Леонид Алекссевич Кулик не оставлял надежды провести серьёзные изыскательские работы в районе предполагаемого падений метеорита. Средств не было, подаваемые прошения и служебные записки оставались без ожидаемой реакции. Имеющегося материала даже для предварительных научных выводов явно не хватало, а большая сибирская загадка звала, постоянно напоминала о себе и яркими воспоминаниями о первой экспедиции, и время от времени появляющимися в печати околонаучными, а то и чисто фантастическими заметками.

Именно поэтому летом 1924 года Кулик обратился к С. В. Обручеву с просьбой посетить места близ Ванавары и хоть как-то пополнить скудный разведочный материал. Известный учёный и исследователь в это время был привлечён к изучению геологии Тунгусского угленосного бассейна. При этом он оставался одним из ярых сторонников идеи о необходимости тщательного научного анализа феномена, часто именуемого филимоновским метеоритом. Обручев откликнулся на просьбу коллеги, но выполнить её смог лишь отчасти: экспедиция имела перед собой вполне конкретную геологическую задачу, и серьёзные отвлечения от её решения были просто невозможны.

Селение Ванавара, располагавшееся на одноимённой реке, впадавшей в Подкаменную Тунгуску, представляло собой недавнюю торговую факторию, где в основном происходил обмен всевозможных продуктов с «большой земли» на пушнину. Место предполагаемого падения метеорита отделяло от Ванавары порядка ста километров, что по представлению эвенков – вполне преодолимое прогулочное расстояние. Общение с кочующими в районе фактории местными жителями дало небогатую, но впечатляющую исследователя информацию.

Опрос жителей стал делом непростым, так как быт, традиции, мировоззрение эвенков легли в основу довольно быстро сформировавшегося и явно противоречивого видения тунгусского чуда.

Эвенки без утайки, порой охотно рассказали о гигантских лесоповалах, имеющихся севернее Ванавары, происхождение которых трудно было объяснить какими-либо другими причинами, не связанными с образованием мощной ударной волны. Многочисленные свидетельства, помноженные на здравый смысл, говорили: взрыв был! Но к немалому удивлению столичных учёных эвенки не желали не только указать место падения небесного тела, но и даже обсуждать эту тему – в глазах тунгусов метеорит стал священным.

Местный колорит породил трудно воспринимаемую москвичами и к ним примкнувшими модель: с одной стороны, большой метеорит и его падение, сильный взрыв, лесоповал; с другой стороны, небесное тело священно и место падения – табу. Часть кочующих охотников вообще отрицали факт взрыва. И причина такого «заговора молчания» связана была, скорее всего, не с суевериями, а с элементарным инстинктом выживания: любой повышенный интерес чужаков к тайге – это опасно, чревато разрушением традиций, устоев и, в конечном счёте, зоны обитания. И в этом молчаливом упорстве эвенков вполне можно было понять.

Так вкратце изложил своё видение событий С. В. Обручев. Сеулин терпеливо выслушал и про себя посетовал на недостаток образования. Ему изначально было неловко навязываться на встречу с крупным учёным, но Смагин, срочно вызванный к начальству, поставил вопрос ребром, и выбора не было. Робость прошла – собеседник вёл себя доброжелательно, излагал материал просто и доходчиво.

– При падении такого гигантского тела должна была образоваться соответствующая воронка, – высказался наконец Сеулин. – Такой факт трудно утаить, даже с учётом суеверий и страха перед приезжими. Да и, кроме рассказов местного населения, есть показания приборов, записи наблюдений…

– Безусловно, – согласился Обручев. – Кратер должен быть впечатляющим. Но есть ли он? Леонид Алексеевич предположил: метеорит, столкнувшись с землёй, распался на части… В этом случае, понимаете, о кратере говорить трудно. А что касается приборов… И сейсмографы Иркутска, и барографы Киренска зафиксировали огромную массу, упавшую на землю. В отчётах именно так и говорится. Но давайте не будем фиксировать внимание на этой не совсем научной формулировке, поиграем, – Обручев бросил на Сеулина озорной мальчишеский взгляд, – словами. Приборы фиксируют, – он сделал ударение на последнем слове, – воздействие большой массы или, если хотите, силы на поверхность и атмосферу Земли. А выводы делают люди. В нашем случае сделан вывод о падении на поверхность Земли небесного тела. Однако это могло быть и падение с расколом на много частей, и падение с распылением, и даже взрыв в воздухе. В любом случае действует гигантская масса, возможно в миллионы тонн, с соответствующей кинетической энергией. А приборы этот природный факт фиксируют, и не более.

Сеулин, пришедший с вполне конкретной целью, не заметил, как увлёкся метеоритной темой. Он пытался себе представить, хотя бы общих чертах, что же произошло в далёкой Сибири в том не менее далёком 1908 году. Пытался – не получалось. Он видел и неоднократно ощущал на себе взрыв снаряда довольно мощной гаубицы. Наблюдал, к счастью, издалека, обстрел набережной крупнокалиберной корабельной артиллерией. Стал свидетелем взрыва повозки с боеприпасами, когда ни от повозки, ни от лошадей ни сталось ничего, вообще ни-че-го. А земля дёрнулась под ногами, перекосилась, прогнулась, затем резким толчком вспучилась… и швырнула его, как невесомую пылинку. С того момента он перестал верить в могущество человека. Нет, не так. Он перестал верить в физическое могущество одного человека, оставшись приверженцем неограниченных возможностей коллективного разума.

И сколько там, в повозке, было тех снарядов? Пудов десять-пятнадцать, прикинул Сеулин. Взрыв страшный, а воронка небольшая. Вот если бы заложить фугас, тогда результат был бы другой. Но сотни тысяч или миллионы тонн… Каким же должен быть этот лесоповал? Никто его не измерил, но предварительные прикидки показали: не одна тысяча квадратных километров. Это надо нарисовать хотя бы в воображении, но лучше, конечно, увидеть. Непросто. Геологи мыслят тысячелетиями, миллионными запасами угля или других полезных ископаемых, тысячами квадратных километров тайги… Им легче. Но надо постараться осознать масштаб этого природного катаклизма…

Полученная информация не была для Сеулина неожиданной. Часом раньше он разговаривал с участником экспедиции Кулика. Что дала первая экспедиция? По сути – ознакомительную информацию. Выехали поздно и неудачно – в сентябре, для Сибири это уже не самый благоприятный сезон. Огонь в небе, светящееся облако, громовые раскаты, «сошедшие с ума» лошади и коровы… И суеверный – конец света! – вполне понятный ужас. И земная – артиллерийская канонада, война с японцами – паника. И лес, павший под ударами и перегородивший речку Огнию, правый приток Ванавары. Небесное тело продвигалось с юго-запада на северо-восток…

О Синельникове ничего примечательного сказано не было. Молод, горяч, романтик, в меру исполнителен, слегка строптив, работал с энтузиазмом – как и подавляющее число участников экспедиции. Горел желанием продолжить исследования, потому и напросился в поездку с группой Обручева. Маловато. Зацепиться не за что.

– Если взрыв был высоко в воздухе или близко над землёй, – предположил Сеулин, – то и лес должен быть повален соответственно. Можно проконсультироваться с баллистиками…

– И то верно, – уважительно глянув на Михаила отреагировал Обручев. – Данных мало. Но свидетельства о том, что в эпицентре деревья сохранились, имеются. Но поймите, разговоры, рассказы – это не из области науки. Это…

– Наводка! – неожиданно для себя выпалил Сеулин.

Обручев снисходительно улыбнулся:

– Можно и так, но и это из другой области.

Сеулин смутился.

– А по поводу Синельникова, Ильи… Хороший парень, наш человек, по натуре исследователь. Жалко парня. У нас геология на первом плане была. А он метеоритными опросами занимался, много с охотниками–промысловиками общался. Торговцев из фактории замучил – настырный. Насколько помню, материал собрал неплохой, планировал тропу проложить… к месту взрыва, к эпицентру. Жаль… Вещи его личные собрали, передали родственникам.

Сеулин отметил тактичность учёного: он ни разу не спросил, почему органы заинтересовались Синельниковым. Человек занят серьёзными государственными делами, понимает: не к чему задавать лишние вопросы, можно будет или надо будет – скажут.

Обручев корректно поинтересовался, бросив изучающий взгляд: «Из студентов?» Сеулин подтвердил. «Образование продолжать намерены?» Подтвердил.

– Рекомендую – учитесь. Сейчас самое время. Упустите… Сами понимаете. Романтика, порыв – это необходимо для геолога, впрочем, как и для любого исследователя. Но без серьёзной научной базы можно зайти в такие мрачные лабиринты заблуждений. Не хватает у нас в геологии основательных людей, специалистов с большой буквы – они куются годами. Пока не хватает.

– Жизнь сейчас кипит. По всей стране – кружки, добровольные объединения. Те школьники, студенты, вчерашние беспризорники, что недавно в Планерском этажерки бумажные запускали, уже самолёты строят. Впечатляет. Пропаганда нужна… –подхватил Михаил Сеулин тему.

И здесь он наконец решился, похвалив себя за плавный переход к интересующему его вопросу:

– Если б я «Плутонию» не прочёл, не поверил бы, что геология настолько увлекательная наука…

– Верно мыслите. Скажу вам по секрету, – глаза учёного изучали детское озорство, – не писатель я по призванию. Но понимаете, какая штука… Я ж за книгу эту сел ещё до войны. Хотелось дать молодому читателю в художественном, пусть фантастическом, виде, возможность заглянуть в прошлое. Заглянуть не сквозь страницы академического учебника, не посредством длительного лекциона. Нет – в форме приключения, живого участия, ярких впечатлений и переживаний. Те, кому она предназначалась, ушли на фронт. Не до книг было. Теперь вернулись, осмотрелись по сторонам и строят новую жизнь. Энергии много, но подсказка нужна, наводка, как вы сказали.

Обручев искренне рассмеялся, видя явное смущение Сеулина, и продолжил:

– Вот это и есть моя пропаганда. – Посерьёзнел, задумался и добавил: – Путешествие в прошлое – это тоже наука. Не я первый направил своих героев туда, куда можно попасть только силой мысли и воображения. Жюль Верн, Конан Дойл… – он посмотрел на Сеулина, и Михаил прочитал в его глаза вопрос.

– Да, я читал, увлекательно, – ответил он.

– А ошибок не заметили?

– Нет, – смутился Сеулин.

– А они имеются, и в количестве, смею заверить, немалом. А неподготовленный читатель принимает на веру все. И затем идёт по лабиринту заблуждений. Так что книга эту ещё можно назвать работой над ошибками. И это – тоже пропаганда.

Сеулин задумался. Как-то он и Смагин в беседе о превратностях учёбы заспорили о свойствах памяти. Смагин упорствовал, уверяя, что в разном возрасте учебный материал воспринимается также по-разному, привлекая в качестве примера свой опыт получения образования в составе красной профессуры.

Взрослый человек, имеющий трудовой опыт и понимающий, что ему от образования надо, вполне воспринимает прямую, военную, как он выразился, подачу материала. А вот для юношей или девушек, выбирающих только свой путь, такая метода не годится, уверял Смагин. Здесь игра нужна, живость, краски яркие… Знания желательно в красивой рамке подать. Вот вам, товарищи, и пример подачи: думаешь, что ты на мамонтов охотишься, а на самом деле азы геологии усваиваешь, подумал Сеулин и, осмелев, спросил:

– А над продолжением не думали?

– Над продолжением я не думал, зачем опять… в одну и ту же реку. Но о пропаганде помню. Сейчас в наборе новая книжка – о Земле Санникова… Гранки правлю, работы много. Надеюсь, труд этот доброму и нужному делу послужит – воспитанию молодого поколения и её величеству науке…

Сеулин уже забыл, кто он есть и зачем он здесь. Память выбросила многолетний отрезок времени, и он ощутил себя студентом – наивным, ищущим и упорным. Пришлось одёрнуть себя. Он вспомнил по пунктам маленький план, набросанный мысленно перед посещением Горной Академии, и спросил:

– Владимир Афанасьевич, фотографии из экспедиции имеются? Не могли бы вы?..