Глава III. Перемены
Лиэна проснулась и резко села в кровати.
Отчего она проснулась? Что потревожило её сон?..
На дворе было тихо. Раньше, когда Гай жил во дворе, оттуда изредка доносились его тяжкие вздохи и сонное пофыркиванье. Лиэна привыкла к этим звукам, и не обращала на них внимания, так же, как теперь привыкла к тишине.
Нет, не шум и не звенящая тишина разбудили девушку, в её душе творилось что-то непонятное. Тревога? Нет не тревога что-то другое, какое-то неизвестное ощущение, раньше Лиэна ничего подобного не испытывала. Она поняла, сейчас что-то произойдёт, что-то обязательно случится, непонятно — хорошее или плохое? Но явно то, чего ещё никогда не было.
Это ощущение называлось просто — предчувствие перемен. Но, о каких переменах могла думать девушка, которая всю жизнь прожила в долине, и никогда не видела ничего другого, кроме гор на горизонте, лесов, окружающих деревню, ржаных и пшеничных полей, голубой Йяки? Сменяли друг друга времена года, менялась погода: лил дождь, ненадолго выпадал снег… Созревали плоды, люди медленно взрослели, старели, умирали, но всё вокруг было бесконечно повторяющимся и раз навсегда данным.
Девушка вдруг с радостью поняла, почувствовала, что скоро увидит своего суженного. Скоро, очень скоро. «Нужно только еще чуть-чуть подождать, немного, самую капельку» — говорила она себе.
Лиэна отдёрнула штору, отгораживающую её ложе от комнаты. Плёнка, сделанная из пузыря Большой Рыбы и вставленная в оконную раму, неплохо пропускала солнечный свет, и теперь окно, выходившее на восток, серело в темноте помещения. Это было явным признаком раннего рассвета. Первое солнце должно было вот-вот выглянуть из-за гор.
Лиэна спустила ноги с кровати, чтобы встать, но вдруг в лицо ударил невесть откуда взявшийся порыв ветра. Он был теплый и приятный, этот ветер, он трепал её волосы и щекотал ноздри. Девушка чуть не чихнула и вскинула руку к лицу потереть нос. Неожиданно её рука коснулась того, чего раньше у нее не было. Подбородок!.. Лиэна принялась ощупывать его — он был маленький и круглый и, кажется, с ямочкой посредине. Ветер исчез, он словно впитался в поры её кожи. Потом Лиэна почувствовала, что её немного изогнутая в пояснице спина вдруг распрямилась. Она попыталась вернуть своему телу привычнуое положение, но поняла, что этого ей совсем не нужно, новое положение было куда удобней.
Неужели…
Лиэна соскочила с кровати и босыми ногами прошлёпала к лежанке, где спал её дед. Альбор тоже проснулся и, приподнявшись на локтях, смотрел на серый прямоугольник окна.
— Деда, со мной что-то… — пролепетала Лиэна и замолчала, не умея описать свои ощущения.
— Ветер?
Лиэна закивала.
— Да, ветер… Дед, у меня спина распрямилась и здесь что-то… — она дотронулась до подбородка. — Мне кажется, у меня вырос подбородок. Откуда он взялся? Почему?..
Альбор провёл рукой по лицу внучки.
— Да-а-а, дела, — покачал головой он. — Ну-ка, давай зажжем лампадку, хочу рассмотреть тебя получше.
— Может, лучше выйдем на крыльцо?..
Они вышли из дома. На дворе было почти светло.
Альбор, обхватив заскорузлыми ладонями голову девушки, повернул её лицо к свету, потом отстранился, снова приблизился и произнес восхищённо:
— А ты у меня, оказывается, красавица. И раньше-то уродиной не была, а теперь… одно слово — Богиня! — Альбор отошел на шаг, окинул взглядом стройную девичью фигурку, покачал седой головой и, поцокав языком, повторил: — Богиня!
— И ты у меня красавец! — воскликнула девушка. — Ты такой, как был, и не такой. У тебя лицо доброе… Ой, что это? Почему? — Лиэна показывала рукой за спину Альбора.
Альбор оглянулся.
Чудо Богов, оно померкло!
— Это Айгур сделал? — спросила Лиэна, округлив глаза и понизив голос, словно боялась, что кто-то может подслушать их тихий разговор.
— А кто же ещё? — довольно произнёс Альбор. — Конечно, это дело рук нашего Айгура. Я знал, что этот парень своего добьётся, — и добавил задумчиво: — Что-то сейчас будет?..
Такого переполоха, который случился в это утро в поселке слуг божьих, не было, пожалуй, никогда за всю историю Замкнутой Бесконечности. Люди просыпались и не могли поверить тому, что видели их глаза — они становились похожими… Об этом было даже страшно подумать: они становились похожими на своих хозяев, на Богов. Если бы люди превратились в свиней или в коров, или хотя бы в лошадей — это и то перенести было бы легче. Но в Богов… Нет, люди отказывались этому верить. Особенно, мужчины. Как ни странно, женщины освоились с переменами в их облике гораздо быстрее своих мужей.
Едва прошёл первый испуг, новоявленные красавицы потянулись к зеркалам (Боги всегда были более милостивы к слугам, нежели к другим людям долины и зеркала, вернее, обломки зеркал в поселке слуг божьих не были такой уж редкостью) и впились взглядами в свои отражения. И почти сразу принялись прихорашиваться, хотя раньше никогда ничего подобного не делали, им это было просто ни к чему. Причёсывайся или не причёсывайся, приглаживай всклокоченные брови или оставляй как есть — всё равно лучше не будет.
Мужчины, вытаращив глаза, следили за манипуляциями своих жен с гребешками, за их потешными гримасками и твердили: «Не к добру всё это! Ох, не к добру…». Но в глубине души каждый мужчина радовался превращению своей супруги из косой и кривой образины в писаную красавицу. А, спустя некоторое время мужчины стали смотреть на жен вожделённо, впервые в жизни осознавая, что женским лицом и телом можно любоваться.
Потом женщины опомнились и, оставив обломки зеркал, кинулись к ребятишкам, которые ещё спали в своих кроватках в столь раннее утро. Женщины принялись осматривать их и ощупывать, тормошить, дёргать за волосы и целовать. Кто-то плакал от умиления, кто-то весело смеялся.
Вдоволь налюбовавшись собой и своими чадами, люди схватились за одежду. Им не терпелось поскорее выйти на улицу и взглянуть на других жителей поселка слуг божьих — на своих соседей, — узнать, произошли ли изменения только в их облике или эти перемены коснулись всех поголовно. Натягивая на себя штаны и платья, люди вдруг обнаружили, что одежда большей частью стала негодной. Либо она была им тесной и трещала по швам, либо великоватой и висела мешком. Обувь кому-то стала маленькой, у кого-то хлябала на ногах… Кое-как оделись.
А, когда все вышли из своих дворов на улицу и, по обыкновению, опустились на колени, собираясь прочесть молитву во славу Богам, то увидели, что Чудо Богов больше не светит. Слуги божьи опешили и растерялись. Многие впали в уныние, со страхом ожидая, что вот-вот случится что-то недоброе, а может быть, даже ужасное.
— Конец света! — истошным голосом кричала старая Гульда, бегая от двора к двору, — Боги наказали нас за дурные мысли, за неверие и малое почитание! За незнание Законов Божьих! Молитесь, люди! Просите прощения у наших благодетелей. Кайтесь!
Люди поднялись с колен и стояли молча, смотрели на Гульду. Кое-кто недоумённо чесал затылок. Односельчане Гульды не могли решить, что им делать. Внять ли воплям выжившей из ума старухи — снова опуститься на колени и начать молиться? Или побить её палками и забросать камнями, как они это всегда делали? Тот факт, что перед ними именно Гульда, был неоспорим, хотя изменения коснулись и её внешности. Из сгорбленной крючконосой старухи Гульда превратилась в осанистую даму средне-преклонного возраста с мягкими и довольно приятными чертами лица, правда, не причёсанную. Но голос остался таким же противным — визгливым и дребезжащим. Да и лохмотья, мало напоминающие одежду, на Гульде были всё те же.
Гульда являлась местной поселковой достопримечательностью. Казалось, она жила в посёлке слуг божьих всегда. Во всяком случае, молодежь думала именно так. Только люди старшего поколения, каких в посёлке насчитывалось всего-то человек пять, знали, что эта женщина очень долго — дольше любого из слуг божьих — проработала на Богов у Врат Рая и в самом Раю. Как говорится: с младых ногтей и до преклонного возраста находилась она в услужении у семьи верховного Бога. Своей верой и послушанием Гульда добилась небывалой божьей милости — став немощной, она не была удалена из поселка в долину, как того предписывали правила.
За свою неистовую веру в Законы Божьи, трудолюбие и преданность семье Верховного Бога была Гульда поставлена на пожизненное довольствие и хатёнка ее — полусарай-полуземлянка, расположенная на краю поселка — оставлена была старой Гульде в пользование до конца её дней. Живи да радуйся! И не мешай жить другим. Поначалу она так и жила: получала свою невеликую долю продуктов, дров для очага да холстов немного и из землянки выползала не часто — молилась там денно и нощно, клялась в молитвах Богам в верности своей и признательности за благодеяния. А потом вдруг решила всех слуг божьих уму-разуму учить. Ходила по дворам и совестила каждого, кого встречала. Говорила-говорила, учила-учила, а вскоре и вовсе заговариваться стала, порой полный бред несла. Потом начала различные посты устанавливать, да не только себя голодом морила, всех к воздержаниям призывала. Так и свихнулась.
Сегодня пробил звёздный час полоумной Гульды.
— Не хотели посты соблюдать! — кричала она растерянным людям, ещё больше вгоняя их в расстройство духа. — Всё бы вам мясо жрать, да вино глотать! А молитвы-то, небось, не больше двух раз в день произносите!! И благодетелей наших не почитаете! Вот вам и наказание. Боги Чудо своё потушили и покинули нас. Живите теперь сами, как знаете!
«Сами?.. Как это — сами?» — пугались многие.
«А может, это и к лучшему?!» — мелькали дерзкие мысли в некоторых молодых умах.
— Ты бы, старая, помолчала чуток, — решил урезонить Гульду огненно-рыжий Тонда, главный конюх Райских конюшен, детина двухметрового роста. — Может, они и не ушли никуда, Боги-то… Вон, глянь, кто-то из Врат Рая выходит, — и приложил руку ко лбу козырьком.
Гульда, а вместе с ней и все другие, повернули головы к Вратам Рая.
К посёлку приближался человек, а рядом с ним важно шагал чёрный пес, огромный, как телёнок.
— Смотри-ка, несёт что-то на плече, — заметил кто-то из толпы.
— Вроде как с виду Бог, а одет… как человек.
— Да мы теперь все как… — тихо начал смуглый паренёк с красивым лицом, прижимающий к себе очень красивую белокурую девушку. Едва не произнеся богохульство, он обеими руками зажал себе рот. Впрочем, никто не услышал этой его реплики. Только белокурая девушка посмотрела на своего парня с нежностью и восхищением во взгляде.
— А собака-то! Гляньте! — крикнул кто-то. — Такая пополам перекусит и не подавится.
— Нет, это не Бог. С чего бы это Богам тяжести таскать? Не божеское это дело, для этого люди есть.
— Так ведь он, сдаётся, мертвяка несёт!!
— Не к добру все это! Ох, не к добру…
Айгур приближался к сгрудившимся в кучу слугам божьим, и ловил на себе настороженные и не очень дружелюбные взгляды. Подойдя вплотную, он положил тело Гудзора на землю у своих ног, и хотел произнести слова, которые не раз обдумывал за время своих странствий. Слов было много, и вариантов обращения к людям много. И, вдруг, все слова, все варианты вылетели у него из головы, Айгур стоял и молчал. Молчали и слуги божьи, молчали и выжидающе глядели то на незнакомца, то на его грозного пса.
Так продолжалось минуту или больше. Наконец из толпы слуг божьих заметно припадая на левую ногу, вышел высокий жилистый человек. Мужественное суровое лицо его было иссечено множеством застарелых шрамов. Копна курчавых волос изрядно побитых сединой и совершенно седая борода, говорили о далеко не юном возрасте.
Вышедший по обычаю людей долины поднял левую руку для приветствия, и Айгур заметил, что на ней не достает двух пальцев — большого и указательного.
— Я Унк, — представился бородатый, — староста посёлка слуг божьих. А кто ты? Бог или человек?
Айгур тоже поднял руку для приветствия.
— Я — Человек! — сказал он гордо. — Меня зовут Айгуром. Я живу в долине, в деревне, что на левом берегу Йяки.
— Но мы видели, как ты выходил из Врат Рая. Ты был там, и может быть, сможешь объяснить, что всё это значит? — Унк указал на потухший СТАЛК. — Почему погасло Чудо Богов, и почему мы все стали такими… — Унк оглядел толпу соплеменников, — другими?..
— Да, я могу всё объяснить, — ответил Айгур. — Затем я и пришёл к вам, — он перевел взгляд с Унка на людей, стоящих за его спиной и стал говорить сиплым от волнения голосом: — Я пришёл к вам, люди, чтобы сказать, что с властью Богов покончено! Они никогда больше не будут заставлять вас работать на себя. Отныне вы свободны! Вы можете делать всё, что захотите. Можете оставаться здесь в посёлке, а можете возвращаться в родные деревни к своим родным и близким. Вам не нужно больше читать молитвы и учить эти нелепые Божьи Законы. И всё, что вы сделаете своими руками, будет принадлежать вам. Вам и больше никому.
— Почему померкло Чудо Богов? — выкрикнул кто-то из толпы.
— Я погасил его, — ответил Айгур. — Чудо Богов — никакое не Чудо. Это дьявольская машина, придуманная и сделанная много веков назад для того, чтобы жители Рая, изуродовав наши тела и лица, держали всех в повиновении. Они сделали нас своими рабами… — Айгур перевел дух. — Я вывел из строя эту дьявольскую машину и тем лишил Богов власти над людьми. Поглядите друг на друга. Ваши лица стали такими, потому что машина больше не работает.
— Выходит, что теперь мы — Боги? — спросил кто-то.
— Нет, — возразил Айгур. — Мы Люди. Наши тела и лица стали такими, какими и должны были быть. А вот Боги превратились в карликов и уродов. Каждый получил то, что он заслуживает. Отныне Богов нет, и я надеюсь, что больше никогда не будет.
— А куда делись Боги… ну, то есть те, которые жили в Раю?
— Они остались там, в подземном городе. Наверное, очень напуганы и ещё долго не отважатся покинуть своё убежище. Но, рано или поздно, они выползут на белый свет, и тогда… — Айгур пожал плечами, — делайте с ними, что хотите.
— Если Богов больше нет, — растерянно произнесла симпатичная юная особа женского пола одетая в очень короткое и широкое платье, — как же мы будем дальше жить? Где мы возьмем пищу и одежду?
— Вы будете жить так же, как живут все жители долины, — с улыбкой ответил Айгур. — Будете выращивать хлеб, разводить скот, заниматься охотой и рыболовством, ткать холсты и строить дома, дороги. Но всё это вы будете делать для себя.
— Но мы не умеем всего этого делать! — загудела толпа.
— Что ж, придётся научиться, — ответил Айгур.
— А мы не хотим учиться! Мы никогда не сеяли и не пахали! Мы служили Богам, и нам было хорошо! — Толпа напирала на Айгура. Из задних рядов протолкалась крупная бойкая бабёнка, встала перед Айгуром. Выпятив могучую грудь, и уперев красные натруженные руки в крутые бока, басовито сказала:
— Я была прачкой у Богов. Я была очень хорошей прачкой. Я умею стирать. Я стираю всю свою жизнь, и больше ничего не умею. Но, стирая и утюжа одежду Богов, я всегда имела к обеду кусок мяса и краюху хлеба. Кто теперь накормит меня и моих четверых детей? Уж не ты ли?!
Айгур хотел ответить женщине, но не успел — рядом с ней встал мужчина с орлиным взором.
— Боги заботились о нас, — хрипло сказал он. — Я не только о слугах божьих говорю. Мы-то, понятно, получали свою долю и в ус не дули, как говориться… Но Боги и о крестьянах заботились, и об охотниках и об рыболовах. Чтобы всегда, значится, и урожай был, и рыба ловилась, и…
— И дичь сама в силки прыгала, — с иронией в голосе продолжил за слугу божьего Айгур. — Ты ошибаешься, милейший. И все вы ошибаетесь! Вы просто не знаете всего. Боги ничего не делали. Они предавались пьянству и разврату у себя в Раю, а на людей им было наплевать! Крестьяне пахали, сеяли пшеницу и рожь, выращивали фрукты и овощи. Рыбаки и охотники добывали свои трофеи. И за всё это люди должны быть благодарны только нашей богатой земле, а славу петь должны не Богам, а собственным умелым рукам и самоотверженному труду. Боги лгали вам, люди! А вы верили. Боги очень долго вам лгали…
— Боги лгали? А может быть не Боги, а ты сейчас стоишь перед нами и нагло врёшь? Чем ты можешь доказать, что говоришь правду?
— Я не буду вам ничего доказывать. Вы сами всё увидите и поймёте. Нужно только немного времени. Оно — время — покажет, что я не лгу вам… Но и сейчас должно быть понятно, что Богам было выгодно обманывать вас. Они уродовали ваши тела и лица с единственной целью — показать вам своё превосходство и заставить служить. Они и души ваши изуродовали. Потому-то вы и не можете расстаться со своей верой. Но вы сами убедитесь: пройдёт время, и эта вера уйдёт из ваших душ, как исчезло уродство с ваших лиц.
— А как быть со мной? — перед Айгуром стоял мальчишка лет двенадцати. Всё его курносое толстогубое лицо было усеяно яркими крупными веснушками, а большие оттопыренные уши казались двумя мятными пряниками, специально приклеенными к круглой голове. Прямые и жёсткие как солома волосы ярко рыжего цвета колюче торчали во все стороны. В чистых, прозрачно-голубых глазах стояли слёзы обиды на весь мир. — Все стали красивыми. А я? Я так и остался уродом. Почему? — мальчишка шмыгнул носом. — Вот, только пальцев стало по пять на каждой руке. — И с гордостью добавил: — А было по шесть!
— А зачем тебе эти лишние два пальца? — Айгур не мог скрыть улыбки, глядя на веснушчатое лицо паренька.
Мальчишка пожал плечами.
— Удобно…
Все вокруг дружно рассмеялись. Мальчик, сам того не желая, своими словами разрядил напряженную до предела обстановку. Айгур взял пацана за плечи и, глядя ему в глаза, ласково сказал:
— Ты вовсе не урод. С чего ты взял? Ты не похож на других, потому, что таким тебя задумала природа. И нельзя никого винить в этом. — Айгур видел, что его слова не сильно убедили мальчугана. Нужно было сказать еще что-то. Он на мгновение задумался, подыскивая новые слова, и вдруг вспомнил, что видел в толпе людей яркое пятно знакомого оттенка. Он посмотрел на стоящих рядом людей и быстро отыскал того, кто был ему нужен. Отец мальчика — в этом можно было не сомневаться — заметно выделялся в толпе высоким ростом, богатырским телосложением огненной шевелюрой. — Ты вырастешь, — продолжил Айгур, — и станешь похожим на своего отца. Ты ведь не будешь против — стать таким, как он?
Мальчик повернул голову, увидел, что отец весело подмигивает, и его веснушчатое лицо озарилось радостной улыбкой.
— Я тоже буду конюхом! — гордо заявил мальчик и подбежал к отцу.
Тот легко, словно пушинку, подхватил его и высоко поднял над головами людей.
— Оставайся таким, Сол, — сказал рыжий гигант густым басом. — Ты будешь светить нам вместо Чуда Богов!
Бывшие слуги, в одночасье потерявшие хозяев, но уже избавившиеся от растерянности и первоначального испуга, быстро осваивались в новом для себя качестве свободных людей. Многие оживленно разговаривали, строя планы дальнейшей жизни.
— А кто это? — спросил Унк, указывая на труп Гудзора.
— Его звали Гудзором… Когда-то он был Богом, но всегда оставался человеком. Он видел несправедливость и хотел, чтобы всё встало на свои места. Мы вместе, плечом к плечу, сражались с врагами и победили. Он отдал свою жизнь за то, чтобы люди стали Людьми. Я не мог оставить его там… Нужно похоронить Гудзора по нашим обычаям.
Унк молча кивнул, соглашаясь. Потом повернулся к жителям поселка.
— Айгуру нужно отдохнуть, ему много чего довелось испытать. А нам всем надо крепко подумать — как жить дальше, что делать? Думайте вы, и я подумаю. Вечером соберемся снова, все обсудим, решим. — Унк вызвал из толпы двоих молодцов и дал указание насчет гроба и могилы для Гудзора. Айгура он увел с собой, сказав: — Горячая пища и кружка вина — это то, что тебе сейчас необходимо. В моём доме ты можешь поесть и отдохнуть. У меня нет хозяйки, но яичницу я и сам могу приготовить. А как отдохнешь, можешь попрощаться со своим другом, его похоронят на краю посёлка, на кладбище кукол. Идём, — и он заковылял через опустевшую площадь. Айгур не дожидаясь повторного приглашения, двинулся следом. Гай вышагивал рядом.
На пыльной площади осталась одна лишь полоумная Гульда. Она стояла, жертвенно сложив руки на груди, и с тоской смотрела на мёртвое Чудо Богов, по лицу женщины текли слёзы.
— Откуда у тебя эти увечья? — спросил Айгур, догнав Унка. — Ты попал в лапы дикого зверя?
Хромой староста остановился, и задумчиво посмотрел кузнецу в глаза.
— Я бы сказал: диких зверей, — усмехнулся он.
Айгур ждал какого-то рассказа, но Унк продолжил путь молча.
Дом, к которому они подошли через пару минут, был старым на вид, но не ветхим, а ещё дольно прочным. Внутри царили безупречный порядок и чистота. Женских и детских вещей в доме не было видно, здесь, вообще, было очень мало предметов домашнего обихода. Зато одна из стен была сплошь увешана оружием разного рода. Посредине стены был закреплён длинный и широкий двуручный меч. Налево и направо от него веером расходились клинки всех видов и размеров, пики, секиры и алебарды. Сверху колючим частоколом ощетинились ножи, кинжалы и стилеты, по углам висели цепи с железными шарами и крючьями на концах. Здесь было много такого, с чем Айгур за двадцать лет общения с металлом, никогда не сталкивался. Впрочем, он был кузнецом, хорошим кузнецом, но не оружейником. Иногда, правда, и он выполнял заказы охотников на изготовление добротных охотничьих ножей, арбалетов и пик, но здесь образцов, похожих на его изделия, не наблюдалось.
— Любуешься? — услышал он за спиной голос Унка.
Айгур пожал плечами.
— Зачем тебе столько оружия?
— Сам не знаю, — пожал плечами Унк. — Наверное, в память о моей бывшей службе.
— Ты был оружейником?
— Нет, я был куклой… Ты знаешь, что такое кукла?
Айгур кивнул, вспомнив рассказ Гудзора.
— С куклами играют дети, — в голосе Унка прозвучала горькая ирония. — Со мной играли взрослые.
— Да, я знаю. Мне об этих забавах Богов-Воинов рассказывал тот человек, которого мы похороним сегодня.
Унк протянул Айгуру кусок чёрного мыла и белоснежное полотенце.
— Вода во дворе, найдёшь. А я пока яичницу пожарю.
Айгур вышел из дома. Гай терпеливо ожидал хозяина у двери — лежал, положив голову на лапы, и лениво наблюдал за суетящимися во дворе пёстрыми курами, среди которых чинно вышагивал рослый белый петух с мясистым ярко-алым гребнем на горделиво поднятой голове. Петух справедливо считал себя хозяином здешнего «бабьего» (Куринного) царства. Он искоса поглядывал на непрошенного гостя, увалившегося у самого порога, но близко не подходил, и объяснять этому наглецу — кто есть кто во дворе старосты, а, по большому счёту, в его собственном дворе, пока не решался. Опасался. Уж слишком грозен был чёрный лохматый гигант.
Айгур, напоив Гая, долго и с наслаждением умывался холодной колодезной водой. Из дома вышел хозяин, неся в руках миску с густой овсяной похлебкой, в которой можно было заметить и несколько кусков мяса довольно приличных размеров. Гай повёл носом и облизнулся.
— Сначала нужно твоего друга накормить. Он ведь тоже, небось, голодный?
Гай заинтересованно поднял голову, и проводил человека, несущего еду взглядом. Ункк поставил миску у забора и позвал:
— Эй, псина! Иди, поешь.
Гай вопросительно посмотрел на Айгура. Тот подмигнул ему и кивнул, разрешая. Пес подошёл к миске, осторожно обнюхал предложенную еду и, ещё раз взглянув на хозяина и получив ещё один разрешающий кивок, принялся деликатно лакать из миски, но, едва Айгур с Унком зашли в дом, пёс набросился на похлебку с жадностью. Сначала он выудил из тарелки куски мяса и, не жуя, проглотил их, а затем за несколько секунд расправился со всем остальным. До блеска вылезав миску, Гай нехотя вернулся на своё прежнее место. Устраиваясь на крыльце он тяжело вздохнул, подумав, наверное, о том, что всё хорошее очень быстро заканчивается.
Унк оказался намного моложе, чем вначале показалось Айгуру. Выяснилось, что старосте всего тридцать восемь лет, двадцать из которых он прослужил Богам в качестве куклы для тренировок.
— Слуги моей профессии долго не живут, — говорил Унк, откинувшись на спинку стула и поигрывая кинжалом, который использовался им в качестве кухонного ножа. Его сильные ловкие пальцы крутили, вертели, подкидывали и ловили тяжёлый, остро отточенный боевой клинок, как легкий ножик для чистки картофеля. Фокусы с кинжалом он проделывал машинально, задумчиво глядя куда-то в видимую только им самим даль, сквозь сидящего напротив него Айгура. — Кукла сам выбирает себе замену из числа юношей, достигших шестнадцати лет, привезённых из деревень для пополнения рядов слуг божьих — юношей бойких и физически крепких. Потом он начинает тренировать выбранного бойца, обучая всему тому, что сам умеет и знает. Обучение длится пять-семь лет, ровно столько, сколько живёт кукла. Сначала Боги щадят свою игрушку, награждая его лишь лёгкими уколами и порезами, а потом, когда замечают, что новая кукла показывает успехи в фехтовании, а старая уже порядком поизносилась, их тренировки приобретают всё более жёсткий характер. Количество серьёзных ран и увечий растёт…
Я продержался двадцать лет. Боги просто не могли меня убить, я оказался сильнее любого из Богов-Воинов, более ловким, и способным отразить любой удар, даже самый коварный. У меня быстрая реакция и сильное тренированное тело. Я владею всеми видами оружия одинаково хорошо, а за двадцать лет ежедневных боёв приобрёл огромный опыт защиты. Иногда во время поединков Боги свирепели от того, что их удары не достигали цели, и тогда мне приходилось нарочно раскрываться. Конечно, я старался делать так, чтобы это не казалось явной уступкой. Боги пускали мне кровь и успокаивались. Раны на моём теле затягиваются очень быстро, заражений не бывает. Я не знаю — что это… Организм у меня особенный, или мазь, рецепт которой мне передала матушка, такая хорошая?.. Ты видишь шрамы на моем лице? На теле их не меньше. Я могу рассказать тебе о каждом — когда, от какого оружия получил его.
— И знаешь, парень… — Унк придвинулся к Айгуру и посмотрел ему в глаза. — Я помню выражение лиц этих сумасшедших убийц в моменты, когда сталь кромсала мою плоть. Я помню ликование и злорадство в их взглядах… Однажды меня чуть было не убили, но я отделался лишь этим, — Унк поднял перед собой трёхпалую руку. — Моего противника звали Мрак. Не знаю, имя у него такое было или прозвище… Вот с кем бы я хотел поквитаться!.. Я заигрался с Мраком. Здоровенный детина, наверное, на голову выше меня и в плечах много шире, но слишком неповоротливый. Я был много проворней. Мраку никак не удавалось меня поразить, он свирепел. Я понимал, что мне давно пора раскрыться, но тянул… какой-то дурацкий азарт овладел мною… Я подставился слишком поздно и получил удар булавой по голове. Этот удар немного смягчил мой кожаный шлем, но он был так силён, что поверг меня на камень тренировочной площадки.
Мой соперник держал булаву в левой руке, а меч — в правой. Когда я упал, Мрак отбросил булаву в сторону и, перехватив меч обеими руками, занес его надо мной. Сквозь пелену крови, заливающей глаза, я увидел его дикий взгляд и стал прощаться с жизнью… К счастью, правилами фехтования определен момент когда поединок должен быть остановлен — любое учебное сражение длится до первой крови. Боги, контролирующие поединок, остановили Мрака… Но он, всё-таки, напоследок нанёс мне удар, хотя и не вкладывал в него всю свою силу. Он отсек два пальца на моей левой руке. Думаю, Мрак сделал это в отместку за моё долгое сопротивление и непокорство… — Унк замолчал, наливая в кружки вино. — Выпьем, парень, за бесславную кончину Богов.
— Лучше за начало жизни без них, — Айгур поднял кружку, наполненную до верху.
— Ты останешься на какое-то время? — спросил Унк.
Айгур отрицательно покачал головой.
— Я должен идти, Унк. Меня ждут люди моей деревни.
— Небось, невеста заждалась?
Айгур смущённо улыбнулся и кивнул.