8

Теперь, уходя воспоминаниями в детство, мы с приятелем, только посмеивались и хлопали друг друга по плечам.

– Жив отец? – снова переспрашивает Валёк.

Я молча посмотрел на него.

– Ах, да! Прости! – Приятель на минуту задумался и снова взялся за свой кальянчик самоварного серебра, китайский с замысловатыми иероглифами, и стал готовить его к употреблению. Сначала отвинтил крышку, набрал водицы из чайника, сверху на решётку положил маленький, как кубик рафинада, кусочек пастилы, всё это закрыл серебристой фольгой, которую предварительно продырявил крест-на-крест вилкой, достал круглых, как грифельные палочки, угольков.

Я с любопытством смотрю на его действия.

Валёк зажёг спичку, засмолил угольки, они тут же заалели, и по кухне потянулся запах то ли ладана, то ли сандала.

Приложившись губами к костяшке мундштука, приятель с наслаждением затянулся, в самоварчике забулькало, задымилось. Угольки запылали, и голубое облачко, выплыв из губ друга, тут же растворилось, обволакивая меня запахом цветущего миндаля.

– На, затянись! Не бойся, не наркота! Голову облегчит – и только!

По правде сказать, вкус кальяновой затяжки на меня никак не подействовал. Вроде душистую дамскую сигаретку попробовал. Так, пустота одна, но забавно из булькающего самоварчика затянуться.

– Валёк, ерунда всё это! Давай лучше по рюмашке пройдёмся!

– Наливай! Одно другому не помешает! – и снова припал к мундштуку. Обижаешь! – выдохнул он цветущий миндаль. – Восток – дело тонкое! Куда тебе!

– Да уж куда нам, деревенским лаптёжникам? Мы водочкой вчерашнее загрунтуем. Давай по маленькой!

– По маленькой можно. А больше ни-ни! Только символически.

Но, как говориться, сто грамм не стоп-кран, дёрни – не остановишь…

Проснулись мы поздним вечером, на диване в положении карточного валета.

Прямые лучи закатного солнца так накалили мне голову, что пришлось срочно становиться под душ, во избежание вскипания мозговой субстанции, пропитанной неумеренным количеством алкоголя.

– Ну, ты фраер! – то ли с восхищением, то ли с насмешкой хрипло обронил Валёк, когда я, блаженно развалясь в кресле, пил ледяное молоко, случайно обнаруженное в холодильнике. Ещё от жены осталось. Вот действительно – запас карман не трёт!

Валёк сполз на пол, и теперь лежал, раскинувшись, как боец, сражённый в азарте атакующего боя. Щекой прислонился к глянцевой поверхности крашеного эмалью пола, впитывая его прохладу.

Весь вид приятеля говорил о том, что ему тоже не мешало бы принять холодный душ, и я сказал ему об этом.

– Эт-та можно! – дурашливо поскрёб себя под мышкой Валёк и направился в ванную комнату, роняя по пути одежду.

Долгие всплески и междометия, пересыпанные крутым посолом, говорили о том, что друг не принимал ванну, по меньшей мере, месяц.

– Так бы жил! – стряхивал Валёк с себя сбегающую воду, пока я доставал ему свежее полотенце. – Тебе бы фикус в передний угол поставить, да канарейку завести. – Он с удовольствием растирал худое светлое без загара тело, испещрённое голубой татуировкой. – Вот теперь можно и газетку почитать – уселся он в пустующее кресло, беря в руки с позапрошлых времён местную газету, которая мне по отъезду жены служила подставкой для чая. – Можно я у тебя немного поживу? – сказал он, разворачивая газету.

– Поживи немного, пока жена в отъезде, а то она за всё это, – я показал глазами на бутылки в углу, – и меня вместе с тобой выгонит. Она к этому делу строгая.

– Ну, что за люди! – хлопнул Валёк ладонью по газетной странице, – Твой ветер не в паруса дует, а в бабий лифчик. Помнишь, как мы с тобой у Багрицкого читали: «От чёрного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены…», так кажется, если я ещё что-нибудь помню.

– Так, так! – ответил я без особого энтузиазма. – Бабий лифчик – не самые плохие паруса, Валёк. Поверь мне!

Но друг мой уже углубился в газету и философского разговора о пользе семьи и брака не поддержал.

Пока Валёк изучал «почём гульден в Гондурасе», я пошёл на кухню жарить на ужин опять яичницу.

Не успел разбить и пару яиц, как послышался удивлённый и восторженный голос друга:

– Смотри, вот она, Зинка моя! Заслуженная учительница! Я её на фотке сразу узнал. Моя баба!

Пришлось снимать с огня сковороду:

– Чего вопишь? За стеной люди живут! С похмела померещилось,? Какая Зинка?

Валёк суёт мне в лицо газету:

– Читай, читай! Вот и фамилия моя стоит. Мы с ней не в разводе! Жена всё-таки!

С мятого, залитого чаем газетного листа, смотрит строгая молодая женщина – у школьной доски с указкой в руке. Действительно, отдалённо напоминает ту конопатую студентку, которой наверняка испортил жизнь мой товарищ. Под фотографией подпись: Тищенко Зинаида Евгеньевна, заслуженный учитель… И – обрыв, в котором был, вероятно, текст о самой учительнице и о её методах работы с трудными подростками, такими же, какими когда-то были и мы с другом.

– Ишь, ты! – всё восхищается Валёк, – Фамилию мою носит. Наверное, не забыла…

– Может, и не забыла, да ты сукиным сыном оказался. Ни письма, ни денег от тебя… Сам говорил. Хорошую память о себе оставил!

– Ты мне соль на задницу не сыпь! Тоже, миссионер нашёлся! Со своей женой разберись, потом меня учи. Давай лучше за педагогические успехи выпьем, вроде как встречу с Зинаидой отметим.

– Давай! Всё равно весь вечер наш. Пойду закуску варганить, – согласился я с его доводами, пропустив мимо ушей едкое замечание о моей семейной жизни, и направился на кухню.

Длительное скитание по общежитиям, этот неопрятный, но вольный период жизни, приучил меня быть равнодушным к тому, что окажется на столе. Какая разница?! Главное – есть, что есть, и слава Богу! Для меня и сегодня самым любимым блюдом на все случаи – яичница с салом, а если туда добавить ещё и помидоры, то и говорить не о чём…

– Яичницу будешь? – бросил я через плечо.

– А то! – он уже стоял у стола, цепляясь зубами за алюминиевый флажок, и распечатывал нашу, родную, ещё советскую, пшеничную, заранее приготовленную мною с утра.

– Подожди коней гнать! Дай сковороде разогреться!

– А чего ждать? Я лучше догонять буду!

Валёк явно торопился унять, несмотря на всю свою браваду, внутренний сдвиг какой-то, напряжение.

Не всё так просто в его жизни, как мне тогда казалось.

Я и сам был удивлён неожиданному раскладу – действительно, миром правит господин случай.