Книга: Голем и джинн
Назад: 18
Дальше: 20

19

Джинн бежал, держа Голема на руках.
Он решил отнести ее на Бауэри и спрятать там в таком закоулке, куда не осмеливается заглядывать полиция. Поднявшись по ближайшей пожарной лестнице, он пустился бежать с крыши на крышу под множеством любопытных взглядов, следящих за ним из темноты. Женщина была тяжелой и оттягивала ему руки мертвым грузом, поскольку все еще не пришла в себя. Возможно, он переусердствовал, пытаясь ее остановить. Если ей понадобится помощь, кого звать? Он подумывал, не отнести ли ее в лавку к Конрою.
Она дернулась у него в руках, потом еще раз, да так, что он споткнулся. Замедлив шаг, он нашел укромный уголок за дымовой трубой и опустился на крышу, все еще держа Голема на руках. Его взгляд упал на сожженную блузку, и он болезненно поморщился. Спутанные волосы закрывали Голему лицо, а красивые гребни с вырезанными розочками выпали где-то по дороге. Он не слышал ее дыхания и пульса, а кожа у нее была такой холодной, словно он держал на руках труп. Зато ожоги на груди быстро заживали, и следы его пальцев исчезали прямо на глазах. Может, она затем и впала в беспамятство, чтобы ее тело могло себя вылечить?
Он перехватил ее поудобнее, и что-то сверкнуло между лохмотьями: цепочка и на ней большой прямоугольный медальон с простым замком. Он вдруг вспомнил их разговор на крыше водонапорного бака и ее слова, которые тогда так встревожили его: «Я знаю только, что никогда не должна причинить вред человеку. Никогда.Лучше уж сама себя уничтожу». Тогда она инстинктивно подняла руку к шее, а потом, смутившись, опустила. Как будто испугалась, что он видел слишком многое.
Джинн нажал на замочек, и медальон раскрылся. Пухлый квадратик сложенной бумаги выпал ему в ладонь. Как по сигналу, женщина зашевелилась. Он быстро захлопнул медальон, а сложенный листок сунул себе в карман.
Женщина открыла глаза и попыталась оглядеться. Ее движения были неуверенными, как у раненой птицы.
— Ахмад, где мы? — Ее язык еще немного заплетался. — Что случилось? Почему я ничего не помню?
Неужели она правда потеряла память? Если Анна была без сознания, а другие свидетели ничего не видели издалека…
— Произошел несчастный случай, — сказал он, быстро импровизируя на ходу. — Пожар. Ты получила ожог и лишилась чувств. Я унес тебя оттуда, сейчас тебе уже лучше.
— Господи! Кто-нибудь пострадал? — Она попыталась встать на дрожащие ноги. — Нам надо вернуться туда!
— Это пока небезопасно, — его ум метался в поисках убедительных доводов, — но жертв, кажется, нет.
— А Анна…
Она вдруг замолчала, и Джинн увидел, как в ее глаза возвращается сознание и память.
Из ее рта вдруг вырвался страшный вопль. Она упала на колени и вцепилась себе в волосы. Джинн уже жалел об истории, которую придумал для нее. Он наклонился над женщиной, чтобы помочь ей встать.
— Не трогай меня!
Она вырвалась из его рук, вскочила на ноги и отступила назад. Со своими всклокоченными волосами и порванной одеждой, она выглядела словно злой дух в женском обличье — однажды он видел такого и предпочел бы никогда больше не встречать.
— Теперь ты понимаешь? — кричала она. — Понимаешь?! Я убила человека!
— Он был жив, когда мы уходили. К нему приведут доктора, и этот… как его… наверняка поправится. — Джини старался говорить с уверенностью, которую вовсе не чувствовал.
— Я забыла об осторожности, я позволила себе… Господи, что я наделала? И ты… Зачем ты унес меня оттуда, зачем ты лгал мне?
— Чтобы защитить тебя! Они уже звали полицию, и тебя бы арестовали.
— Ну и хорошо! Я должна быть наказана!
— Хава, послушай сама, что ты говоришь. Ты сядешь в тюрьму и расскажешь в полиции, что ты сделала?
Она задумалась, представляя себе, как это будет, и Джинн поспешил воспользоваться преимуществом:
— Никто не должен об этом знать. Никто ничего не видел, даже Анна.
— Это ты мне предлагаешь? — Она смотрела на него, полная негодования. — Притвориться, что ничего не было?
Конечно, она никогда так не поступит; это просто выше ее сил. Но он сам загнал себя в угол.
— Если бы я был на твоем месте, и если бы случайно напал на кого-то, и если бы этому не было свидетелей и не было бы способа признаться, не открыв всей правды про себя, — тогда, возможно, я бы так и сделал. Зло уже совершилось, зачем усугублять его?
— Нет, — покачала головой она. — Вот что выходит, если тебя слушать. Сегодня вечером я забыла об осторожности, и вот результат.
— Ты меняобвиняешь?
— Я никого не обвиняю, кроме себя, но мне бы следовало быть умнее.
— Но это моедурное влияние заставило тебя свернуть на кривую дорожку, да? — Тревога за нее быстро превращалась в обиду. — А как насчет Анны — ее ты тоже обвинишь за то, что она заманила тебя на танцы?
— Анна понятия не имела, что я такое! Она поступила так по незнанию!
— А я, надо думать, сознательно сбил тебя с толку.
— Нет, но ты меня запутал! Заставил позабыть о том, что некоторые вещи для меня невозможны!
«Зато сегодня ты была счастлива», — подумал он, а вслух сказал:
— Если ты правда так считаешь, может, нам с тобой лучше не встречаться больше?
Она отшатнулась от него, обиженная и напуганная, и во второй раз за эту ночь он пожалел о сказанных словах.
— Да, — произнесла она дрожащим голосом, — наверное, так будет лучше. Прощай, Ахмад.
Она развернулась и пошла прочь. Не веря своим глазам, он смотрел ей вслед. Она дошла до середины крыши и остановилась; он уже представлял себе, как она оглянется и в глазах у нее мелькнет сожаление. Тогда он позовет ее, извинится, попросит не уходить.
Но она не оглянулась, а только, нагнувшись, подобрала выброшенное кем-то одеяло, накинула его на плечи и пошла дальше. Он смотрел ей вслед до тех пор, пока ее фигура не смешалась с фигурами других обитателей крыш, и ни разу за все это время она не обернулась.
* * *
Вскоре женщина спустилась с крыши и пошла искать тихий переулок, где она могла бы без помех уничтожить себя.
Решение пришло быстро и далось ей без труда. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь еще пострадал из-за нее. И по крайней мере в этом Джинн прав: никто не будет в безопасности, если она окажется в тюрьме. Даже если ей удастся скрыть свою сущность, рано или поздно она сойдет с ума в неволе. И что хуже: бесконечное ожидание конца или ужас, который вырвется на волю, когда этот конец придет?
Она плотнее запахнула вонючее одеяло и почувствовала, как оно колется в том месте, где на коже еще оставался ожог. Раньше она никогда в жизни не испытывала своей боли, только чужую. Сегодня, до тех пор пока Джинн не прижал к ее груди раскаленную ладонь, она будто спокойно наблюдала со стороны за тем, как Ирвинг дергается у нее в руках. Она не чувствовала ни гнева, ни злости. Просто ее тело стало действовать само по себе, словно и было создано специально для этой цели. Увидев Джинна с лицом, искаженным ужасом, она подумала только: «Надо же, откуда здесь взялся Ахмад?» А потом почувствовала его руки у себя на плечах, потом — страшную боль и уже потом очнулась на крыше, у него на руках.
Она отыскала пустой тупиковый переулок, в котором не было ни открытых окон, ни любопытных глаз, немного послушала, напрягая все свои чувства, но уловила только обычную мешанину сонных мыслей за стенами домов. Если полиция уже ищет ее, сюда они вряд ли скоро доберутся. Она не испытывала ни колебаний, ни сожалений. Только удивление от того, как быстро все кончилось.
Вытащив из-под блузки тяжелый золотистый кулон, она минуту подержала его на ладони. Интересно, как все случится? Она упадет и останется неподвижно лежать в переулке? Или превратится в кучку пыли? Почувствует ли она, что происходит, или просто перестанет быть? Она была спокойна и возбуждена одновременно, как будто спрыгнула с большой высоты, а теперь смотрела, как земля стремительно поднимается ей навстречу.
Большим пальцем она нажала на замок медальона. Крышка отскочила, обнажив пустое медное нутро. Записки не было. Она просто исчезла.
Женщина долго с недоумением смотрела туда, где когда-то лежал сложенный листок. Может, она потеряла его уже давно и не заметила этого? Или кто-нибудь украл его? Вся эта ночь была такой призрачной, что, может, его никогда и не существовало и она все просто выдумала: равви, его смерть, конверт в его руке.
С усилием она заставила себя думать. Ей придется найти другой выход, но какой? Ясно, что доверять себе она больше не может. Она принимает ужасные решения и уступает слишком многим соблазнам. Может, ей удастся найти кого-то, кто будет присматривать за ней, как это делал равви? Кого-то честного и ответственного. И не обязательно даже рассказывать этому человеку о том, что она такое: она будет просто жить по его примеру, а он защитит ее, даже не зная, какое добро делает.
Решение, когда оно было принято, показалось единственно возможным. Наверное, все это время она шла к нему.

 

Этим утром Майкл Леви пошел в приютный дом раньше, чем обычно. Он плохо спал ночью, его мучили дурные сны, из которых он помнил лишь отдельные отрывки. В одном из них покойный дядя брал его за плечи, дабы сказать что-то очень важное, чего он не должен забывать, но ветер уносил дядины слова прочь. В другом он подходил к грязной, полуразвалившейся хижине, из окна которой на него смотрели чьи-то злые глаза, словно дело происходило в старинной сказке. После этого он уже не смог уснуть, поэтому вскоре свернул свой тюфяк, оделся и пошел на работу.
Майкл совсем выдохся за последнее время. Каким-то чудом ему еще удавалось поддерживать приютный дом на плаву, но бывали моменты, вроде этого утра, когда ему казалось, что он лишь затягивает агонию. Что еще хуже, другие еврейские благотворительные организации начинали все чаще присылать ему тех, кому не могли помочь сами, словно считали его волшебником, способным добывать хлеб и свободные койки из воздуха. Майкл отказывал им, когда находил в себе силы, но все равно приютный дом был загружен сверх всяких норм. Среди его работников воцарилось уныние, и даже несгибаемый Джозеф Шаль стал в последнее время угрюмым и раздражительным. И кто упрекнул бы его за это? Надо было что-то менять, и менять срочно. Им всем нужна была новая надежда.
Майкл свернул за угол и сразу же увидел темную фигуру, сидящую на крыльце приютного дома. Он чуть не застонал вслух, решив, что это очередной новенький, рассчитывающий на место, но фигура выпрямилась, и оказалось, что это женщина, высокая и стройная. Он узнал ее, и сердце вдруг подпрыгнуло в груди.
— Здравствуйте, Хава, — сказал он.
Ему не хотелось спрашивать, зачем она пришла, — несомненно, ее прислали с каким-нибудь мелким поручением, и она сразу же уйдет обратно.
— Майкл, — негромко заговорила она, — я бы хотела стать вашей женой. Вы женитесь на мне?
Неужели это происходит на самом деле? Наверное, да, потому что даже в самых смелых своих фантазиях он не заходил так далеко. Он протянул руку и прикоснулся к ее щеке, еще не смея поверить. Она не отстранилась от него. Она не приблизилась. Она только смотрела прямо на него, и в ее темных неподвижных глазах он видел свое отражение с протянутой рукой.
* * *
Было уже три часа ночи, а на Бауэри все еще толпились мужчины и женщины, звучали крики и пьяный смех. Из открытых дверей борделей и игорных заведений доносилась музыка, но в общем веселье слышалось все больше безысходности. Жулики искали в толпе своих последних на эту ночь жертв; проститутки свешивались из окон, рассматривая прохожих жадными и расчетливыми глазами.
В самую середину этой вакханалии Джинн спустился с той самой крыши, где расстался с Големом. Он шел посреди улицы, не замечая ни толпы, ни любителей поживиться, которые, распознав гнев и обиду в его глазах, отворачивались в поисках более легкой добычи. Он видел перед собой только Голема, с растрепанными волосами, в обгоревшей одежде. Он слышал только обвинения, которые она бросала ему. Помнил только о бесповоротности их прощания.
Что ж, пусть будет так. Теперь она легко может сдаться полиции и стать мученицей, о чем всегда и мечтала. Или может вернуться в свою тесную клетку, шить и печь хлеб до скончания века. Ему было наплевать на это. Он с ней покончил.
Джинн шел на юг, и толпа постепенно поредела, оставив после себя лишь отдельных нищих бродяг. Он не стал поворачивать на юг к Маленькой Сирии. Там его ждала только мастерская или душная комната, о которой ему даже думать не хотелось.
Через какое-то время он достиг Бруклинского моста и остановился в его тени. Джинна всегда восхищал этот мост, его элегантный изгиб и те невероятные усилия и талант, которые потребовались для его создания. Он отыскал вход на пешеходную дорожку и дошел по ней до того места, где кончалась земля и начиналась вода. Под ним на волнах подпрыгивали лодки, их борта терлись о сваи. Если захотеть, можно просто пересечь мост и отправиться куда глаза глядят. Чем больше он думал об этом, тем соблазнительней казался ему такой план. Ничто не держит его на Манхэттене. Он может отбросить все притворство, прекратить строить из себя человека и просто шагать вперед, никогда не уставая и никогда не останавливаясь! Земля будет мелькать под ним, как уже было когда-то!
Он стоял над водой, напрягшись всем телом, и готовился сделать первый шаг. Мост разворачивался перед ним, уходя вдаль полосой стали и мерцающих газовых огней.
Вдруг все напряжение покинуло его тело и сменилось непробудной усталостью. Все это бесполезно. Что ждет его на другой стороне моста? Опять бесконечные люди и дома, построенные еще на одном острове. Он дойдет до его конца, и что потом? Бросится в океан? Можно сделать это и прямо сейчас.
Джинн чувствовал, как Вашингтон-стрит тянет его к себе, словно птицу, угодившую в силок. Тянет — Дюйм за дюймом. Там не было ничего, чего бы он хотел, но больше идти было некуда.
Арбели разжигал горн, когда Джинн вошел в мастерскую.
— Доброе утро, — приветствовал Арбели партнера. — Ты присмотришь за мастерской? У меня есть дела в разных местах, а потом я хочу повидать мать Мэтью. Сомневаюсь, что она знает, сколько времени он проводит здесь.
Джинн молчал. Арбели поднял на него глаза, и его лицо вытянулось.
— Что с тобой?
Пауза.
— Почему ты спрашиваешь?
Арбели хотелось ответить, что Джинн выглядит так, словно у него разбито сердце, словно он потерял что-то невероятно ценное и тщетно искал это всю ночь, но он сказал только:
— У тебя совсем больной вид.
— Я не болею.
— Я знаю.
Джинн опустился на скамейку:
— Арбели, ты можешь твердо сказать, что доволен своей жизнью?
«О господи, — вздохнул жестянщик. — Что-то точно случилось». Он нервно задумался.
— На такой вопрос трудно ответить. Но да, я думаю, что доволен. Дела идут хорошо. Я сыт и посылаю деньги матери. Я много работаю, но я люблю свою работу. Не многие могут сказать про себя то же.
— Но ты живешь так далеко от дома. У тебя, насколько я знаю, нет женщины. Каждый день ты делаешь одно и то же, и только я составляю тебе компанию. Как ты можешь быть доволен?
— Все не так уж плохо, — покачал головой Арбели. — Конечно, я скучаю по своим родным, но здесь мне удалось добиться большего, чем было бы возможно в Захле. Когда-нибудь я вернусь в Сирию, найду себе жену и заведу семью. А сейчас что еще мне надо? Я никогда не мечтал о богатстве или приключениях. Я просто хочу зарабатывать и хорошо жить. Но я ведь совсем простой человек.
Джинн безрадостно рассмеялся, потом наклонился и обхватил голову руками. Это был удивительно человеческий жест, и Арбели пронзила жалость. Донельзя огорченный, он отвернулся к горну. Будь это не Джинн, а кто-нибудь другой, он отправил бы его побеседовать с Мариам: это всегда действовало успокаивающе. Но Джинн, разумеется, не мог этого сделать, не утаив самого важного. Выходит, Арбели был единственным, с кем Джинн мог говорить откровенно. При одной этой мысли ему захотелось помолиться за них обоих.
Надо хотя бы постараться отвлечь его.
— Я тут подумал, — заговорил Арбели, — не захочешь ли ты делать женские украшения? Сэм Хуссейни хорошо зарабатывает на женщинах из других районов, которые хотят носить всякие необычные штучки. Если показать ему несколько образцов, он может выделить нам целую витрину. Что скажешь? Может, ожерелье? Конечно, это не так интересно, как потолок, но все-таки лучше, чем горшки и кастрюли.
После долгого молчания Джинн кивнул:
— Наверное, я смог бы сделать ожерелье.
— Вот и отлично! Тогда я загляну к Сэму, после того как поговорю с матерью Мэтью.
Арбели ушел, пару раз с тревогой и сочувствием оглянувшись на своего партнера. Тот одиноко сидел, глядя на пламя в печи. При упоминании ожерелья у него перед глазами возникла картинка: прихотливо переплетенная цепочка из серебра и золота с висящими на ней бело-голубыми стеклянными дисками, оплетенными золотыми нитями. Он никогда не видел этого ожерелья раньше. Оно просто появилось перед ним из ниоткуда, как появился когда-то жестяной потолок. Он был рад этому. По крайней мере, у него появилось занятие.
Он поднялся со скамейки и почувствовал, что у него в кармане что-то лежит. Сложенный листочек из медальона Голема. А он и забыл.
Джинн достал записку из кармана и долго держал ее на ладони, не решаясь развернуть. Ее самый главный секрет, а он его похитил. Эта мысль доставила ему маленькое удовольствие, но потом вместо удовольствия пришел страх, который рос и рос. Джинн подумал было бросить листок в огонь, но и на это не решился. Он забрал бумажку у Голема, почти не думая, а теперь секрет превратился в тяжесть, которой Джинн вовсе не хотел.
Что же с ним делать? Хранить в мастерской опасно; в его маленькой комнате — еще хуже. После недолгого раздумья Джинн закатал рукав и засунул бумажный квадратик под браслет, словно просовывал записку в щель под дверью. Листочек плотно улегся между теплым металлом и его кожей. Джинн потряс рукой, но тот не сдвинулся с места. Теперь о нем можно было забыть.
Когда несколько минут спустя Мэтью открыл дверь мастерской, он увидел спину Джинна, склонившегося над работой. Своими обычными неслышными шагами мальчик приблизился к нему.
В одной руке Джинн держал ювелирные круглогубцы с зажатым в них коротким куском серебряной проволоки. Другой рукой он медленно и бережно гладил эту проволоку. Прямо на глазах у Мэтью проволока начала накаляться. Потом одним легким и ловким движением Джинн захватил свободный конец проволоки и обмотал ее вокруг губы инструмента так, что она образовала идеальный круг. Сняв получившееся колечко, он свел два его конца, и они намертво сплавились. Только теперь Мэтью увидел, что с этого колечка свисает другое, потом еще одно, и так далее, образуя целую цепочку. Джинн обернулся, чтобы взять новый кусочек проволоки, и увидел Мэтью.
Несколько долгих мгновений они молча смотрели друг на друга.
Потом Джинн спросил:
— Ты уже знал?
Мальчик кивнул.
— Откуда?
— Потолок, — прошептал мальчик. — Я слышал вас и мистера Арбели. Вы там жили.
Джинн вспомнил этот разговор в вестибюле.
— Кто-нибудь еще слышал? — (Мэтью потряс головой: нет.) — Ты кому-нибудь рассказал? — (Снова нет.) — Даже матери? — (Нет.)
Джинн вздохнул. Это, конечно, плохо, но могло быть куда хуже.
— Не говори Арбели, что ты знаешь. Он рассердится на меня. Обещаешь?
Уверенный кивок.
Мальчик робко потянулся и взял одну руку Джинна. Он разглядывал ее с необычайным вниманием и даже тыкал пальцем в ладонь, как будто ожидал, что из нее вырвется пламя. Джинн некоторое время с усмешкой следил за ним, а потом послал в ладонь короткий импульс огня. Мэтью вскрикнул, отдернул руку и засунул пальцы в рот.
— Больно?
Мальчик потряс головой. Джинн взял его руку и осмотрел ее: ни красноты, ни волдырей. Ребенок просто испугался.
— Тебе придется заплатить за то, что ты узнал мой секрет, — сказал Джинн. — Будешь помогать мне делать ожерелье. — (Испуганное лицо мальчишки моментально расплылось в счастливой улыбке.) — Мне нужно много кусочков серебряной проволоки, длиной примерно с ноготь на твоем большом пальце. — Он откусил кусочек от мотка проволоки для образца и передал кусачки Мэтью. — Сможешь?
Вместо ответа, мальчик тут же начал с величайшей тщательностью отмерять и отрезать кусочки.
— Молодец, — похвалил Джинн. — Старайся не сгибать их.
Все-таки придется рассказать Арбели о том, что Мэтью все известно; вряд ли это удастся долго держать в секрете. Жестянщик, конечно, взбесится. Сначала Салех, теперь Мэтью, кто следующий? Может, ему повезет и никто не узнает о его тайне, кроме безумного мороженщика и молчаливого ребенка.
Он рассеянно потер браслет. Интересно, заметила она уже пропажу записки? Усилием воли он заставил себя не думать об этом. Ему надо работать.
Спустя несколько дней посыльный на велосипеде добрался до Вашингтон-стрит и отыскал вывеску «АРБЕЛИ И АХМАД — РАБОТЫ ПО ЖЕСТИ, ЖЕЛЕЗУ, СЕРЕБРУ И ПРОЧИМ МЕТАЛЛАМ». Услышав стук, Арбели открыл дверь и обнаружил мальчика с небольшим пакетом в руках.
— Доброе утро, — сказал посыльный.
— Здравствуйте, — приветствовал его Арбели на своем неуверенном английском.
— Мне велели передать это кузнецу по имени Ахмад. Это вы?
— Я — Ахмад, — вмешался Джинн, поднимаясь из-за верстака, — а он — Арбели.
Мальчик пожал плечами и отдал посылку. Джинн сунул ему монету и закрыл за посыльным дверь.
— От кого это? — поинтересовался Арбели.
— Не знаю.
Обратного адреса на пакете не было. Джинн развязал бечевку, развернул бумажную упаковку и достал из нее маленький деревянный ящичек. Внутри, в гнезде из мягкой стружки, сидела миниатюрная серебряная птичка. Ее круглое тельце венчалось пушистым хвостом из перьев, а голова была застенчиво наклонена набок.
Не обращая внимания на протесты Арбели, Джинн швырнул фигурку в огонь, а потом долго наблюдал, как она кренится на одну сторону, а потом превращается в серую лужицу и исчезает, просочившись через угли. Все, с ней покончено. Навсегда. Он дотронулся до браслета, и спрятанная под ним бумажка, словно эхо, отозвалась тем же словом: «Навсегда».
Назад: 18
Дальше: 20