Книга: Эта короткая счастливая жизнь
Назад: Глава тридцать четвертая
Дальше: Глава тридцать шестая

Глава тридцать пятая

Квартиры в Нью-Йорке оказались до неприличия крохотными по сравнению с квартирами в Чикаго, но стоили на порядок дороже. В первые дни новый город напугал Олдина, и он напоминал Фелиции встревоженного зверька, которого напугали адским шумом, и он не может отыскать свою тёплую, уютную нору. Пару раз он с надеждой вспоминал Чикаго, особенно тот дом за городом, где они жили вместе с Лаверном на протяжении двух недель.
Фелиция слушала его молча. Сейчас вспоминать о прошлом хотелось меньше всего. Оно осталось позади, а вместе с ним, казалось, и все воспоминания, мечты, надежды, чувства. Фелиция рассчитала имеющиеся деньги и решила, что торопиться не стоит. Если жить экономно, то хватит на пару месяцев. За это время она сможет приглядеться к этому чужому городу, понять, что к чему.
Ночью ей приснилось, что она снова восемнадцатилетняя девочка, которая только что сбежала из дома и приехала в большой город. Только теперь не было наивности и неопытности.
На следующий день Фелиция оставила Олдина дома, а сама, купив пару газет, долго сидела в парке, читая объявления о работе и приглядываясь к прохожим. В памяти всплывали рассказы знакомых девушек о Бродвее, но Фелиция не особо верила им. Из десяти подруг в Чикаго, клятвенно говорящих, что знают, что такое Нью-Йорк, возможно, ни одна не знала в действительности, о чём говорит.
Фелиция вспомнила Уолтера Килнера, но решительно прогнала искушение позвонить ему и попросить помощи. В Чикаго они встречались раз пять, и каждую из этих ночей Килнер ни разу не пообещал ей ничего. Лишь оставил номер телефона и сказал, что если она будет в Нью-Йорке, то может позвонить ему.
Высокий, стройный, с широкими плечами и узкой талией. У него было скуластое лицо с коротким ёжиком светлых волос, голубыми глазами, прямым носом и волевым подбородком. Он нравился Фелиции, и она не переставала напоминать себе, что этот мужчина – один из немногих, кого выбрала она сама, а не ответила на интерес к себе.
Вспоминая Килнера, Фелиция почему-то вспоминала тёплые летние ночи, когда они лежали в постели и курили после свершившейся близости. Странным было то, что встречались они не летом, а холодной зимой, в отеле, где Килнер снимал номер. Кажется, он работал адвокатом. Кажется, он был хорошим любовником. И, кажется, он понимал её, не задавая лишних вопросов и не распыляясь на пустые обещания и бахвальства.
Но это могло быть таким же обманом, как и время года, оставшееся в памяти. Скорее всего, она собрала этот образ из многих других, оставив лишь внешность и тело, хотя и здесь, возможно, вкрадывался обман.
Фелиция вырвала из газеты клочок с предложением работы и убрала в сумку. «Устраиваться продавщицей косметики, тем более в хороший магазин, не самое плохое, что может случиться», – думала Фелиция, безучастно продолжая читать газеты.
Её внимание привлекло объявление о художественной выставке со свободным входом, и она решила, что будет неплохо сходить туда.
Люди, встреченные Фелицией на выставке, понравились ей, в отличие от картин. Уродливые лица, созданные грубыми мазками, вселяли ужас и отвращение, хотя, по мнению Фелиции, картины должны умилять и радовать глаз. Полуобнажённая женщина в лохмотьях тянулась в баре за бутылкой шнапса. Карлик выпрашивал у розовощёких детей милостыню. Ржавый трамвай катил по заснеженной улице.
Фелиция поморщилась, услышав ряд хвалебных отзывов. Невысокий мужчина с округлым брюшком, по правую от неё руку, восхищался реалистичностью, обращая внимание на застывшие хлопья снега в углах оконной рамы трамвая, за которой съёжился краснощёкий худой кондуктор со сломанным носом. – А вы что скажете? – услышала Фелиция обращённый к ней вопрос, обернулась и растерянно хлопнула глазами. Восхищавшийся картинами критик добродушно улыбнулся и представился. Его имя показалось Фелиции знакомым: Гордон Адамс. Кажется, она читала о нём в газете, или же статья о галерее была подписана им? – Всё правильно, – подхватил Адамс, словно читая её мысли. – Я именно тот, благодаря кому, ещё один художник получил право заработать себе на жизнь. А вы?
– Я? – Фелиция снова посмотрела на картины. Что она могла сказать об этом?
– У вас ведь есть имя? – спросил Адамс, избавив её от необходимости высказывать своё нелицеприятное мнение.
Фелиция вздрогнула и, нахмурившись, назвала своё настоящее имя. «Нет. Фанни Вудс осталась в Чикаго, и точка», – решила она. Они разговорились, и Фелиция представилась, как певица из Чикаго. Адамс присвистнул и расчувствовался, что она не художник.
– Вот были бы художником, непременно помог, – он подмигнул Фелиции и понизил голос. – И не говорите, что вам не нужна помощь. Помощь нужна всем. Даже тем, кто говорит, что не нужна, – он снова подмигнул и предложил встретиться вечером. Фелиция отказалась, ожидая более настойчивого предложения, но его не последовало. – Сколько вам лет? – спросил Адамс, награждая Фелицию таким взглядом, словно она очередная картина, которую принесли ему в надежде продать.
– Двадцать пять.
– Двадцать пять? – его взгляд стал более острым. – Это правда? – он хитро прищурился, увидел, как решительно кивнула Фелиция, и кивнул в ответ, давая понять, что поверил. – Приехали в Нью-Йорк в поисках лучшей жизни?
– Почему вы так решили?
– Ваша внешность. Для двадцати пяти вы выглядите слишком усталой. Осмелюсь предположить, что жизнь в Чикаго была не пределом мечтаний, – Адамс замолчал, ожидая согласия или возражений, но Фелиция не хотела больше разговаривать.
Она вернулась домой и долго смотрелась в зеркало, выискивая следы прожитых лет. Олдин предусмотрительно молчал, понимая, что у матери плохое настроение.
«Нужно бросить курить, – решила она. – И завязать с выпивкой». Жизнь в Чикаго снова стала чёткой, словно и не было долгой поездки в Нью-Йорк.
Ночью ей приснился бар Дювейна, и Брюстер, который снова играл для неё.
Утром Фелиция решила, что обязательно зайдёт в магазин косметики и попробует устроиться продавщицей, но вместо этого снова отправилась в галерею, решив ещё раз встретиться с Адамсом. Женщина лет сорока, отвечающая за галерею, встретила её холодным взглядом и сказала, что Адамс уехал в Детройт.
– Если хотите, можете оставить свои координаты, и мистер Адамс свяжется с вами, если сочтёт нужным, по возвращению, – сухо предложила она. Фелиция качнула головой, и твёрдо решила посетить магазин косметики.
– Боюсь, для продавщицы вы не подходите, – сказала управляющий болезненного вида, тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть посетительницу. – Если бы вам было лет восемнадцать-девятнадцать, – он сбивчиво начал объяснять о том, что женщины, которые приходят в магазин за покупками, должны видеть молодые, сияющие свежестью лица. – Но если у вас есть опыт работы менеджером, – он прищурился, не то извиняясь, не то действительно надеясь, что перед ним женщина, которая смыслит в торговле. – Очень жаль, – вздохнул управляющий, когда узнал, что Фелиция никогда не работала менеджером. – Но если вам нужна работа, то у меня есть один знакомый в Бруклине… – он увидел, как Фелиция недовольно поджала губы, и признался, что это, скорее всего, ей не подойдёт.
Фелиция попрощалась и ушла. Весь день перед её глазами стояло болезненное лицо управляющего. Впалые щёки, чёрные круги под глазами. Сколько же ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Фелиция ужаснулась, представив, что однажды будет выглядеть так же. Нет. Оказывается певицей быть не так уж и плохо.
– У тебя снова нет настроения? – спросил Олдин. Она не ответила и он, сокрушённо вздохнув, оставил её в одиночестве. И снова Фелиция вспомнила Уолтера Килнера. Почему она не может позвонить ему и предложить встретиться? Почему должна пробиваться в этой жизни сама? Что плохого, если кто-то протянет дружескую руку?
Фелиция начала разбирать вещи, пытаясь отыскать телефон Килнера. Она говорила себе, что делает это просто так, и если телефон не сохранился, то ничего страшного не случится. Однако когда телефонный номер не удалось найти, Фелиция запаниковала.
– Олдин! – гневно позвала она. – Ты копался в моих вещах, пока меня не было? – мальчик испугался и отрицательно замотал головой. Фелиция попыталась успокоиться.
Через четверть часа клочок бумаги с номером Килнера удалось найти, но был уже вечер, и Фелиция решила подождать до утра.
Голос в трубке показался ей далёким и совершенно незнакомым. Фелиция назвалась и решила, что если Килнер не узнает её сразу, то извинится и повесит трубку.
– Фелиция? Фелиция Раймонд? – хрипло переспросил её Килнер.
– Мы встречались в Чикаго, – Фелиция поджала губы, отчитывая себя за назойливость. – Вам понравилось моё пение и…
– Фанни? – голос оживился, заставляя Фелицию расцвести в довольной улыбке. – Фанни Вудс?
– Я сейчас в Нью-Йорке, – она кашлянула, скрывая смущение. – Кажется, ты говорил, что как только я окажусь в этом городе, то мы сможем встретиться, – она чувствовала себя молодой девочкой, которая умоляет возлюбленного взять её в жены после проведённой ночи, но не могла остановиться. – Как? Предложение ещё в силе? – Фелиция сморщилась, чувствуя, как затягивается молчание.
– Ну, конечно! – услышала она, и камень спал с души, освободив от тяжести сомнений.
Они договорились встретиться в ресторане в этот же вечер, и Фелиции пришлось взять такси, чтобы найти нужный адрес. Килнер сидел за накрытым столом, терпеливо потягивая вино.
– Я опоздала? – испугалась Фелиция. Он качнул головой и помог ей сесть. И снова Фелиция подумала о том, в какие странные игры играет с людьми память. Раньше ей всегда казалось, что у Килнера молодое свежее лицо, а напротив неё сидел человек с серой осунувшейся кожей и синяками под глазами. – Сложный год? – спросила она, решив, что просто обязана объяснить своё чрезмерное внимание. Килнер устало улыбнулся и кивнул. – Очень странный город, – Фелиция рассказала ему про управляющего в магазине косметики. Вспомнила Гордона Адамса и, покраснев, сказала, что он посчитал её слишком старой и потёртой для своих лет. – Неужели он прав?
– Адамс? – Килнер недовольно хмыкнул. – Считай, что он просто разозлился, получив твой отказ, – он налил Фелиции выпить. – Просто забудь о нём и не забивай голову.
– Уже забыла, – Фелиция сделала глоток и не смогла сдержаться, чтобы не похвалить вкус вина. Килнер закурил. Официант принёс ужин.
– Так, значит, ты решила перебраться в Нью-Йорк? – спросил Килнер, не переставая прикладываться к стакану. Фелиция кивнула и рассказала о своей сестре. – Я всегда говорил, что Брюстеру не стоит верить, – подметил Килнер и осторожно осведомился об Олдине.
– Он со мной, – Фелиция почему-то подумала о Лаверне. Мальчик привязался к нему и часто вспоминал, надоедая матери ненужными воспоминаниями. – Мы живём вдвоём, в квартире недалеко от Бруклина, – решила уточнить Фелиция. – Здесь такое дорогое жильё! – не удержалась она от возмущённого восклицания. – И крохотное, совсем не то, что в Чикаго, – она увидела, как улыбнулся Килнер.
– У меня есть один клиент, – сказал он, подливая вина в свой бокал, – так вот он, как ни приедет в Нью-Йорк, постоянно возмущается, что после просторных домов Невады чувствует себя Гулливером в лилипутском городе, – он устало рассмеялся, и Фелиция рассмеялась с ним за компанию. – Ну, а ты? – неожиданно спросил Килнер. – Остался кто-то в Чикаго?
– В Чикаго? – Фелиция нахмурилась и тяжело вздохнула. – Нет. Наверное, уже нет.
– Это хорошо, – Килнер самодовольно улыбнулся. – Не хочу ничего слушать о муже и мечтах о счастливом воссоединении.
– Не услышишь, – заверила Фелиция. Она вспомнила проведённые с ним прежде ночи и покраснела, смутившись нынешней неопределённости.
– Хочешь, чтобы я помог тебе с работой? – напрямую спросил Килнер, заказывая у официанта новую бутылку вина.
– А это возможно? – оживилась Фелиция, хотя планировала попросить об этом намного позже.
– Смотря что ты хочешь, – сказал Килнер. Его голубые глаза стали влажными от выпитого. Щёки раскраснелись, придав серой коже живой цвет.
– Если бы можно было снова начать петь… – Фелиция закусила губу, боясь услышать отказ. «Почему, как только речь заходит о музыке, сразу приходит робость и страх?!» – возмущённо отчитала она себя, но страх не прошёл. – Думаешь, это возможно? – пытливо спросила Фелиция.
– Возможно, – уклончиво ответил Килнер. – Если, конечно, ты ещё хочешь этого.
– Да, я просто ничего другого не умею, – Фелиция грустно улыбнулась, услышала неуместное напоминание о проведённой с ней ночи, и залилась краской.
– Прости, – Килнер спешно извинился, взяв её за руку. – Я не хотел. Просто вино дало в голову. И… – он смущённо улыбнулся. – Ты действительно была хороша в Чикаго. Я имею в виду, на сцене.
– Ты пьян, – Фелиция обиженно высвободила руку и взяла бокал с вином.
Килнер опять закурил и, закрыв глаза, долго мочал. Если бы не сигарета, которую он время от времени подносил к губам, она бы решила, что он уснул.
– Есть у меня один знакомый, – сказал очень тихо Килнер. Фелиция оживилась. Голубые глаза бывшего любовника снова казались трезвыми и проницательными. Неторопливо он рассказывал о режиссёре небольшого кабаре по имени Мортон Брезелстайл, которому помог развестись с женой, сохранив все сбережения. – Не думаю, что он считает себя обязанным мне, но… – Килнер наградил её оценивающим взглядом. – Если я договорюсь о встрече, и ты ему понравишься, то, возможно, всё получится.
– Ты хочешь, чтобы я с ним… – Фелиция опешила, изумлённо раскрыв рот. Килнер удивлённо поднял брови.
– Ты подумала… – он неожиданно рассмеялся. – Нет. Этого как раз делать и не нужно. Ни под каким предлогом! Как бы ни просил этот старый развратник! – он ещё смеялся, рассказывая о молоденьких девочках, чья карьера закончилась сразу, как только они имели глупость оказаться с Брезелстайлом в одной постели.
Фелиция слушала, начиная невольно улыбаться вместе с Килнером. На какое-то мгновение он снова стал для неё тем старым знакомым, в которого она готова влюбиться. Но только на мгновение.
Фелиция вернулась домой раньше, чем планировала и долго не могла заснуть, встревоженная томительным ожиданием.
Ближе к обеду следующего дня позвонил Килнер и сказал, что договорился о встрече.
– Он думает, что ты положила к своим ногам всё Чикаго, так что не упади в грязь лицом, – предупредил Килнер и повесил трубку, раньше чем Фелиция успела поблагодарить его.
Отправляясь на встречу, Фелиция представляла Брезелстайла молодым Казановой, но вместо этого встретила седовласого старика с сальным взглядом и большим, словно у лягушки, ртом. Говорил он, растягивая слова, делал неуклюжие, весьма ленивые комплименты и постоянно улыбался, отчего начинал ещё больше напоминать самовлюблённую надутую жабу.
Фелиция смотрела на него и, вспоминая себя в восемнадцать лет, пыталась понять, произвели бы эти речи на неё впечатление семь лет назад. Она машинально кокетничала, улыбаясь плоским, по-детски наивным шуткам, потешаясь не их содержанию, а скорее над самим Брезелстайлом. Вопрос о том, чтобы не попасться на его чары, отпадал сам по себе, оставляя лишь необходимость понравиться ему.
– Обычно я предпочитаю работать с молодыми неопытными самородками, – сказал неожиданно Брезелстайл, перестав улыбаться. – А вы, Фелиция, как я вижу, весьма искушённая дама, и вам, как я понял, нужны ведущие роли… – он замолчал, меряя её внимательным взглядом. Фелиция опустила глаза, изображая смущение. Брезелстайл взял её за руку и начал осторожно поглаживать пальцы. – Могу я узнать, чем обязан вам Килнер? Почему он решил похлопотать за вас?
– Килнер обязан мне? – искренне удивилась Фелиция. – О, нет. Скорее, это я обязана ему.
– Вот как? – Брезелстайл отпустил её руку. – Так значит, мы с вами сегодня на одной стороне? Оба стали должниками одного человека?
– Думаете, это плохо?
– Не знаю, чем помог Килнер вам в прошлом, но сейчас, думаю, я смогу позаботиться о вас лучше, чем он, – Брезелстайл выдержал паузу. – Если, конечно, вы согласитесь довериться мне, – он осторожно начал рассказывать, что состав его труппы это нечто вроде семьи, где каждый в любой момент готов заступиться за друга, и никто никогда никого не бросит в беде. – У нас одна общая жизнь. И если вас это устраивает, если вы готовы стать частью нашего маленького мира… – Брезелстайл театрально раскрыл объятия. – То милости просим, – его громогласный голос раскатисто прокатился по ресторану, привлекая внимание немногочисленных посетителей.
– Вот как? – Фелиция сдержанно улыбнулась. – Но вы ведь даже не посмотрели, на что я способна. Мой голос… Почему вы решили, что он подойдёт вам?
– Ах! – Брезелстайл нервно замотал головой. – Не берите в голову! Я умею смотреть. И знаете что? Тот спектакль, который вы сейчас разыгрываете передо мной, достоин хотя бы самой незначительной роли. А голос… – он отмахнулся от этого вопроса, словно от назойливой мухи.
Фелиция поджала губы и долго молчала, сдерживая обиду. «Лучше бы он напрямую предложил лечь с ним в постель, чем вот так намекать на несостоятельность!» – гневно думала она, но потом в памяти всплыл беззаботный образ Килнера, и гнев уступил место безразличию.
– Я согласна, – тихо сказала Фелиция. Задумчиво она коснулась руки Брезелстайла и, неназойливо поглаживая его пальцы, рассказала о своём сыне и о том, почему была вынуждена оставить Чикаго.
В какой-то момент она даже всплакнула, дав волю нахлынувшим воспоминаниям, и позволила Брезелстайлу успокоить себя, доверившись его объятиям, словно встревоженный ребёнок. Слабая и беспомощная, она отдавалась ему духовно, но держалась на расстоянии физически. День за днём, месяц за месяцем, пока от желания Брезелстайла не осталась лишь отцовская забота, а страсть направила свой взгляд на новую девушку, пришедшую в кабаре в поисках работы.
На четвёртый месяц жизни в Нью-Йорке Фелиция переехала в новую квартиру недалеко от Бродвея и наняла для Олдина нянечку, обязавшуюся за умеренную плату обучить его основам грамматики и математики. С Килнером она виделась крайне редко, да и встречи эти никогда не заходили дальше дружеского обеда.
– У тебя уже кто-то есть, да? – не выдержала однажды подобной неопределённости Фелиция, но Килнер лишь устало качнул головой. – Ты слишком много работаешь, – пожурила Фелиция, отмечая его усталый осунувшийся вид. Он поцеловал её в щеку и поблагодарил за заботу.
Спустя месяц она уехала с кабаре в турне по Европе, и познакомилась с английским художником Генри Клутом, которому Брезелстайл предрекал небывалый успех в Америке. Девушка, с которой пришёл Клут, оказалась его сестрой, и после того, как Брезелстайл, увлечённый её компанией, ушёл, Фелиция осталась с художником наедине. Они проговорили до поздней ночи и расстались хорошими друзьями.
После они встречались ещё трижды. Клут обещал нарисовать портрет Фелиции, если когда-нибудь окажется в Нью-Йорке. Его обожествление женской красоты вызывало улыбку, но картины, показанные им Фелиции, действительно заслуживали признания. Так, по крайней мере, показалось ей. Его сестра – Елена Брен Клут, была принята Брезелстайлом в состав кабаре и вернулась вместе с ними в Нью-Йорк.
За время турне Фелиция писала Олдину трижды и по возвращении удивилась, как сильно он вырос за три месяца. Чернокожая нянечка по имени Белфрида Снуд, с которой оставляла сына Фелиция, оказалась весьма хорошей учительницей, а её дети стали Олдину настоящими друзьями.
Позвонив Килнеру, Фелиция договорилась о встрече и, рассказав ему о Генри Клуте, спросила, нельзя ли устроить в Нью-Йорке выставку его работ. Килнер оживился, и Фелиция не без удовольствия отметила, что большинство его вопросов направлены на то, чтобы узнать, насколько близка её дружба с этим художником.
– Брезелстайл взял его сестру к нам в кабаре, и теперь мы с Еленой иногда пишем ему письма, рассказывая о жизни в Нью-Йорке, – сказала Фелиция и, взяв Килнера за руку, спросила, как у него идут дела. Он рассказал о Неваде. Рассказал о своём клиенте Клементе Олдвике, отец которого сделал себе состояние на продаже земельных участков с рудой.
Когда они танцевали, Фелиция не удержалась, и положила голову ему на плечо.
– Скажи, – вкрадчиво попросила она. – Ты хоть иногда вспоминаешь то, что у нас было в Чикаго?
– Конечно.
– Тогда почему же… – Фелиция замолчала, решив, что и так уже сказала слишком много. Килнер обнял её чуть крепче, но на большее, казалось, его уже не хватает.
Прощаясь, Фелиция чувствовала себя обиженной и непонятой.
Она вернулась домой и долго не могла заснуть, пытаясь понять, почему Килнер не желает снова сблизиться с ней. Он нравился ей, а она нравилась ему: в этом Фелиция не сомневалась, и не потому, что в памяти свежи воспоминания их близости в Чикаго. Даже сейчас она чувствовала, как незримая искра пробегает между ними при встрече. Но почему Килнер боится её?
Ответ пришёл через три месяца.
Фелиция приехала в больницу и долго разговаривала с главным врачом, который терпеливо рассказывал ей о болезни Килнера.
– Не понимаю, как такое возможно! – воскликнула Фелиция. Она вспомнила то, что рассказывал ей о своей болезни Лаверн, и расплакалась, простив Килнеру все отказы, полученные за последние месяцы. Как и Лаверн, он умирал, и не хотел, чтобы его болезнь беспокоила близких людей.
– Глупый, – она вошла в его палату и долго смотрела на бледное бескровное лицо, которое когда-то было таким красивым.
Килнер спал, и Фелиция решила, что просто не может оставить его в таком положении одного.
Редкие родственники, приходившие навестить Килнера, интересовались, в основном, его деньгами, и Фелиция не могла не смотреть на них с пренебрежением. Единственным достойным посетителем оказалась мать Килнера, которой был важен только её сын.
Оставив её наедине с Килнером, Фелиция отыскала врача и предложила ему поужинать. За разговором она выпытала у него неутешительный диагноз и сроки, которые отводил Килнеру врач.
И снова в её сознании всплыл рассказ Лаверна. Фелиция представляла его жену и думала, правильно ли он сделал, что оградил свою семью от этих чудовищных знаний.
Почти весь последующий месяц Килнер провёл в больнице, и всё это время Фелиция находилась рядом с ним. Брезелстайл отнёсся к происходящему с пониманием, лишний раз подтвердив, что действительно пытается относиться к своей труппе, как к большой семье.
– Думаю, лет через двадцать достаточно будет одной таблетки, чтобы излечиться, – тихо сказал Килнер однажды Фелиции. Она долго молчала, вспоминая Лаверна, но в итоге так и не решилась рассказать ему о своём друге в Чикаго. Единственное, на что её хватило, когда Килнер пошёл на поправку, так это испугаться, что он, как и Лаверн, сбежит ото всех, предпочтя смерть в одиночестве.
– Даже не думай! – Фелиция сжала его руку и с удовольствием отметила, что хватка Килнера стала крепче. – Я не оставлю тебя. Слышишь?
Она снова встретилась с доктором и, узнав о том, что Килнер идёт на поправку, долго отказывалась верить, что это лишь временное явление, однако, когда Килнер снова заговорил о работе, попыталась сделать всё, чтобы он и думать забыл о возвращении к делам.
– Неужели тебе мало тех денег, что у тебя есть? – осторожно спросила она.
Килнер сказал, что сейчас главное для него – это забыться и отвлечься, чтобы не думать о неизбежном.
– К тому же в Неваде не так уж плохо. Тёплый климат, казино и красивые девочки, – закончил он с ироничной улыбкой.
– Тогда я поеду с тобой, – приняла решение Фелиция. Её взгляд был твёрд, и ни один аргумент Килнера не достиг цели. Она едет, и точка.
Вместе с Килнером они встретились с Брезелстайлом и договорились о её бессрочном отпуске.
– Если ты делаешь это только из жалости… – попытался предупредить её по дороге в Неваду Килнер, но Фелиция остановила его, прижавшись своими губами к его губам.
Ночью, лёжа рядом с Килнером и вглядываясь в его умилённое сном лицо, Фелиция расплакалась, вспомнив, как мало ему осталось в этом мире. Она плакала тихо и беззвучно, боясь разбудить его и огорчить, позволив увидеть свою минутную слабость.
В Лас-Вегас они прибыли поздним вечером спустя пять дней, и остановились в шикарном номере отеля с расположенным внизу казино. В первую же ночь Килнер выиграл в рулетку больше двух тысяч и огорчился, вспомнив, что раньше ему так не везло.
Утром они позавтракали в сверкающем, словно сон, ресторане, а в обед встретились с Клементом Олдвиком. Высокий и полный, в ковбойской шляпе и с манерами фермера, он как нельзя лучше олицетворял образ любимца судьбы, и, не стесняясь, бросался деньгами, похваляясь далеко идущими планами, связанными с этой безродной землёй.
О болезни Килнера он ничего не знал, и его поверенный не желал, чтобы что-то менялось. Несколько раз Фелиция пыталась возражать, видя, как изматывает Килнера работа, но Килнер только отмахивался и обещал вечером восполнить сполна потраченное время.
Несколько раз Фелиция оставалась с Олдвиком наедине и, не находя причин для смущения, рассказывала ему о своей жизни в Чикаго. Рассказала она и о кабаре в Нью-Йорке, и о том, как ездила в турне по Европе, даже о художнике Генри Клуте, который в скором времени переберётся в Америку и добьётся славы.
Олдвик слушал её, то и дело перебивая, вклиниваясь воспоминаниями о своей прошлой жизни. Так Фелиция узнала о том, что у него была жена. Узнала о его отце. Узнала о том, что он хороший наездник и мечтает на старости лет завести ферму и разводить лошадей.
Спустя неделю, узнав от Килнера, что их с Фелицией связывает только дружба, он так приударил за ней, что она, испугавшись этой звериной настойчивости, не нашла ничего лучше, чем пожаловаться Килнеру. Он улыбнулся и грустно напомнил о своей болезни. Фелиция обиделась, но после того, как Килнер спросил, нравится ли ей Олдвик, честно призналась, что не знает.
На следующий день, за ужином, она подарила Олдвику три танца, приведя его в такой детский восторг, что не смогла сдержать умилённый смех. Вместе с ней смеялся и Килнер, и Фелиция, вглядываясь в его глаза, не видела и тени ревности, словно они просто старые добрые друзья.
Ночь они встретили в казино, где Олдвик взбудоражил публику, выиграв порядочную сумму, ставя исключительно на те числа, которые указывала Фелиция.
– У меня всегда была своя система, – говорил он, невинно обнимая её за талию. – У меня был один друг, так вот он сделал себе целое состояние благодаря этой системе. Но сегодня… Сегодня, кажется, имело место чудо! – Олдвик громко рассмеялся и сгрёб со стола ещё один выигрыш.
В какой-то момент, устав сопротивляться его объятиям, Фелиция доверчиво прижалась к нему, чувствуя себя, как ни странно, защищённой и ограждённой от внешних тревог.
Утром, встретив Олдвика у бассейна, она скинула халат и долго лежала на шезлонге с закрытыми глазами, зная, что он наблюдает за ней. На второй неделе пребывания в Лас-Вегасе Олдвик взял её на ознакомительную поездку по пустыне и показал племя индейцев, умудрявшихся поколение за поколением выживать в этом пекле.
Их жилища, их образ жизни, подарки в виде кожи змей, поразили Фелицию настолько сильно, что она до вечера не могла успокоиться, и когда встретилась с Килнером, начала уговаривать его, чтобы и он тоже посетил это место.
– Вы самая изумительная женщина из всех, кого я знаю, – признался за ужином Олдвик. Фелиция рассмеялась, но позже, ночью, призналась Килнеру, что эти слова произвели на неё впечатление. Килнер предложил ей съехать и поселиться в отдельном номере, но она отказалась.
Даже после того, как Олдвик признался ей в любви и сделал предложение, Фелиция ещё две долгих недели продолжала жить с Килнером, и лишь когда вопрос встал ребром, согласилась-таки поселиться в отдельном номере.
В Нью-Йорк Фелиция вернулась уже вместе с Олдвиком, оставив Килнера в Лас-Вегасе, заканчивать дела её будущего супруга. Он умер за два месяца до назначенного дня свадьбы, оставив все свои сбережения внебрачному сыну из Бруклина.
Фелиция лично встретилась с матерью мальчика и рассказала о том, как прожил последние годы Килнер.
Рыжеволосая, абсолютно непривлекательная, женщина расплакалась и, позвав сына, познакомила с гостьей.
Вернувшись домой, Фелиция написала три письма с приглашением на свадьбу, два из которых отправила в Чикаго Стефани и Лаверну, а последнее в Хайфилдс, матери.
Встретившись с Брезелстайлом, она рассказала об Олдвике и, сообщив о дате свадьбы, пригласила всю свою труппу, извинившись, что придётся уйти из кабаре, так как будущий супруг ужасно ревнив и своенравен.
Свадебное платье Фелиция заказала на собственные деньги и не показывала Олдвику вплоть до дня свадьбы. Отказалась она и переехать в его дом, сохранив таинство первой брачной ночи вплоть до дня свадьбы.
Назад: Глава тридцать четвертая
Дальше: Глава тридцать шестая