся нога. Я ожидала увидеть обычную ногу, по каким-то причинам неспособную сгибаться, а не бесформенную палку, обтянутую кожей. Мышц на увечной ноге не было. Стоит ли ставить туда компресс? Снимет ли он жар? А если обернуть только здоровую ногу, поможет ли это? Девочки молча следили за мной. В их глазах читалось недоверие. Похоже, им было так же неловко, как и мне.
Обе дрожали, когда я холодными тряпками оборачивала им икры и потом укутывала ноги в старые полотенца. Я попыталась вспомнить, кому в последний раз ставила такой компресс. Кажется, Эми, она несколько лет назад сильно простудилась.
Закончив, я укрыла девчонок одеялами, они еще дрожали. Моэ Моэ наградила меня улыбкой. Чувствовалась, температура у нее была высокой.
Тхар Тхар ждал на кухне. Стоя на коленях перед очагом, он раздувал огонь. В одном углу были аккуратно составлены вымытые миски, кастрюли, корзины с картофелем, помидорами, цветной капустой, морковью и имбирем. Над ними висели связки чеснока и сухих стручков перца чили. На полке я увидела бутылки и банки с черными и коричневыми жидкостями.
Завтрак мало отличался от вчерашнего ужина. Снова рис и яйца, но теперь в виде глазуньи с кашей, а также крепкого черного чая, оставлявшего во рту странный привкус. Я бы назвала этот чай «ворсистым».
– Детям я готовлю без специй и пряностей, но у меня есть то и другое. Хотите? – предложил Тхар Тхар.
Я согласилась.
Специи приятно оживляли пресноватую яичницу. После второй ложки у меня горели губы, но «жар» был вполне терпимым.
Пока я ела, Тхар Тхар тонкими ломтиками резал имбирь.
– Какой работой хотите заняться? – спросил он, когда я позавтракала. – Уборкой? Стиркой? Или приготовлением еды?
– Едой.
– Отлично. Тогда займемся ею вместе. Но вначале нужно собрать яйца.
Он подал мне корзинку, и мы спустились во двор. Куры сразу же сгрудились у его ног, будто чего-то ждали.
– Сколько же у вас кур?
– Не знаю. Их становится все больше. Я уже и считать перестал.
– А как их зовут? – бездумно спросила я.
Тхар Тхар резко повернулся ко мне:
– Кто дает имена курам?
– Дети, – торопливо ответила я, чувствуя себя дурой.
Тхар Тхар улыбнулся:
– У одних есть имена, у других нет. Их здесь так много.
Он негромко свистнул. Из кустов вышла коричнево-бурая курица, недовольная нарушенным уединением.
– Это Коко, – пояснил Тхар Тхар. – С нее все и началось.
Он нагнулся. Курица прыгнула ему на ладонь. Она сидела, как попугай, склонив голову и не сводя с меня глаз.
Я попятилась.
– Не бойтесь, она не клюется, – сказал Тхар Тхар, отпуская птицу. – Она очень доверчивая. Среди кур это редкость.
Мы собрали две дюжины яиц. Квочки неслись в ямках, в листьях возле кустов. Тхар Тхар знал все их тайные места.
На кухне Тхар Тхар вручил мне разделочную доску, острый нож и попросил разрезать помидоры на четыре части. Сам же быстро и ловко чистил картошку. Его точные, выверенные движения были почти медитативны. От них веяло покоем.
– Вы знаете, как живу я, но мне пока ничего не известно о вас, – вдруг сказал он, не поднимая головы от ведра с картошкой.
– А что вы хотите узнать? – спросила я, удивляясь, насколько мне приятен его интерес.
– Все, что согласитесь рассказать.
– Тогда задавайте вопросы. Я буду отвечать.
– Не могу.
– Почему?
– Это было бы неучтиво. Я не вправе задавать вопросы совершенно незнакомому человеку.
– Но мне так было бы проще, – возразила я. – И потом, я сама прошу вас об этом. Что же тут невежливого?
Я искоса на него поглядывала. Наверное, Эми сказала бы, что я флиртую.
– Хорошо, – согласился Тхар Тхар и игриво засмеялся.
Он отложил нож, опустил руки, подумал и спросил:
– Что для вас важно?
Я опешила, ожидая другого вопроса. Думала, он начнет расспрашивать о работе, о том, сколько мне лет, где я живу, есть ли у меня родственники, много ли зарабатываю. И вдруг: «Что для вас важно?» Я прикинула варианты ответа. Что же? Моя работа? Естественно. Дружба с Эми? У Ба? Определенно. Моя мать? Американский брат? До некоторой степени. Это хотел знать Тхар Тхар?
Он почувствовал мое замешательство.
– Простите. Видите, я не умею спрашивать. Это был глупый вопрос.
– Нет, – возразила я. – Это был трудный вопрос.
– Да? – удивился Тхар Тхар. – А я решил, что он самый простой. Это первое, что пришло в голову.
– Это достаточно личный вопрос.
– Значит, о таком спрашивать нельзя?
Его добродушие и наивность напоминали мне У Ба. Оба не ведали задних мыслей. Зная, как жил мой брат, я не удивлялась, но как удалось сохранить такую наивность Тхару Тхару, прошедшему через ад?
– Нет, можно, но, наверное, не сразу…
– Понимаю. Их задают позже?
– Позже!
– Тогда скажите мне… – Тхар Тхар напряженно изобретал вопрос. – Сколько комнат в вашем доме?
Мне захотелось его обнять.
– Две. Только у меня не дом, а квартира. Я живу в Нью-Йорке. На Манхэттене, если быть точной.
Понимает ли он, что такое квартира? А Манхэттен?
– Я знаю, где это, – сказал Тхар Тхар. – Читал в книге.
– Тогда вы знаете, что там строят очень высокие дома. Моя квартира – на тридцать пятом этаже. У меня две комнаты, ванная и открытая кухня, где я и ем.
– Совсем как здесь.
Решив, что Тхар Тхар шутит, я посмотрела на него. А он пристально глядел на меня. Честно говоря, его откровенный мужской интерес застал меня врасплох. Только легкий изгиб губ намекал на то, что его слова несерьезны.
– Совсем как здесь, – подтвердила я. – Но у вас просторнее.
– Я так и думал, – улыбнулся Тхар Тхар. – А какой работой вы занимаетесь?
– Я юрист в серьезной фирме.
– В самом деле? В нашей стране у юристов не слишком высокая репутация.
– В нашей тоже.
Думаю, Тхар Тхар не уловил намека.
– И кого вы защищаете? Грабителей? Воров?
– Нет, этим занимаются юристы уголовного права. А я – корпоративный. Моя специализация – интеллектуальная собственность. Патенты. Контрафакт или, как еще говорят, пиратская продукция. Нарушение авторских прав. Вот такая сфера деятельности. Понимаете?
Мне хотелось, чтобы понял, но Тхар Тхар искренне покачал головой.
– А слова «пиратская продукция» вам знакомы?
Я говорила медленно, тщательно произнося каждое слово и надеясь, что он поймет. Почему-то мне этого хотелось.
Тхар Тхар снова покачал головой. Для него это были понятия из другого мира. Мне стало досадно, такой умный человек не понимал простых вещей. Наверное, было бы легче растолковать ему на примере поддельных китайских лекарств, но я придумала другое объяснение.
– Пиратская продукция не связана с морским пиратством, – начала я. – Это просто термин такой… Допустим, вы делаете очень дорогие женские сумочки, и…
– Насколько дорогие?
– Скажем, по тысяче долларов за штуку.
– Неужели они столько стоят?
– Есть и гораздо дороже, но речь не об этом. – Я начинала терять терпение. – Сумки всего лишь пример. Так вот, вы их делаете, а кто-то берет вашу сумочку как образец, начинает выпускать копии, и те стоят в десять раз дешевле.
– Но это же хорошо. Зачем переплачивать?
– Нет, не хорошо! – почти закричала я.
– Почему?
– Потому что это недопустимо. Это грабеж.
– Теперь понимаю. Пираты крадут сумочки и перепродают их.
– Нет! Они воруют идею. Конструкцию сумочки. Фасон. Они его просто скопировали, а какая-то фирма долго и тщательно разрабатывала. Естественно, компании не хотят терять прибыль из-за пиратов и защищаются законами. Для этого им нужны юристы. Например, в Китае полным-полно пиратских товаров, целая индустрия подделок…
Я замолчала. Тхар Тхар морщил лоб, было видно, что он так ничего и не понял.
– Представьте, если бы кто-то взял…
Я оглядела кухню, стараясь придумать аналогичный пример из его мира. Но что тут подделывать? Очаг? Закопченый чайник? Поношенную рясу Тхара Тхара? Чем больше я думала, тем в более дурацком положении оказывалась.
– Забудьте, – вздохнула я. – Это не так уж важно.
– Почему же? – возразил Тхар Тхар. – Я понял, что пираты очень важны для вас, иначе вы бы не стали о них говорить.
– Вам показалась. Мне, в общем-то, на них наплевать, – почти сердито бросила я.
– Минуту назад вам было не наплевать.
– Минуту назад я думала, что мне не наплевать.
Тхар Тхар молчаливо раскачивался, левой рукой пощипывая правую.
Так что же по-настоящему важно для меня?
Простой вопрос. Тхар Тхар был прав. Очень простой. Это я все усложнила и сама же запуталась. В Нью-Йорке я бы мгновенно дала ответ. Почему же здесь не получилось?
Со мной что-то произошло, а я даже не заметила. Правда ли, что человек может сосчитать все моменты, когда в его жизни происходило что-то важное? Замечаем ли мы перемены сразу или только через время, оглядываясь назад?
Мои размышления прервал очередной приступ кашля. Я поспешила к У Ба.
Он проснулся, но пока еще сонно моргал. Казалось, он пытался понять, где находится и как сюда попал.
Я опустилась на колени рядом со спальным мешком и стала гладить руку брата. Она была теплой, и это меня успокоило.
– Ты хорошо спал?
– Неплохо.
– Есть хочешь?
– Нет, только пить.
Тхар Тхар принес чай и деревянную мисочку с остатками мази, сильно пахнущей эвкалиптом.
– Вот, нашел. Правда, совсем немного. Это наш знахарь делал. Вотрите брату в грудь и спину, мазь поможет.
У Ба сел и стал осторожно пить горячий чай.
Я вертела в руках мисочку.
– Хотите, сам намажу? – видя мое замешательство, предложил Тхар Тхар.
– Нет, спасибо. Брат допьет чай, и я все сделаю.
Как же тонко Тхар Тхар чувствовал мое состояние!
Он оставил нас с братом. Я расстегнула рубашку У Ба, двумя пальцами поддела немного мази и круговыми движениями начала втирать ему между лопаток. Его кожа была теплой и мягкой, намного мягче, чем я думала. Почти как у ребенка. Спину брата покрывало множество печеночных пятнышек. Такие же были у отца. И у себя я их находила, смотрясь в зеркало.
Намазав спину У Ба, я принялась втирать снадобье в его грудь. Он закрыл глаза и умиротворенно дышал. Под моей ладонью билось его сердце, медленно и ровно.
Как же хрупко наше блаженство.
Интересно, чему бы уподобил этот звук отец? Каплям воды из подтекающего крана? Тиканью стенных часов? Звукам скрипичных струн?
– Ты действительно не хочешь есть?
У Ба покачал головой. Я сходила на кухню за водой, а когда вернулась, брат снова спал.
Тхар Тхар дочистил картошку, поставил вариться рис, после чего взялся помогать мне с помидорами. Я не видела, чтобы кто-то из мужчин так быстро и ловко резал овощи.
– Расскажите о вашем брате и о себе, – попросил он. – Почему он живет здесь, а вы – в Нью-Йорке?
– Это долгая и непростая история.
– Вы говорили, что не торопитесь.
– У Ба – мой брат по отцу. Наш папа родился в Кало. В юности, еще до рождения У Ба, богатый родственник перевез отца в Рангун. Потом тот же родственник отправил его учиться в Соединенные Штаты. Там он встретил мою мать, они поженились, папа стал преуспевающим юристом.
– Он еще жив?
– Нет. Через несколько десятилетий вернулся в Кало и там умер.
– Захотел снова увидеть сына?
– Нет. Он даже не знал о его существовании.
– Вы уверены?
– Вполне. Откуда ему было знать? Мой брат жил со своей матерью, а та не поддерживала с отцом никаких контактов.
– Мать вашего брата жива?
– Они с папой умерли в один день, почти сразу после его возвращения. Пятьдесят лет не виделись.
– Какая прекрасная история!
– Что в ней прекрасного?
– То, что ваш папа и мать вашего брата снова встретились. То, что они не умерли в одиночестве. Это ради нее отец вернулся в Кало?
– Думаю, что да. Она была смертельно больна. Должно быть, отец это почувствовал.
Мы замолчали, меня грызла ревность и зависть. Я завидовала не Ми Ми, а любви между нею и отцом.
Ревность и одиночество.
Мог бы кто-то вот так же полюбить меня?
Смогла бы я выдержать такую любовь?
Смогла бы узнать ее, неожиданно встретив?
Помню, У Ба процитировал мне слова, вычитанные в какой-то книге: «Мы считаем любовью те ее проявления, которые совпадают с нашими о ней представлениями. Мы хотим, чтобы другие любили нас так, как любим мы сами. Всякое иное проявление любви вызывает у нас замешательство».
Прав ли автор? Если да, получается… я хочу, чтобы кто-то любил меня непонятным мне образом! Как же получилось, что в тридцать восемь лет я не могу вразумительно ответить, чего же жду от любви?
Должно быть, Тхар Тхар почувствовал мою нарастающую печаль. Он нежно погладил меня по щеке. Я схватилась за его руку, крепко сжала и уткнулась в нее головой. Ненадолго. Всего на несколько секунд. На несколько драгоценных секунд.
Потом, без всяких прелюдий и объяснений, сказала:
– Мой отец слышал биение сердец.
Я знала: Тхар Тхар поверит каждому моему слову.
Я рассказала ему о маленьком мальчике, отец которого умер молодым, а мать сбежала, пообещав вернуться. И как этот мальчик целых семь дней просидел на пне, не ел и не пил, всматривался в даль, боясь пропустить возвращение матери.
Этот мальчик чуть не умер, потому что надежда не в силах питать тело до бесконечности.
Я рассказала Тхару Тхару о девушке, знавшей, что видеть можно не только глазами и что для путешествия не всегда нужны ноги.
Потом поведала о том, как различать бабочек по шелесту крыльев.
О любви, дарующей зрение слепым.
О любви, что сильнее страха.
О любви, от которой расцветает душа и которая не знает границ.
Тхар Тхар внимательно меня слушал. Когда я закончила рассказ, он молча смотрел на меня, потом спросил:
– Вы тоже слышите стук сердец? – (Я покачала головой.) – Вы уверены?
– Целиком и полностью.
– А ваш брат?
– И он не умеет.
– Очень жаль, – сказал Тхар Тхар, задумчиво глядя на меня. – В свое время я знал человека, способного настраивать сердце.
– Настраивать сердце? – переспросила я, думая, не ослышалась ли.
– Да. Как музыкальный инструмент. Если сердце было расстроено, этот человек его настраивал.
– Любое сердце?
– Нет.
Тхар Тхар наклонил голову и с усмешкой произнес:
– Дочь того, кто умел слышать стук сердец, должна бы это знать.
Он что, насмехается надо мной?
– Увы, иногда люди настолько расстраивают свои сердца, что их уже не настроить. Наверное, вы слышали о прерывистом, учащенном и недостаточном сердцебиении. Если жизнь ожесточила человека, если тяготы сделали его горьким, как ломтик тамаринда, сердце будет стучать тяжело. Если человек испуган, сердце трепещет, словно юная птица. У того, кто в печали, бьется очень медленно, – кажется, что оно в любую минуту может остановиться. А если человек в замешательстве, его сердце бьется неровно. Разве в Америке этого не знают?
– Нет. Я поняла. Прерывистое сердцебиение у нас называется аритмией. С таким диагнозом люди идут к кардиологу.
– Кардиологи – это иное. Они – механики по сердцу. Пытаются регулировать его, как автомобильный мотор, и замечают лишь внешние проявления. Настраивать сердце они не умеют.
– Тогда кто умеет?
Тхар Тхар несколько раз кашлянул, прочищая горло. Затем воткнул нож в разделочную доску и мрачно замолчал.
– Как можно настроить сердце? – тихо спросила я.
Тхар Тхар не ответил.
– Для этого нужен особый дар?
Он смотрел мимо меня, у него вдруг задрожала нижняя губа.
Куда подевался его удивительный смех? Смех, на который он, казалось бы, не имел права.
– А какие качества нужны, чтобы стать настройщиком сердец? Кто этим занимается? Маг? Астролог?
Тхар Тхар покачал головой. Затем встал и вышел. Вскоре я услышала его голос во дворе, он разговаривал с курами.
Почему его так задели мои вопросы? Кто был настройщиком сердец? Ко Бо Бо? Отец Анджело? Почему Тхар Тхар вдруг помрачнел при воспоминании об этом человеке?
Дорезав помидоры, я взялась за морковку. Я ждала, когда вернется Тхар Тхар, но его все не было. Закончив работу, я выглянула в кухонное окно. Тхар Тхар сидел у сарая и колол лучинки для очага.
Тхар Тхар не возвращался, пока с поля не пришли дети. Потом как ни в чем не бывало спросил, не соглашусь ли я научить послушников нескольким английским фразам. Одно дело – когда он сам пытается обучать их иностранному языку, и совсем другое – когда учительницей будет настоящая американка. Им сразу станет интересней.
Вскоре все двенадцать сидели передо мной в три рядка по четыре человека. Классной комнатой служила середина зала. Я перегнула подушку пополам и села на возвышение. Тхар Тхар встал у меня за спиной и что-то сказал детям по-бирмански. Ученики закивали, многие настороженно улыбались. Тхар Тхар ушел в задний ряд. На меня внимательно смотрели двенадцать пар глаз.
Я молчала.
Минуту назад просьба Тхара Тхара казалась совсем простой. Поговорю с послушниками на американском английском, научу нескольким полезным фразам. И вдруг я почувствовала, что взялась за невозможное. Меня подвело собственное высокомерие. Я не подумала, какой это груз – учить детей, да еще иностранных. Урок английского без бумаги и карандаша? Без классной доски? Без книг? Без учебного плана? Питомцы Тхара Тхара с любопытством смотрели на меня. Чего они ждали? Что могла дать им я?
Они сидели тихо и терпеливо. Тишина будоражила меня, но не их.
Я поочередно смотрела на каждого. Моэ Моэ сидела в первом ряду, чувствовалось, у нее по-прежнему держится температура. Рядом примостилась Эй Эй, выставив вперед негнущуюся ногу. Глухой Ко Маунг сосредоточился на моих губах так, будто они могли поведать все тайны мира. За ним сидел Ко Лвин, старавшийся держаться прямо, что при его горбе было непросто. Ему тыкалась в плечо трясущаяся Тоэ Тоэ.
И вдруг я поняла, почему нервничаю. Из-за их глаз. Эти дети видели больше моего. Они выдерживали тяготы, о которых я знала лишь понаслышке или не знала вообще. Их души мудрее моей. Они ничего от меня не ждали, мне не нужно утверждаться перед ними, блистать знаниями. Увечным послушникам достаточно того, что я смогу им дать. Они благодарны за время, которое я согласилась им уделить, и не важно, будут ли это минуты, часы или дни. От этих детей исходило смирение и достоинство. Их скромность не показная, оттого я и чувствовала себя неловко.
Я сглотнула, прочистила горло и, опустив глаза, зачем-то стала крутить себе руки, пока они не заболели.
– How are you? – тихо спросила я.
Молчание.
– How are you? – повторила я.
– How are you? – ответило мне разноголосое эхо.
Кто-то ответил шепотом. Кто-то прокричал. Многие просто пробормотали.
Я еще не слышала такого разнообразия оттенков этой затертой фразы. У каждого голоса было свое лицо. Меня поражала искренность, с какой дети произносили слова. Здесь, в старом, полуразвалившемся монастыре, они воспринимались совсем по-другому, наполнялись значимостью. Вопрос обретал смысл. Получался своеобразный диалог: «Здравствуй, как поживаешь? Я – хорошо. А ты?»
– How are you? – Я тщательно выговаривала каждое слово.
– How are you? – громко, четко, с энтузиазмом повторяли дети.
Я облегченно улыбалась. Они ответили тем же.
– Меня зовут Джулия. А тебя как зовут? – по-английски спросила я Моэ Моэ.
Я видела, как в ее голове, сражавшейся с температурой, завертелись колесики. Чувствовалось, девочка уже слышала эту фразу от Тхара Тхара и сейчас вспоминала, что она значит и как на нее отвечать. Моэ Моэ выбирала, сортировала, сопоставляла слова. Набиралась смелости. Движение ее губ было похоже на руки матери, ласкающей новорожденного младенца.
– Меня зовут Моэ Моэ, – пропела она.
– Отлично! – похвалила я.
В девчоночьих глазах вспыхнула гордость.
– А тебя как зовут? – спросила я у Ко Лвина.
В его голове тоже закрутились колесики. Мальчик закусил нижнюю губу, наморщил лоб. Его мысли неслись по кругу. Чувствовалось, он не понял вопроса.
– Меня зовут Джулия. А тебя? – повторила я, внеся еще больше сумятицы в мысли мальчишки.
Он не торопился с ответом. Я не подгоняла. Остальные терпеливо ждали.
– Я живу очень хорошо, – тихо ответил он.
Слова, которые произнес Ко Лвин, весьма отдаленно напоминали английские.
Моэ Моэ повернулась и что-то ему шепнула. У мальчишки вспыхнули глаза. Несколько секунд он набирался смелости, потом сказал:
– Меня… зовут… Ко… Лвин.
В его устах фраза звучала как вопрос. Меня поразила осторожность, с какой он произносил каждое слово. Казалось, от них зависела его жизнь.
Я кивнула:
– Отлично, Ко Лвин. Отлично!
Все улыбались.
Эти дети умели радоваться успехам товарищей.
Я спрашивала, как их зовут. Как они поживают. Откуда родом.
Тхар Тхар улыбался мне с заднего ряда. От его улыбки забилось сердце. Давно, очень давно я не чувствовала такого сердцебиения.
Перед сном я думала об Эми. Ей бы понравилась идея настройки сердца. Наверное, она бы вдохновилась и написала целую серию картин. «Настройка сердца I». «Настройка сердца II». Или: «Искусство настройки сердца». «Настройщик сердец». «Ненастроенное сердце». Я представила холсты в красных тонах – круги, черные слова внутри. А может, она бы сподобилась на более традиционные рисунки. Красный круг на бумаге и линии над ним, символизирующие камертон.
Или я ошибалась? Эми всегда говорила, что есть темы, недоступные ни краскам, ни словам. Темы, настолько обширные, что развить их под силу только композиторам. А может, и они не смогли бы. Всем другим творцам остается лишь смиренно склонять головы перед величием этих тем.
С такими мыслями я заснула.
Ночью меня разбудили глухие удары. Казалось, кто-то кувалдой вбивал в землю столбы. Звуки шли издалека, у каждого был свой ритм: одни – легче и радостнее, другие – мрачнее. Я немного послушала их и снова заснула.