Атлантический океан, примерно в 200 километрах от побережья США

Здесь, в океанских глубинах, темно. Вечерний свет не проникает сквозь трехсотметровую толщу воды, лишь сочится слабое зеленоватое сияние — возможно, это подсветка специально для меня. Континентальный шельф здесь уходит вниз двухкилометровым обрывом, и на склоне в сине-зелёном сумраке маячит какая-то громада. Точка зрения смещается, и становится видно, что это затонувшее судно — скорее всего, американский пароход, потопленный немцами во Вторую мировую войну. Косо торчат обломки мачт, чернеют жерла упавших труб.

«Огибаю» судно, и в тёмной глубине различаю воткнувшуюся хвостом в склон большую рыбу…

Вряд ли эта подлодка ещё сможет плавать. Несколько раньше я наблюдал атаку: как летят на огненных хвостах ракеты, как вываливаются из них и начинают погружаться глубинные бомбы. Похожие на неуклюжие бочонки, они как-то обнаруживали подлодку и старались приблизиться. В носу лодки открылось отверстие, откуда вынесся стремительный тёмный силуэт — наверное, имитатор шумов. Несколько бомб отвернули за ним, но одна всё-таки задела корму. Взрыв взбил на поверхности пенный бугор и, видимо, пробил корпус. Лодка стала проваливаться в глубину кормой, отчаянно маневрируя, чтобы подойти ближе к давно затонувшему пароходу и укрыться от магнитометров противника за стальным корпусом. Это ей удалось, но плавно опуститься на грунт уже не получилось. Хвостовыми рулями лодка врезалась в дно, глубоко пробороздила его и зарылась кормой в донный ил. Так и замерла в наклонном положении, выпуклым носом к далёкой поверхности океана, которой больше никогда не увидит.

Тёмный корпус, рубка невысокая — не чёрный парус, как обычно показывают в фильмах, а скорее наплыв над корпусом. Я заранее ознакомился с данными по российскому подводному флоту и сразу опознал лодку проекта 885 — «Ясень». Уровень гидроакустических шумов у них был так низок, что могли незаметно преодолевать американские заградительные рубежи и выходить на дистанцию удара крылатыми ракетами по США.

Первую начали строить ещё в конце прошлого веке, но в те годы Америку из вероятных противников перевели в разряд друзей, и строительство подлодок этого типа заморозили.

Однако сомнительный друг стал всё теснее окружать Россию военными базами, а подлодки и надводные корабли зачастили к её берегам. Так что пришлось возобновить строительство «Ясеней», и они тоже стали патрулировать чужие берега. Снова, как в советские времена, пробирались на континентальный шельф к военно-морским базам в Норфолке, Чарльстоне и Сан-Диего, снова таились под покровом водорослей в Саргассовом море. Пусть заокеанская держава не считает Россию совсем уж бессильной.

Но если у России всего несколько таких подлодок, то у США десятки! Да ещё стая спутников над планетой, следящая за океанами. Возможно, и эту засёк спутник по тепловому следу — скорее всего, когда была ещё в походе и не успела лечь на грунт.

А может, её обнаружил самолёт-разведчик «Орион» или один из бесчисленных буёв, раскиданных по всем морям. Так что, когда поступил отчаянный приказ президента, американские противолодочные корабли загнали лодку к берегу и закидали глубинными бомбами.

Но не добили. Похоже, лодка всё-таки сбила хищную стаю со следа. Заглушила реактор и как раненая рыба, в которой ещё теплится жизнь, укрылась на дне…

Ну что же, вперёд!

Броневой корпус мне не преграда. Долгая темнота — наверное, корпус двойной, но наконец я внутри.

Вода!..

И темнота, подсвеченная зелёным — то ли от цилиндрического сооружения, похоже, реактора, то ли это таинственный полусвет, что сопровождает меня в глубинах.

Но если реакторный отсек затоплен, то дело плохо. Он велик: можно ли откачать воду, чтобы всплыть?

Вниз, к корме, спускаться вряд ли стоит, и я поворачиваю налево. Сплетение трубопроводов, задраенный люк, а за ним открывается обширное помещение, уже без воды. В сумраке зеленовато отсвечивают массивные колонны, будто глубоко под водой сокрыт таинственный зал — видимо, это ракетные шахты.

Я скольжу над решётчатым полом, внизу разлита тьма, и я замечаю, что пол поднимается навстречу. Значит, колонны расположены чуть наклонно и только кажутся вертикальными…

Снова люк и, наконец, красноватый свет. Коридор с двойным рядом дверей, а вскоре попадается первый человек — в синем комбинезоне, с блестящим от пота лицом. Дышит тяжело — наверное, не хватает воздуха.

Вот и центральный пост: свисает металлическая тумба перископа, блестят поручни, на стенах бесчисленные приборы, в креслах перед пультами — двое людей. К сожалению, я не служил в армии и не очень разбираюсь в званиях. Человек в синей куртке с желтоватыми погонами на плечах, скорее всего командир, говорит в микрофон.

— Акустик, что слышно? Прекратили разворот?

— Центральный! Шум винтов по пеленгу девяносто градусов, цель та же — надводная групповая, дистанция шестьдесят кабельтовых. Только что снова начала приближаться.

— Всем отсекам, прекратить ремонтные работы! Режим «тишина».

Человек отворачивается от микрофона. На лице выпирают скулы, щёки и дерзко выступающий подбородок блестят от пота, серые глаза прищурены и жёстки. Снова нажимает на кнопку:

— Командира БЧ-2 в центральный пост!

Через короткое время из люка выныривает ещё один офицер. У этого подчёркнуто безмятежное лицо, словно он на морской прогулке, синяя пилотка сдвинута на затылок, и только карие глаза встревожены.

— Товарищ капитан первого ранга… — начинает он, но первый машет рукой.

— Вольно!

Какое-то время смотрит на вошедшего, и глаза немного теплеют.

— Пошли ко мне, Геннадий. Надо кое-что обсудить.

Оба скрываются за дверью, отделанной под дерево, и я после некоторого колебания следую.

Каюта невелика: койка, стол, два металлических стула, несколько полок. Капитан садится и хлопает ладонью по второму стулу.

— Ну, Геннадий, что будем делать? Скоро нас засекут и ещё добавят. Разнесут вдребезги вместе с той старой жестянкой по соседству.

Второй медлит садиться, зябко передёргивает плечами:

— Ракеты с такой глубины всё равно не запустить. И лодку вряд ли поднимем. Так что остаётся одно — набиться всем в спасательную камеру и всплывать. Будем болтаться на волнах, как кильки в банке — прямо к столу господ американцев.

Капитан достаёт белый платок и промокает лицо.

— А что? — усмехается он. — Может быть, не потопят. А может, ещё и премию дадут. Не надо будет бомбить лодку, так что реактор и ракеты целыми останутся. Избавим их воды от радиоактивного загрязнения.

Его собеседник, наконец, садится и кривит губы в усмешке, но в глазах тоска.

— Нам двоим, так вообще по гроб жизни будут обязаны. Ты знаешь, о чём я…

Похоже, это старые друзья, в разговоре обходятся без званий.

— Да уж, — хмурится капитан. — Ты и в самом деле так считаешь, насчёт спасательной камеры?..

— А что, Михаил? Читал я один американский роман, где наш командир-предатель атомную подлодку угнал. Выдумка, конечно. Описывается, как хорошо американцы русский экипаж приняли, как в конце русские перед американским теликом слюни распустили. И мы так можем. Получим в награду по особнячку где-нибудь на Гудзоне, жён выпишем…

— Если они живы останутся, — отрубает капитан. — Раз мы получили такой приказ, то это война. Настоящая война! Всё-таки решили окончательно разделаться с Россией.

— А может быть, приказ уже отменили? Знаешь ведь, как бывает. Во время войны в Ираке янки заплатили командующему обороной Багдада, и тот отдал приказ прекратить сопротивление. И у нас, возможно, кое-то из генералов сейчас прикидывает, на сколько округлился его счёт в западном банке.

— Отставить разговорчики! — взрывается капитан. Но тут же машет рукой:

— Ладно. Может быть, ты и прав. Связи всё равно нет, не проверишь. На такую глубину даже сигналы со станции «Зевс» не доходят. Лучше взгляни на карту.

Он разворачивает на столе лист, тот помещается не полностью, большая часть голубая, и только по краю зелёное с коричневым.

— Из-за преследования мы отклонились от курса на Норфолк и оказались ближе к Нью-Йорку. До города всего 100 миль. Сейчас лодка на склоне подводного каньона, вершина выходит как раз к Нью-йоркской бухте. Неплохая позиция, а?..

На карте прочерчена прямая, начинаясь на синем и утыкаясь в коричневое. Второй офицер бросает взгляд на карту и некоторое время молчит.

— Да уж, — говорит нехотя. — Нас инструктировали, что в крайнем случай возможен и такой вариант. Но ведь там не военно-морская база, а гражданский порт. И большой город…

Оба вздрагивают, по корпусу разносятся хлёсткие удары. Капитан ударяет по столу обоими кулаками.

— Гена, и мне не нравится такой вариант! Там живут простые люди, там дети… Но мне также не нравится, когда хладнокровно уничтожают Россию. У нас под видом реформ загубили миллионы человек. Мне рассказывали про офицеров, которые стрелялись, потому что не могли прокормить семьи и жёны падали в голодные обмороки. А сколько невинных детей и стариков умерло? Американцам на это наплевать, они гордятся победой над Советским Союзом. А теперь, видно, решили окончательно разделаться с нами…

Другой офицер надвигает пилотку на красивые дуги бровей.

— Это старая задачка, Михаил, — медленно произносит он. — Ещё Достоевский в «Братьях Карамазовых» задавал вопрос: стоит ли всеобщая гармония слезинки замученного ребёнка?.. Просто выглядит этот вопрос сейчас по-другому. Стоит ли всеобщее счастье под водительством Америки слёз детей, что умерли от ран и голода после её гуманных бомбардировок? И ещё умрут? И вдобавок, достанется ли это счастье всем, или только немногим? Только арифметики, чтобы подсчитать это, ещё не придумали…

— А я не хочу считать! — взрывается капитан. — Если страдают русские дети, то пусть страдают и американские. Вот такая простая арифметика, и я готов взять всю ответственность на себя! — Он смолкает, тяжело дыша, и с явным усилием берёт себя в руки. — Но в этой ситуации остальные могут сделать выбор: исполнять приказ или спасаться? Что скажешь ты?..

Мёртвое молчание в каюте, только где-то вдали хлещет вода. Корпус снова звенит от хлёстких ударов. Капитан сумрачно улыбается:

— Думай быстрее! Возможно, нас уже обнаружили. Мне нужно отдавать приказ: или всем собираться в спасательную камеру, или…

— Или «врагу не сдаётся наш гордый Варяг…», — тихо заканчивает его собеседник. И горько добавляет:

— Я выполню твой приказ, Михаил… Ведь остаётся только это. Мы даже не знаем, уцелели у нас другие лодки или нет? Может быть, все потоплены, за каждой следила целая американская эскадра. А вот это может заставить их прекратить военные действия. Даже наверняка заставит. А то рассчитывают победить малой кровью…

Капитан заносит над картой кулак, но спохватывается и медленно разжимает пальцы:

— Это у них не получится! Будут знать, как нападать на Россию… Ладно, Геннадий, спасибо. Бери карту, тут уже нанесены все данные. Иди к себе и готовь всё, что у нас есть, к пуску. Я знаю, что на такой глубине вода может прорваться в лодку, однако рискнём. Скорее всего, мины не дойдут до цели, но это неважно. Пусть взорвутся, когда исчерпают запас хода. Одновременно запустим торпеды, причём в максимально быстрой последовательности. Надо, чтобы вражеские акустики запутались. А я пока проведу совещание.

Оба выходят в центральный пост, и красавец командир БЧ-2 сутулится, словно под невидимой тяжестью, а потом неуклюже ныряет в люк. Капитан смотрит ему вслед, а затем громким шёпотом приказывает:

— Помощник! Собери старших офицеров в кают-компании.

Это помещение рядом с командным постом, и, пока мимо пробегают люди, я с любопытством осматриваюсь. Нахожу циферблат глубиномера: 350 метров! Я не знаю предельной глубины погружения для лодок этого типа. Выдержит ли корпус?

Хотя на оставшееся время его хватит…

Кают-компания тесна и, если бы все места были заняты, вряд ли офицеры смогли встать, приветствуя командира. Но свободных мест много — присутствует всего шесть человек, — и люди встают. Возможно, некоторые офицеры погибли в затопленных кормовых отсеках, или не имеют права оставить посты. Я «вплываю» следом, чувствуя себя весьма неловко: мало того, что подглядываю за гибнущими людьми, так ещё чуть не толкаю их локтями.

На всех синие робы, испачканные маслом или мокрые, на пол стекает вода. Капитан не садится, а наклоняется, упираясь руками в стол. Сразу начинает говорить — тихо и жёстко:

— Товарищи офицеры! Не все в курсе, так как были заняты борьбой за выживание корабля. Поэтому даю вводную. В 8.40 мы начали получать радиограмму по каналу сверхнизкой частоты. Корабельная ЭВМ сопоставила кодированный сигнал с тем, что введён в её программу, и выдала сообщение, что получен боевой приказ. Вот распечатка, — капитан кидает на стол полоску бумаги с вереницей цифр, и к ней сразу тянутся руки.

— Первая цифра означает, что Россия подверглась массированному нападению США, скорее всего, с ограниченным применением ядерного оружия. Желающие могут проверить по книге кодов, — капитан кивает на сейф в углу кают-компании. — Вторые две цифры означают номер операции, а далее идёт код на запуск ракет. Нам предписано атаковать ядерными минами военно-морскую базу США в Норфолке, а крылатыми ракетами командные пункты и другие военные объекты в Вашингтоне… Приказ не был выполнен, поскольку в этот момент лодка была атакована надводным соединением противника. Мы были вынуждены погрузиться ниже пусковых глубин и отклонились от курса. Одна торпеда попала в корму, и лодка получила серьёзные повреждения. Мы заглушили реактор, запустили имитатор шумов и на некоторое время избежали обнаружения. Но, по всей видимости, ненадолго. Скорее всего, противник зафиксировал удар лодки о грунт, и надводное соединение снова идёт в нашу сторону. До Норфолка осталось двести миль, для минной атаки слишком далеко, а запуск ракет с такой глубины невозможен.

Один офицер, с дерзким весёлым лицом, передёргивает плечами:

— Это и треске понятно.

— Отставить шуточки! Стармех, можно ли поднять лодку до пусковых значений?

Этот офицер постарше, без пилотки, с наспех перевязанной головой.

— Вряд ли, товарищ командир, — медленно говорит он. — Пробоину во внутреннем корпусе можно попытаться заделать, но шум от работ наверняка привлечёт противника. Нам просто не дадут закончить ремонт…

Снова доносятся хлёсткие удары, весь корпус гудит. Даже моим барабанным перепонкам достаётся, а собравшиеся морщатся и прижимают ладони к ушам. Лица расплываются в красноватом свете, всё тяжело дышат. Один из офицеров стискивает кулаки:

— Жаль, что на боеголовках инерционные взрыватели. Взорвать бы их разом, и хана всему атлантическому побережью Штатов!

Капитан внимательно смотрит на него, потом опять поворачивается к старшему механику:

— А спасательная камера в порядке?

— Можно попытаться всплыть, — устало отвечает тот. — С такой глубины не гарантировано, но, скорее всего, достигнем поверхности в целости… Только я лодку не оставлю.

— И я тоже, — застенчиво говорит кто-то другой.

— Нашлись герои, — зло хмыкает капитан. А потом обводит всех хмурым взглядом. — Мы ещё поборемся! Открою маленький секрет, у нас в 650-миллиметровых аппаратах два «ерша». Слыхали про таких?

Отвечает молодой офицер с дерзким лицом:

— Это самодвижущаяся мина СМДМ-3. Масса шесть тонн, боеголовка весом 800 килограммов. Двигательная часть разработана на базе ядерной торпеды 65–76, так что дальность должна быть более ста километров… Это ими мы должны были атаковать американскую базу в Норфолке? Здорово, после такого взрыва на плаву не осталось бы ни одного корабля.

— Такой и была наша боевая задача, — медленно говорит капитан. — Однако…

И осекается, свет медленно меркнет, и лица начинают тонуть в сумраке. Словно тёмная вода уже заливает лодку…

Но свет разгорается снова, хотя более тускло, и капитан продолжает:

— Мы должны были атаковать Норфолк и Вашингтон. При удаче Америка потеряла бы на некоторое время способность вести боевые действия. Возможно, полностью бы их прекратила. Но они прекрасно подготовились к войне и перехватили нашу лодку, а может быть и другие. Связи на этой глубине нет…

Капитан опять молчит, щека подёргивается, под глазами глубокие тени. Потом медленно выговаривает:

— В этой ситуации я принял решение атаковать минами Нью-Йорк. До него всего сто миль, и мины почти дойдут. Где именно они взорвутся, особого значения не имеет…

Сдержанный шум за столом, и капитан повышает голос:

— Я знаю, что погибнут гражданские лица. Но напомню вам арифметику, которой пользуются господа американцы. Во время Второй мировой войны они не решились вести наземные военные действия против Японии, так как прогнозировались миллионные потери. И тогда сбросили атомные бомбы на два японских города — Хиросиму и Нагасаки. Погибли сотни тысяч мирных жителей, зато Япония капитулировала, а жизни американских солдат были сохранены. Вот и мы поглядим, продолжат ли американцы войну с Россией, если погибнет Нью-Йорк?..

Мёртвое молчание.

— Ну, мы этого уже не увидим, — бормочет кто-то.

Капитан выпрямляется, почти достав головой потолка.

— Почему же? — невесело усмехается он. — Кое-кто может и увидеть… Товарищи офицеры, на этот раз я не стану отдавать приказ. Для пуска мин мне нужно только два добровольца. Командир БЧ-2 уже готовит мины и торпеды к запуску. Мы выпустим весь боезапас сразу — может быть, несколько торпед поразят корабли противника и в любом случае это запутает его акустиков. Все остальные офицеры свободны. Скажите подчинённым, что командир будет продолжать бой, а все желающие могут пройти в спасательную камеру и попытаться всплыть. Только один, последний приказ: если вас сразу же подберут американцы, не говорите о моём плане, иначе они могут перехватить мины на пути к Нью-Йорку.

Некоторое время молчит.

— Это всё! Благодарю за службу, товарищи офицеры!

Нестройный хор «Служу Российской Федерации!» раздаётся в ответ, но люди не спешит расходиться. Только старший механик поднимается и быстро уходит — снова начинает меркнуть свет. Кто-то (я не могу разглядеть в полутьме) негромко говорит:

— Мы остаёмся с вами, товарищ командир…

У меня смешанные чувства: не знаю, восхищаться этими людьми или осуждать? Приходится напомнить себе — это офицеры, элита России, и превыше всего для них долг перед своей страной. Если она подверглась нападению, то враг должен получить урок, пусть и жестокий урок…

Так или иначе, мне становится неловко подглядывать дальше, и я возвращаюсь в центральный пост, а оттуда «плыву» к носу лодки. И здесь полумрак, но, наверное, я всё-таки попал в торпедный отсек: на стеллажах вдоль стен лоснятся массивные длинные туши, впереди видны зелёные люки, целенаправленно суетятся люди.

Я нахожу молодого командира БЧ-2, он колдует над небольшим пультом, изредка поглядывая на карту. Но вот как будто всё завершено, он нажимает кнопку и говорит в микрофон:

— Боевая часть к пуску готова. В спасательную камеру не пошёл никто.

Все поворачиваются к нему — красноватые пятна лиц в меркнущем свете. Я несколько раз моргаю — вас загнали в угол, ребята. На самое океанское дно, где нет солнца, только чугунная тяжесть воды. Но даже здесь вы принимаете бой.

Я отдаю им честь, как меня учили на военных сборах. И «спешу» обратно в центральный пост.

Это система была придумана в первые десятилетия «холодной войны». Уже казалось, что она никогда не будет применена, ведь «холодная война» закончилась разгромом Советского Союза…

Командир и два офицера подходят к боковой стене рубки, где находятся три панели с прорезями для ключей. Каждый вставляет свой ключ.

Красный свет. Гудок.

И ещё какой-то звук…

Я прислушиваюсь, и слегка поворачивают головы офицеры.

Видимо, включена система трансляции, потому что нестройно, но отчётливо из отсеков доносится:

Три человека одновременно поворачивают ключи.

Вспыхивают жёлтые лампочки, затем зелёные. Корпус лодки содрогается, слышен шум воды. Я кидаю последний взгляд на рубку, ненадолго празднично озарённую огнями, и сквозь стену «выплываю» наружу, в сумрачные глубины океана.

Вокруг носовой части лодки бурлит вода — из закруглённого носа один за другим вырываются стремительные тёмные силуэты, почти сразу исчезая во мраке. Первый, второй, третий… я быстро теряю счёт. Лодка в отчаянной спешке выстреливает весь боезапас, кроме ракет.

И торопится она не зря.

Сверху начинает медленно падать чёрный дождь. Крупные капли словно сами чуют добычу, словно невидимый ветер относит их к силуэту затонувшего парохода и к лодке. Красные вспышки разрывов, отдалённый грохот. Наверное, он страшно ударяет по стальному корпусу подлодки, но мои уши защищены.

Первым достаётся пароходу: его обломки, неспешно переворачиваясь, исчезают во мраке океанских глубин. Затем и корпус лодки разламывается пополам. Вверх устремляется бурлящая колонна пузырей и дыма. Кормовая часть, с разбитым реактором, остаётся на месте, а носовая, с так и не повреждённой рубкой, начинает медленно скользить в непроглядную тьму.

Но мне кажется, что я ещё слышу, хотя всё дальше и дальше:

Прощайте, товарищи! Раньше я сказал бы: «Спите с миром», но теперь знаю, что нет ни вечного сна, ни вечного мира.

Что же, посмотрим этот невесёлый фильм дальше. Я не «выныриваю» на поверхность, меня мало интересует судьба надводной эскадры. Вместо этого даю мысленный приказ и «устремляюсь» на запад.

А ведь у меня наконец стало получаться — управлять чудесной «техникой» Сада лишь силой мысли!..

Скоро «настигаю» двух огромных рыб. Они мчатся прямо на запад, выполняя последний приказ своего командира, и вода кипит за турбинами, а вокруг становится немного светлее, океанское дно постепенно поднимается.

Но механические рыбы не одни в этих враждебных глубинах. Курсор указывает в сторону, и океанский сумрак исчезает, сменяясь трёхмерной проекцией. В сетке координат я вижу рыбину гораздо больших размеров, скользящую на перехват.

Мне выдают краткую информацию — наверное, из какого-то справочника по подводным лодкам. «ПЛ класса „Виргиния“, приспособлена к действиям в условиях мелководья, предназначена для массированных ракетных ударов по наземным целям противника, ведения разведки и обеспечения деятельности подводно-диверсионных подразделений. Способна обнаружить атакующие торпеды на предельных дистанциях. Для уничтожения торпед и подлодок противника вооружена интеллектуальными роботами-торпедами „Манта“. Скорость под водой до 65 километров в час…».

В общем, идеально приспособлена для военных действий против далёких от Америки заморских стран.

Но лодка явно не успевает догнать мины, идущие со скоростью 90 километров в час. И тогда от неё отделяются хищные силуэты поменьше — роботы «Манта» пошли на перехват.

Некоторое время я наблюдаю за соревнованием в скорости. Глубина уже невелика, сверху брезжит зеленоватый свет. Пожалуй, «Манты» успеют…

Но это уже бессмысленно. Первая рыбина резко сбавляет ход и опускается ко дну — видимо, кончился запас топлива. Другая перегоняет её, но ненадолго. Лопасти крутятся всё более вяло, и рыба начинает клевать носом. Вот уже обе идут ко дну, а «Манты» и «Виргиния» совсем близко.

И в этот момент глубоко запрятанные процессоры обеих мин отдают свою последнюю команду…

Я лишь раз осмелился наблюдать это зрелище — наверное, самое жуткое в истории Земли после гибели Атлантиды.

Хотя однажды такое было, но те испытания проходили у безлюдных берегов Новой Земли…

Двойное солнце вспыхивает в мрачных глубинах, и от взрыва мощностью в несколько мегатонн кубические километры воды обращаются в пар, обнажая дно океана. Я не слышу ни звука, мой слух милосердно щадят, но звуковая волна, наверное, катится на сотни километров. Другие фильтры сохраняют мне зрение, но и в сумраке можно различить, как подводная лодка класса «Виргиния» водоизмещением восемь тысяч тонн птицей взлетает к небу, разламываясь и испаряясь на лету. Её остатки низвергаются кипящим дождём, чтобы, остыв, стальными слитками усеять внезапно обмелевшее дно океана.

Обмелевшее, ибо водяная гора — кольцевая наподобие тех, что окружают лунные кратера, встаёт над кипящим морем. А затем медленно опадает, и сквозь багровую завесу пара видно, как выпуклостью начинает разбегаться в стороны.

Волна кажется не такой уж высокой, но движется со скоростью тысяча километров в час!

До Гренландии она дойдёт спустя четыре часа — и взметнётся исполинскими белыми фонтанами в фиордах, а тысячи айсбергов с неимоверным грохотом отколются от ледяного щита.

Путь до Африки и Европы дальше, но там преобладает выровненный коренной берег, и сотня прибрежных городов испытает лишь внезапное наводнение.

До Антарктики пятнадцать часов, и мощь волны иссякнет в просторах Атлантики.

До побережья Соединённых Штатов волне идти пять минут, а берег там изрезан заливами…

Подальше от берега на волне лишь поднимутся и через некоторое время опустятся корабли, но чем ближе к суше, тем глубина меньше, и волна начнёт вырастать, как бывает при цунами. В заливах её стиснут берега, и в бухту Нью-Йорк-Бей ворвётся клокочущая стена высотой в 30-этажный дом…

Я не хочу наблюдать, как гибнет Нью-Йорк, сами американцы не раз смаковали это в своих фильмах.

Предвидели?

Возможно, Сибил с радостью смотрела бы, как исполинская волна поглощает город, ставший для неё олицетворением библейского Вавилона. А возможно, плакала бы…

«Не мстите за себя, — сказал Господь. — Аз воздам!». Только кто хочет ждать…

Я снова у себя дома и смотрю на море. Мыс Хамелеон приобрёл зловещий фиолетовый оттенок, и над морем, которое на Земле называют Чёрным, встаёт тёмная туча. Сегодня будет гроза.

Снова дождь будет хлестать по дощатому полу веранды, и ручьи побегут по гальке во взбаламученные волны. Снова молнии — они грознее и ослепительнее, чем на Земле — будут ударять в чёрные скалы Кара-Дага.

В этом месте часты грозы, а зимой свирепые волны как тяжёлые молоты ломают скалы, чтобы потом устилать берег лиловыми аметистами, тёмными агатами и многоцветной яшмой.

Сад — это не Рай, и никогда им не был. Многоцветные камни некому собирать, кроме меня и Киры. А я подниму один или два во время прогулки, окуну в воду, чтобы полюбоваться игрой света на влажной поверхности, а потом швырну обратно в море.

Не собирайте себе сокровищ на земле. Никто ничем не владеет, и никто не свободен — все мы чем-то связаны.

Офицеры из ЦРУ хотели управлять мировой бурей, но были пленниками старой идеи «Пакс Американа» — мира под господством Америки…

Террористы стали заложниками другой идеи — что всё зло исходит от Запада и особенно из Америки…

Клима — третьей, о возрождении имперской России. Как будто не закончился век империй!..

Одни люди повинуются своим желаниям, другие чувству долга, а некоторые… любви. Ведь желание денег, власти и даже любви привязывает нас к другим людям — и так мы обретаем любимых и врагов. Враги чаще приносят страдания, но любимые порой тоже. И те, и другие ограничивают нашу свободу…

Похоже, даже Бог несвободен — очертил Себе границы и не переступает их, дабы не мешать свободной воле людей и Владык.

До тех пор, пока они сами не переступят границ…

Впрочем, что тут нового? Всё давно сказано Буддой и, если хочешь быть свободным, то уйди из этого мира. Тем более что для меня путь открыт.

Но мне не хочется.

Я слышал пение птицы Гамаюн. Я знаю, что мир прекрасен, и даже в бою можно найти упоение. Я чувствую себя в долгу перед Той, кто открыла мне дверь. Несмотря на всё могущество, Она тоже в тисках необходимости и тоже порой испытывает отчаяние. Если свобода лишь в том, чтобы выбирать себе оковы, то пусть это будут оковы любви. Потому что только они могут превратиться в крылья, уносящие в иные миры.

И я продолжу путь в надежде, что всегда останется радость возвращения в Сад.

Хотя бы только в памяти, хотя бы в последний миг…

Так что моя последняя история о любви. Пройдут тысячи и тысячи лет, и даже предательство будет искуплено, а героизм забыт, перейдя в величие духа.

Но любовь пребудет вечно.