Книга: Эта короткая счастливая жизнь
Назад: Глава тридцать шестая
Дальше: Глава тридцать восьмая

Глава тридцать седьмая

Восемнадцатого июня тысяча девятьсот тридцать четвёртого года, в родильной палате центральной больницы Чикаго, за неделю до назначенного срока, Вестл Блингхем родила Кристиана Майкла Лаверна-младшего. Так, по крайней мере, хотела назвать сына счастливая мать.
Она лежала на кровати и готовилась впервые в жизни покормить ребёнка, когда в палату вошла пожилая медсестра и передала ей записку от старой миссис Блингхем. В ней мать говорила, что отнюдь не оправдывает внебрачную беременность дочери, но и отвернуться в такой сложный момент не может. Вестл дочитала послание и, закусив губу, пытливо посмотрела на медсестру. – Вы можете передать моей матери ответ? – спросила она, и, получив недовольный, но утвердительный ответ, написала, чтобы мать не искала встреч с отцом ребёнка, и скоро он сам придёт и заберёт её в свой дом.
Получив ответ, миссис Блингхем тяжело вздохнула и попыталась придумать, что сказать мужу.
Три долгих месяца старик Блингхем отказывался встречаться с дочерью, но, получив приглашение на свадьбу, особенно после того, как увидел первого в жизни внука, оттаял и простил сначала Вестл, а затем, когда на свет появилась малышка Ани, и отца своих внуков.
Иногда, просыпаясь посреди ночи от детского плача, Лаверн выходил на балкон и выкуривал сигарету, вспоминая свою бывшую семью.
Когда родился Кип, ему было всего двадцать лет. Джесс была старше его на один год, и больше всего на свете они боялись жить вместе. Тогда на помощь пришли родители его будущей супруги, позволив беспечной дочери доучиться, и лишь затем стать полноценной матерью. Потом была свадьба, относительно неплохая работа и тихая семейная жизнь неспокойной молодой пары, в крови которой ещё бурлили подростковые гормоны…
Сейчас же всё было совершенно иначе. Он не был уже молод, имел работу, друзей, дом, да и жена, которая так долго хранила тайну своего возраста, под итог оказалась младше него на четырнадцать лет.
В тот день, когда Лаверн впервые узнал об этом, дар речи оставил его на добрый час. В последовавшие за этим два месяца он отказывался встречаться с Вестл, и, несмотря на то, что примирения им удалось достичь, не собирался больше прикасаться к ней.
«Какие бы ни были здесь нравы, а четырнадцать лет разницы – это слишком!» – думал он, не понимая, как допустил подобный промах. Куда он смотрел?! О чём думал?!
В подобном состоянии, недоумевая и коря себя, он получил приглашение на свадьбу от Фанни Вудс. Она подписалась своим настоящим именем: Фелиция Раймонд, и Лаверн почему-то подумал, что Фанни, та Фанни, которую он знал, возможно, действительно осталась навсегда в Чикаго.
Редактор «Требьюн» в разговоре за стаканчиком бренди, поведал о том, кто такой Клемент Олдвик, и как его отец сделал себе состояние.
– Кажется, это действительно хорошая партия, – задумчиво сказал Лаверн.
В тот день он впервые с момента своего появления в тридцатых закурил. Не от безнадёжности и сожаления упущенных возможностей, а просто чтобы напомнить себе, что ещё жив, ещё помнит, как и почему оказался здесь.
– Дать тебе отпуск? – спросил Самерсфилд, пытаясь предугадать принятое другом решение.
Лаверн хотел отказаться, но потом, решив, что раз уж есть возможность, то нужно посмотреть на молодой Нью-Йорк, взял две недели.
В дороге он познакомился с Викторией Гильярди – молодой вдовой, так сильно напомнившей ему Джесс, что от сходства защемило сердце, и навернулись слёзы.
– Что с вами? Вам плохо? – спросила Виктория, продолжая сидеть напротив Лаверна, скрестив ноги.
– Просто воспоминания, – признался он, вглядываясь в её тёмные глаза. – Когда-то у меня была семья, и вы… вы очень похожи на мою жену.
– Вот как? – Виктория сдержанно улыбнулась, услышала, что жена Лаверна была очень красивой женщиной и спросила, как она умерла.
– Умерла? – Лаверн помрачнел. – Нет. Она не умерла. Мы просто расстались, – он замолчал и, закурив сигарету, долго смотрел за окно.
Прибыв в Нью-Йорк, Лаверн встретился с Фелицией и посоветовался, в каком отеле лучше остановиться. Олдин вызывался показать ему город и, получив разрешение от матери, договорился с Лаверном встретиться на следующее утро.
– Майк! – остановила его Фелиция уже на лестнице. – Я… – она опустила глаза и поджала губы.
Лаверн осторожно обнял её и прижал к себе.
– Я не обижаюсь, – шепнул он ей на ухо. Фелиция запрокинула голову и недоверчиво посмотрела ему в глаза.
– Ты так много сделал для меня, – она пытливо огляделась по сторонам, встала на цыпочки и поцеловала его в губы. – Спасибо, что приехал, – затем выскользнула из его объятий и отошла назад.
На следующий день, когда Лаверн заехал забрать Олдина, Фелиция показала ему свадебное платье и спросила, что он думает о моде тридцатых.
– О моде тридцатых?! – Лаверн рассмеялся. – По-моему, невесты одинаковы во все времена, – он увидел, как неловко улыбнулась Фелиция, и подумал, что лучшее из того, что можно сейчас сделать – это взять Олдина и отправиться на экскурсию по городу.
Вечером, вернувшись в отель на Малбери-стрит, Лаверн отыскал телефон Виктории Гильярди, но позвонить так и не решился: слишком сильно она напоминала ему об оставленной жене.
За два дня до свадьбы Фелиция пригласила Лаверна в дом Клемента Олдвика и представила будущему мужу, как хорошего друга из Чикаго, без поддержки и понимания которого она бы никогда не решилась переехать в Нью-Йорк и, следовательно, они бы никогда не встретились.
Олдвик сжал в своей лапе ладонь Лаверна и радушно сообщил, что друг его будущей жены – его друг.
Встретился в этот день Лаверн и с сестрой Фелиции. Она наградила его холодным взглядом и на протяжении всего последующего обеда доказывала своим безразличием, что он – последний человек, которого она хотела бы здесь видеть.
– Не обижайся на неё, – сказала Фелиция. – Она просто боится, что Клемент узнает о наших отношениях, – она поздоровалась с пожилой женщиной, похожей на павлина, в своём пышном наряде, и, взяв Лаверна за руку, извинилась за то, что не писала. – Ты ведь не ждал меня? – спросила она, вглядываясь ему в глаза. Лаверн рассказал о Вестл Блингхем и сконфуженно рассмеялся. – Ну, я ведь тоже была младше тебя, – сказала Фелиция.
– Не на четырнадцать лет!
– Да. Не на четырнадцать, – она помрачнела и попыталась отыскать взглядом Олдвика, затем, словно очнувшись от минутного сна, спросила Лаверна, знал ли он о том, что её сестра встречается с Брюстером.
Лаверн заглянул ей в глаза, и неожиданно для самого себя спросил, любит ли она будущего мужа.
– Майк… – тонкие морщинки прорезали лоб Фелиции.
– Извини, – он заставил себя улыбнуться. – Сам не знаю, что на меня нашло.
Фелиция кивнула.
– Я, пожалуй, пойду, – Лаверн огляделся, желая убедиться, что никто ничего не услышал, не обратил на них внимания. – Увидимся в день свадьбы. – Он вернулся в отель и снова попытался заставить себя позвонить Виктории Гильярди. Дважды начинал набирать номер и дважды вешал трубку.
Ближе к вечеру позвонила Фелиция и, удивившись, что застала его в номере, спросила: как дела.
– Думаю позвонить одной девушке, – сказал Лаверн. Помолчал немного и рассказал о Виктории Гильярди.
– И как? Надумал?
– Пока нет, – он улыбнулся и прикурил сигарету. – А ты? Как дела у тебя?
– Звоню тебе, – Лаверн услышал, как она шмыгнула носом. Или же ему показалось? – Майк?
– Да?
– Позвони этой девушке. Обязательно позвони, – Фелиция положила трубку, не пожелав прощаться. Лаверн затушил сигарету и лёг на кровать. Закрыл глаза и попытался заснуть.
Ближе к ночи он услышал стук в дверь. Серый бесформенный плащ скрывал Фелицию, превращая её, скорее, в блудницу, тайно прокравшуюся к клиенту, чем в женщину, которая собирается в ближайшие дни выйти замуж, став порядочной леди.
– Ты один? – спросила она, робко заглядывая в номер. Лаверн кивнул. – А я, думала, что ты всё-таки позвонил той девушке. Думала, что зря потрачу время. Думала, что если здесь никого не будет, или ты будешь не один, то я смогу не чувствовать себя виноватой и…
– Ты не виновата.
– Я знаю, – Фелиция улыбнулась и вошла в номер. – Думаю, я просто хотела увидеть тебя ещё раз, – она сняла плащ. – До свадьбы, – надетое на ней платье обнажало спину, тонкая ткань струилась по бёдрам, отороченный драгоценными камнями лиф подчёркивал пышную грудь. – Нравится? – спросила Фелиция.
– Олдвик подарил? – спросил Лаверн, просто ради того, чтобы говорить хоть что-то.
– Килнер, – Фелиция улыбнулась.
– Килнер?
– Это друг. Друг, который познакомил меня с Олдвиком, – она подошла к Лаверну и заглянула в глаза. – Не хочешь обнять меня? – увидела сомнения на его лице и сама сделала первый шаг.
Было ли это постыдным и аморальным? Возможно, да. Но кто думает об этом в подобные моменты? Кто думает об этом, когда волны прошлого накатываются на песчаные замки настоящего, и кажется, что невозможно противостоять этим волнам, кажется, что лишь уступив, можно заставить себя двигаться дальше.
– Мне пора, Майк, – осторожно нарушила тишину Фелиция.
За окнами была ночь, и им пришлось включить свет, чтобы одеться. Лаверн открыл дверь и, выглянув в коридор, убедился, что там никого нет. Фанни ушла.
Он лежал на кровати и почему-то вспоминал сына, оставшегося в девяностых. Вспоминал не то, как они расстались, а то, как жили до болезни. Кип улыбался, и Лаверн невольно начинал улыбаться вместе с ним.
«Нужно будет обязательно позвонить Виктории Гильярди», – подумал он, выкурил сигарету и лёг спать.
На состоявшейся спустя два дня свадьбе Лаверн преимущественно молчал. Лишь однажды, встретившись со счастливой невестой, он пожелал счастья, да пару раз встречался взглядом с вечно недовольной им Стефани.
По возвращению в Чикаго он получил от Вестл Блингхем письмо, из которого узнал, что стал отцом и долго смотрел на разбежавшиеся перед глазами строчки, не в силах понять смысл прочитанного. Однако сомнений в правдивости слов Вестл не было. Он стал отцом. Отцом в этом мире. Отцом, у которого теперь есть собственный ребёнок.
Лаверн оделся и отправился в больницу. Узнав, что Вестл уже вернулась домой, он осторожно осведомился о её ребёнке. Морщинистая медсестра прищурилась, но, не увидев в посетителе монстра, коими представлялись ей большинство незадачливых отцов, сказала, что ребёнок родился здоровым, и очень похож на своего отца.
– Вы ведь его отец? – задала она последний вопрос экзамена, увидела, как Лаверн решительно кивнул, и позволила себе скромную улыбку. – Девочка очень ждала вас. Кормила ребёнка и всё время смотрела за окно.
– Я был в Нью-Йорке, – признался Лаверн.
Такси отвезло его на окраину города.
Старый покосившийся дом встретил его развешенными на верёвках пелёнками и детским плачем, доносившимся из открытого окна.
Лаверн поднялся по рассохшимся ступеням и постучал в дверь. Открыл ему отец Вестл. Седой и с выпавшими зубами. Он смотрел на Лаверна с видом разгневанного кардинала, уличившего лучшего друга в ереси. Ни одного слова не было сказано. Лишь взгляд.
– Майк! – оживилась Вестл, охлаждая накалившийся воздух. Она протиснулась мимо отца, словно он был бельевым шкафом, который рабочие не удосужились занести в дом, оставив на пороге.
Лаверн опешил, когда девушка бросилась ему на шею и поцеловала в губы.
– Подожди, – попытался остановить её Лаверн, искоса поглядывая на старика. Мистер Блингхем покраснел, тряхнул седой головой и ушёл в дом.
В следующий раз Лаверн встретился с ним лишь на свадьбе. Подвыпивший старик горячо поздравил дочь и сдержанно пожал руку зятю. Молчание затянулось, но подоспевший вовремя Джаспер Самерсфилд разрядил обстановку очередной шуткой и предложением мистеру Блингхему выпить с ним за здоровье его прекрасной дочери.
Брачная ночь вышла сдержанной и нежеланной, и если бы Вестл не взяла на себя инициативу, то Лаверн, скорее всего, пролежал бы всю ночь, прислушиваясь к тишине и сопению ребёнка.
К новой жизни пришлось привыкать, и даже опыт, который он получил в девяностых, не мог помочь. Тогда они с Джесс были ещё детьми. Тогда они стали родителями, продолжив учёбу, и поженились, когда Кипу исполнилось два года. Да они, по сути, и не растили его, до дня свадьбы. Родители Джесс делали всё, что нужно, позволяя им доучиться.
А здесь…. Здесь были пелёнки, детский плач, страх болезней. В конце второго года, услышав, что Вестл снова беременна, Лаверн подумал, что в тридцатых есть много средств, чтобы избавиться от ребёнка, но сказать об этом не решился.
Девочка родилась на загляденье красивой, и Лаверн устыдился той слабости, когда хотел избавиться от неё. Он полюбил малышку Ани так сильно, что когда узнал, что Вестл ждёт третьего ребёнка, не сомневался, что хочет этого наравне с ней.
Они назвали родившуюся девочку Юстина – так же, как звали мать Вестл, и этим поступком так растрогали старика Блингхема, что он признал в Лаверне не только хорошего зятя, но и стал относиться к нему, словно к собственному сыну.
Кристиану, их старшему сыну, на тот момент исполнилось уже семь, и Джаспер Самерсфилд охотливо согласился стать его крёстным отцом.
На сорок четвёртом году жизни Лаверн познакомился с Джини Вольтс – молодой девушкой, проходившей практику в «Требьюн» и так увлёкся её идеей отправиться на фронт военным фотографом, что подал документы и начал нетерпеливо ждать ответ.
Скоро, очень скоро американцы откроют второй фронт, и Лаверн считал себя обязанным присутствовать при этом. Это было словно лёгкое помешательство, которое закончилось в постели Джини Вольтс и совместными планами на будущее.
В какой-то момент Лаверн собирался поговорить с Вестл и попытаться объяснить, почему хочет уйти, но его останавливала лишь её очередная беременность. Мужчина жаждал поучаствовать в своей войне, а женщина, понимая это, стремилась удержать его возле детей.
Но из дома Лаверн приходил к Джини Вольтс и, оставаясь у неё на ночь, забывал обо всём, подчиняясь атмосфере войны и желанию принять в ней участие.
Вестл не понимала этого, боялась отпускать супруга, делала всё, чтобы удержать его, а Джини говорила, что скоро придут бумаги, и они уедут в Европу.
Ей было всего двадцать пять, но на этот раз Лаверн не задумывался о разнице лет. Он приходил домой, и, не замечая ни жены, ни дочерей, усаживал на колени сына и подолгу рассказывал ему о военных действиях.
Особую радость Лаверну приносила уверенность в том, чем закончится война. Иногда, выпив с Джини немного лишнего, он с трудом удерживался от того, чтобы не назвать точные даты, когда закончится война, и какие сражения принесут победу, а какие – поражение.
В какой-то момент он начал чувствовать себя просто обязанным сообщить о наиболее кровопролитных боях и ошибках, но потом, решив, что в лучшем случае его сочтут сумасшедшим, а в худшем он сможет повлиять на весь последующий ход истории, заставил себя забыть обо всём, что знал. Да и прошлое начало казаться ему чем-то нереальным.
Несколько раз он подумывал о том, чтобы найти Фанни и заставить её подтвердить, как он оказался в этом мире. Но в итоге оказывался в объятиях Джини Вольтс и забывал обо всём, кроме их общего желания отправиться фотокорреспондентами на фронт. Осветить события, рассказать об ужасах, дать людям пищу для того, чтобы, переварив её, понять, насколько ужасна война.
– Да какого чёрта на тебя нашло?! – заорал на него как-то Джаспер Самерсфилд, потеряв терпение от этого безумия. Самерсфилд напомнил ему о деликатном положении Вестл, напомнил о детях, которых он собирается оставить. – Послушай меня, Майк, – решительно сказал Самерсфилд. – Если ты не прекратишь всё это, то клянусь, завтра же я подпишу приказ об увольнении этой Джини!
Но остановить Лаверна, охладить его пыл, смогли лишь преждевременные роды Вестл. Ребёнок родился мёртвым, и Лаверн, почувствовав себя виноватым и обязанным остаться рядом, взял отпуск и увёз семью в Майами, отвлечься от несчастья. В одно мгновение он снова стал тем старым Майком, который мог оживить своим оптимизмом и настроем даже мёртвого, поднять из могилы и заставить станцевать канкан.
Когда же они вернулись в Чикаго, то Джини Вольтс уже не работала в «Требьюн». По ходатайству Самерсфилда её перевели в Нью-Йорк, и Лаверн впоследствии так ни разу и не осведомился о том, почему друг сделал это, и не попытался узнать адрес.
Не стал он и извиняться за своё поведение. Лишь однажды признался Самерсфилду, что вёл себя, как последний идиот, на что получил полное согласие и весело рассмеялся, обрадованный тем, что его не стали ни порицать, ни оправдывать.
Когда сыну Лаверна исполнилось восемнадцать, Самерсфилд познакомил его со своей младшей дочерью и, подмигнув, сказал, что из них получилась бы неплохая пара.
Вестл смутилась, ревностно не желая отпускать ребёнка, а Лаверн в последующие пять лет, всячески закрывал глаза на этот предсказуемый роман.
В какой-то момент он подумал, что его первый в жизни внук появится на свет намного раньше, чем Кристиан и Моника сыграют свадьбу. Несколько раз он пытался заговорить об этом с Самерсфилдом, но всё заканчивалось лишь тем, что друг обещал сыграть пышную свадьбу.
В итоге первого внука подарила ему дочь Ани, выскочив замуж в двадцать один год, и в последующие пять лет произведя на свет троих малышей.
Виновницей следующей свадьбы стала Юстина. Она уехала с мужем в Лас-Вегас, и вернулась спустя год с ребёнком и бумагой о разводе.
Её второй муж оказался более ответственным, но на этот раз на развод подала Юстина.
Лишь в двадцать семь лет, с тремя детьми и солидным житейским опытом за плечами, она встретила мужчину своей мечты и родила ему двоих детей.
Кристиан и Моника поженились последними, когда сыну Лаверна и дочери Самерсфилда исполнилось по двадцать девять лет, и встревоженные родители начали перешёптываться о том, что пора бы им обзавестись хотя бы одним ребёнком.
Вспоминая плодовитость Вестл, Лаверн шутил, что если бы у него вместо сына родилась ещё хоть одна дочь, то он, наверное, сошёл бы с ума.
Назад: Глава тридцать шестая
Дальше: Глава тридцать восьмая