14
Пересекая площадь Ареццо, Том остановился при виде садовника. Он был ошеломлен, у него перехватило дыхание.
Этот совершенный торс, точеные ноги, чистые мужественные черты… За что его мучат таким великолепием? Без предупреждения. Ой украдкой огляделся, убедиться, что никто не заметил пронзившего его чувства.
Мужская красота была для него пыткой, повергая его в столь глубокое смятение, что он не понимал, было ли то несчастьем или счастьем — несомненно, и тем и другим, ведь желание и воскрешает, и убивает нас.
Том не дыша любовался игрой мускулов под тонкой кожей. Сердце колотилось, будто он бежал, ноги приросли к земле. Чтобы успокоиться, он попытался ослабить первое впечатление, ища недостатки в телосложении атлета. Напрасно. Чем придирчивей он его разглядывал, тем больше убеждался, что Ипполит весь совершенство, от эбеновых волос до тонких щиколоток.
В голове Тома возник вопрос, который нередко занимал его: кого этот тип любит, девочек или мальчиков? Том не доверял ответам, которые приходили слишком быстро: аппетит побуждал его повсюду видеть возможных партнеров, однако он заключил самовлюбленно: «Слишком красив, чтобы не быть геем».
Он двинулся дальше, но для начала медленно обошел Ипполита, бросая на него черные пылкие взгляды, челюсти его сжимались, адамово яблоко ходило ходуном, что означало: «Я так бы и съел тебя». Садовник поднял глаза и широко улыбнулся.
Том растерялся. Следуя по своей траектории, он пошатнулся, настолько этот отклик был теплым и открытым: этот человек с внешностью десятиборца ему почти отдался.
«Так простодушно улыбается только гетеросексуал».
Однако, прежде чем уйти с площади, Том замер, еще раз обернулся, демонстративно подождал, когда Ипполит его заметит, и снова бросил ему взгляд соблазнителя. Ипполит перестал улыбаться, на лице его появился вопрос.
«Слишком красив, чтобы не быть гетеросексуалом», — пришел к выводу Том, забывая, что сам себе противоречит.
Он пересек улицу и в утешение вынул из кармана полученное утром письмо: «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».
Эти умиротворяющие строки вызвали у него совсем иное чувство после недавней встряски: волну нежности, надежности, веры в будущее.
Том вошел в подъезд дома номер семь, позвал в домофон Натана и поднялся на шестой этаж.
Тридцатилетний, тонкий как нитка, Натан, в светло-зеленой футболке и очень узких джинсах на бедрах, с голым пупком, подбоченясь, ждал его в дверях:
— Здравствуй.
Натан произносил «здравствуй», будто посылал воздушный поцелуй, — томно выпячивая губы.
Они поцеловались, Натан закрыл дверь.
— Хочешь кофе?
— Я уже три чашки проглотил сегодня в лицее.
Том возвращался с урока философии, который он проводил ранним утром.
— Ума не приложу, как тебе удается рассуждать об умных вещах в восемь часов утра, — удрученно вздохнул Натан. — Я не смог бы. Замечу, что и в полдень был бы не в состоянии провести урок по Канту или Платону. Да и в восемь вечера.
— А в полночь?
— В полночь я способен на что угодно. Если еще и пропустить стаканчик, могу даже по-китайски заговорить.
Том потянулся к нему и куснул за ухо. Натан не противился, но театрально взвизгнул.
— Браво, — прошептал Том, не отпуская уха, — очень мужественное кудахтанье!
— Если тебе нужна волосатая задница, ты не по адресу. И если пухлые сиськи, тоже не по адресу, дуралей.
Том прервал его гневную речь жарким поцелуем. Натан в шутку противился, выталкивая язык Тома, снова завизжал, а когда Том отступил, схватил его, впился ему в губы, и они занялись любовью.
— Ну вот, дело сделано, — вздохнул Натан, вставая. — «Ласки» отметили галочкой. Пойду сварю кофе.
Пока Том валялся на диване, Натан исчез за стойкой своей американской кухни; вскоре он вернулся с переливчатым чайным сервизом цвета фуксии в светло-зеленый горошек.
Он увидел, что Том выпучил глаза при виде этого приобретения.
— Грандиозно, да?
— Ну…
— Их делает Давид Макларен. Тот, что ввел моду на сушеные кактусы.
— Да… Да…
Том уклонялся от болтовни такого рода, поскольку мало интересовался оформлением интерьера и не запоминал его деталей. Натан надулся:
— Значит, тебе не понравилось.
— Выглядит странно… Это не совсем в моем вкусе.
— Твой вкус? Какой вкус? У тебя его нет! — заявил Натан, проглатывая ложку варенья.
Том улыбнулся. Он никому не позволил бы так ему дерзить, а Натану не только прощал постоянные дерзости, но даже нуждался в них как в доказательстве нежной привязанности.
Между этими людьми не было ничего общего, если не считать того, что они нравились друг другу. Натан был высоким и худым как жердь, одевался в самые модные шмотки, его позы и интонации были вычурны, суждения экстравагантны; Том был коренаст, немногословен, держался неприметно. Если в Натане с первого взгляда угадывали гея, у Тома никто не подозревал такой особенности, настолько он воплощал невозмутимую мужественность, которая всегда в моде: вот приятный тридцатилетний мужчина, наверняка скоро женится и заведет детишек.
Черты Натана и раздражали Тома, и одновременно привлекали. Он любил и ненавидел нежные переливы его голоса, его цветистые выражения, подчас непристойные, его рабское следование моде, постоянные изменения прически, пристрастие к модным заведениям и гей-клубам. Гомосексуальность Натана не ограничивалась его сексуальным поведением, она охватывала все сферы его жизни: с утра до вечера он жил, думал, изъяснялся, одевался, развлекался и путешествовал как гей. Том довольствовался тем, что спал как гей. И любил Натана — к собственному удивлению.
Том подошел к столику, налил себе кофе и сел с Натаном завтракать.
Но едва не подавился, увидев на полу пару ботинок:
— Что это?
— Ракета для полета на Марс, — пожал плечами Натан.
— Но ты ведь не наденешь их? Каблуки высотой десять сантиметров. Ты будешь похож на…
— На гасконского пастуха?
— На трансвестита в отпуске.
— Гениально! Именно этого эффекта я и добивался.
— А меня будут принимать за твоего телохранителя.
— Я добивался и этого эффекта тоже.
Том с чувственной улыбкой схватил руку Натана:
— Поклянись, что никогда их не наденешь!
Натан удержал его руку и погладил ее:
— Да, да. Клянусь, что надену их сегодня же вечером.
— Мне будет за тебя стыдно.
— Хватит комплиментов, это меня возбуждает.
Том беспечно и радостно поцеловал пальцы Натана:
— Тебе не кажется, что в этом прикиде ты будешь вроде карикатуры на себя самого?
Натан скривил капризную мину и заметил:
— Во всяком случае, тебя я привлекаю именно тем, что я такая чокнутая курочка.
— Нет.
— Именно так. Это тебя возбуждает.
Том собрался было спорить, но замолчал, понимая, что Натан не так уж далек от истины.
— В общем, — заключил Натан, — пословица «Масть к масти подбирается» не про нас. И вообще, это не гейская пословица.
Том кивнул: пусть он и не был эксцентричным, как Натан, но его притягивала эксцентричность возлюбленного.
Натан продолжал:
— Такой причудливой парочки, как мы, днем с огнем не найти. Людям кажется, что идет модная парикмахерша с футбольным фанатом.
Они рассмеялись: Натан был успешным рекламистом, обвешанным дипломами, а Том — преподавателем философии, к футболу абсолютно равнодушным.
Том возомнил один из своих недавних уроков и заметил:
— Надо быть очень далеким от гомосексуальности, чтобы полагать, что человек любит в другом только самого себя, ищет свое отражение. Старый пережиток фрейдизма: считать гомосексуальность нарциссизмом.
Натан побарабанил по столу массивными перстнями, которыми были унизаны его пальцы.
— Раз ты так серьезен, я этим воспользуюсь! Меня волнует, Том, что ты западаешь не только на курочек-экстраверток, но и на мачо-гладиаторов.
— Что-что?
— Будешь спорить?
— Нет, но…
— Надо было видеть тебя на площади, когда ты пялился на садовника. Ты был похож на золотоискателя, откопавшего гигантский самородок.
— Ах, ты подсматривал за мной в окно…
— Ну да, представь себе, я смотрел на то же, на что и ты.
— Лакомый кусочек, а?
— Лакомый, да не про нашу честь.
— То есть?
— То есть нечего и пытаться! Гетеросексуал на сто процентов. Настоящий, железобетонный.
— Откуда ты знаешь? Пробовал?
— У него маленькая дочь.
— Врешь…
— С ним на площади часто бывает девчушка.
— Но может, это племянница…
— Размечтался! Она зовет его «папа».
Том расстроенно опустил глаза. Натан продолжал, накручивая себя все больше:
— Нравится мне твоя реакция! Жаль, что тебя разочаровал, старина. На этого Спартака местного розлива можешь таращиться сколько влезет, но с ним тебе ничего не светит.
— Как и тебе?
— Как и мне. Не важно. Но меня зацепило, когда ты стоял, как Бернадетта, которой в гроте явилась Дева Мария. Ты мог бы пойти с этим мужиком?
— Пойти?
— Переспать.
— Да.
— Вот сволочь!
— А ты разве нет?
— Ты сволочь!
— Отвечай! — настаивал Том. — Ты стоял утром у окна и глазел на садовника, ты наводишь справки о его семейном положении, так неужели ты не переспал бы с ним?
— Да, конечно. Но для меня это нормально.
— Ах вот как?
— Ну да, я же пассив, люблю самцов. Мне чем мужественней, тем лучше. Ты совсем другое… я не могу понять, как ты можешь трахаться со мной и пялиться на него.
— Зачем себя ограничивать…
— Представь себе, что я пялюсь во все глаза на типа из того же теста, что я сам. Клянусь, тебе тоже крышу снесет и ты завертишься как уж на сковородке.
Том шагнул к Натану, восхищенный его очередной эскападой:
— Я тебя люблю…
— Да ладно, не выдумывай… — прошептал Натан, закрыв глаза и театрально отбиваясь.
Они обнялись, улыбнулись друг другу, и снова воцарился мир.
Натан встал и, возвращаясь на кухню, шепнул Тому на ухо:
— Мне понравилась твоя записка.
— Моя записка?
— Письмо, которое ты мне прислал.
— Я?
— Не пытайся темнить. Нет нужды ставить подпись, чтобы я догадался, что это ты.
Натан вытащил из тесного кармана джинсов письмо на желтой бумаге и прочел его:
«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».
Он радостно прокомментировал утиным голоском:
— Я тебя разгадал, маска «Ты-угадаешь-кто».
— Натан…
— Надеюсь, скоро ты пришлешь мне другую записку, в которой объявишь мне, что мы будем жить вместе.
— Ты…
— Я считаю это абсурдом: жить на одной площади и притом в разных квартирах. И оплачивать найм вдвойне.
— Пожа…
— Ведь у нас разные расписания, ты любишь вставать чуть свет, я люблю поваляться и работаю по ночам, и мы почти не видимся. Пойми, если мы съедемся, сможем чаще быть вместе.
Натан сел на своего конька: с тех пор как они сошлись — а это случилось два года назад, — он хотел поселиться с Томом под одной крышей. Сейчас Том сопротивлялся в силу холостяцкой привычки: он чувствовал себя дома только среди сотен книг, сплошь затянувших стены его квартирки.
Том встал, чтобы остановить предсказуемый поток жалоб, и потряс желтым листком бумаги, вынутым из кармана:
— Ну а я получил вот это. И знаю, что записка твоя.
Натан приблизился. Они принялись разглядывать записки.
Если и были незначительные расхождения в написании и силе нажатия ручки, почерк в целом был один и тот же, да и тексты полностью совпадали.
Натан улыбнулся:
— Ты меня разыгрываешь.
Том улыбнулся в ответ:
— Нет, разыгрываешь ты меня.
Натан хохотнул:
— Ты написал обе записки, чтобы убедить меня, что ты тут ни при чем.
Том весело покачал головой:
— Нет же, это ты разыграл для меня этот фарс.
Они уставились друг на друга, пытаясь уличить собеседника во лжи.
— Каков комедиант! — воскликнул Натан.
— Ты изобретательный, как бабуин, — парировал Том.
— Бабуиниха, с твоего позволения. Бабуинихи намного хитрее бабуинов.
Они снова сели за стол.
— Теперь говори правду.
— Нет, ты.
