13
Ксавьера, укрывшись за лилиями и гладиолусами, расставляла пучки пионов в вазы и наблюдала из цветочного магазинчика за подъездом дома номер восемь, в котором жила пресс-атташе Фаустина Валет, — интересно же знать, сменила ли эта потаскуха любовника. При виде элегантного мулата она скривила губы:
— Ах нет!
Она узнала адвоката Дани Давона, ставшего скандально известным после его выступления защитником сексуального маньяка Мехди Мартена, серийного убийцы девочек, ставшего позором Бельгии.
— Что слишком, то слишком.
По мнению Ксавьеры, Фаустина пересекла красную черту: спать с защитником Мехди Мартена было то же, что спать с самим Мехди Мартеном. К адвокату перестали обращаться. Обслуживать Мехди Мартена, пусть даже в чисто профессиональном плане, означало попытку восстановить его загаженную ауру и самому стать преступником.
— Ксавьера, вы не уезжаете на пасхальные каникулы?
Возмущенная, что ее потревожили, Ксавьера обернулась и гневно взглянула на мадемуазель Бовер:
— Нет, я не могу себе этого позволить.
Ее нахмуренный лоб, суровый взгляд и сдвинутые брови давали понять этой дамочке, что жизнь цветочницы не позволяет расслабиться.
— Выходной день обходится дорого. Цветам невдомек, что такое отпуск: вместо того чтобы отдыхать, они увядают.
Тон ее означал: «Я не убийца цветов, а человек ответственный». Она заключила:
— Так что не будем мечтать о каникулах! Возможно, в другой жизни… Деньги заработать так непросто.
Все сказанное давало покупательнице посыл: «Нет, вопреки квартальным кривотолкам я вовсе не продаю цветы втридорога и не богатею на чрезмерных наценках. Иначе бы я была Крёзом».
И добавила тоном эксперта, изучившего все нюансы своего дела:
— Особенно сейчас!
С самого начала своей карьеры она подпустила это замечание, но с тех пор, как в Европе был объявлен кризис и мировая экономика буксовала, оно производило неизменный эффект.
Мадемуазель Бовер смущенно промямлила:
— Мои поздравления, Ксавьера, даже без отпуска вам удается выглядеть великолепно.
Покупательница восхитилась ровным золотистым тоном ее лица, прекрасно оттенявшим глаза цвета ртути.
Ксавьера с удовольствием вспомнила дни, втайне от всех проводимые каждую неделю с воскресенья до понедельника на Северном море, в кокетливо обставленной хижине рыбака, но поскольку она тщательно скрывала свои маленькие радости, то недоуменно пожала плечами:
— Немного макияжа. Обхожусь подручными средствами.
— Вы счастливица, у вас великолепная кожа!
Хоть комплимент и был приятен Ксавьере, он произвел неожиданное действие: она жутко разозлилась. Кем она себя возомнила, эта Бовер! Какая невыносимая фамильярность! Неужели она должна обсуждать с ней свою кожу, любезничать, улыбаться, угождать… Вот уж нет! Не дождетесь!
— Так вы выбрали себе цветы?
Сказать, что Ксавьера не старалась умаслить своих посетителей, — значит не сказать ничего: она терпела их присутствие, только кусая их и царапая.
Напуганная мадемуазель Бовер указала на вазу:
— Может, взять пионы двух оттенков: розовые и рубиновые?
— Прекрасный выбор.
Она машинально произнесла эти слова, взяв привычку замечать предпочтения своих клиентов, дабы оживление в магазинчике не угасало.
Ксавьера взвизгнула в сторону теплицы, расположенной на заднем дворе:
— Орион, букет!
Оттуда вышел высокий, нескладный, неряшливо одетый старик, тощий, хотя и с брюшком, со всклокоченными волосами, раскрытым ртом и удивленными глазами; было похоже, что его разбудили.
— Букет для мадемуазель Бовер, будь любезен, Орион, пожалуйста.
Он взял протянутый ему пучок и пошел выполнять поручение. Уже в дверях он в неожиданном озарении крутанулся и галантно подошел к покупательнице.
— Как поживаете, дорогая мадемуазель? — радушно воскликнул он.
— Очень хорошо, Орион, очень хорошо.
Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку, и она смущенно вздрогнула.
Ксавьеру позабавил испуг, написанный на лице мадемуазель Бовер, показная добродетель которой не допускала проявлений симпатии. Ориону удалось-таки достигнуть желаемого, и мадемуазель Бовер закрыла глаза, когда он чмокнул ее.
— Наша мадемуазель Бовер всегда свеженькая и нарядная, — выпалил он.
— Спасибо, Орион, спасибо, — бормотала она, желая как можно скорее прервать прилив его любвеобилия.
— Я постараюсь сделать вам самый великолепный букет, мадемуазель. Конечно, он будет недостоин вас, но я приложу все мои силы.
Мадемуазель Бовер принужденно хохотнула, смущенная и речами Ориона, и взглядом Ксавьеры.
Когда он исчез, она фыркнула и повернулась к цветочнице:
— Как он себя чувствует?
— Ох… — Ксавьера воздела глаза к потолку, давая понять, что состояние мужа ухудшилось.
— Бедная моя…
— Ну, жалеть надо его, а не меня… Я… Но сейчас он уже ничего не осознает.
— Неужели? Тем лучше.
— Конечно… но сколько это продлится?
Чтобы дать понять мадемуазель, что тягостный разговор на этом закончен, Ксавьера укрылась за вазами с лилиями.
Четыре месяца назад Ксавьера в порыве внезапного вдохновения перед посетительницей, раздражавшей ее перечислением разнообразных видов онкологических заболеваний, осаждавших ее семью, ни с того ни с сего объявила, что у Ориона начинается болезнь Альцгеймера.
Сообщение имело последствия. Покупательнице был мгновенно утерт нос, и в цветочный магазин потянулись жители со всего квартала, чтобы взглянуть на несчастного. Ведь хотя в этой истории не было ни слова правды, в ней было правдоподобие: муж цветочницы всегда был со странностями.
Орион источал радушие и любезность. Он проявлял бурную щенячью радость при виде любого из соседей: едва заприметив знакомого, он немедля к нему устремлялся. Сколько раз он перебегал улицу, не обращая внимания на машины, перемахивал ограду городского сада, рискуя потерять букет, который выпускал ради пылкого рукопожатия! Если знакомый замешкается, на него изливался поток восклицаний и славословий. Орион восхищался то его загаром, то прической, то шарфом, то плащом, то пуделем и без конца выражал радость по поводу встречи. Улыбаясь на прощание и уходя, он даже не замечал, что ему едва отвечали.
Когда его просили об услуге, он из кожи вон готов был лезть, чтобы угодить. Но, увы, его возможности сильно отставали от желания быть полезным, и он терпел фиаско, приправляя всеобъемлющую неосведомленность изрядным легкомыслием.
Беседовать с ним было непросто. То радость встречи с вами заставляла его повторять по десять раз одни и те же фразы, то он бросал вас на полуслове, заметив другого соседа, которого ему захотелось поприветствовать. Когда чету владельцев цветочного магазина приглашали в гости, говорила только жена, муж молчал, внимательно и зачарованно слушая разговор. В общую беседу он вступал редко и всегда некстати. Подчас ему довольно было услышать единственное слово, и мозг его вскипал. Как-то, слушая разговор о религии, он прервал собеседников: «Иисус? Он великолепен! Всегда красив и молод! Вы видели когда-нибудь невзрачного Иисуса в церкви или на картине? Нет. Никто не видел Его невзрачным, художники представляют Его красивым и молодым. Какой успех! Не слишком ли много христианства, а?» Что за душа породила эти слова? Что за помыслы двигали этим причудливым сознанием? Орион был непостижим.
Ксавьера встретила его двадцать пять лет тому назад, во времена, когда она вела свободную жизнь и проводила вечера в шумных компаниях. Как-то вечером она заметила его в ночном клубе; он был навеселе и собирался устроить стриптиз, взобравшись на стол и фальшиво распевая «Жизнь в розовом свете». Стройный тридцатилетний парень, из хорошей семьи, кутила каких поискать, сразу привлек эту бухгалтершу, дочь бухгалтера. Он показался ей сумасшедшим, странным, романтичным. Он сорил деньгами, угощал и друзей, и случайных знакомых.
Ксавьера приложила усилие к тому, чтобы они сблизились.
Как-то ночью она призналась ему, что находит его странным. Усиленно жестикулируя, он ответил:
— Я всегда такой. После того, как я совершил прыжок ангела.
— То есть?
— Однажды ночью, пьяный в стельку, я вернулся в дом моих родителей с приятелями, которые проводили меня, потому что сам я был не в состоянии вести машину. Я повел их в сад, и мне взбрело в голову нырнуть с трамплина в бассейн. В общем… я забыл, что в бассейне накануне спустили воду.
— Ты разбился?
— Я обожаю тот прыжок и очень хорошо его помню, это был, несомненно, самый божественный из всех прыжков моей жизни. Красивый, чистый, с хорошим разбегом, я контролировал каждое мгновение, я парил в воздухе. Чудо! Но контакт с кафельной плиткой показался мне жестким, — кажется, я даже сознание потерял.
— И что было потом?
— Потом за дело взялись врачи. По правде сказать, врачи были лучшие — отец знал все входы и выходы в клинике Святого Луки. Они были уверены, что починили меня как следует, и были очень собой довольны. Но на самом деле с тех пор все изменилось.
Тут он непринужденно рассмеялся и всех посетителей бара угостил виски.
Орион и Ксавьера стали любовниками; изнуренные бдениями в ночном клубе, они засветло брели в постель и спасались в объятиях от одиночества. Они предавались не бурным ласкам, а скорее вежливым, помогая друг другу пережить трудные утренние часы отрезвления.
Когда Ксавьера, расспросив своего любовника и наведя о нем справки, поняла, что Орион не строит планов на будущее и проматывает отцовское наследство, она взялась за него всерьез, заподозрив, что, если Орион продолжит транжирить денежки в таком темпе, скоро у него не останется и хлебной крошки.
Как-то дождливым воскресным утром, после унылого, хотя и душевного соития, она предложила ему пожениться. Чудаку идея понравилась.
Бракосочетание было пышным. Орион не поскупился; он поручил хлопоты старой аристократке, не обремененной заботами, и церемония состоялась в соборе Святой Гудулы, с хором, оркестром и каретами, а потом был прием в замке, весь огромный парк которого был начинен ярмарочными аттракционами.
Наконец после брачной ночи — в течение ее молодые не обменялись ни единым поцелуем, потому что напились вдрызг, — они отправились в свадебное путешествие в Бразилию и передвигались от одного дворца к другому, предаваясь возлияниям в высшем обществе, в которое их ввела старая аристократка.
После возвращения Ксавьера узнала, что от состояния Ориона осталось всего ничего: квартира в Икселе, сданная внаем — жильца они попросили съехать и поселились в ней сами, — и нежилое помещение близ площади Ареццо, которое она не позволила Ориону продать, понимая, что, едва он завладеет вырученной суммой, деньги растают, как масло на солнцепеке. Одна из ее теток держала торговлю в Льеже. Ксавьера проконсультировалась с ней и предложила Ориону открыть цветочный магазин. Мысль показалась ему такой нелепой, что он согласился.
К их немалому удивлению, они преуспели: в этом небедном квартале цветочной торговли до сих пор не было. Они не только обнаружили склонность к этому занятию, но Ксавьера выказала себя прозорливой управляющей, а Орион — неутомимым исполнителем. Метаморфоза поражала воображение: бывший денди спозаранку отправлялся на оптовый рынок Мабру, привозил цветы, поднимал железную решетку в девять часов утра, сидел в магазинчике сколько потребуется, в восемь часов вечера опускал решетку, и так всю неделю без выходных.
Тридцатилетний бездельник превратился в старика с нездоровой кожей — его лицо из-за постоянного снования в холодильник и обратно покрылось красными прожилками, — с плешивой макушкой и жидкими слипшимися волосами по вискам, что придавало ему сходство с огородным пугалом.
Ксавьера успешнее преодолела годы; оставаясь стройной — она ненавидела кухарить, и Орион жил на голодном пайке — и одеваясь с шиком благодаря почти профессиональному управлению средствами, она казалась младшей сестрой своего мужа, коего считала не столько мужем, сколько престарелым ребенком, о котором ей приходилось заботиться, и домашним рабом, который должен был много трудиться, чтобы оправдать затраченные на него усилия.
— Так что же, Орион, мы дождемся букета? — завопила Ксавьера, недовольная затянувшимся ожиданием.
Из подсобки донесся восторженный голос:
— Очень скоро… Шедевр почти готов!
Ксавьера решила продолжить разговор с мадемуазель Бовер:
— Делает, что ему взбредет в голову. Все хуже и хуже.
— Он теряет память?
— Иногда… Вчера, например, он забыл дорогу в магазин.
— Бедная моя Ксавьера… А что говорят врачи?
— Не дают никаких прогнозов. Вы знаете, болезнью Альцгеймера называют группу дегенераций очень различного характера.
В этот миг Орион выскочил перед ними как черт из табакерки:
— Вот, дорогая мадемуазель, я очень старался.
Он встал на одно колено и театральным, но искренним жестом протянул букет. Ксавьера тем временем пересчитывала выручку.
Мадемуазель Бовер поблагодарила, взяла букет, уговорила Ориона встать и исчезла, радуясь, что довольно успешно справилась с испытанием, каковое представляла собой покупка в этом заведении.
— Какая она хорошенькая, эта мадемуазель Бовер! — восторгался Орион.
Ксавьера молча продолжала свое занятие. Она никогда не обращала внимания на его болтовню, полагая, что в ней не может содержаться ничего достойного внимания, и прислушивалась к ней не больше, чем к птичьему щебету.
Направляясь в подсобку, Орион указал жене на желтый конверт, лежавший на прилавке:
— Ты видела, что тебе пришла почта?
Ксавьера не отвечала, тогда он схватил письмо и принес ей:
— Держи.
Ксавьера сердито насупилась:
— Спасибо, успеется. Куда оно денется?
— А вдруг там хорошая новость?
— Ты так думаешь? Я не припомню, чтобы за эти годы почтальон приносил мне хорошие новости. Мой бедный Орион…
Он сочувственно понурил голову. Когда она хотела закончить разговор с мужем, то со вздохом произносила: «Мой бедный Орион». Он опечаленно повернулся и вышел.
Едва дверь за ним захлопнулась, она распечатала конверт:
«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».
Ксавьера раздраженно сглотнула, убедилась, что ее никто не видит, сунула письмо в карман и вышла на улицу.
На площади Ареццо она поднялась по ступеням дома номер шесть. Северина де Кувиньи улыбнулась при виде ее.
Ксавьера вошла в вестибюль, пробурчала что-то нечленораздельное, встала напротив Северины и влепила ей звонкую пощечину.
После чего обрела способность говорить:
— Ты рехнулась, Северина? Не делай подобных глупостей: Орион едва не прочел твое послание.
