Утром у меня из руки вынули трубку, так что теперь я могу выбраться из кровати. Рука все еще болит, но уже не такая горячая. И чувствую я себя почти нормально. Когда Эмма, молоденькая медсестричка, делала мне перевязку, она поздравила меня с тем, что я так быстро поправляюсь.

Приходила ба, притащила всякой еды. Она считает, что меня тут морят голодом, поэтому забила мою тумбочку пакетами чипсов и покупными сосисками в тесте — «на потом». Вообще-то, есть мне пока не очень хочется, но я не стал ей об этом говорить. Еще она привезла пижаму, полосатую, халат и кожаные шлепанцы — настоящие мужские. Они мне велики (их купили на вырост), но все равно очень неплохи. Халат сшит из какой-то похожей на бархат ткани, он по колено длиной и завязывается поясом вроде веревки с кистями на концах. Для такой погоды он слишком теплый, но мне нравится; в нем я чувствую себя Шерлоком Холмсом. Я думал, ба будет на меня сердиться, поэтому был очень тронут.

Я гуляю по коридору на верхнем этаже, шаркая своими чересчур большими шлепанцами, сую нос во все двери и тут вдруг натыкаюсь на него. Не скажу, что он последний, кого я ожидал здесь увидеть, однако в списке кандидатур он был бы ближе к концу: мистер Лавелл, частный детектив, тоже лежит в больнице! Я заглядываю в маленькую палату, рассчитанную всего на одну или две койки, и вижу там его, а над ним склоняется моя любимая Эмма. Я останавливаюсь и приглядываюсь внимательнее, чтобы не ошибиться.

— Мистер Лавелл! — практически кричу я от удивления.

Я так рад, как будто увидел старого друга. Он лежит в постели, но поворачивает голову и смотрит на меня. Вид у него какой-то странный: отсутствующий и равнодушный. Такое впечатление, будто он меня не помнит.

— Это я, Джей-Джей!

— Привет, Джей-Джей, — говорит Эмма. — Вы знакомы?

Я киваю и внезапно понимаю, что не могу сказать, насколько хорошо мы знакомы.

— Я сейчас, — обращается Эмма к нему. — Скажу только пару слов Джей-Джею.

В коридоре она кладет руку мне на плечо:

— Джей-Джей, боюсь, твой друг мистер Лавелл серьезно болен. Он… немного не в себе. Он может тебя не узнать.

— Вот это да! Что с ним случилось?

Она заминается, и на миг мне кажется, что она мне не скажет.

— У него тяжелое пищевое отравление.

Я пытаюсь разглядеть мистера Лавелла, лежащего в постели. Эмма улыбается, но загораживает собой дверь.

— Ничего себе! Но он поправляется?

— О да, мы надеемся, что он полностью выздоровеет. Но в настоящий момент состояние у него все еще довольно тяжелое, так что… думаю, будет лучше, если ты навестишь его завтра. Договорились?

— Но с ним все будет в порядке?

— Все будет хорошо. Просто нужно время, чтобы это все вышло из организма.

— A-а, ясно.

Вообще-то, мне ничего не ясно, но иногда приходится делать вид, будто ты все понимаешь, чтобы людям было проще. А иногда (намного чаще, по моему опыту) приходится делать вид, будто ты не понимаешь, что кто-то сказал или что происходит, иначе возникает неловкая ситуация.

— И чем нужно отравиться, чтобы случилось такое? — спрашиваю я.

Я слышал, что можно отравиться кебабом в непроверенном месте. От этого бывает рвота и понос. Но я никогда не слышал, чтобы кто-то съел что-то такое, от чего делаешься не в себе. Кстати, что это вообще значит? Почему он меня не узнает?

— Такое случается очень редко. Не волнуйся. Это не заразно.

Я шаркаю по коридору прочь и чувствую, что мне как-то не по себе. И заражение крови тут ни при чем. Скорее это ощущение можно назвать «мороз продрал по коже».

Несколько часов спустя появляется мама, а с ней дед Тене. Про нашу ссору никто не вспоминает. Интересно, мама вообще кому-нибудь про нее рассказала? Скорее всего, нет. Но кое-что мне все-таки узнать удается, и это хорошая новость: Иво на время перебрался в Лондон, чтобы быть поближе к Кристо, и никто не знает, когда он вернется, так что я пока могу спать спокойно.

— Ни за что не догадаешься, кого я здесь видел, — говорю я деду Тене. — Помнишь того частного детектива, мистера Лавелла? Он тоже здесь лежит!

Дед Тене на меня не смотрит. Я решаю, что он не расслышал мои слова.

— Ну, мистер Лавелл, помнишь? Он здесь!

— О господи, — говорит мама, — а он-то что здесь делает?

— У него какая-то странная форма пищевого отравления. Вообще-то, он в плохом состоянии. Мне сказали, он немного не в себе. Это чем же нужно было отравиться?

Дед Тене разглядывает свои руки и вздыхает:

— Не знаю, малыш. Правда не знаю.

— Они сказали, завтра я смогу с ним поговорить.

— Вот бедняга, — говорит мама.

— Ага, — кивает Тене. — Что-то все вокруг только и делают, что болеют. Брата Джимми, Билла, тоже на той неделе скрутило. Так, говорит, прихватило, просто ужас.

— Я принесла тебе винограда, милый. И печенья. Смотри, твое любимое.

— Спасибо, мама.

Я протягиваю им пакет с виноградом.

— Нет, — протестует она, — это тебе. Мы ведь не хотим, чтобы ты отощал.

Виноград — особое лакомство. Она, должно быть, купила его внизу, в магазинчике при больнице, где все продают втридорога. На моей памяти виноград мы не покупали ни разу, я ел его всего пару раз в школе. А когда я был у Кэти в гостях, его там была целая огромная гроздь, покрытая сизоватым налетом, не влезающая в стеклянную тарелку на барной стойке… или он стоял на чайном столике? Он выглядел так восхитительно, что я не осмелился к нему притронуться. Подумал, вдруг он вообще ненастоящий?

— Он ведь, кажется, опять заезжал на днях? — говорит мама. — Я как раз навещала Джей-Джея. Что ему было нужно?

— Не знаю, — отвечает дед Тене. — Наверное, что-нибудь насчет Кристо. Да он и пробыл-то совсем недолго.

— Они, должно быть, подружились с Иво! Здорово, правда? — восклицает мама и подмигивает мне.

Дед Тене откашливается.

— Ты хочешь сказать, мистер Лавелл еще раз приезжал к нам на стоянку? — спрашиваю я.

Пристально посмотрев на меня, дед Тене снова отводит взгляд и кивает:

— Ну да. Это же его работа.

Вид у него, впрочем, встревоженный. Меня снова охватывает то же самое ощущение, которое я испытал у дверей в палату мистера Лавелла, те же самые колючие мурашки, ползущие вдоль хребта.

— Малыш? — беспокоится мама. — У тебя все в порядке? Что-то ты неважно выглядишь.

Дело в том, что човиано еще называют другим словом.

Она склоняется надо мной и откидывает челку с моего лба.

— Давно мы тебя не стригли, оброс ты, прямо как хиппи… Устал? Не хочешь поспать?

— Ну… хочу.

Мама целует меня в лоб и что-то приговаривает нежным голосом. Я боюсь расплакаться, поэтому закрываю глаза. Как бы мне хотелось просто наслаждаться этим! Как бы хотелось снова стать ее малышом. Ребенком, слишком маленьким, чтобы понимать что-то и о чем-то тревожиться. Но я не ребенок и никогда больше им не буду. Я уже слишком много знаю и уверен, что дальше будет только хуже.

Другое слово, которым называют човиано, — «драбенгро», что значит «сведущий в ядах».