38
Рэй
Родители Джорджии Миллингтон наняли меня, когда полиция потерпела фиаско. Это была тихая, совершенно растерянная пара. Каждый раз, когда я с ними встречался, на голове у миссис Миллингтон была косынка, как будто хозяйку оторвали от надраивания полов. В доме у них и в самом деле царила идеальная чистота. Они производили впечатление приятных, пусть и немного скучноватых людей — обычные добропорядочные родители. Исчезновение дочери стало самым ужасным и необъяснимым происшествием в их жизни. Мне искренне хотелось им помочь.
Когда я нашел Джорджию в Торквее, в огромном заброшенном доме, заселенном разного рода бродягами, я был на седьмом небе. Я победил, твердил я себе. Я утер нос полиции, силам глупости и хаоса и неразумной девчонке, решившей сбежать с дружком-наркоманом. Не то чтобы я не спрашивал ее, отчего она сбежала, нет. Просто спрашивать нужно было правильно. Тогда я не понимал, что она меня боится — что всю жизнь ее держали в страхе. А мои подозрения оказались ложными. Первым делом я подумал про сексуальное насилие. Мистер Миллингтон был ее отчимом, а такие истории постоянно на слуху. Я спросил об этом Джорджию, она лишь презрительно рассмеялась.
Когда семь месяцев спустя ее обнаружили забитой молотком насмерть, мистера Миллингтона арестовали. Он не пытался ничего отрицать, но в конце концов благодаря неувязкам в его показаниях правда выплыла наружу. Джорджию убила его жена, помешанная на чистоте домохозяйка. Мать девочки. Женщина, подверженная приступам ярости и одержимая собственническим инстинктом в отношении мужа. Она не хотела делить его ни с кем, даже с дочерью.
Почему я не предвидел такой исход? Как я мог его предотвратить?
После этого я перестал что-либо понимать. Начисто.
Наверное, именно тогда мой брак дал трещину. Это произошло уже после того, как я познакомился с Хеном; он научил меня пить. Я отдаю себе отчет в том, что выпивка была не самым логичным способом забыть ту немыслимую жестокость, с какой была убита Джорджия, но в определенной степени этот способ помогал. Джен утомляли мои бесконечные разговоры на эту тему, а напившись, я прекращал их. Но когда я не говорил об этом вслух, мысли крутились у меня в голове, точно акулы под водой, пожирая меня изнутри.
Подъехав на следующее утро к шоссе, я без раздумий сворачиваю направо, а не налево. Пусть вчера вечером я и дал слово Лулу съездить к ее родным и сообщить им о находке, но еще раньше я дал слово Розе. Я хочу, чтобы Роза знала: даже если ее никто не слушал при жизни, я в лепешку расшибусь, чтобы выслушать ее сейчас. Я ловлю себя на том, что бормочу что-то себе под нос, извиняясь перед ней. Не в моих силах изменить прошлое. Я чудовищно ошибся с Джорджией; должен был сделать хоть что-нибудь, ведь я был там. Я не могу спасти Розу, и никогда не мог. Сделанного не воротишь. Но я, по крайней мере, могу выяснить, что произошло.
Я подъезжаю к воротам и поначалу не могу даже сообразить, что вижу, настолько все переменилось. Потом до меня доходит: за эту ночь река заявила свои права на Черную пустошь.
Наводнение преобразило ее в лучшую сторону. Перекопанная вдоль и поперек земля скрыта под бурой водной гладью. Из нее торчат деревья, арматурные стержни, вехи, расставленные полицией, чтобы обозначить место изысканий. Больше о том, что здесь еще вчера была строительная площадка, не напоминает ничего, если не считать экскаватор, который не успели перегнать на более высокое место. Он сиротливо и беспомощно торчит из воды, желтея раззявленным зубастым ковшом. Зеленая палатка тоже стоит на своем месте, набрякшая и обвисшая, похожая на улетевшую в лужу шляпу.
Я выхожу из машины, натягиваю резиновые сапоги и направляюсь к молоденькому дежурному. Снова зарядил дождь, в этой мороси нет просвета, и парень дрожит от холода. Уже конец июля, а на дежурном непромокаемая плащ-палатка, точно позаимствованная из какого-нибудь детективного сериала о временах королевы Виктории. Его зовут Дерек. Он не курит, но все равно рад переброситься словечком хоть с кем-нибудь, пусть даже с частным детективом. Я рассказываю ему пару баек и прозрачно намекаю, что могу кое-что знать.
Он смеется:
— Да я готов выложить тебе все, приятель, как на духу, просто я не знаю ровным счетом ничего!
Раскатистые «р» в его речи выдают в нем уроженца Болотного края.
Я протягиваю ему фотографии Розы и рассказываю о ней, и он, перестав смеяться, произносит:
— Говорят, это мог быть ребенок или молодая женщина, судя по размерам костей руки. Но не забывай, это еще не точно. Теперь нужно ждать, когда вода сойдет и можно будет найти все остальное. Только я тебе этого не говорил. Доказательств-то никаких нет. Кости могли пролежать здесь как пять лет, так и двадцать пять. Эксперты пока ничего не могут сказать.
Неудивительно, что по разрозненным фрагментам костей руки, ребра и нескольким позвонкам установить причину смерти не удалось. Там одни обломки. Ковш экскаватора угодил прямо в захоронение.
— Как думаешь, когда вода может пойти на убыль?
Он пожимает плечами и фыркает, демонстрируя свое отношение к тем, кто игнорирует разливы, которые случаются здесь регулярно.
— Да здесь дурдом. Надо же было сообразить тут строиться. Сами напросились.
— Как, Дерек, неужели ты не согласился бы здесь жить? В одном из этих замечательных новых домов?
Он снова смеется:
— Издеваешься? Мне это все равно не по карману. С моими доходами нужно лет сто пятьдесят копить на такой дом. Ну или дослужиться до комиссара. А чтобы дали повышение, нужно сначала, чтобы они все вымерли.
Я уже собираюсь уходить, но тут он, от скуки и одиночества став разговорчивым, наклоняется ко мне:
— Не нравится мне торчать тут в одиночку. И никому из здешних не нравится. Раньше тут было кладбище, ты в курсе? Несколько сот лет назад, во время Черной Смерти. Люди мерли пачками, места на погостах уже не было, да и живых оставалось слишком мало, чтобы похоронить всех мертвых. Их просто свозили сюда на телегах и сваливали в яму. А потом поджигали. Бог знает сколько их там лежит, в глубине.
Он со смертельной серьезностью понижает голос.
— Знаешь, что мертвецы иногда возвращаются? Правда. Призраков никогда не видел?
Сдается мне, что он не шутит. По спине у меня против воли пробегает холодок.
— Нет. Никогда, — отвечаю серьезно.
— А я видел. Мой дед вернулся после смерти. Я видел его собственными глазами. Понимаю, ты мне не веришь, но я-то знаю, что видел его, как вот тебя сейчас вижу.
— Ого…
Я не могу придумать, что еще сказать.
— Вот почему мне не нравится торчать тут в одиночку, — объясняет он. — Сколько их там лежит, под землей! Хотел бы ты жить в таком месте?
Пока я еду обратно, из-за туч опасливо выглядывает солнце. Вода в реке на Черной пустоши поднялась на три или четыре фута. Сколько нужно времени, чтобы все это спало? И сколько еще, чтобы грязь подсохла настолько, чтобы можно было возобновить работы? Едва ли я могу так долго ждать.
Заняться мне все равно больше нечем, поэтому я проскакиваю мимо своего поворота и еду выполнять второе обещание. Благо маршрут уже знакомый. И тут, словно благословляя меня, солнце протягивает ко мне сквозь тучи длинные пальцы. Над умытыми до блеска лугами поднимается пар; манит густой таинственной зеленью лес. Постоянные дожди отсрочили летний износ: на календаре конец июля, а все вокруг выглядит свежим и новеньким.
Я пытаюсь не думать о вчерашнем вечере. Мне самому не верится, что я выложил все Лулу. И все же я в некотором смысле рад, что сделал это. Не знаю точно, какие чувства я к ней испытываю. Любовью это не назовешь. Нельзя любить кого-то, кого едва знаешь. Но эта яростная нежность заслуживает более уважительного названия, чем «увлечение». Не знаю, будет ли Лулу теперь со мной разговаривать, но это признание сняло огромный камень с моей души. Оно не из тех, что можно взять назад. Господа присяжные не могут не принимать его во внимание. Ты извлекаешь хрупкую тайну из темных глубин своей души и выносишь ее на свет. Ты выкладываешь ее на землю, где кто угодно может потоптаться по ней.
Я ожидал, что она потопчется.
Проводив Лулу до ее машины, оставленной за углом, я попрощался. Спрашивать, увидимся ли мы снова, не стал. Она сказала «до свидания», не глядя на меня. Но не ушла. Могла бы уйти — и, наверное, правильно бы сделала — и тем не менее не ушла.
Когда через пару часов я съезжаю с проселка, стоянка купается в лучах нечастого в наших краях солнца. Вокруг не видно ни души, из закрытых трейлеров не доносится ни звука. Я стучусь в трейлер Иво. Ответа нет. Дверь заперта. Стоит мертвая тишина. Машины тоже отсутствуют. Тогда я стучусь в дверь Тене и ломаю голову, что мне делать дальше, но тут скрипучий голос изнутри кричит:
— Кто там?
— Это Рэй. Рэй Лавелл.
— Заходи, заходи! Открыто.
На первый взгляд трейлер кажется пустым. Но я вижу какое-то движение — это рука Тене. Он машет мне, лежа на полу рядом со своим креслом.
— У меня все в порядке. Все в порядке. Я просто упал. Ну и вот, застрял.
— Не шевелитесь. Что произошло?
Я приседаю на корточки рядом с ним.
— Я пытался перебраться в кресло, и вот…
— Не пытайтесь подняться. Все хорошо.
Он поддергивает пояс брюк. Я против воли замечаю, что ширинка у него расстегнута. Должно быть, он упал, когда пытался сделать свои туалетные дела, но от стыда, что кто-то может застать его в таком положении, каким-то образом ухитрился доползти до комнаты, пока у него не иссякли силы. Я напрягаю память, пытаясь вспомнить, чему учили на курсах первой помощи, которые Эдди Артур заставил меня окончить, когда я еще подвизался стажером у него в агентстве.
— Мистер Янко, вы не ударились головой?
— Нет. Просто подними меня, и дело с концом. Давай. Все будет в порядке.
Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь уловить признаки инсульта, но, на мой взгляд, выглядит он вполне нормально.
— Может, вызвать «скорую»?
— Нет-нет. Я упал. Просто подними меня!
— Какое сегодня число?
— Да черт подери!
Я обхватываю его под мышками, сцепляю руки и рывком тяну вверх. Мне до смерти страшно, как бы от моей помощи не стало только хуже. Впрочем, мало что может быть хуже паралича, успокаиваю я себя. Для меня становится потрясением, насколько он костлявый и тщедушный, несмотря на свой вес. Я боюсь что-нибудь ему сломать, если стисну слишком сильно. После того как я с грехом пополам привожу его в вертикальное положение, наступает очередь неуклюжей пантомимы, посредством которой я отрываю его от пола, чтобы он мог натянуть штаны и застегнуть их, и вот наконец он обретает некоторое подобие достоинства, плюхнутый в свое кресло. Его обыкновенно смуглое лицо на этот раз кажется болезненно-бледным.
— Сколько вы пролежали на полу?
В моем голосе звучат резкие нотки. Примерно таким же тоном я выговаривал отцу, когда тот не заботился о себе.
— Совсем недолго.
— Сколько, мистер Янко?
— Все ушли… уехали… никого не было поблизости.
— Когда это случилось?
— Ой, я не знаю. Не так давно.
— Ладно. Что ж, давайте-ка я согрею вам чаю.
— Вот это дело. От чаю не откажусь.
В крошечной кухоньке в дальнем конце трейлера я ставлю чайник и принимаюсь хлопать дверцами в поисках чашек и тарелок. Обнаруживаю пачки печенья и целый буфет, забитый упаковками чипсов. Нахожу чайные пакетики и запас стерилизованного молока в коробках. Тут же хранится шоколад: экономичная упаковка «марсов» и «сникерсов». Прямо как мой отец: тот тоже питал пристрастие ко всему соленому, жирному и прочей необременительной и нездоровой еде.
Когда я возвращаюсь с печеньем и двумя чашками чаю, Тене выглядит чуточку получше. Он насыпает в чай несколько ложек сахару — я сбиваюсь со счета — и дует на него.
— Нелегко вам живется в трейлере, — говорю я.
— Да это лучшая в мире жизнь, — возражает Тене.
— Но в доме вам было бы куда проще. В бунгало. У вас было бы намного больше места и не было бы ступенек. Легче перемещаться.
Тене смотрит на меня из-под нахмуренных бровей:
— Рэй, сынок, ты погляди на меня. Мне шестьдесят лет. Я всю свою жизнь кочую. Я родился в кибитке, вардо. Когда я был маленьким, наша кобыла, Брин, была мне лучшим другом. Мы и трейлер-то завели, только когда мне стукнуло тридцать. Нам пришлось: в то время все так делали, иначе тебя бы засмеяли. Брин жила у нас до самой своей смерти. Она была настоящим другом.
Я быстро прикидываю в уме цифры. В сороковых и пятидесятых цыгане еще ездили в кибитках. Даже еще позже. Запряженные лошадьми расписные повозки не были ничем из ряда вон выходящим. И шатры тоже. Мой отец видел их в детстве.
— Как ты себе представляешь Тене Янко в доме? — продолжает он. — В маленькой каменной коробке в ряду других таких же каменных коробок? Да мне тут же каюк придет. Меня пытались заставить бросить кочевую жизнь, когда я только попал в аварию. Твердили: «Вы не можете больше жить в трейлере, это невозможно. У вас ничего не выйдет!» Ну так вот, я доказал, что они были не правы.
— Доказали, — киваю я.
— Старую собаку новым трюкам не выучишь. Цыганом я родился, цыганом и умру. Горджио этого не понять. Я тогда им сказал: это убьет меня так же верно, как если бы вы воткнули мне в сердце нож. Уж лучше бы я погиб в аварии. Это у меня в крови. У всех нас. Даже у Кристо. Это у нас в крови! — горячится он. — Они называют это ассимиляцией! Назвали бы уж сразу изничтожением.
Он с остервенением набрасывается на печенье. Глаза у него лихорадочно блестят. Вспышка гнева, по крайней мере, вернула цвет его лицу.
— Как это случилось? Вы, кажется, говорили, что попали в аварию? — спрашиваю я.
Он утыкается в чашку и с шумом прихлебывает чай.
— Это было уже после того, как Роза ушла? — задаю я новый вопрос.
В ответ тишина. Та тишина, которая бывает перед грозой.
— Или до? Вы сказали, что это случилось лет шесть назад, так что я подумал…
— Что подумал?
— Ну, что вам всем тогда пришлось очень трудно — с Кристо и вообще.
Тене издает странный звук, значение которого я не могу истолковать, и умолкает. Я пью чай, жую залежалое печенье и гадаю, просек ли он, что я его проверяю.
— Она исчезла задолго до этого, — наконец говорит он.
Именно эту формулировку использовала и Лулу: «Исчезла задолго до этого». Но это не могло случиться так уж задолго, если Кристо был совсем маленьким.
— Я не помню самой аварии, — признается Тене. — Только то, что было потом. Когда они взялись указывать мне, что можно делать, а чего нельзя. А мне было ужасно больно. Ужасно.
Он с обвиняющим видом смотрит на меня.
— Ну конечно, — киваю я. — По-другому и быть не могло. Но вы им всем показали, что можете жить так, как хотите.
— Да. Да.
— Вам повезло, что вас поддержали близкие.
— На то они и близкие, разве нет?
— Так-то оно так, и все же… Одни семьи сплоченнее других.
— Это камешек в огород моей сестры Луэллы, как я вижу. Что ж, что бы она там ни говорила, она все равно остается Янко.
Снаружи слышится шум подъезжающей машины, потом двигатель глохнет.
Тене вытягивает шею, чтобы взглянуть в окно.
— Вот тебе пример, чтобы далеко не ходить. Это Иво приехал. Она пустила его к себе пожить — на то время, пока малыш в больнице.
Я едва не захлебываюсь чаем.
— Он живет у Лулу?
— Ну да. Конечно. От нее ближе всего до больницы. В наше время за семью надо держаться, что бы ни случилось.
Я откусываю печенье, чтобы дать себе время подумать. Почему Лулу не упомянула о том, что Иво живет у нее? Черт. Черт! Я ни за что не сказал бы ей о находке на Черной пустоши, если бы знал об этом… Черт! Впрочем, с чего бы она стала об этом ему рассказывать? Может, они с тех пор и не виделись…
Слышатся шаги, Иво стучится в дверь и тут же распахивает ее, не дожидаясь ответа. И застывает на пороге с пакетами из супермаркета в руках.
— Мистер Лавелл… папа… все в порядке? Я принес тебе то, что ты просил.
— Спасибо, сынок. Положи там.
Иво проходит на кухню, задев меня по пути, и выкладывает содержимое пакетов на стол. Опять чипсы. И еда быстрого приготовления в стаканчиках.
— Не хочешь выпить с нами чаю? — спрашивает старик у Иво.
— Может, попозже.
Я поднимаюсь:
— Не буду вас задерживать. Мне пора… — Я бросаю взгляд на Тене. — Мистер Янко, вы уверены, что вам не нужна помощь? — И оборачиваюсь к Иво. — У вашего отца тут случилась небольшая авария. Пытался пересесть в кресло и упал. Никого не было, повезло, что я заехал как раз в это время…
— Ты — что? Ты упал? Как это ты умудрился?
Голос у него раздраженный.
— Ничего страшного, сынок. Все бывает. Я в полном порядке. — Тене небрежно машет рукой. — Мистер Лавелл делает из мухи слона. Впрочем, он был ко мне очень добр. Очень добр. Рад, что вы заехали, мистер Лавелл.
Иво смотрит на меня, на этот раз внимательнее, как будто впервые увидел по-настоящему. Он отступает в сторону, чтобы дать мне пройти, но потом говорит:
— Погодите, мистер Лавелл, не уходите. Поешьте вместе со мной. Я хотел поблагодарить вас за все, что вы сделали для Кристо… и извиниться… ну, вы понимаете. Пожалуйста.
Он улыбается, если это можно так назвать. Наверное, все-таки можно.
— Не хочу доставлять вам неудобства, — отвечаю я. — Правда, это излишне.
— Что вы, никаких неудобств. Пожалуйста, оставайтесь.
На его лице появляется выражение, которого я никогда не видел прежде. Оно почти… теплое. Я перевожу взгляд с него на Тене.
Может, более удобного случая мне не представится. Может, барьеры наконец-то начали рушиться. Может, пришло время рассказать им мою новость.
— Вот что, — говорю я, — давайте-ка я быстренько съезжу за пивом? Что скажете?
