Трэйт смотрел на бушующую огромную площадь, по слухам – самую большую площадь этого мира, с крыши ратуши, где разместился его оперативный штаб. Несмотря на мрачные мысли и сведенные в линию густые, тяжелые брови, сердце его трепетало. Если не от восторга, то от величия и символичности того зрелища, что сейчас разворачивалось перед ним.

Огромная площадь перед великолепным зданием дворянского собрания, где король в былые годы собирал Генеральные Штаты, теперь полнилось контингентом, от которого у порядочного шательена волосы вставали дыбом.

Сервы.

Сервы – враги короля!

Их было много. Обширные Эшвенские марки насчитывали сотни городов и сотни тысяч поместий. От каждого пришел представитель с несколькими десятками спутников, чтобы добраться в столицу через весь кипящий грабежами и насилием континент. Здесь собрались люди из пышного Солимбриона и далекой Утрики, Северной Бронвены и цветущей Литавры. Люди из Тысячеградья и из Приморской марки, люди из Карабана и люди из Катриша. Почти двести тысяч человек, включая жителей Бургоса, явились на Ассамблею, чтобы выразить свое мнение по поводу будущего устройства государства освобожденных рабов.

Разумеется, такое количество делегатов, по определению, не могло втиснуться ни в одно из стоящих на площади зданий. А посему внутрь Дворянского собрания впускали только представителей крупных городов с верительными грамотами для регистрации, а все остальные (то есть уже зарегистрированные или не имевшие верительных грамот делегаты) толпились бескрайней аморфной массой на каменной брусчатке перед зданием собрания и на десятках соседних улиц. Наверное, даже если бы все оставшиеся после весенней кампании жители многолюдных городских кварталов в этот день вышли на улицы, их вряд ли оказалось больше, чем прибывших в город делегатов со всей страны.

В отличие от маршала Трэйта, рассматривавшего площадь, пожалуй, с самой лучшей из возможных точек, Апостол Свободы, падший бог, а по совместительству мушкетерский полковник Гордиан Рэкс протиснулся на площадь с трудом и далее сквозь толпу – к главному зданию.

Он шел с Никием и почти взводом своих мушкетеров и, только благодаря такому «силовому» сопровождению, усиленно работающему локтями и прикладами, смог пробиться сквозь спрессованные человеческие ряды. Хотя народ вокруг собрался сплошь незнакомый, многие в толпе уже узнавали его. Еще бы – знаменитость, почти легенда! Замечая Гордиана, люди радостно приветствовали его, но не расступались, а, напротив, лезли знакомиться. Гор улыбался, кивал, отвечал что-то невпопад и упорно двигался вперед.

Познакомимся после, есть дела.

Возле здания собраний давка в толпе достигла такой степени, что было просто не продохнуть, но люди все лезли и лезли, протискиваясь вперед, поближе к основному месту событий. Тем не менее Гор смог продвинуться к фасаду, где за ночь сколотили импровизированный помост для главных чинов Армии Свободы и высокую деревянную трибуну – для выступающих.

Тут уже сидели лидеры восстания.

Ближе всех к трибуне на помосте находились сам Циллий Абант – преседатель действующего Совета виликов, новый префект Бронвены Астоний Фотий, назначенный комендантом Бургоса вместо королевского сенешаля, генерал Либер Рихмендер, а также специально прибывший из Кербуля наместник Боссона Вордрик Аймен.

Здесь же присутствовали победоносный маршал Мишан Трэйт и постоянный представитель Совета при штабе Армии Свободы Каро Сабин, величавый и внушительный как никогда.

Рядом с Сабином прямо за спинкой кресла стоял его бессменный и неразлучный заместитель – Дэн Критий, тот самый, что возглавлял теперь дивизию гадгедларов, Гвардию Свободы, одного из солдат которой Гор встретил вчера поздно ночью.

Вместе с неразлучным Никием Фехтовальщик взобрался на помост, раскланялся со всеми по очереди, затем сел и с волнением окинул взором раскинувшееся перед ним людское море.

Громадная масса народу колыхалась и бушевала – пока спокойно, даже как-то умиротворенно, как похлестываемый несильным ветром дремлющий океан, но Гордиан понимал: сейчас перед ним дремлет чудовищная сила.

Монстр. Масса. Толпа.

Если подумать, людей здесь, конечно, раза в два поменьше, чем было солдат на поле под Шерном. Но там столкнулись армии, разделенные на организованные единицы подразделений, а здесь «бродила» неуправляемая никем и ничем «человеческая гуща», океан Хаоса.

Пока Гор здоровался со всеми, Сабин взошел на трибуну, венчавшую центр обширного помоста, и с ее высоты обратился к собранию.

– Братья мои! – провозгласил вилик громовым голосом. – Я приветствую делегатов свободного Эшвена на его первой священной Ассамблее!

Сабин конечно же был великолепен. Свою реплику он выкрикнул внушительно, красиво и при этом настолько громко, что услышали ее даже в самых дальних рядах, несмотря на шорохи и разговоры. Да, подумал Гордиан, глотка у Сабина луженая. При таких талантах и микрофон не нужен – прирожденный глашатай или певец.

Между тем человеческая масса, пронзенная этим титаническим возгласом, пролетевшим от первого до последнего ряда, притихла и успокоилась. Гудевшие, как развороченный пчелиный улей, люди замолкли и вперились взглядами в оратора. С нетерпением предвкушая начало судьбоносного собрания, они смотрели на Сабина и вслушивались в его речь, растекающуюся над ассамблей, как небо, разворачивается над океаном.

Посмотреть стоило: огромного роста, с широченными плечами и громадной, тучной фигурой, Сабин выглядел умопомрачительно. Даже необъемное брюхо, висевшее на Сабине, не портило общего впечатления. Наоборот, более внушительной фигуры на ораторской трибуне представить себе было трудно. Хорошо поставленный, громовой, но в то же время какой-то бархатный голос лавзейского вилика пленял и завораживал, заставляя внимать изящным оборотам и горячим, эмоциональным призывам.

– Победа, – звенел его голос колокольным набатом, – даровавшая Свободу сервам Эшвена, досталась нам дорого! И, видит Бог, каждый из стоящих здесь знает об этом, ибо победа наша оплачена кровью наших же товарищей, павших на полях сражений и под стенами городов. Их жизни требуют отмщения! Их жизни требуют возмездия для своих убийц! Их жизни требуют свободы для своих братьев-рабов, кто еще мучается под пятой Бориноса в заморских провинциях! Их жизни требуют окончательной победы над изгнанным из Эшвена, но сильным и жестоким врагом, зализывающим раны за океаном!

Но главное – они требуют от нас сплоченности. Единства, братья мои, без которого победа эта невозможна! Сейчас, когда король Боринос и церковные псы повержены нашей доблестной армией – героями, что принесли освобождение миллионам рабов на кончиках своих алебард и пик, на штыках своих мушкетов, худшее, что мы можем сделать, – это допустить разногласия в наших рядах! Лишь стоя плечом к плечу, прикрывшись одним щитом и взяв в руки единый меч, мы сможем защитить завоевания нашей армии! И нашей Республики!

Да, друзья, я не оговорился, именно Республики, ибо, если кто-то из вас не заметил, прямо сегодня и прямо сейчас, прямо на наших глазах и внутри наших сердец происходит величайшее событие, что впишут во все летописи Твердого Космоса. Сейчас, по вашей воле и с вашими поднятыми руками, голосующими за новый земной порядок, умрет ненавистное королевство Бориноса, королевство рабовладельцев. И на священных землях Эшвена восстанет по зову истории новая, свежая, спелая и светлая сила – Республика Рабов! Нет, не рабов, друзья мои, то будет РЕСПУБЛИКА СВОБОДНЫХ!!! Вы слышите меня? Свободных людей!

Так говорил Сабин.

Он рокотал. Он пел. Он рыдал на трибуне!

Сабин рыдал и пел это еще, по крайней мере, полчаса, и за это время все присутствующие, казалось, были загипнотизированы стройностью его доводов и безупречностью решений. Наконец, когда делегаты, вместившиеся в зал, были окончательно подавлены силой слога и завораживающим тембром голоса оратора, он внезапно закончил:

– Только могучее и хорошо организованное государство, друзья мои, сможет защитить нашу Республику от любых посягательств Бориноса или всякого другого подонка, рискнувшего бросить ей вызов. Защитить свинцом и сталью. Защитить высокими стенами городов и насыпями полевых редутов. Но главное – защитить своей грудью, своим мужеством и пламенем сердец! Все вместе! Ведь каждый в отдельности – слаб, но вместе – нас миллионы, нам подвластны огромные земли и тысячи городов! Так давайте же сегодня все, как один, поднимем руки за новый ордонанс, который станет для будущих поколений священным храмом и знаменем Свободы!

Тут он хлопнул в ладоши, и по этому знаку на трибуну взбежал Дэн Критий, с показным трепетом сжимая обеими руками Великий ордонанс, свернутый трубкой и связанный зачем-то яркой голубой лентой, скрепленной замысловатой сургучной печатью.

Величественным жестом Сабин сорвал печать, отбросил в сторону ленту и развернул документ.

Гордиан тихо усмехнулся – выглядело все до ужаса театрально.

Но народ купился: люди застыли в молчании, слушая с плохо сдержанным восторгом и живым трепетом в душах и глазах.

Сабин прочитал ордонанс восторженным речитативом, делая ударения на повсеместно встречающихся в тексте словах «Свобода» и «Республика», «Единство» и «Победа», потом очень быстро пробежал короткие предложения об утверждении Великого Совета в прежнем составе, свернул манускрипт и вопрошающим взором взглянул на пораженную аудиторию.

Слова Сабина прозвенели над площадью как набат колокола, как мелодия гимна, как сигнал к началу атаки. Площадь зашумела. Напряжение последних минут спало – на лицах людей заиграли улыбки, в глазах заискрились радость и неподдельное счастье. Сабин обернулся к Гордиану и, победно улыбнувшись, мотнул ему головой, приглашая на трибуну. Весь вид его как бы говорил: «Ну, каково? И ты сравнивал меня с Трэйтом? Давай, осталось только добить!»

И Гор вбежал на трибуну по зову вилика так же, как за минуту до этого туда забрался шавкой адъютант Сабина.

Вилик чуть приобнял его за плечо и громогласно объявил:

– А сейчас, друзья, настал торжественный момент. Я приглашаю вас к голосованию! И огласит вопросы для голосования не просто человек, не просто воин нашей славной армии и даже не просто герой. Друзья мои, с невероятной гордостью и замиранием сердца своего представляю вам… Гора Фехтовальщика!!!

Не известно, замерло ли в этот момент сердце у самого Сабина, но лично у Гора оно дрогнуло, застыло на мгновение и застучало, чуть не выпрыгивая из груди, а на глазах снова, как вчерашним утром, навернулись слезы. Но если вчерашние являли собой следствие горя и отчаяния, то сегодняшние были явно другими. Это были слезы опьянения счастьем и гордостью.

За себя. За дело, которым он дышал и жил весь последний год. За сервов Эшвена и за их такую невиданную, нежданную, обильно политую кровью, но такую сладкую Свободу!

Площадь ахнула – вдохнула и выдохнула так, словно имела одни легкие на все стоящие строем тысячи душ, и взорвалась криком восторга.

Гор Фехтовальщик! Освободитель! Кумир миллионов!

Каро Сабин между тем спокойно, но по-прежнему громогласно продолжал:

– Чемпион авеналий, мастер клинкового боя, славный предводитель стрелкового корпуса, герой Ташского сражения, Рионской битвы и взятия Бургоса. Человек, пленивший самого кардинала и выкупивший ценой его жизни свободу для всех нас. Святой Апостол, разрывающий проклятые хомуты, как горла червям-шательенам. Да что там говорить, вы все знаете его. Встречайте – Гор Фехтовальщик!!!

Зал зашумел снова, флюиды радости и какой-то наркотической эйфории окатили всех присутствующих и зацепили самого Гора, пошатнувшегося на непослушных ногах и почти захлебывавшегося от исходящей от толпы волны восторга.

Но Сабин не медлил. Он ткнул Гордиана в плечо, выводя из сладкого ступора, и сунул в руки листок, где красовались всего два абзаца, четко отделенные друг от друга.

– Читай, – тихо, но очень жестко приказал Сабин, хотя лицо его по-прежнему улыбалось. – Пусть голосуют, время дорого.

Гор развернул листок перед глазами.

– Итак, – произнес он громко, стараясь придать словам как можно больший вес и силу, – свободные сервы Эшвена! Я обращаюсь к вам! Голосуете ли вы за Великий ордонанс, поддерживаете ли вы его всей душой, признаете ли вы Великий Совет единственным и высшим органом власти над свободными землями? Любите ли вы нашу Свободу и Республику всем своим сердцем, как люблю ее я, клянетесь ли защищать Свободу, Республику и Великий Совет ценой своей жизни, до последней капли крови и до последнего вздоха? Кто «за» – пусть поднимет руку вверх!

Площадь заворочалась и взметнула ладони к бездонному небосводу. Вестовые и адъютанты, стоящие по краю площади, бросились судорожно считать, что-то записывая в маленькие блокноты, но, в общем, без толку, ибо и так было ясно, что все голосуют «за».

– А теперь тот, – продолжал Гордиан, читая второй абзац по врученной ему бумаге, – кто желает раскола нашей славной армии, гибели Республики и роспуска Великого Совета, пусть поднимет руку и выйдет вперед, чтобы каждый из нас, свободных сервов Эшвена мог увидеть такого человека в лицо.

Толпа замерла. Никто не шевелился. «Раскол армии и гибель Республики» – сами слова эти казались страшными, они просто не помещались в сознание, за мгновение до этого до отказа заполненное радостью и восторгом. И ни одна рука не поднялась вверх…

«Демократия, черт побери! – подумал Гордиан. – С такой постановкой вопроса можно утвердить хоть смертный приговор для всех собравшихся. И ведь проголосуют».

Сабин между тем аккуратно оттеснил Фехтовальщика с трибуны и, встав на его место, поднял руки вверх, привлекая к себе внимание.

– Голосование закончено! – торжественно объявил он. – Ордонанс принят единогласно. Благодарю всех собравшихся за проявленное мужество и мудрость. А сейчас… – Тут он снова улыбнулся, набрал в легкие побольше воздуха и заорал: – Мы будем праздновать, друзья! Да здравствует наша Республика! Да здравствует Великий ордонанс! Да здравствует Победа!

Все закричали. Вверх, как водится, полетели головные уборы. Кто-то из делегатов-офицеров затянул даже бравую маршевую песню, сочиненную сервами во время походов. Кто-то подхватил эту мелодию, и поющие ряды заколыхались чуть ли не в ритуальном экстазе.

Да здравствует победа – Сабин победил!

Но в это мгновение перед стенами Дворца грянул сухой выстрел. Ряды делегатов раздвинулись, расталкиваемые крепкими руками, а к помосту и трибуне, быстро семеня упитанными ногами, выбежал крупный мужчина в роскошной одежде и с шикарной, широкой бородой, свисавшей вниз аккуратным квадратом.

Гор моргнул и вспомнил – то был Гор Арбаль, собственной персоной, первый вилик столицы, не включенный Сабином в Великий Совет.

В руке бородач держал дымящийся пистоль.

– Не пугайтесь, господа! – прокричал он низким хрипловатым голосом. – Выстрелом я лишь привлек внимание, никто не пострадал.

С этими словами он отбросил свое разряженное оружие и в сопровождении нескольких человек протолкался к трибуне. Здесь спутники оставили его, и на трибуну он взобрался в гордом одиночестве, нагло втиснувшись между Гором и Сабином.

– Что вы позволяется себе, Арбаль? – вполголоса прошипел Сабин так, чтобы его не слышали стоящие на площади. – Ума лишились?

– Никак нет, господин советник, – заявил артошец, нимало не смущаясь, и очень громко, так чтобы его слышали все, – а вот вы похоже, тронулись, да?

– Да что это значит?! Вы не уважаете Совет и почтенных делегатов Ассамблеи! Это оскорбление! – Сабин вскипел и развернулся к стоящему рядом вестовому: – Капрал, немедленно арестуйте негодяя!

Капрал, вооруженный одной лишь шпагой, немедленно попытался вытащить ее из портупеи, однако спутники Арбаля, стоявшие у трибуны, выхватили пистолеты и направили стволы прямо ему в голову. По ближайшим рядам пробежал ропот, но Арбаль, не обращая на него внимания и уже окончательно обнаглев, грубо столкнул Сабина с трибуны, затем встал на его место и поднял руки в успокаивающем жесте.

– Спокойно, господа! – возвестил он торжественно и громко. – Наше оружие – лишь средство для борьбы с произволом. Мы пришли не драться, а говорить. Говорить и открыть вам глаза на происходящее здесь! Посмотрите вокруг, – он обвел рукой замершую площадь, – что вы видите, а вернее кого? А я вам отвечу! Здесь, на площади, стоит двести тысяч человек, делегатов свободного Эшвена. А сколько их прибыло в Бургос с верительными грамотами от своих городов и поместий? Я отвечу еще раз. Только пять тысяч. Пять тысяч, вы слышите?! Но кто же остальные, те, кто стоит сейчас рядом с нами? И я отвечу в третий раз – это сервы-солдаты из Боссона, снявшие на сегодня свои мундиры. А также праздные зеваки, зашедшие на площадь поглазеть. Это не делегаты, не делегаты!

По толпе пошел глухой шепоток, словно ветер зашелестел степной травой. Арбаль откашлялся и продолжил:

– Как представитель Бургосского отделения Партии Равных, я требую, чтобы в голосовании приняли участие только те лица, которые зарегистрированы и имеют соответствующие верительные грамоты от своих городов и земель. Все остальные могут поддерживать их как угодно, но голосовать не должны. Иначе подлог получается! Я предлагаю тем из присутствующих, кто имеет на руках верительные грамоты, подойти ближе к трибуне и проголосовать еще раз, но зафиксировать свое мнение письменно, на отдельном листе, с указанием города, который они представляют, и указанием лица, подписывающего документ. После этого все подсчитаем и посмотрим результат. Далее! Уважаемый советник Сабин очень много говорил, но совершенно не о том, что написано в документе. Было много слов о свободе и борьбе с королем и церковью, однако на деле после простой декларации всей этой словесной галиматьи ордонанс Сабина просто закрепляет действующий состав Совета, управляющего армией. Совета, который на девяносто процентов состоит из боссонских виликов! В нем нет ни одного представителя от Артоша и Арана, а разве это справедливо?! – Он повернулся к Сабину. – Вы слышите меня, сударь? Не будете ли так любезны еще раз разборчиво зачитать нам имена советников?

Сабин выпрямился так, как будто в зад ему вставили кол. Он не торопясь потянул мышцы своей чудовищно мощной шеи направо, затем налево. Потом волчьим взглядом посмотрел на низкорослого Арбаля.

– Голосование закончено, Арбаль. Ты опоздал. Ордонанс принят, а состав Совета утвержден.

– Черта с два! – заорал артошец, брызгая слюной. – Вы слышите, господа! Это же произвол! Не было никакого голосования. Советник Сабин лишь спросил, кто тут за Свободу, а кто предатель! Разумеется, все за Свободу, а предателей нет.

– Закрой рот! – Сабин широко шагнул к Арбалю и, толкнув того плечом, свалил с трибуны. – Право на голос имеют не только те, кто явился в Бургос с верительной грамотой, но и всякий свободный серв! Каждый, кто стоит сейчас на площади, каждый, кто пришел на Ассамблею, имеет право голоса. Это древний закон!

«Верно! Верно!» – закричала разношерстная масса.

«Неправильно! Неправильно!» – замахали руками делегаты из дальних городов, тряся своими грамотами.

Сабин усмехнулся. Зевак и солдат-боссонцев явно присутствовало больше. К тому же мушкетеры Крития, называемые им «гадгедларами», с одним из которых Гордиан столкнулся в прошлую ночь, сумели наконец-то протолкаться к помосту сквозь плотные ряды и сейчас наставили мушкеты на людей Арбаля.

– Еще вопросы есть? – победным голосом спросил Сабин поднимающегося с земли артошца.

Но, к удивлению Гора, тот встал совершенно спокойно.

– Вопросов нет, – сказал он, пожимая плечами, – но если это «древний закон» и каждый, кто пришел на Ассамблею, может голосовать, то ты не будешь против, чтобы к нам присоединились еще люди? – И с этими словами он ткнул рукой в сторону противоположного конца площади.

Сабин обернулся. Гор поднял глаза и обомлел.

В сверкающих лучах солнца сверху вниз по бегущей к площади главной улице города двигалась огромная толпа. На головах людей были зеленые платки, а на руках – зеленые повязки. Впереди колонны шел знаменосец с огромным зеленым полотнищем на древке алебарды – полотнище колыхалось на ветру, как поле извивающихся змей.

Зеленознаменный питон вонзился в стоящую на площади толпу народа и, расталкивая ее, устремился к центральной трибуне.

– Это измена, – зашипел Сабин.

– Нисколько! – заверил Арбаль, обернувшись к делегатам. – Они лишь хотят проголосовать согласно древнему закону. Это жители Бургоса, городские сервы со своими виликами. Освобожденные рабы, как и все мы здесь!

Сабин с побелевшим лицом смотрел, как зеленоплатковые заполняют и без того забитую народом площадь. По всему выходило, что они составляют едва ли не половину из прибывших на Ассамблею.

– Не соизволите ли еще раз зачитать ваш ордонанс? – поинтересовался Арбаль медовым голосом. – Нет?.. Тогда я прочту свой!

С этими словами он снова забрался на трибуну так, чтобы его видели как площадь, так и прибывшие товарищи, и достал из куртки еще одну свернутую трубочкой бумагу. Новый манускрипт на сей раз не имел сургучной печати, но его тоже обвивала красивая ленточка, правда, зеленая.

– Итак, это не «другой» ордонанс, – тут Арбаль сделал акцент на слове «другой», – ибо мы полагаем, что не следует употреблять для первого свободного установления Республики названия устаревших и преступных монархических законов. Мы назвали этот документ Хартией Свободы! Подобно тем старинным декларациям, что древние жители Артоша требовали у своих королей в подтверждение вольностей и иммунитетов. Здесь нет ни слова о Великом Совете, ни слова о назначаемых Великим Советом губернаторах провинций и марок. Ибо мы полагаем, что высшей ценностью для Республики является не только свобода для всех рабов, но и справедливость!

Далее Арбаль очень коротко изложил основные принципы предлагаемых реформ. Согласно документу «зеленых», власть в Эшвене должна принадлежать не Боссону, а всем маркам их великого континента. Должен быть избран не Великий Совет, а Всеэшвенский Собор, составленный из делегатов всех земель Эшвена, избранных городами и префектурами. Более того, «зеленые» даже не протестовали против предложенного Сабином состава Великого Совета. Все названные им лица войдут в Собор без исключений. Но в Собор должны были войти также и представители других марок в количестве, пропорциональном населению соответствующей территории. Не более того! От Боссона, таким образом, в Ассамблею войдет тридцать человек, а Боссон – лишь десятая часть населения Эшвена. Это значит – общая численность всех делегатов должна составить около трехсот человек, от каждой префектуры – по двое! Таким образом, к управлению государством будут допущены не только северяне, но и избранные вилики от всех свободных марок Эшвена.

– Разве это не справедливо, судари мои? – провозгласил Арбаль. – Ответьте же мне! Это – справедливо?! Ответьте же мне!

– Да! Да! Да! – заскандировали не только зеленоплатковые, но и многие из тех, кто стоял между ними без зелени на головах и предплечьях. Даже боссонцы из числа солдат Армии Свободы только пожимали плечами и мрачно глядели на веселящихся «собратьев». Им, разумеется, было обидно за Боссон, но справедливость есть справедливость: действительно, кровь придется проливать сервам из всех провинций, а значит, и власть следует делить всем провинциям.

Сабин смотрел по сторонам, как затравленный волк. Он молчал. Несколько раз тучный советник открыл и закрыл рот, чтобы что-то возразить, однако так и не решился, а только залился краской от бешенства – сказать ему было нечего. Его замысел провалился.

Веселящийся Арбаль между тем уже приготовился зачитать сам предлагаемый документ, когда внезапно положение изменилось…

Гор почувствовал это каким-то странным образом, как кот, которого ветер тронул за усы. Толпа по-прежнему бушевала, Сабин молчал, Арбаль веселился. Гадгедлары и пистолетчики «зеленых» опустили свое оружие, одни – в растерянности, другие – в восторге. Все оставалось таким же, как секунду назад, и все же…

Отделившись от толпы, из наваливающихся на помост рядов вперед вышел невзрачный на первый взгляд старикашка в окружении таких же невзрачных, как он, спутников. Пожилой человек был высок и сух, словно сушеный богомол. Седой пучок волос на полысевшей голове, длинные узловатые пальцы на руках, неприятный оскал гнилых желтых зубов и прочие прелести «натурального», а не клонированного тела. Честер Керминос – пробежал по спине Гордиана леденящий душу холодок: он его узнал!

Честер меж тем улыбнулся гнилым ртом и взошел на трибуну. Он был не просто уродлив – Честер был страшен. От него будто веяло мерзостью, сумасшествием и… какой-то потусторонней мистической силой. Сабин и Арбаль, пораженные внезапным появлением на трибуне неизвестного конкурента, отпрянули, боясь коснуться грязной одежды и тощего тела катришца. Но тот лишь окинул обоих невидящим взором, как будто смотрел на мертвецов, а затем неожиданно как-то криво развернулся к толпе и надтреснуто захохотал.

– Вилики! – пугающе резко заорал он, надрываясь и тыкая пальцем в живот Арбаля. – Вот они, перед вами! Они топчут вашу веру в Свободу у вас на глазах, а вы даже не видите этого изуверства. Узрите же яд, что капает из уст предателей! К управлению государством будут допущены «ви-ли-ки» всех марок Эшвена! Так он сказал?! Не сервы свободных земель, а только ви-ли-ки! Ужели не видит глаз и не слышит ухо? Ужели сеть зла и обмана опутала ваши сердца так, что те стали глухи к голосу рассудка? «Свобода», «справедливость» – говорят эти псы с лицами добродетельных мужей, но только кнут и розгу имеют они в виду!..

Керминос, казалось, задыхался от гнева.

– Вилики, – надрывался он, – те, кто презирал и унижал вас вместе с шательенами, а часто и вместо них. Те, кто бил вас, калечил и предавал пыткам! Неужели им, этим червям, столько лет лизавшим сапоги наших врагов-шательенов, мы отдадим власть над новым свободным миром? Нет, говорю я вам, нет, нет и нет!

– Да что он там лопочет, – вполголоса возмутился Арбаль и дал знак пистолетчикам: – Остановите глупца!

– Это безумец! – вскричал почти одновременно с ним Сабин и посмотрел на Крития: – Арестовать недоноска!

И «зеленые», и гадгедлары двинулись было к «богомолу», но тут невзрачные спутники показали зубы. Откинув полы своих плащей и курток, они ощетинились лесом пистолетных стволов, обрезов, шпаг, сабель и топоров.

Все замерли, и «богомол» захохотал снова.

– Собратья! – возвестил он. – Нищие и прислуга, мастеровые и конюхи, чернорабочие и грузчики с портовых доков. Все, кто со мной, ко мне!

И тут из окон окружающих площадь домов, из бесчисленных мелких улиц и переулков, из дворов и подъездов на площадь выбежали отряды в коричневых камзолах – то были простые сервы из работных домов. Гор бегло оглядел самые крупные группы, двигающиеся из боковых улиц, и покачал головой: две, три, пять тысяч человек, по меньшей мере. И они все прибывают. Да откуда столько?

Площадь, сдавленная с разных концов домами, а изнутри раздираемая страшной давкой и теснотой, оказалась сжата еще раз стальными тисками нового человеческого прилива. Чернорабочие длинными толстыми нитями устремились в центр, выталкивая соответственно менее организованных делегатов первой волны в свободные улочки и проулки, примыкающие к площади.

Дождавшись, пока к помосту прорвутся первые ряды «коричневых курток», Честер довольно потер руки.

– Вот бумага, – сказал он, поднимая над головой третий за сегодняшний день свиток, – это не «ордонанс» и не «хартия». Я назвал его «Словом Эшвена», ибо это последнее и единственное слово, которое несет вам правду, а не ложь, рожденную виликами в их мерзости и злобе. Правду о том, каким будет наш новый счастливый мир, мои братья!

Гор искоса посмотрел на манускрипт. Глазам предстала вообще дерьмовая бумага без всяких украшательств. Он вообще умеет читать, этот уродец?

Уродец же вещал:

– Не только свобода для тех, кто был рабом, не только справедливость для земель Эшвена, но и равенство для каждого из нас – вот что сказано здесь. Вот, во что мы верим и чего мы требуем! Нет виликам! Да здравствует равенство между сервами! Пусть каждый свободный, в каждом городе и в каждом поместье будет равен своему вилику в правах свободного гражданина. Пусть судьбы городов и префектур решаются не в кабинетах управляющих торговыми домами, а так, как сегодня, – на площадях всеми сервами! Пусть каждый, кто получил свободу, вилик он или нет, сможет быть избранным в качестве делегата на Всеэшвенский Собор! И не триста человек будет в нем, а три тысячи! А понадобится – то и тридцать тысяч!

– Но позвольте, милейший, – встрял Арбаль, видя, что пистолетами делу не поможешь, – что же за Собор числом в тридцать тысяч человек?! Да они не поместятся ни в одно нормальное здание для собраний. Что же, будут заседать под открытым небом, в поле?

– На площадях! – заорал Керминос. – На площадях городов и во дворах поместий! На площадках заводов и на плацах школ! Да! В древности жители Эшвена собирались именно так – на полях. Теперь это будут каменные поля! Долой Великий Совет, долой Собор и Ассамблею виликов! Даешь «Каменные поля» для всех сервов!

– Каменные поля! Каменные поля! – подхватили тысячи глоток в неистовом крике. – Долой Ассамблею! Власть – всем сервам!

Теперь уже не только Сабин, но и Арбаль растерянно взирал на беснующееся человеческое море. Чернорабочих было слишком много, к тому же многие из «зеленых» и боссонцев, захваченные горячей речью Керминоса, вторили «коричневокурточной» толпе.

– Это бред! – заорал Сабин, перекрывая своим потрясающим голосом рев огромной толпы. – Кто будет командовать армией, кто будет управлять предприятиями и городами – ваши «каменные поля» по тридцать тысяч человек в каждом? Так не пройдет ни одно решение, ни один человек не будет назначен и ни один закон не будет принят!

– Заткнись! Пошел ты! – В Сабина полетели мелкие камни и какой-то мусор. – Проклятые вилики! Вон! Вон отсюда!

Но Сабин лишь отмахнулся от летящего в него града и вновь обратился к Керминосу:

– Это вопрос к вам, любезный! Кто поведет армию на сражение с королем? Вы лично или какой-то другой каменотес? Или вы всем составом делегатов пойдете прямо с «Каменных полей» на «травяные» поля сражений?

Его ехидству не было предела.

Керминос собрался что-то крикнуть в ответ на вопрос или просто плюнуть в лицо Сабину – было не понятно, но в это время из дальних рядов закричали:

– Трэйта, Трэйта командующим!

– Нет, Фехтовальщика! Гора Фехтовальщика!

– Керминос! Керминос!

– Арбаль!

– Гор!

– Трэйт! Трэйт! Трэйт!

Толпа заскандировала, задвигалась на месте, выкрикивая имена то одного, то другого лидера, но в конце концов сторонники одних, менее популярных утихли, подавленные более многоголосым хором сторонников самой известной личности. Через минуту площадь уже скандировала, повторяя на разные голоса имя самого грозного из сервских полководцев:

– Трэйт! Трэйт! Трэйт!

Гор не был удивлен, да и становиться военным лидером Армии Свободы ему почему-то совсем не хотелось. Он отбросил сомнения и, выйдя вперед, крикнул что есть мочи:

– Трэйт – командующий! Все за – Трэйта! ЗА!! ТРЭЙТА!!!

Это, похоже, решило дело. Сторонники Гора, второго по популярности кандидата в полководцы, немедленно или замолкли, или присоединились к скандирующим «Трэйт! Трэйт! Трэйт!».

В это время Керминос, окончательно лишившийся рассудка из-за срывающегося плана, с ненавистью кинулся на Сабина. Его сухой кулак врезался в безразмерный живот огромного вилика и утонул в складках жира. Сабин в растерянности оттолкнул его. Подбежавшие гадгедлары тут же попытались разнять дерущихся лидеров и схватить Честера Керминоса, но не смогли. Многочисленные спутники голодранца снесли их с трибуны, разрядив свои пистоли прямо в лица «гвардейцам свободы», а затем бросились на оставшихся с дубинками и ножами.

Завязалась драка. Гор Арбаль с ужасом взирал на это несколько мгновений, но затем один из мастеровых, тот самый, что стоял с двумя тесаками, заехал ему своим оружием по лицу. Удар пришелся вскользь, поскольку бил люмпен неумело, однако кусок кожи и волосяного покрова, как по волшебному мановению, исчез с головы предпринимателя, и тот жалобно заверещал, расплескивая кровь по трибуне. Спутники Арбаля немедленно разрядили свои пистоли в дерущихся и прыгнули в гущу хаотической бойни с длинными кинжалами, спрятанными под полами одежды. Брызнули фонтаны крови.

Вот тебе и все демократические выборы!

В мгновение ока вся огромная площадь превратилась в арену хаотической бойни!

Черт! Где же Трэйт? Рука Гора медленно потянулась к оружию – судьба Ассамблеи висела на волоске. Мечта о свободе, за которую они сражались столь долго, засыпая трупами поля незатухающей сервской войны, была готова рухнуть в бездну братоубийственной бойни. Не из-за козней кардинала, не из-за доблести солдат короля, а из-за глупости людей, делящих власть в едва освобожденной стране.

Гордиан стиснул зубы и отдернул руку от собственного клинка: даже его меч, великолепный меч чемпиона боссонских авеналий, тут ничего не решит!

Резко повернувшись, он спрыгнул с помоста, чтобы избежать случайной пули, и схватил за отвороты стоящего сразу за трибуной вестового офицера гадгедларов.

– Сигнал! – прокричал он ему в лицо. – Должен быть сигнал на ввод войск на площадь! Тебе известно, что это за сигнал?

– Никак нет, сэр! – ответствовал тот. – Сигнал должен был подать лично советник Сабин. Возможно, он просто пошлет к войскам курьера, возможно, что-то еще.

Гор покачал головой, мысли лихорадочно скакали.

– Ерунда! – крикнул он. – Единственный сигнал, который может начать движение такой массы, это сигнал армейского горна. Где ваши трубачи, офицер? Здесь?.. Отлично! Ребята, играть «К атаке!». Даже если условный сигнал другой, Трэйт поймет! Ну же, шевелись!

И горны взревели!

И забила барабанная дробь!

Сабин, Арбаль и Керминос замерли с открытыми ртами. Их спутники в нерешительности опустили оружие, убитые валялись на трибуне и на земле, и только раненые своими криками чуть оттеняли этот грохот.

Оттрубив, горны замерли.

Гор нагнулся к ошеломленному офицеру гадгедларов и спросил его шепотом:

– Послушай-ка, дружище, как называли в Эшвене древний сход воинов, который собирали вожди перед походом?

– Уитанагемот. Но зачем?..

– Спокойно! – Гор удовлетворенно кивнул и выпрямился.

Вся площадь смотрела сейчас на него.

Не мешкая далее, Фехтовальщик вскочил на трибуну и поднял руку, привлекая к себе внимание многотысячной массы.

– Братья! – воскликнул он что есть мочи. – У нас есть три проекта для будущей Республики. Каждый из них представлен одним из валяющихся прямо передо мной, прямо в пыли и крови дерущихся людей. Это великий Гор Арбаль, неподражаемый Честер Керминос и божественный Каро Сабин…

В толпе послышались смешки.

– Но есть и четвертый! – продолжал Гор. – По старинному обычаю, более древнему, чем Закон Ассамблеи, более старому, чем все королевства и республики этого мира, в грозовую годину войны все решения в Эшвене утверждались уитанагемотом, простым «сходом воинов». Имеющий оружие имеет право голосовать! Не имеющий – не имеет! Есть ли среди вас воины, друзья? Есть! Тогда именно вас я призываю к голосованию. Отныне Ассамблея закрыта. Но открыт уитанагемот! И кроме стоящих на площади, есть еще желающие сделать свой выбор! Смотрите.

Он выхватил меч и острием сияющего клинка ткнул за спины взирающих на него людей.

– Встречайте! Знакомьтесь: господин Уитанагемот!

Толпа повернулась, как огромное неуклюжее чудовище, – на площадь двигалась новая неохватная людская масса.

Эти не шли змеей под самодельным знаменем на древке алебарды. И не выпрыгивали из окон первых этажей, не выскакивали из проулков. По улицам Бургоса к заполненной народом площади шли не люди – то были солдаты. Четкий строй, плечом к плечу. Чеканя шаг под стук барабанов.

С проспекта правее трибуны выдвинулась, ощетинившись копьями, бригада пикинеров. За ней виднелась вторая.

Из аллеи слева показались консидории Бранда в полном вооружении. Их было значительно меньше, чем пикинеров, так мало, что в узкой аллее через сто или двести метров угадывался даже конец колонны. Но каждый из консидориев шел в железном доспехе, со щитом, в глухом шлеме и с тяжелым мечом в руке, владеть которым каждый из них приучался с первого дня в этом мире.

– Колонна, стой! Мечи из ножен! Сомкнуть щиты! – прорычал Бранд, и бравые консидории синхронно, как огромная многорукая машина, выполнили скупую команду своего грозного предводителя.

А по центральной улице, более широкой и вливающейся в площадь, как могучая река вливается в океан, двигался самый широкий поток – кавалерия Крисса с заряженными карабинами и кривыми саблями в седельных ножнах.

– Первый ряд – в карабины! – скомандовал Крисс, красующийся верхом во главе своих всадников. – Остальным – сабли наголо!

И по этой команде тысячи лезвий, прошипев внутри деревянных полозьев ножен, вылетели на воздух, а Медиас Кордис ослепительно блеснул, пройдясь лучами по холодным раструбам грозных кавалерийских обрезов, что уставились дульными пятаками прямо в обомлевшую на площади толпу.

– Стой! В первую позицию! Пики к бою! – прорычал Сардан Сато, полковник первой пикинерской бригады.

Бригада замерла, опустив оружие параллельно земле, и только первый ряд выдвинулся чуть вперед, выставив левые ноги, а правыми наступив на древки своих пик, устремленных вверх под углом. Смертоносный двухрядный частокол копий смотрел на собрание народа, а собрание – на частокол.

– А вот теперь голосуем, – проорал Гор и звонко рассмеялся: – За Трэйта!!!

Когда его смех замолк, в звенящей, почти гробовой тишине, царившей над площадью всего секунду назад, прозвучал громогласный рев сотен тысяч солдатских глоток, и в воздух взметнулись все сто тысяч пик и двести тысяч мушкетов, тридцать тысяч драгунских сабель и десять тысяч мечей консидориев.

Уитанагемот сделал свой выбор!

Гордиан удовлетворенно кивнул.

– Голосование окончено! – торжественно провозгласил он. – Я, Гор Фехтовальщик, Тринадцатый пророк, Освободитель, Ракир Жало, снявший с вас койны, я призываю вас всех к присяге! Пусть настоящее собрание, сделавшее свой выбор по древнему обычаю уитанагемота, «схода всех воинов», присягнет сейчас Республике и нашему кандидату!

Трэйт – командующий и диктатор!

Трэйт – законодатель и судия!

Трэйт назначает людей в Великий Совет и Великий Собор Эшвена.

Трэйт назначает Ассамблеи.

Кто «против» – путь выйдет сюда!

Кто «за» – пусть поднимет вверх свое оружие.

А кто его не имеет, тот пусть просто умолкнет! Навсегда.

Он обежал глазами огромную, заполненную народом площадь. Под хмурым взглядом копейных наверший и хищным прищуром мушкетных дул никто не двигался. Даже солнце. Ни единое слово не покинуло уст. Ни единый возглас.

Да и что тут сказать? Республика восставших рабов – это Республика их сражающейся армии. Иначе и быть не может. Ни в этом мире, ни в любом другом. Все остальное – просто болтовня.

– Я принимаю ваш выбор! – провозгласил Фехтовальщик. – Да здравствует первый Верховный маршал! Да здравствует Республика! Да здравствует Мишан Трэйт!