22
Куда пойти учиться – такого вопроса у меня не возникало. Конечно, в Москву! Конечно, в литинститут!
Но там, в конкурсной комиссии на эти мечтания посмотрели совсем с другой стороны.
В моих стихотворных опытах не оказалось идейной направленности.
Рецензент, читавший мою рукопись, из более чем десятка стихов не нашёл даже намёка, воспевающего трудовую доблесть советской молодёжи на комсомольских стройках страны.
За одну строчку о русской деревне: «…здесь грязи бывают великие, похлеще таёжных трясин» – мне пришлось оправдываться на педсовете в школе.
Не знаю почему, но тогда, перед выпускными экзаменами, меня вызвал директор, и стал внушать, что нельзя позорить свою малую родину такими провокационными декадентскими стихами.
Как оказалась рецензия в руках директора, я не ведаю до сих пор.
В марте была отослана рукопись, а уже через месяц в школе стало известно, что никакого поэта из меня не получится: стихи не выдержали серьёзного вступительного конкурса. «Тоже мне, Пушкин!» – сказала та девочка, о которой столько мечталось в моих потаённых видениях…
– Давай делать рабочую биографию! – сказал на каком-то заброшенном полустанке Валёк, и мы вернулись в лоно нормальной жизни.
Тоска далёких странствий иногда срывала меня с катушек, но только иногда. А вот моего друга всё-таки сорвало с резьбы и закрутило, видать, окончательно. «Широка страна моя родная!», а места в ней он себе так и не нашёл…
Моя работа, тяжёлая, изнуряющая, и холостяцкий быт рабочих общаг поглотили, отнимая с каждым днём по капельке, по крошечке, всё, чем жила единственно непорочная мечта моего детства – Поэзия.
Конгломерат рабочей бригады замешан был настолько круто, что сердобольная кадровичка, уважая мою просьбу стать монтажником, посмотрев аттестат, только покачала головой:
– Эх, парень, парень, тебе бы в институт с твоими оценками, а вино пить да девок по углам обминать ещё успеешь. Молодой ты уж очень для таких дел. Смотри, не закружись с пропойцами этими.
Бригада, куда я попал, была действительно «Ух!» Из двенадцати кряжистых плотных мужиков только трое были не судимы. Остальные прошли по этапам в несколько заходов. Женат был один бригадир, но и он сидел, правда, по статье политической: когда-то, монтируя на доменной башне стальную конструкцию из слов «Сталин наш учитель и вождь», по недогляду пропустил букву «Д».
Понятно, что за это можно было получить в те ударные годы.
Прибился я к монтажникам из-за любви к искусству кино. Посмотрев самую, даже на мой сегодняшний взгляд, талантливую картину о рабочих – «Высота», я окончательно решил стать тоже верхолазом. Уж очень там симпатичным парнем был Николай Рыбников!
Если работа на отметке выше трёх метров по технике безопасности считается высотой, то я мог без особых натяжек считать себя высотником.
Мне действительно было, как теперь говорят, «в кайф», пристегнувшись монтажным поясом к балке, свысока посматривать на ревущую внизу строительную технику и копошащихся там людей.
Святая наивность! Горбатиться с кувалдой и гаечными ключами – не самый удачный выбор в жизни. Это я понял после одного нечаянного случая, обучаясь стоять за себя при любом раскладе.
А расклад был не в мою пользу.
Это теперь «приколы» считаются хорошим тоном даже в среде правящей элиты.
«Прикололись» – и вот уже страна в полном «ага!»
«Прикольно жить не запретишь», – сказали они. И тут же по всем каналам ТВ прикалываются, потеряв всякий стыд, грудастые матрёны, для которых лучшим уделом в жизни было бы доить на ферме коров да детей воспитывать, а не щеголять ядрёными ляжками с экрана.
Их послушать, так вся страна состоит из «прикольных» типов подросткового незрелого возраста.
Ну да ладно. Это всё теперь от меня не зависит. Я – про своё.
Попав в монтажную бригаду скороделов и конкретных людей, я попробовал, по своей деревенской простоте, подыграть им, сделаться своим и показать «ловкость рук – и никакого мошенства».
Самым незлобивым и квёлым в бригаде был бывший карманник Витька Шнурок, с которым я решил «приколоться», то есть подшутить над ним.
Витька как раз делал раскройку стального листа на косынки и работал стоя на четвереньках.
Разметку на этот раз делал с несвойственным ему усердием, посапывая с линейкой над железным полотнищем. Из кармана прожжённой во многих местах спецовки торчал краешек сигаретной пачки.
Вот я и решил показать, что тоже умею кое-что.
Курево мне было не нужно. Шутка! Что с неё взять? Потом кинется Шнурок покурить, а сигареты – тю-тю! «Вот они, – скажу я, – бери, мне чужого не надо!» Ребята над Шнурком смеяться будут. Всем хорошо…
Через минуту вкрадчивых усилий хрусткая пачка дешёвых, но заграничных, болгарских сигарет, была у меня в брезентовой рукавице. Я благодушно улыбался, посматривая на Витю Шнурка, продолжавшего усердно посапывать над гибкой разметочной линейкой.
Я исподтишка поглядывал на него, удивляясь работоспособности Вити. У бывшего щипача, по его же любимой поговорке, в работе был один принцип: «Ешь – потей, работай – зябни. На ходу маленько спи».
Но вот дело окончено. Витя, разминая суставы, потягивался, щурясь на высокое солнце. Я было уже хотел ему предложить закурить. Но Шнурок сам подошёл ко мне. Молча вытащил у меня изо рта обожжённый по самый фильтр окурок. Дважды глубоко затянулся, и широко размахнувшись, с оттяжкой рубанул меня по лицу стальной пружинистой линейкой, отчего по щеке сразу расползлась горячая волна, и обожгло так, что я повалился на бок, зажав рукавицей, пропитанной машинным маслом и ржавчиной, это огненное пятно.
Ткань монтажных спецовок плохо впитывает влагу, и кровь всё текла и текла по рукаву, и я с ужасом смотрел, как она, скатываясь в ржавые шарики на стальном настиле эстакады, где мы работали, разбегалась по нему и исчезала за обрезом, за которым была пустота и десятка два метров.
Плохо соображая, что делаю, я подцепил крепким монтажным ботинком ногу возвышающегося надо мной Шнурка, и дёрнул на себя.
По грохоту настила я понял, что он упал, но тут же удар под рёбра перевернул меня на спину, и я снова увидел над собой в жёлтой пене оскала своего обидчика с изогнутой монтировкой в руках.
Через мгновение лететь бы мне с раскроенным черепом вниз на гулкие стальные переплёты конструкций, и попробуй тогда докажи, что неопытный молодой монтажник-верхолаз погиб насильственной смертью, а не разбился сам по недогляду.
Да, бывший бездомный бродяжка и неудачный уркаган гораздо раньше меня учился защищать себя по понятиям блатняковой справедливости…
Меня спас тогда от верной гибели наш бригадир дядя Володя, уважаемый бригадой так, что его слово никогда не оспаривалось и считалось законом.
За широким плечом бригадира Шнурка я не видел, но стальная витая монтировка из легированной стали гулко звякнула о настил.
Забыв о кровенящей щеке, я вытащил злополучную мятую пачку и протянул бригадиру.
– Пошутить хотел! А он…
– Он, падла, у меня мастырки из кармана щипанул! Деревня, ломом подпоясанная! – захлёбываясь, визжал за спиной дяди Володи Витя Шнурок.
«Мастырками» он называл сигареты, в которых перед затяжкой ввёртывал жёлтые лоснящиеся масляные шарики, и потом, жадно затянувшись через кулак, долго держал тошновато-пахучий дым в себе, вытаращив куда-то в сторону глаза, долго разглядывал одному ему ведомые картины.
Он и мне как-то раньше с ласковой настойчивостью предлагал одну такую «мастырку» на пробу, но я уже догадывался, что это, и категорически отказывался. «Небо в алмазах увидишь! Дыхни пару раз! На!»
Теперь он стал сваливать на меня, что я у бригады подворовываю деньги, и втихаря покупаю у него «мастырки», а сегодня решил пощипать, на халяву «кино» посмотреть.
– Не верещи, Шнурок, уши заложило! – бригадир протянул мне кусок сравнительно чистой ветоши. – Поссы и на рану примочки делай, чтоб не загноилась! А ты, ссученый, – повернулся он к Вите, – за пацана ответишь! Я из тебя «красную шапочку» сделаю, если ещё раз увижу на площадке. Брысь отсюда!
При слове «ссученый» Шнурок в момент сник, как-то сполз по становому хребту, словно мясо на костях не стало держаться, руки действительно шнурками повисли до колен. Он весь согнулся и мелко засеменил к лестничному проёму.
Больше я о нём никогда ничего не слышал. Испарился Шнурок.
Рассечённая щека всё-таки зажила, хотя след остался.
В санчасти доктор, густо матерясь, сначала велел отнести в туалет набухшую ветошь. Потом усердно и долго ковырялся в ране скальпелем. Потом из спринцовки несколько раз ожёг её струёй спирта. Затем, изловчившись, прижал мою голову к кушетке и быстро поставил на щеку скрепки.
Помыв руки, он по-свойски угостил меня сигаретой, закурил сам и велел бежать в гастроном за водкой, дабы возместить потерю дефицитного медицинского препарата.
Водку пришлось ставить и всей бригаде: в знак её солидарности со мной и решением отпустить меня домой – до полного заживления раны.
Правда, щека зажила скоро. Наверное, тогда, при первой помощи, совет бригадира здорово помог. Уринотерапия, однако!
