Глава тридцать шестая
После того, как Стефани получила письмо от сестры, ей потребовалось почти две недели, чтобы уговорить Брюстера оставить Чикаго и отправиться в Нью-Йорк.
Он боялся, что после того, как они заставили Фелицию уехать из города, она попытается отомстить, но Стефани убедила его, рассказав о том, что даже ребёнком сестра никогда не отличалась мстительностью, да и оттого, что она уехала, все только выиграли. Разве нашла бы она здесь такого супруга, как Клемент Олдвик?! Нет. Останься Фелиция в Чикаго, и её уделом стал бы этот фотограф (Стефани никогда не называла Лаверна по имени, притворяясь, что не помнит), или ещё кто-нибудь похуже. – Она могла остаться со мной, – осторожно сказал Брюстер.
– Я имею в виду мужчину, с которым её стало бы связывать нечто большее, чем музыка, – так же осторожно уточнила Стефани. – К тому же Олдвик не последний человек в Нью-Йорк, и, возможно, нам удастся убедить его замолвить за нас словечко, – Стефани замолчала и, обняв Брюстера за шею, поцеловала в губы. – Разве ты не хочешь перебраться на Бродвей? Разве в Чикаго мы не достигли всего, что могли достичь? – она отстранилась от него и подошла к окну.
Этот ход был давно проверен. Брюстер считал, что право выбора остаётся за ним, и это играло на руку Стефани. Если он скажет нет, то у неё будет время, чтобы привести новые доводы и переубедить его, а если да, то он никогда не сможет упрекнуть её, что она вынудила его принять нужное ей решение. Подобное поведение помогло Стефани повлиять на принятое Брюстером решение и многим позже, когда после свадьбы Олдвик любезно предложил им попробовать свои силы на Бродвее или же в одной из его гостиниц-казино в Лас-Вегасе.
Стефани слушала его, понимая, что сейчас от этого человека, возможно, зависит вся её будущая жизнь, и отчаянно пыталась скрыть свою неприязнь. Слишком высокий, слишком крупный, слишком невежественный.
«Как этот человек смог добиться такого влияния?!» – думала Стефани.
Особенно запомнился ей рассказ сестры о том, как в Лас-Вегасе они ездили в пустыню и познакомились с индейским племенем.
– Неужели это произвело на тебя впечатление?! – не смогла скрыть своего изумления Стефани.
В последующую после свадьбы неделю её мнение об Олдвике стало ещё более критичным. Всё больше и больше он начинал представляться ей необъезженным жеребцом, место которому на ферме, а не в элитной квартире Манхеттена.
Особенное возмущение вызвало у Стефани, когда за обедом Олдвик объявил свою молодую супругу превосходной наездницей, сумевшей объездить такого жеребца, как он.
Стефани огляделась по сторонам, словно желая убедиться, что за столом, кроме неё, Брюстера, сестры и Олдвика никого больше нет, и, сдерживая возмущение, попыталась объяснить, что подобное поведение, мягко сказать, аморально.
– А ты предпочитаешь, чтобы я раздавил её?! – рассмеялся Олдвик и безобидно подмигнул Стефани, намекнув на невысокий рост Брюстера и его хрупкое телосложение.
– Возмутительно! – буркнула Стефани и, поджав губы, заставила себя молчать.
– Если бы не его обещание устроить на Бродвее! – позже сказала она Брюстеру и, дождавшись, когда тот согласно кивнёт, вынесла на рассмотрение возможность поездки в Лас-Вегас. – Может, я и ошибаюсь, – вкрадчиво сказала она, – но мне кажется, пройдёт ещё пара дней, и мне придётся столкнуться с ужасом: испытать на себе ухаживания этого животного, а я, сам понимаешь, меньше всего хочу снова разрушать жизнь сестры. Если подобное поведение Олдвика – неизбежность, то пусть это будет кто угодно, только не я. Да и отказ, боюсь, поставит крест на его помощи нашей карьере.
Стефани снова дождалась, когда Брюстер согласно кивнёт, и, вспомнив о том, что договорилась встретиться с сестрой, оставила его наедине со своими мыслями.
Рассказ Фелиции о Лас-Вегасе нравился Стефани, и во время похода по магазинам она не желала слушать ничего, кроме историй об этом городе.
Вечером, оставшись с Олдвиком наедине, она расспросила его о гостиничном бизнесе, а именно о том, какие планы у него на Лас-Вегас. Политика и экономика не интересовали её, но слушать о растущей индустрии развлечений нравилось, особенно если Олдвик, с присущей ему уверенностью, говорил, что, обладая, хоть небольшим талантом и связями, покорить можно любую вершину.
– А связи у тебя теперь есть! – закончил он, потрепав Стефани за щеку, словно ребёнка. Она нахмурилась и спешно отстранилась назад, но затем-таки улыбнулась ему.
Спустя месяц Стефани и Брюстер перебрались в Лас-Вегас, и вернулись в Нью-Йорк лишь на крестины первенца, которого подарила Олдвику Фелиция. Девочка получилась на загляденье красивой, в точности копируя черты своей матери, что привело Стефани в неописуемый восторг.
– Даже страшно представить, какая судьба ждала бы девочку, окажись она похожей на отца, – прошептала она ночью Брюстеру.
Он кивнул, но тут же забыл об этом. Он думал о Лас-Вегасе, думал о незаконченных делах, которые, по сути, никогда не могут быть закончены. Олдвик наградил его властью и влиянием, позволив наравне со Стефани управлять рестораном и кабаре, и он был благодарен ему за это.
«И что плохого в том, если девочка будет похожа на отца? – Брюстер вспомнил Фелицию, вспомнил, как познакомился с ней в Чикаго. – И что, интересно, привлекает сильных мужчин в подобных женщинах?»
Он улыбнулся, вспомнив миленькую девушку из Лас-Вегаса, готовую уступить ему только потому, что он наделён властью вершить её карьеру. Отказать этому юному ангелочку оказалось крайне непросто, но в итоге Брюстер принял верное решение.
Сделал ли он это, ведомый желанием сохранить верность Стефани? Нет. Скорее предостерёг себя от возможности потерять её расположение, а следовательно, расположение Фелиции и Олдвика.
Какие бы отношения ни были между сёстрами, они всё равно остаются сёстрами. А рисковать и ставить свои желания превыше благополучия ещё рано.
Несколько знакомых рассказали Брюстеру об индустрии кинематографа, и заверили, что при наличии связей и средств можно легко построить карьеру в Голливуде.
Один актёр, оставивший в казино чуть ли не все сбережения, охотно принял предложение Брюстера возместить ему часть проигрыша, но за ужином сказал, что сможет вернуть всё и даже с процентами, получив гонорар за следующий фильм.
Актёра звали Юджин Моска, и уже после встречи Брюстер узнал, что это один из самых успешных актёров последних лет.
В память вгрызлись рассказы о наградах и банкетах, описания съёмочных площадок и ресторанов. Даже жилье Моски показалось Брюстеру чем-то возвышенным и утончённым.
«Если удастся устроить свою карьеру в Голливуде, то тогда не нужно будет заботиться о расположении Стефани, её сестры и Олдвика», – думал Брюстер.
В последующие месяцы он посвятил всё своё свободное время, чтобы убедить Стефани попробовать себя в кинематографе. Особенную уверенность вызвало у Брюстера известие от Олдвика, в котором он сообщал, что собирается построить несколько гостиниц в Лос-Анджелесе. При помощи Стефани Брюстер планировал убедить его вложить деньги в кинематограф.
– Послушай, Клемент, в Лас-Вегасе я познакомился с Юджином Моской и ещё парой весьма перспективных актёров, – вкрадчиво сказал Брюстер, оставшись с ним наедине, – и знаешь, что я подумал? – он заискивающе заглянул Олдвику в глаза. – А ведь шоу-бизнес это действительно стоящее дело. Сейчас, после того, как отменили сухой закон, бары, несомненно, пойдут в гору, но кинематограф только набирает обороты, и если вложить в него деньги сейчас, то в недалёком будущем можно получить колоссальные дивиденды…
Брюстер замолчал, пытаясь понять странное выражение, застывшее на лице Олдвика. Он либо ничего не понимал, либо сам подумывал о чём-то подобном.
– Ты знаешь, кто такой Фредерико Борджа? – спросил Олдвик и, получив утвердительный ответ, сказал, что этот режиссёр приходил к нему с подобным предложением. – Я отказал ему, – развеял все надежды Брюстера Олдвик. – Если я и соглашусь на что-то подобное, то мне нужен полный контроль, а связываться с итальянцем не сулит ничего хорошего, кроме обмана и последующих угроз. Ты знаешь, почему я не построил гостиницу в Чикаго?
Олдвик нетерпеливо замолчал.
Брюстер спешно кивнул, давая ему возможность продолжить.
– Не уверен, что всё было именно так, как тебе рассказали, но представление у тебя есть, так что можешь представить, как я отношусь к Бордже и подобным ему проходимцам, – он в который раз наградил собеседника оценивающим взглядом. – Насколько хорошо ты прощупал почву в Голливуде?
– Достаточно, – Брюстер с гордостью рассказал о паре продюсеров и добром десятке режиссёров, приезжавших в Лас-Вегас.
Олдвик слушал почти терпеливо, лишь иногда прерывая его громкими высказываниями о том или ином фильме и вложенных в них денежных средствах. Закончил он тем, что сообщил Брюстеру о своих планах на Голливуд и о том, что рассчитывал на него в Лас-Вегасе.
– Но если ты считаешь, что потянешь бремя кинематографа… – Олдвик выдержал паузу и в конце как-то недовольно хмыкнул. – Да и Стефани, кажется, ждёт не дождётся, чтобы сняться в каком-то фильме. Ты знаешь, что она даже сестре написала, чтобы та похлопотала о её карьере в Голливуде?
– Догадывался, – соврал Брюстер, но улыбка, которая появилась на его лице, выдала его с потрохами.
Позже, за ужином, Олдвик сообщил о принятом решении Стефани и Фелиции. Брюстер молчал, стараясь придать лицу не менее удивлённый вид, чем у Стефани.
Вместе с ними Олдвик вернулся в Лас-Вегас и лично выбрал нового управляющего. Связавшись с поверенным в Лос-Анджелесе, он договорился о встрече и представил Брюстера, как своего представителя.
Джул Буккер был седовлас и обладал проницательным взглядом. Настойчиво, с терпеливостью школьного учителя, он ввёл Брюстера в курс дела, познакомив с основами шоу-бизнеса. Незаинтересованная в изучении подобных тонкостей Стефани познакомилась с малоизвестным режиссёром Пратом Бихаусом, и после того, как Олдвик согласился заплатить стоимость декораций и зарплату актёров, снялась в мюзикле под названием «Синяя птица», сыграв лучшую подругу главной героини.
Фильм оказался провальным, а сыгранная роль не принесла Стефани ни признания, ни удовольствия от съёмок. Пережитая неудача пошатнула её желание стать актрисой, и она попыталась уговорить Брюстера, вернуться в Лас-Вегас, где у неё была действительно подающая надежды карьера певицы.
Он выслушал её и налил выпить. Рассказал о десятке актрис, которые потерпели полный крах от своих первых ролей.
– На тебя, по крайней мере, не набросились критики, – сказал он, подливая вина в стакан Стефани. – Да и кто сказал, что раз ты певица, то обязана сниматься в мюзиклах? – Брюстер рассмеялся, раскритиковав подобный жанр.
Сейчас он готов был критиковать самого президента, лишь бы Стефани осталась в Голливуде. Если она вернётся в Лас-Вегас, то ему придётся вернуться вместе с ней, а сейчас этого хотелось меньше всего. Новая жизнь открывала такие двери, о которых он не мог прежде и мечтать.
– Я слышал, Тони Вулкейп начинает сьёмки весьма неплохой комедии, – вкрадчиво начал он, заранее зная, что режиссёр обязан Олдвику, и не сможет отказаться от того, чтобы взять Стефани на главную роль, даже если придётся ради этого переписать весь сценарий.
– Не хочу я сниматься в комедиях! – попыталась возразить Стефани. Она рассказала о режиссёре Уиллисе Крэнуэй, о котором прочитала из газет столько хорошего, что считает себя просто обязанной сняться хоть в одной из его трагедий.
Брюстер фальшиво рассмеялся и долго рассказывал о сложности игры в подобных фильмах. Он повторял почти слово в слово всё то, что когда-то слышал от Джула Буккера, но поворачивал факты так, что они представали в нужном ему ракурсе.
– Тем более люди ждут в подобных фильмах знакомые лица, – сказал Брюстер, в очередной раз наливая вино в стакан Стефани. – Считай это народной предвзятостью, но они привыкают к актёрам, и каждое новое лицо практически обречено на первичную неудачу. Нужно время, чтобы они привыкли к тебе, а ты, как я понимаю, не желаешь больше терпеть неудач.
– Не желаю, – Стефани обижено надула губы, напомнив ему ребёнка, который выпрашивает у взрослого неположенную, но желанную сладость.
– Именно поэтому я и предлагаю тебе сняться у Вулкейпа. Бюджет у фильма приличный, да и сценарий, кажется, не так плох, как в той картине, где ты снималась прежде, – Брюстер врал, не зная даже, о чём будет фильм. Правдой был лишь бюджет, а это, как научил его Буккер, серьёзная претензия на успех. – Ты станешь главной героиней и сможешь продемонстрировать всё, на что способна. А способна ты на многое.
– Ты так думаешь? – доверчиво спросила Стефани, окончательно захмелев от вина.
– Ну, конечно, – Брюстер поймал выпавший из её рук бокал. – А потом, заслужив славу и признание, можно будет сняться и в трагедии, – он взял Стефани на руки и отнёс в спальню. – Верь мне, – прошептал Брюстер ей на ухо. – Разве я не заботился о тебе в Чикаго? Или в Лас-Вегасе? – он уложил её на кровать и подчинился, когда она попросила полежать с ней рядом, пока она не уснёт.
После позвонил Буккеру и, сообщив о решении Стефани, сказал, что нужно будет встретиться с Вулкейпом, и договориться о её съёмках.
– Фильм обязан стать удачным, – Брюстер понизил голос, решив, что Стефани может проснуться и услышать. – Даже если придётся сменить режиссёра. Мы понимаем друг друга? – на другом конце провода Буккер скрипуче рассмеялся и заверил его, что лично позаботится об этом.
Спустя месяц параллельно с фильмом Вулкейпа Брюстер запустил собственный проект, воспользовавшись услугами сценариста Карла Сюзерена, принявшего участие в съёмках пары довольно удачных картин. Софи Олуэл, которую он взял в качестве исполнительницы главной роли, превзошла своей игрой все ожидания, и Брюстер, решив сделать ставку исключительно на её обаяние, попытался подобрать остальных актёров так, чтобы они лишь подчёркивали красоту и талант Софи, не посягая на то, чтобы затмить её своей игрой.
Молодая и до слёз невинная, на экране она была самим ангелом, сошедшим с небес. Большие глаза лучились добротой и наивностью. Чёрные волосы, заплетённые в косички, убавляли пару лет, превращая Софи в совсем юную девушку, отчего ситуации, в которые она попадала, начинали выглядеть ещё более чувственными и комичными.
То, как она вела себя за камерой, совершенно не волновало Брюстера, хотя, с распущенными волосами и сигаретой в руке, утратив очарование кинематографической невинности, она, возможно, могла покорить сердце любого режиссёра или сценариста.
Наблюдая за её лёгким флиртом, Брюстер молчал до тех пор, пока не появилась возможность конфликта между режиссёром Ябрилом Чезаре и сценаристом Карлом Сюзереном.
Разрешить проблему удалось, вызвав к себе Софи Олуэл и предложив ей повышение зарплаты в обмен на внезапное охлаждение её чувств ко всему, что не касается удачного завершения фильма.
Короткими вечерами Стефани рассказывала Брюстеру о том, как продвигаются съёмки картины Тони Вулкейпа. Он слушал внимательно, не скрывая интереса, и вносил, через Буккера предложения Вулкейпу, согласно пожеланиям Стефани, если, конечно, они были рациональными и логичными.
Второй актёр – Ксавьер Джатни, планировавший, что главной героиней будет Сантия Мечелотта, с которой они снимались в предыдущей картине, так и не смирился с заменой героини, и Брюстер, без особого угрызения совести, посоветовал Стефани сблизиться с Джатни, насколько это будет возможным.
Вначале Стефани возмутилась, но после, выслушав все за и против, решила, что лёгкий флирт не принесёт никакого вреда.
В итальянском ресторане, где у них состоялся интимный ужин, Ксавьер Джатни предстал перед Стефани в совершенно ином обличье, произведя впечатление талантливого актёра и хорошего друга. Он отказался признать свою близкую связь с Сантией Мечелоттой, на которую намекал Стефани Брюстер, но, узнав, что она обязательно получит одну из главных ролей в следующем фильме Ябрила Чезаре, смягчился и попросил у Стефани прощения, за своё последнее поведение.
С этого дня обстановка на съёмочной площадке стала более дружной, а Стефани и Джатни ужинали ещё трижды, став добрыми друзьями, которые обязаны быть возлюбленными на экране. Возможно, их дружба могла бы зайти и дальше, но точку в сближении поставил звонок Фелиции, в котором она сообщала о смерти отца в Хайфилдс.
Бросив съёмки, Стефани, не колеблясь, выехала в родной город, чтобы успеть на похороны. Она не обещала приехать через пару дней. Не просила понять её.
Тони Вулкейп схватился за голову и спешно попытался переписать сценарий, чтобы не заморозить съёмки. На помощь ему пришёл Карл Сюзерен, спешно переброшенный со съёмок фильма Ябрила Чезаре, которому Брюстер пообещал удвоить гонорар, если удастся сохранить главную роль за Стефани, не испортив фильм, и, конечно, не допустив простоев.
По дороге в Хайфилдс Стефани трижды звонила сестре и пыталась уговорить приехать на похороны.
– Нет, Стефани. Нет, – голос Фелиции был твёрд и не допускал сомнений. Она говорила о поездке в Европу. Говорила, что не может отказать Олдвику, да и дома её всё равно никто не ждёт.
– А как же мать? – Стефани чувствовала, как гнев заливает её лицо красными пятнами. – Думаешь, мы не нужны ей? Думаешь, сейчас она не захочет увидеть своих дочерей рядом?
– Я не могу, – настырно повторила Фелиция. – Сама знаешь, что представляет собой мой муж, если не следить за ним. Представляешь, что будет, если отправить его в Европу одного? Да он не вернётся оттуда в ближайший год, а если и вернётся, то привезёт за собой столько юбок, что отбоя от них не будет.
– Твой отец умер!
– Мой отец не написал мне ни одного письма. Не приехал на свадьбу. Не захотел стать крёстным моей дочери. Так почему я должна отказываться от того, что имею, ради того, чтобы проводить его в последний путь? Нет, Стефани. Твоего присутствия будет достаточно, – Фелиция ещё что-то хотела сказать, но сестра уже повесила трубку.
Больше Стефани не звонила сестре. Она приехала в Хайфилдс ранним утром, едва не опоздав на похороны.
Мать, постаревшая, но твёрдая в своём решении не плакать, увидела её, и стена, которую она воздвигла в день смерти мужа, рухнула, залив щёки блестящими слезами.
Стефани подошла к ней и, обняв, прижала к груди, без слов прощая все обиды. Простила она и Фрэнка – своего первого мужчину, оставившего её в трудный момент. Не хотела сначала прощать, но не смогла сохранить обиду, увидев его с супругой и парой золотоволосых сыновей.
Стефани долго приглядывалась к Джени Кьюби, его жене, но, убедившись, что супруг ничего не рассказал ей о прошлой связи, сменила гнев на милость и даже приняла предложение Фрэнка прийти на обед в его дом.
Более часа они провели с ним наедине, но так и не обмолвились о том, что произошло, когда она уехала в Чикаго.
С матерью Стефани держалась сдержанно и тщательно выбирала то, что можно рассказать ей. Жизнь сестры в Чикаго, и после, в Нью-Йорке она осветлила, отбросив десятки нелицеприятных подробностей, но так и не смогла оправдать её в грустных материнских глазах. Чернокожий ребёнок неизбежно оставался тем пятном, умолчать о котором невозможно, и невозможно оправдать. Если бы Фелиция приехала на похороны, то, может, и заслужила если не прощение, то возможность оправдаться лично, но она не приехала.
Мать снова расплакалась, услышав о поездке Фелиции в Европу, и Стефани спешно перевела разговор на кинематограф и свою жизнь в Голливуде. В конце она предложила матери поехать с ней, но та отказалась, пообещав лишь, что посмотрит новый фильм с дочерью в главной роли, если он когда-нибудь выйдет в свет и будет заслуживать внимания.
Это замечание подстегнуло Стефани позвонить Брюстеру и слёзно попросить его уладить все недоразумения с Вулкейпом.
– Мне нужен этот фильм, Клайд! – она пожалела, что не может сейчас пустить вход свои женские чары. – Прошу тебя.
– Я попробую, – пообещал ей Брюстер, уточнив, что, чем раньше она вернётся, тем больше у неё будет шансов исправить последствия своего бегства.
Стефани обиделась, сказав, что похороны отца – это весомый довод, чтобы не винить её, но выехала в Лос-Анджелес в ту же ночь.
Режиссёр и актёры встретили её довольно холодно, но, увидев, насколько самоотверженно она отдалась съёмкам, смягчились, вернув работе дружескую атмосферу, пошатнувшуюся, когда Стефани уехала в Хайфилдс.
Фильм, в который она вложила, как ей казалось, всю себя, принёс положительные отзывы критиков и долгожданное признание зрителя. В последующие пять лет Стефани снялась ещё в семи картинах, закрепив за собой славу актрисы комедийного жанра.
С сестрой Стефани не общалась, так и не сумев простить ей отказ приехать на похороны отца. О жизни Фелиции она узнавала, в основном, от Брюстера, который с завидным постоянством поддерживал отношения с Олдвиком, несмотря на то, что давно завоевал его доверие и дружбу.
Даже после того, как Фелиция подарила супругу ещё одну дочь и лично написала письмо с просьбой приехать на крестины, Стефани осталась в Лос-Анджелесе.
Вернувшись из Нью-Йорка, Брюстер сообщил, что девочка на этот раз похожа на отца, и долго смеялся, потешаясь над возмущением Стефани.
Последний его комедийный фильм оказался крайне неудачным, едва окупив бюджет, и он решил, сменить жанр, попробовав себя в трагедиях и драме. В качестве сценариста он выбрал молодого англичанина Доминика Уинтропа, первая работа которого принесла ему славу, но не помогла заработать денег. Он жил в скромном доме посёлка Малибу, и, несмотря на свои тридцать лет, выглядел на все пятьдесят. Женщины, приходившие к нему, рассказывали впоследствии о безумных выходках сценариста и клялись, что больше ноги их не будет в его доме.
В день, когда Брюстер пришёл к нему, Уинтроп сидел на кровати, целясь из начищенного до блеска «браунинга» в свой открытый рот. Серые глаза наградили незваного гостя недовольным взглядом. Капли пота скатились по высокому лбу. Пальцы нажали на спуск.
– Чёрт! – Уинтроп растерянно уставился на пистолет, повертел в руках и снова спустил курок. От громыхнувшего выстрела у Брюстера заложило уши. – Ох, ты! – тихо присвистнул Уинтроп, смахнул со стола бутылки и остатки наркотиков и закинул на него ноги с порезанными ступнями.
Проследив взгляд Брюстера, он смутился и объяснил, что после вечеринки порезался, забыв об оставшихся на полу осколках.
– Вчера я пытался зашить особо глубокие раны, но, кажется, у меня ничего не вышло, – Уинтроп изогнулся и посмотрел на пару грубых швов, стянувших посиневшую кожу.
– Любишь страдать? – спросил его Брюстер, косясь на блестящее оружие.
– Страдать? – Уинтроп неожиданно расплакался, и когда Брюстер, потеряв терпение, хотел уйти, неожиданно рассмеялся. – Вы, американцы, такие доверчивые, – серьёзно произнёс он, вытер заплаканные щеки и, хромая, пошёл принимать душ.
Работа с ним оказалась настоящим кошмаром, но результат превзошёл все ожидания. Даже беременность главной героини Риты Браулер, обвинявшей в случившемся не кого иного, как Уинтропа, из отчаянной ситуации превратилась в великолепный режиссёрский ход, выпорхнув из-под пера сценариста чудесной птицей удачи.
Стефани, которой Брюстер отрядил второстепенную роль, напрочь отказалась присутствовать на съёмочной площадке, после внезапного припадка эпилепсии, случившегося с Уинтропом во время съёмок, и согласилась продолжить съёмки лишь при условии, что в это время не будет эксцентричного англичанина.
Роль не приносила ей удовольствия, и игра, казалось, явно не ладится, однако, когда фильм вышел в свет, критики отметили Стефани, признав, что её игру затмила лишь Рита Браулер, которая к тому моменту удачно разродилась мальчиком и прочитала о своей славе в больничной палате.
Седовласый режиссёр Мавр Долсон, узнав о сумме контракта Уинтропа, набросился на Брюстера с упрёками, обвинив его в том, что подобной высокой суммой он практически подписал смертный приговор молодому и, несомненно, талантливому сценаристу.
Брюстер пожал плечами и сказал, что, несмотря на небывалый успех, принесённый ему картиной, продолжать работу с Уинтропом он не собирается.
Подобное решение пришлось Стефани по душе, и она попросила Брюстера подыскать ей ещё одну роль в его следующем фильме, однако, получив предложение от Фернандо Грессе сняться в его драме главной героиней, пропустила съёмки следующего фильма Брюстера.
Съёмки картины Грессе длились больше года, но фильм так и не вышел в свет. Компания, выступавшая спонсором, разорилась, продав права на картину своим конкурентам, которые заморозили съёмки на неопределённый срок, решив продвигать собственный фильм.
Встретившись с Мавром Долсоном, Стефани, не без помощи Брюстера, получила главную роль в съёмках новой картины, в основу которой был положен любовный роман Элен Дюпре, получивший широкое признание в читательских кругах.
Фильм вышел на редкость трогательным, и, казалось, просто не может не тронуть зрителя. Знакомый критик, и тот заверил Стефани, что успех обеспечен, однако в день премьеры она поняла, что от успеха их отделяет непреодолимая пропасть.
Критики набросились, словно стервятники, на Мавра Долсона, который был известен парой хороших картин, обвинив в халатности и безразличии к снятой картине. Игру Стефани они обошли стороной, и эта тишина обидела её сильнее, чем сотни упрёков.
Поговорив с Брюстером о съёмках нового фильма, и не получив его одобрения, Стефани решила, что сможет справиться сама. Она отыскала молодого режиссёра из Европы Гвидо Фиртра, и, вспомнив о том, насколько удачной оказалась для неё роль, написанная Домиником Уинтропом, попыталась уговорить неприятного ей англичанина написать ещё один сценарий, но уже с ней в главной роли.
Фильм получился весьма удачным, особенно если учитывать, что Уинтроп к тому времени вернулся в Англию, и начать съёмки удалось, лишь благодаря Мавру Долсону, который в своё время купил у Уинтропа пару сценариев, и, узнав о замысле Стефани, продал их ей.
Бюджет фильма был весьма скромным, но прибыли затмили даже более дорогие картины. Критики отметили режиссёрскую работу Гвидо Фиртра, позволив из неизвестных перейти в категорию успешных, но обошли стороной сценариста и главную героиню.
Отчаявшись получить желанное признание актрисы трагического плана, Стефани вернулась к Тони Вулкейпу и его вечно живым комедиям, возвратившим ей утраченный успех.