Войти в обеденный зал мне не хватало духу.

В любой момент мог объявиться Мишел (пока, во всяком случае, его еще не было — за столом сидели только Клэр, Бабетта и Серж).

Я быстро отступил в сторону, скрывшись за большой пальмой. По-моему, никто не обратил на меня внимания.

Уж лучше встретить Мишела здесь, подумал я. В коридоре или в гардеробе, а еще лучше на улице, в саду. Точно, надо отправиться Мишелу навстречу, дабы избежать возможных вопросов со стороны его матери, дяди и тети.

Я развернулся и, миновав девушку за пюпитром, очутился на улице. Какого-то четкого плана у меня не созрело. Надо что-то сказать моему сыну. Но что? Я решил сначала подождать, с чем придет он; я загляну в его глаза, решил я, в его честные глаза, не умеющие лгать.

Побродив по тропинке с электрическими факелами, я свернул налево. Скорее всего, Мишел выберет тот же путь, что и мы, по мостику напротив кафе. Конечно, в парк можно попасть и с другой стороны, с главного входа, но тогда ему придется дольше колесить на велосипеде в темноте.

Около мостика я остановился и огляделся. Никого. Свет факелов тут едва брезжил, тусклый и желтоватый, не ярче пары свечных огоньков.

У сумерек были свои преимущества. В темноте мы не сможем посмотреть друг другу в глаза — вдруг тогда Мишел скорее расскажет правду?

А потом? Что я буду делать с этой «правдой»? Я протер глаза. Как бы то ни было, при встрече с сыном взгляд мой должен быть ясным. Я сложил руку ковшиком, поднес ко рту, выдохнул и понюхал. Да, изо рта несло алкоголем — пивом и вином, хотя, по моим подсчетам, до сих пор я выпил не больше пяти бокалов. В этот вечер я как раз собирался сдерживаться, чтобы не дать Сержу повода издеваться над моей вялостью, — я себя знал, к концу вечера мой пыл, как правило, угасает, и, если бы брат снова начал разговор о детях, я не смог бы ему достойно ответить.

Я бросил взгляд на другой конец мостика и на огни кафе за кустами на противоположной стороне улицы. Не останавливаясь проехал трамвай, потом все опять стихло.

— Давай поторапливайся! — сказал я вслух.

Именно в этот момент, как бы очнувшись от звука собственного голоса, я вдруг отчетливо осознал, что мне предстоит.

Я вынул мобильник Мишела из кармана и отодвинул крышку.

Нажал на иконку «прочитать сообщения».

Прочел обе эсэмэски: в первой упоминался телефонный номер абонента, не оставившего голосового сообщения; во втором говорилось, что тот же самый абонент наговорил новое сообщение.

Сравнил время получения обеих эсэмэсок. Между первой и второй прошло всего две минуты. Сообщения были получены, когда я беседовал по телефону со своим сыном.

Я удалил эсэмэски.

Затем зашел в голосовую почту.

Позже, когда Мишел получит свой телефон, он не обнаружит на дисплее пропущенных звонков, а значит, не будет прослушивать голосовую почту. Во всяком случае, какое-то время.

— Yo! — услышал я после того, как привычный женский голос объявил о наличии одного нового и двух уже прослушанных сообщений. — Yo, ты собираешься перезванивать или как?

Yo! Примерно полгода назад он решил косить под афроамериканца, натягивая на себя бейсболку «New York Yankees» и пользуясь соответствующей лексикой. После того как его привезли из Африки, он прекрасно овладел голландским, причем не голландским языком плебеев, а языком окружения моего брата, что называется безупречным голландским, то есть голландским высшего общества — голландским теннисных кортов и хоккейных клубов.

В один прекрасный день Бо наверняка посмотрел на себя в зеркало и решил, что Африка — синоним чего-то жалкого и нуждающегося в помощи. С другой стороны, голландцем он все равно никогда бы не стал, несмотря на идеальное произношение. Вполне объяснимо, что он ищет свою идентичность за пределами Голландии, по ту сторону Атлантического океана, в черных пригородах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса.

И все же с самого начала что-то мне безумно во всем этом претило. В этом усыновленном мальчике моего брата мне отчаянно не нравилось его ханжество, его жуликоватая манера эксплуатировать собственную непохожесть в отношениях с приемными родителями, сестрой, братом и кузеном.

Раньше, еще малышом, он чаще Рика или Валери заползал в слезах на колени к матери. Бабетта гладила Бо по его черной головке, нашептывая в утешение ласковые слова и одновременно озираясь вокруг в поисках виновника его горя.

И почти всегда сразу находила.

— Что случилось с Бо? — с укором спрашивала она у своего биологического сына.

— Ничего, мама, — говорил Рик. — Я только посмотрел на него.

— Вообще-то ты просто расист, — сказала Клэр, когда я дал волю своему возмущению в адрес Бо.

— Отнюдь! — защищался я. — Я был бы расистом, если бы симпатизировал этому лицемеру исключительно из-за его цвета кожи и происхождения. Позитивная дискриминация. И если бы я экстраполировал лицемерие нашего сводного племянника на Африку в целом и Буркина-Фасо в частности, тогда я тоже был бы расистом.

— Шутка, — сказала Клэр.

На мостик выехал велосипед. Велосипед с фарой. Я видел лишь силуэт за рулем, но собственного сына я даже в темноте узнал бы из тысячи. То, как он склонился к рулю, точно гонщик, небрежность, с которой он вихлял вправо-влево без малейшего движения корпуса; это движения… хищника, вдруг промелькнуло у меня в голове. Вообще-то атлета, собирался я сказать. Собирался подумать. Спортсмена.

Мишел занимался футболом и теннисом; полгода назад он записался в фитнес-клуб. Он не курил, практически не употреблял алкоголь и не принимал наркотиков. «Эти тормознутые» — так называл он своих одноклассников, куривших травку, и мы с Клэр, конечно, ликовали. Мы были рады иметь сына, который не обнаруживал признаков проблемного поведения, редко прогуливал школу и всегда делал домашние задания. На уроках он не блистал, не высовывался и никогда не лез из кожи вон, но, с другой стороны, никто никогда на него не жаловался. В целом он учился на «хорошо», только по физкультуре всегда успевал на «отлично».

«Прослушанное сообщение», — доложила голосовая почта.

Только теперь я осознал, что по-прежнему стою с телефоном Мишела. Мишел уже доехал до середины мостика. Я отвернулся и двинулся обратно, к ресторану; надо как можно скорее прервать соединение и сунуть мобильный сына обратно в карман.

«Сегодня вечером, — произнес голос Рика. — Сделаем это сегодня. Позвони. Пока».

Затем женский механический голос уточнил время и дату оставленного сообщения.

Позади я услышал хруст велосипедных колес по гравию.

«Прослушанное сообщение», — повторил женский голос.

Мишел меня обогнал. Что он видел? Мужчину, вальяжно прогуливающегося по парку? С прижатым к уху мобильником? Или он видел своего отца? С мобильником или без?

«Привет, дорогой», — услышал я в своем ухе голос Клэр в тот момент, когда мимо меня промчался мой сын. У освещенной грунтовой дорожки он слез с велосипеда. Оглядевшись, двинулся к стоянке велосипедов слева от входа.

«Через час буду дома. В семь часов мы с папой идем в ресторан, я прослежу за тем, чтобы задержаться до полуночи. Значит, вы должны сделать это сегодня вечером. Папа ничего не знает и, надеюсь, не узнает. Пока, дорогой. До скорого. Целую».

Мишел запер велосипед на замок и направился ко входу в ресторан. Голосовая почта объявила дату (сегодня) и время (два часа дня) последнего сообщения.

«Папа ничего не знает».

— Мишел! — крикнул я, молниеносно спрятав телефон в карман.

Он остановился и оглянулся. Я помахал.

«И, надеюсь, не узнает».

Мой сын зашагал в мою сторону. Мы одновременно оказались в самом начале гравийной тропинки. Здесь было очень светло. «Может, столько света — это как раз то, что мне нужно», — подумал я.

— Привет, — сказал он.

На нем была черная шапочка «Nike», на шее болтались наушники, шнур от которых исчезал за воротником стеганой куртки «Dolce & Gabbana»; на нее он спустил все карманные деньги, так что на белье и носки не осталось ни цента.

— Привет, дружище, — сказал я. — Вот, решил встретить тебя на улице.

Мой сын посмотрел на меня. Своими честными глазами. Своим бесхитростным взглядом. Папа ничего не знает.

— Ты кому-то звонил? — сказал он.

Я не ответил.

— С кем ты разговаривал?

Он старался говорить непринужденно, но в его тоне чувствовался напор. Такого тона мне слышать еще не доводилось — меня охватил озноб.

— Я набрал твой номер, — сказал я. — Хотел узнать, куда ты запропастился.