Глава 6
На следующий день Тхар Тхар попросил помочь со сбором урожая. Пришло время собирать картофель, морковь и имбирь. Чем больше рабочих рук, тем лучше.
На поле мы отправились после завтрака, нагруженные корзинками, лопатками, граблями и ручными культиваторами. Солнце еще не всходило, и было холодно. Тонкий слой инея покрывал траву и листья. Зато дышалось легко. Над головой синело безоблачное небо. Где-то закуковала кукушка.
– Загадайте желание, – сказал Тхар Тхар, шедший позади меня.
– Зачем?
– У нас есть обычай. Если услышали утром кукушку, обязательно загадайте желание.
– И оно исполнится?
– Да, если на грядке вам попадутся две сросшиеся картофелины.
– Вы верите в такие приметы? – удивилась я.
– В приметы верит каждый, только по-своему. Разве нет?
Поля начинались за бамбуковой рощей и тянулись дальше, чем я предполагала. Одни участки были вскопаны и готовы под посадку, на других росли овощи. Картофельная ботва успела немного пожухнуть. Моэ Моэ, оправившаяся от болезни, показывала мне, как выкапывать картофель.
– Видишь? – спросила она.
Пока я видела лишь куст. Ухватившись одной рукой, девочка ловко вытащила его из земли вместе с висящими на корнях картофелинами. Встав на колени, Моэ Моэ внимательно осмотрела находку.
– Видишь? – повторила она и принялась рыться в земле, доставая все новые картофелины.
Чувствовалось, что несколько дней назад здесь прошли обильные дожди, земля оставалась влажной и податливой. Взяв культиватор, похожий на большую изогнутую трехзубую вилку, я стала рыться в земле. Моэ Моэ подбирала клубни и складывала в корзинку.
Вместе мы быстро выкопали десятка три картофелин. Мы двигались вдоль гряды, вытаскивая ботву. Я раскапывала землю, Моэ Моэ собирала клубни. Мы отлично сработались и напоминали живой картофелеуборочный комбайн.
Девочка покосилась на мои руки. Они были по локоть в земле.
– Как поживаешь? – спросила она.
– Замечательно. Я замечательно поживаю, – ответила я.
– Ты замечательно поживаешь? – удивилась Моэ Моэ, давясь от смеха.
– Да, замечательно, – повторила я и засмеялась.
Моэ Моэ тоже захихикала. Мы хохотали до слез.
Взошедшее солнце быстро согрело воздух. Приятное тепло сменилось жарой, у меня по затылку струился пот. Из работавших только я была без шляпы и даже косынки. Увидев, как сильно я потею, Моэ Моэ надела на меня свою шляпу. Я отказывалась, но девочка посмотрела на меня умоляющими глазами, и я поняла, что обижу ее отказом.
У Ба сказал бы, что Моэ Моэ благодарна за возможность помочь.
Можно наслаждаться, помогая другим.
Наша корзина заполнилась до краев. Я подхватила ее, чтобы отнести в монастырь, но смогла пройти лишь несколько ярдов. Картошка оказалась неподъемной.
– Тяжело, – усмехнулась я, опуская ношу на землю.
– Тяжело, – старательно повторила Моэ Моэ и уточнила: – Очень тяжело?
– Очень.
– Надо помочь?
– Да, очень надо.
У девочки вспыхнули глаза. И я поняла: каждое слово не только пополняло ее запас английских слов. Оно было редким и драгоценным даром, который бережно хранят. Вот почему она постоянно повторяла слова. Они открывали ей новые двери и окна в незнакомый мир и помогали общаться со мной – гостьей из этого мира.
Взявшись с обоих концов за ручку, мы потащили корзину к бамбуковой роще.
В тот день я проводила урок английского почти лежа. От непривычной работы ломило кости и болело все тело. Но я не жаловалась. Мне нравилось ощущать свое тело и слушать, как оно разговаривает со мной на языке уставших мышц.
Я настолько устала, что едва не заснула за едой.
Так проходили дни. Ранним утром мы шли в поле, ближе к полудню с Тхаром Тхаром и кем-то из девочек возвращались в монастырь. Мы почти все время были рядом. Тхар Тхар помогал мне ухаживать за братом, мы вместе стирали и готовили. На кухне или у колодца иногда случайно касались друг друга, и эти прикосновения много значили для меня, хотя я и не признавалась себе в этом. По его глазам я видела: Тхар Тхар чувствует то же самое.
Днем мы вели занятия, которые по большей части сводились к урокам английского. Я ждала этого времени. Своей ненасытностью к знаниям Моэ Моэ заразила остальных детей. Тхар Тхар сидел на заднем ряду, чем очень меня поддерживал.
Несмотря на то что мы весь день проводили вместе, остаться наедине и поговорить не получалось. Иногда мне думалось, что Тхар Тхар намеренно избегает разговоров. После обеда я присаживалась на ступени крыльца, Тхар Тхар устраивался около, но рядом обязательно оказывались то Моэ Моэ, то Эй Эй, то сразу обе. Странно, но я не ощутила раздражения. Знала: мы обязательно поговорим. Даже не сомневалась в этом.
Я давно не чувствовала себя так хорошо, как в этом старом монастыре. Пусть я не привыкла к физической работе, к выгребному туалету и отсутствию душа, это не мешало мне спать крепко и просыпаться отдохнувшей. Я забыла про головные боли и боли в спине. Тело наполняла легкость, какую не испытывала, наверное, с детства. Эми сказала бы, что я достигла состояния глубокого расслабления.
Каждое утро Моэ Моэ приносила мне в «спальню» горячий чай и букет гибискуса, одним из цветков потом украшала мои волосы. Однажды я по недомыслию сказала, что в Нью-Йорке привыкла по утрам пить не чай, а кофе. На следующее утро она появилась с чашкой горячей воды и пакетом растворимого кофе. Только потом я узнала, что Моэ Моэ специально попросила кого-то привезти кофе из Хсипо. Для меня. Мне нравилось, как она произносит: «Приятного аппетита». А ее прекрасная и невероятно грустная улыбка сопровождала меня весь день.
У Ба шел на поправку. Дважды в день я намазывала его знахарской мазью, а утром и вечером тщательно проверяла слизь – нет ли следов крови. Ее не было. У брата не болело в груди и в подмышках.
Тхар Тхар утверждал, что У Ба не только реже кашляет, но и характер его кашля изменился. Я соглашалась, что это хороший знак, но сама не замечала никакой разницы.
В первые дни У Ба почти круглосуточно спал. Теперь, когда к нему возвращались силы, он вставал с постели и помогал нам. Мы вместе кормили кур, собирали яйца, убирали в доме, резали овощи. Только стирка его утомляла.
Мне захотелось показать брату поля, откуда я обычно возвращалась с тяжелыми корзинами и перепачканными землей руками. Мы миновали бамбуковую рощу. У Ба все еще ходил с трудом, потому опирался на мою руку.
За рощей начинались холмы, по склонам которых и тянулись монастырские поля.
– Мы давно здесь? – спросил брат.
– Не знаю. Может, неделю. Или дней десять.
Обычно я четко отслеживала время.
У Ба тронул меня за плечо:
– А здесь красиво.
– Очень, – согласилась я.
– Кому захочется уезжать от такой красоты?
Я не знала, куда он клонит, и промолчала.
– Сколько еще ты думаешь тут гостить? – поинтересовался У Ба, разглядывая поля.
Этого вопроса я боялась, потому что не знала ответа.
– Не знаю. А сам как думаешь?
– Я тут ни при чем. Тебе решать, – ответил брат.
– Почему?
– Я нигде не работаю. Меня никто не ждет. Думаю, нам позволят остаться здесь еще на неделю. Или на две и даже на три…
– Сколько нам здесь гостить, зависит от того, что мы ищем.
У Ба кивнул.
Еще один вопрос, на который у меня не было ответа. Предсказание старого монаха исполнилось: голос исчез. Я и не ожидала, что Ну Ну станет донимать меня теперь, когда мы нашли Тхара Тхара. Тогда что меня здесь удерживало? Об этом я не желала думать, хотела с Моэ Моэ работать в поле, выкапывая картошку и имбирь, мыть овощи, учить детей английскому.
А еще надеялась узнать от Тхара Тхара тайну настройщика сердец.
– Разве тебе не хочется вернуться в Америку?
– Конечно хочется. Но не сейчас, – ответила я.
Я договорилась с Маллиганом о бессрочном неоплачиваемом отпуске. Почему бы не задержаться еще на две-три недели? Они погоды не сделают. Визу мне дали на месяц. В Интернете и путеводителях я читала, что в Бирме терпимо относятся к просроченным визам и не чинят препятствий к возвращению. Обычно все ограничивается скромным штрафом в аэропорту.
Кто ждал меня в Нью-Йорке? Разве что Эми. Больше никто.
Было ли дело, ради которого стоило возвращаться? Сражение за чьи-то авторские права?
– Что тебе подсказывает интуиция? – спросил брат.
– Ничего. – Я стиснула его руку. – Она не настолько развита, как твоя. – Подумав, задала встречный вопрос: – А что говорит твоя интуиция?
– Мы скоро отсюда уедем, – без тени улыбки ответил У Ба.
– Почему?
– Потому что, оставшись, мы лишь внесем смятение в жизнь этого места.
– О чем ты? – удивилась я.
– Мне трудно переводить ощущения в слова. С интуицией так всегда: что-то чувствуешь, а высказать не можешь.
– По-моему, ты просто уклоняешься от ответа.
– Возможно.
– Почему ты говоришь о смятении? – не унималась я. – По-моему, нам здесь только рады. Или от меня что-то ускользает? Может, мне прозрачно намекают, а я не понимаю? На уроках английского дети смеются, я считала, что им нравятся мои занятия. Думаешь, они притворяются? Неужели они меня боятся?
Я забрасывала брата вопросами, не пытаясь скрыть недоумение.
– Нет, Джулия. Ты все понимаешь правильно. Дети искренне рады, что ты с ними занимаешься. Вот только… – У Ба глубоко вздохнул. – Я хотел сказать… как бы поточнее выразиться… мы же не собираемся переселяться в монастырь?
– Разумеется, нет.
– И чем дольше мы здесь проживем, тем труднее будет уезжать.
– Думаешь, мне будет тяжело расставаться…
– Не только тебе.
Я проснулась среди ночи. Меня разбудил странный для этого времени звук: казалось, кто-то подметает двор. Кто же наводил чистоту? Рядом крепко спал У Ба, из-за занавески доносилось ровное дыхание спящих детей. Звук извне удалялся, пока не затих. Я приготовилась снова заснуть, но вскоре услышала знакомые глухие удары, а также кряхтение и звон расколотого дерева.
Часы показывали 3.32. Я встала, на цыпочках прошла в зал. Подстилка Тхара Тхара была пуста.
Луна заливала двор и окрестности холодным белым светом. Бамбук отбрасывал пляшущие тени на чисто выметенный двор. У сарая я увидела Тхара Тхара. Он взмахивал топором, легко раскалывая здоровенные чурбаны. Если лезвие топора застревало в дереве, Тхар Тхар поднимал топор высоко над головой, выгибал спину и с размаху ударял по громадному пню, служившему подставкой. Застрявший чурбан раскалывался под тяжестью собственного веса.
Я накинула куртку и спустилась к Тхару Тхару.
Зрелище было любопытным: монах в красно-коричневой, подвернутой до колен рясе колол дрова. Погруженный в работу, Тхар Тхар не заметил меня. Слева и справа от него высились груды поленьев.
– Что вы делаете?
– Дрова колю, – не поворачиваясь, ответил он.
– Вижу. А вы знаете, который сейчас час?
– Нет. Разве это важно?
– Почему бы не колоть дрова днем?
Очередной удар был настолько мощным, что под ногами задрожала земля.
Меня удивило выражение лица Тхара Тхара. По его лбу, щекам и шее обильно струился пот, красивые глаза уменьшились и сузились, а полные губы превратились в тонкую полоску. В бледном свете луны он показался мне старше своих лет. Более усталым. Более одиноким.
– Приснился дурной сон. Иногда мне снятся кошмары. Колка дров хорошо помогает.
– От чего?
– От плохих снов. От злых духов. От воспоминаний, – стиснув зубы, ответил Тхар Тхар.
– От каких именно?
Тхар Тхар замер, не опуская топора, и впервые посмотрел на меня:
– Вряд ли вам интересно.
– А если интересно?
Он отвернулся и вновь обрушил топор на чурбан.
– А если мне интересно? – громче и с вызовом повторила я.
Тхар Тхар меня не замечал.
Удар. В воздух взметнулась стая щепок. Одно полено упало мне под ноги. Я шагнула вперед. Потом – еще раз, рискуя попасть под «дровяной обстрел». Вот он, подходящий момент, чтобы рассказать Тхару Тхару об истинной цели моего визита. Сейчас нам никто не помешает.
Я подумала о Ну Ну.
О кулаках, молотящих по беременному животу.
О приношениях духу с просьбой умертвить младенца в утробе.
Я увидела нож, который мальчишка занес над головой притихшей курицы.
Тхар Тхар вонзил топор в пень и повернулся ко мне.
– Чего вы хотите? – почти шепотом спросил он.
– Поговорить с вами.
– О чем?
– О дурных снах. О воспоминаниях.
– Зачем?
– Я должна вам кое-что рассказать.
Тхар Тхар отер пот, уперся руками в топорище и молча посмотрел на меня. Сейчас его глаза не скрывали отметин прошлого.
– Я не туристка, что ищет экзотических впечатлений.
– Знаю.
– Откуда?
Неужели У Ба рассказал?
– Интуиция.
– А она сказала вам, зачем я здесь?
– Нет. Но я сомневаюсь, надо ли мне знать.
– Почему?
– Потому что мне очень давно не снились кошмары. И вдруг – опять. Несколько ночей подряд.
– И вы думаете, это связано со мной?
– Да.
– Почему?
– От вас что-то исходит, и мне становится не по себе.
– Возможно, это не из-за меня.
– Тогда из-за кого?
И я начала рассказывать.
О голосе, не дававшем мне покоя. О молодой женщине, чей привычный мир нарушил этот голос, с которым она вступила в диалог.
О матери, чье сердце было недостаточно большим, но другого она не имела.
О старухе, которая больше не могла держать в себе мрачные воспоминания.
«Один останется с тобой. Второго мы заберем».
Закончив, я устало плюхнулась на пень. Меня трясло.
Стояла сверхъестественная тишина. Угомонился ветер. Замолкли хоры цикад. Только Тхар Тхар тяжело дышал.
– Вы считаете меня сумасшедшей? – осторожно спросила я.
По его щекам текли слезы. Я взяла его руки в свои, они были холодны как лед. Я встала и обняла его, прижала к себе. Тхар Тхар зарылся в мою куртку. В меня. Он тихо плакал.
Может, напрасно я рассказала?
Я представила семью, в которой он вырос: Ну Ну, Маунга Сейна, Ко Гуи и его самого. Есть семьи, обделенные счастьем. Они либо вовсе его не знают, либо видят жалкие крохи. Зато всевозможные беды наведываются часто и задерживаются подолгу. Есть семьи, где каждый отдает всю любовь, какая у него есть, но этого оказывается мало. Где каждый делится последним, однако сердца остаются голодными. В этом некого винить, никто никому не желает зла. Но душевные раны, получаемые в таких семьях, потом ноют всю жизнь, и жизни не хватает, чтобы их исцелить.
Место, где все начинается. Любовь. Тоска по любви. Страх любви.
Место, от которого нам не освободиться. Место, где сердца или слишком большие, или слишком маленькие. Слишком алчные или слишком бескорыстные.
Место, где мы особенно беззащитны и уязвимы.
И всё потому, что любовь не знает справедливости. Даже материнская. Или отцовская.
Я представила хижину с соломенными стенами и здание на Шестьдесят четвертой улице манхэттенского Верхнего Ист-Сайда… Горе впилось в меня и начало трепать, словно оно было охотничьим псом, а я – долгожданной дичью.
Я изо всех сил сдерживала слезы. Я не хотела плакать, но мое личное горе делалось все сильнее.
Не знаю, сколько мы так просидели. Постепенно дыхание Тхара Тхара успокоилось. Я поцеловала его в макушку. Он поднял голову и посмотрел на меня. Глазами, где прошлое оставило свою отметину, но где вновь вспыхнул огонек – вопреки всему, через что ему довелось пройти. Я обхватила лицо Тхара Тхара и поцеловала его в лоб.
Один раз, второй.
Я ласкала его. Его рот, губы. Целовала щеки и нос, словно эти поцелуи могли унести мои собственные печали.
– Мать и сейчас с тобой говорит? – шепотом спросил Тхар Тхар.
– Нет.
– Это она велит меня целовать?
– Нет. Нет. Нет.
Иногда нас соединяет радость, и в своем счастье мы на несколько драгоценных секунд становимся единым целым, потому что никто не в состоянии в одиночку выдержать колоссальную созидательную силу момента.
А иногда нас соединяет горе. Мы сливаемся в боли и тоже на несколько драгоценных секунд становимся единым целым, потому что никто не в состоянии в одиночку выдержать колоссальную разрушительную силу момента.
Мы с Тхаром Тхаром забрались в сарай. Я лежала в его объятиях, чувствовала мужской запах, незнакомый, но не отталкивающий. Мое тело все еще дрожало. Его – тоже.
Два лихорадочно бьющихся сердца, которым никак не успокоиться.
Невзирая на холодную ночь, стало жарко, от пота намокли волосы. Тхар Тхар осторожно отвел их с лица.
Он улыбался, нежно и мягко.
– Когда ты в последний раз слышала голос моей матери? – тихо спросил Тхар Тхар.
– Кажется, в Кало. Если она заговорит снова, ты ей что-нибудь скажешь?
Тхар Тхар задумался.
– Нет, – наконец ответил он. – Ничего.
– Совсем ничего?
– Да.
– И у тебя нет вопросов к матери?
– Уже нет.
– После всего, что с тобой происходило?
– Нет.
– А почему?
– То время прошло.
– Ты ненавидишь свою мать?
– Нет.
Я подумала немного, потом поцеловала Тхара Тхара в нос.
– И ты даже не хочешь узнать, почему она…
– Уже не хочу. Спроси ты меня в лагере, ответ был бы другим. – Он лег на бок, подперев лицо локтем. – Тогда я весь превратился в ненависть, был невероятно зол. Мое сердце переполняла горечь. Если бы ты лизнула мое сердце, отравилась бы. Мы все были узниками лагеря. Не только носильщики. Солдаты и офицеры – тоже. Все, кроме одного. – Тхар Тхар внимательно смотрел на меня, словно хотел убедиться, понимаю ли я его.
– Кроме кого?
– Мы были пленниками собственной ненависти, – продолжал он, не отвечая на вопрос. – Узниками отчаяния, ожесточенности, горечи и тревог. Даже если бы нас отпустили по домам, мы бы остались в плену у лагеря. Всякий, кто там побывал, до конца жизни несет лагерь в себе. Всякий, кто стал жертвой насилия, несет в себе насилие. Всякий, кого предавали, несет в себе предательство. Как часто я мысленно ссорился с матерью! Проклинал ее. Спрашивал, почему она оставила Ко Гуи, а не меня. Чем я перед ней провинился, если с самого детства она была со мной холодна? Я жаждал ответов на риторические вопросы. Жизнь потеряла ценность и смысл. Я ходил в джунгли, надеясь подорваться на мине, желал, чтобы меня разорвало на тысячу кусков. Зачем прозябать в темнице, полной гнева и горечи? Это холодное, темное и ужасно одинокое место. Смерть казалась единственным выходом. Я так думал, пока мне не показали свет. Мне часто снился сон. Я видел мать и брата. Они стояли рядом со мной, я даже чувствовал их дыхание. И вдруг – поворачивались и молча уходили, взявшись за руки. Я пытался бежать следом, но не мог шевельнуться. Хотел крикнуть, чтобы подождали меня, но не мог произнести ни звука. Они шли по дороге, все удаляясь. Потом я замечал, что весь изранен и, наверное, скоро умру. Становилось страшно. И в этом месте ко мне всегда подходил солдат и бил прикладом винтовки по лицу. Я просыпался и снова задавал себе одни и те же вопросы. Чем я заслужил такой ад? Почему оказался отверженным?
Тхар Тхар перевернулся на спину. Заложив руки за голову, он смотрел вверх. Я глядела на него, осторожно водя пальцем по его губам.
– И время не приглушило остроту страданий?
– Их приглушило не время.
– Тогда что? – (Тхар Тхар молчал.) – Но теперь ты не пленник лагеря?
– Нет. Разве я похож на пленника?
– Ни капельки. Как ты освободился?
– Сдался любви.
– Просто взял и сдался? – недоверчиво спросила я.
– Нет, не просто.
– Решение целиком зависело от тебя?
– Вовсе нет, – задумчиво ответил Тхар Тхар. Он повернулся ко мне. Впервые за эти дни у него сверкали глаза. Я обвила ногу вокруг его бедер и прижала его к себе. – Ты права, все зависело от меня. Скажем так: ко мне пришла любовь. Я не заметил, как это случилось. Она стояла у двери, прося разрешения войти. Она проделала долгий путь, и я не посмел ей отказать. Знал: если не впущу, вторично уже не придет.
– А как любовь связана с пленением в лагере?
– Чтобы простить, мы должны любить и быть любимы. Освободятся только те, кто прощает. Каждый, кто достигает прощения, вырывается из плена.
